Ёлка
Новогодняя страшилка

Двадцать восьмого декабря мне звонит приятель Игорь Журавлев.

За окном – густая темень, в постели – спящая жена, на часах – половина пятого утра. Я хватаю трубку и слышу следующий текст:

– Вы уже купили елку?

– Ты что, не протрезвел после вчерашнего?! – со злостью спрашиваю я.

Журавлев суров и лапидарен:

– Формулирую вопрос вторично: вы уже купили елку?

– Пошел ты к черту! – я закричал так громко, что в соседней комнате проснулась дочь и стала плакать.

– Что случилось? – в глазах жены испуг.

– Срочно приезжай, – продолжает Журавлев. – На соседней улице у нас открыли елочный базар. Только что закончилась предварительная запись. Мать как персональная пенсионерка союзного значения имеет право на четыре дополнительные места в очереди. Ты тоже в списке. Твой номер 21-й. Перекличка назначена на семь утра. Необходимо твое личное присутствие. И не забудь взять паспорт.

Я, чертыхаясь, перелез через жену, наощупь начал одеваться.

– Ты куда? – испуганно спросила Люда.

– К Журавлеву.

– В такую рань?! Зачем?

– На елочный базар.

Даже в кромешной тьме я различил, как гневно вспыхнули ее глаза.

– Покупка елки в половине пятого утра?! Когда все это кончится?! – взмолилась Люда.

– Когда построим коммунизм, – ответил я, натягивая брюки.

– Ты прекрасно понял, о чем я говорю! Я о тебе и о твоих дружках! Мне надоело ваше бесконечное вранье!

Я в это время шарил в письменном столе.

– Где мой паспорт? Куда ты его дела?

– Спрятала.

– Зачем?

– Он мне будет нужен для оформления развода. Я на второе января записалась на прием к судье.

– А я записан на сегодня! Без паспорта меня не пустят в очередь и исключат из списка.

В соседней комнате заплакала шестилетняя Наташа.

– Ты слышишь?! – воскликнула жена. – Хотя бы пожалей ребенка!

– Пожалей меня! – запальчиво ответил я. – Это я в пять утра ухожу в декабрьскую стужу, чтобы успеть на перекличку! Это я хочу устроить для ребенка новогодний праздник!

– Праздники ты устраиваешь каждый божий день!

– Ура! Папа нам устроит новогодний праздник! – дочь перестала плакать, – А к нам на елку приедет Дед Мороз с подарком?

– Приедет, доченька. Обязательно приедет… – сказала Люда и трагически добавила, – Журавлев – с бутылкой!

– Журавлев – он злой? Он серый волк?

– Журавлев – сотрудник института общей педагогики, – пояснила Люда, – и большой приятель папы…

– Не слушай маму. – Я присел на краешек дочкиной кроватки. – Клянусь, я принесу тебе заснеженную елку! Мы ее украсим и устроим хоровод.

Дочь захлопала в ладоши:

– Наш папа – самый лучший в мире! Правда, мама?

– Подрастешь, поймешь, – заплакала Людмила.

…В шесть-сорок пять я звонил в квартиру Журавлевых.

– Открыто, заходите! – крикнули из-за двери.

Я прошел в гостиную. В углу мерцал торшер. В полумраке за столом сидели пожилые люди в шубах и пальто, пили чай и сосредоточенно молчали.

– Присаживайтесь, Алик, – предложила Раиса Яковлевна, – согрейтесь чаем. И не надо раздеваться, перекличку могут объявить в любой момент.

– А где же Игорь? – спросил я у Раисы Яковлевны.

– Он побежал на елочный базар разведать обстановку. Сейчас вернется.

– И Антонина с ним? – спросил я о супруге Игоря.

– Антонина с понедельника ночует в Туле. Оттуда позвонила тетка и велела срочно приезжать – у них в универмаге выбросили югославские мужские сапоги. У Антонины восемьсот двенадцатая очередь. Надеется, что к пятнице вернется. Готовит Игорю подарок.

Через несколько минут явился Игорь и деловито доложил, что елок еще нет, а перекличка переносится на семь пятнадцать, так как елочный инициативный комитет не управился со сверкой списков. Всего составлено четыре поименных списка. В первый, общий, вошли рядовые очередники, остальные три составлены для льготников: для бывших фронтовиков-орденоносцев, для активистов жэковских организаций, для многодетных матерей, а также инвалиды первой группы. Ветераны партии идут особым списком.

Моя фамилия под двадцать первым номером попала в общий список.

Старинные напольные часы в гостиной пробили семь-пятнадцать.

– Пора, товарищи, на перекличку! – Журавлев потуже затянул на шее шарф, нахлобучил шапку и направился к двери. Все двинулись за ним.

Елочный базар представлял собой площадку, огороженную тёсом, поверх которого был натянут ряд колючей проволоки. В предутренних потемках, продуваемых морозным колким ветром, толпилось скопище людей. На столбе раскачивалось желтое пятно от фонаря. Под ногами грязными ошметками чернел вытоптанный снег. Ёлочный базар напоминал загон для крупного рогатого скота. По загону метались активисты со списками в руках, за ними следом бежали люди. Неразбериха, толкотня, разноголосый непрерывный гул. В толпе отчаянно заголосил ребенок.

– Почему на елочном базаре дети?! Степаныч! Кто пропустил на территорию ребенка?! – закричала женщина в каракулевой шубе. Судя по властности и отрывистости тона, каракулевая тетка не иначе как была из исполкома.

Степаныч, упакованный в тулуп, в высоких валенках, откликнулся со стороны ворот:

– Так ведь… Елки-палки… Валентина Леонидовна… Я один, а их вона сколько… Разве углядишь за всеми?..

– Товарищи! – Екатерина Леонидовна взобралась на тарный ящик, резко выбросила руку в перчатке из натуральной кожи и, подавляя гул толпы, громко прокричала: – Товарищи, прошу внимания! Во избежание увечий настоятельно прошу убрать детей. Не будем портить детям праздник! Елки, как вы видите, еще не завезли. Но они уже в пути. Полчаса назад поступила телефонограмма из Волоколамского райкома партии. Обоз лесных красавиц уже проследовал девяносто третий километр. Терпение, товарищи! – Екатерина Леонидовна перевела дыхание. – А сейчас приступим к перекличке! Мы называем номер, вы – свою фамилию. Во избежание различных подтасовок – предъявляйте паспорт. Льготники обязаны иметь подтверждающие документы. Следующая перекличка состоится через час. Просим далеко не расходиться. С новым годом вас, друзья!

…Перекличка началась и затянулась до половины девятого утра. Почасовой регламент, объявленный Екатериной Леонидовной, сбился на полтора часа. По окончании первой переклички нужно было срочно начинать вторую.

После третьей переклички наконец-то начало светать и стало видно, как заметно поубавился списочный состав очередников. Сошли с дистанции четыре ветерана партии, три инвалида и пять орденоносцев. Оставшиеся не скрывали радости: чем меньше претендентов, тем больше шансов, что елок хватит всем.

От холода у меня ломило зубы, уши сделались фанерными, омертвела правая нога, на руках не гнулись пальцы.

Я направился к забору, припал к щели и, точно зэк на зоне, стал смотреть на волю…

С тоски хотелось выть. Но сначала – хорошенько выпить.

Тут объявился Игорь. Счастливый, запыхавшийся, он стянул с руки перчатку и показал ладонь. На ней фиолетовым карандашом была начертана крупная «десятка».

– Пока ты уши здесь морозишь, – похвастался приятель, – я успел на Чернышевского сгонять. – Глаза его блестели, изо рта валил парок, пропитанный только что принятым портвейном. – В «Бородавку» водку завезли. Народищу, что в бомжатнике клопов! В магазин не втиснуться, давиловка! Люди к празднику водкой запасаются. Хорошо, я Цицерона отыскал. Он в Бородавке пять очередей уже забил.

– А как же здесь?

– Успеем!

Проходным двором мы погнали к Бородавке – минуя баню, детскую площадку, кинотеатр «Севастополь», меховое ателье, пункт приема стеклотары.

От «Стеклотары» до мехового ателье в несколько спиралей змеилась очередь. Люди безропотно сидели на сумках и мешках, набитых бутыльем, в ожидании подвоза ящиков. Тары не было шестые сутки.

В морозной тишине глухо раздавались голоса:

– Сто двенадцатый!

– На месте…

– Сто тринадцатый!

– Присутствует…

– Сто четырнадцатый…

– Сто пятнадцатый…

Я с трудом поспевал за Журавлевым. Шел он ходко и целенаправленно, срезая лишние углы. Через несколько минут мы вышли к Бородавке. Толпа народа, крики, стоны, нецензурные слова…

Игорь предъявил привратнику свою ладонь. Тот долго изучал ее, рассматривал на свет, ощупывал и, наконец, признав свой почерк, матюгнулся, сплюнул и вдавил нас в магазин.

В Бородавке было омерзительно. Вонь перегара, вопли, перекошенные лица, пьяные звериные глаза. Над прилавком красовался транспарант: «С новым годом, дорогие москвичи!». Продавщица, мясомолочная породистая тетка, была наряжена Снегурочкой. На голове у продавщицы красовался ощипанный венок из елочной фольги, напоминающий терновый.

Журавлева кто-то хлопнул по плечу. Игорь нервно обернулся. Перед нами вырос колоритный тип.

– Знакомься, это Цицерон, – представил его Игорь.

Цицерон что-то промычал в ответ.

Игорь пояснил:

– Ты не удивляйся. Он слышит, но не говорит. Даже если трезвый. Родовая травма.

Цицерон снова замычал.

Игорь перевел:

– Он говорит, что на Садовом, в гастрономе возле МПС, только что выбросили «Старку». У него там девятнадцатая очередь.

Тут Цицерон заревел так мощно, как марал во время случки. Журавлев терпеливо выслушал его и перевел:

– Цицерон сам готов сгонять за «Старкой». За услугу просит «рыжий».

Я подозрительно посмотрел на Цицерона:

– А он не сделает вонючку?

Лицо у Цицерона стало краснее «Солнцедара». Он издал надсадный тетеревиный клекот, ребром ладони резанул себя по горлу. Рукав ватника задрался, и я увидел его заголившуюся руку. Она была потравлена фиолетовой цифирью номерков очередей.

Игорь вступился за магазинного приятеля:

– Ты зря его обидел. Цицерон – с хорошей репутацией. Я головой ручаюсь за него. Да и какой резон химичить, когда ему и дальше здесь работать?

Ну что ж, как говорится, кто не рискует, тот не пьет.

Цицерон впихнул нас в очередь и только после этого покинул магазин, взяв курс к гастроному МПС.

…На елочный базар мы возвратились в тот момент, когда полным ходом шла очередная перекличка.

– Двадцать пятый!

– Здесь…

– Двадцать шестой!

– Присутствует…

– Двадцать седьмой!

– На месте…

Мы остолбенели. Наши номера прошли, мы бездарно опоздали! Я попытался крикнуть: «Товарищи, мы здесь!», но вместо слов издал мычание. Совсем, как Цицерон…

Журавлев ухватил меня за плечи и основательно встряхнул.

– Успокойся, это у тебя на нервной почве!

А у самого предательски задергалась щека.

К счастью выяснилось, что мы попали на перекличку фронтовиков-орденоносцев. Общие очередники проводили перекличку в другом конце двора. Мы бросились туда. И успели в самый раз.

– Двадцать первый! – прозвучало в морозной тишине.

– Двадцать первый здесь! – по-военному отрывисто ответил я.

– Двадцать второй!

– Журавлев Игорь Константинович. На месте!

– Двадцать третий!..

Двадцать третий номер нам был уже до лампочки. Мы отошли в сторонку. У Журавлева продолжала дергаться щека. У меня за пазухой глухо булькнула бутылка. Мы с Игорем переглянулись.

Искать на территории базара укромное местечко не хватило сил. Ни моральных, ни физических. Мы прильнули к фонарному столбу. Я достал бутылку. У Журавлева нашелся пластмассовый стакан, у меня – плавленый сырок.

Вскрыть бутылку было делом нескольких секунд. Но не успел я плеснуть в стакан, как тут же рядом возник Степаныч.

– Не по-русски, мужики! – укоризненно сказал Степаныч. – На двоих у нас не пьют, третий нужен, – и, стянув с руки заиндевелую от мороза рукавицу, потянулся за стаканом. – С Новым годом, мужики!

Что было дальше, помнится с трудом.

Дважды, а может быть и чаще, объявлялся Цицерон. Помню, после третьей «Старки» пошел портвейн. Портвейн сменился «Солнцедаром», «Солнцедар» – «Плодовоягодным»...

Начало смеркаться, когда над елочным базаром резко прозвучал голос Екатерины Леонидовны:

– Товарищи, прошу внимания! Мы понимаем, как вы все измучились. Но елочный обоз еще в пути. По последней информации он проследовал Нахабино и неуклонно продвигается к столице. Проявляя гуманизм и заботу о здоровье, хочу просить вас покинуть территорию базара и разойтись до завтра. Зеленые красавицы будет терпеливо ждать вас до утра. Заверяю вас, что ни одна хвойная иголка за ночь не уйдет налево. Для охраны выставляется усиленный наряд милиции. Результаты последней, девятой, переклички остаются в силе. Ждем вас завтра в семь часов утра.

У меня хватило разума (пьяный-пьяный, но что-то я еще соображал) заручиться справкой от Екатерины Леонидовны, что я весь день провел на елочном базаре и по уважительной причине возвращаюсь без лесной красавицы.

…Людмила ждала меня в прихожей. Рядом с ней стоял чемодан.

– Здесь твои пожитки, – не повышая голоса, произнесла жена. – Спиртное найдешь у Журавлева.

Я молча протянул Людмиле справку, подписанную Екатериной Леонидовной. Жена расплакалась:

– Когда?! Когда все это кончится?!

Что я мог ответить ей? То же, что и утром:

– Когда построим коммунизм…

Утром следующего дня я снова был на елочном базаре. Лесных красавиц не было в помине. Распространились слухи, что ночью елки завезли и были пущены «налево».

Екатерина Леонидовна снова взобралась на ящик. На ее измученном лице были видны следы бессонной ночи:

– Товарищи! Не верьте паникерам! Могу поклясться партбилетом, что завоза ночью не было. Обоз находится на ближних подступах к Москве. Проявим выдержку и дисциплину! Далеко прошу не отлучаться…

Добежать до Бородавки было делом нескольких минут. Проверенным маршрутом мы рванули к магазину. Возле пункта стеклотары мы увидели знакомую картину. В морозной тишине раздавались голоса:

– Сто двенадцатый!

– Козлов…

– Сто тринадцатый!

– Панкратов…

– Сто четырнадцатый!..

Тары не было седьмые сутки…

Знакомая картина ожидала нас и возле Бородавки. Толпа народа, давка, крики, набор все тех же нецензурных слов. У дверей нас встретил Цицерон. Он был единственный, кто обходился без ненормативной лексики. (Не позволяла родовая травма).

…День пролетел быстрее, чем вчера. К четырем часам мы окончательно напились. Густая темень окутала елочный базар. Позади остались восемь перекличек и четыре выпитых бутылки. Пятая, недопитая, – вызывала отвращение. Как и мысль о новогодней елке.

В темноте обозначилась чья-то мешковатая фигура. По перегару я узнал Стапаныча.

– Мужики, – сказал Степаныч, – строго между нами… Только что звонили из райкома. Обоз застрял в Нахабино. Шофера напились и не могут дальше ехать.

То что я подумал, я не решился сообщить даже Журавлеву. Настолько это было нецензурно. К черту новогодний праздник, к черту переклички, хвойную красавицу, Екатерину Леонидовну, Раису Яковлевну, Журавлева, Бородавку, к черту Цицерона впридачу со Степанычем! Мне хотелось только одного: залезть на тарный ящик и громко-громко крикнуть:

– Люда, я хочу домой!

Я медленно направился к воротам.

Журавлев с сочувствием смотрел мне вслед.

На следующий день телефон затрезвонил после двенадцати. Я поднял трубку, услышал голос Журавлева:

– Старик!..

Я грубо оборвал его:

– Ни слова больше!

– Да погоди ты! – взмолился Игорь. – Ночью был завоз. Елки привезли из Ярославской области. Твоя елка у меня в квартире!

– Как она к тебе попала?

– Приедешь, расскажу.

– Я тебе не верю.

– Клянусь партбилетом Екатерины Леонидовны!

...Я нерешительно позвонил в квартиру Журавлевых.

Дверь распахнулась. Я вошел в прихожую и сразу же почувствовал терпкий запах хвои. Возле стены стояла запеленутая елка.

Игорь и Раиса Яковлевна с загадочной улыбкой смотрели на меня.

– Это чудо – ваше! – тоном феи произнесла Раиса Яковлевна.

Я зачарованно смотрел на елку и видел дочь, ее глаза, излучающие радость, видел доброе, счастливое лицо Людмилы…

– Я провожу тебя, – шепнул мне Игорь.

– Не надо. Я сам доеду.

Игорь засмеялся:

– Да ты не бойся. Совращать не буду. Только – кружка пива.

Мы вышли на Садовое кольцо. На углу Садового и Чернышевского вошли в пивную. Раздобыли кружки, наполнили их пивом. Спеленутую елку я поставил в угол.

Мужики завистливо смотрели на меня.

Осушив по кружке, мы налили по второй. Смаху выпили. Добавили по третьей.

– Ну, мне пора…

Я обернулся. В углу, где только что стояла елка, красовалась швабра и помойное ведро. Я, как Цицерон, лишился дара речи. У Журавлева, как тогда на елочном базаре, задергалась щека.

Я издал истошный крик. В пивной мгновенно воцарилась тишина.

Как украли елку, никто не видел. Мы с Журавлевым пулей бросились на улицу. Побежали в сторону Бауманского сада.

Спешили люди, кутаясь от ветра. Мела колючая снежная поземка…

И вдруг, вдалеке, мелькнули две фигуры. Мне показалось, что в руках у них была моя украденная елка. Мы бросились за ними и через несколько минут нагнали. Двое молодых людей, в вязаных спортивных шапочках, несли огромную разлапистую елку. Елка была явно не моя.

– Мужики, хотите, на колени встану? Отпилите хотя бы небольшую ветку. За любые деньги!

…Когда я пришел домой, Люда укладывала дочку спать. Я был совершенно трезв, без куртки и без свитера. В руках я держал елочную ветку…

Наташа с громким криком побежала мне навстречу, бросилась в мои объятья:

– Папа, папочка пришел! Он принес нам елку!

Я стоял в дверях и плакал.

Люда молча смотрела на меня. Я видел, как у нее дрожали губы…