Опыт размышления над переводом

В «Заметках» (№2/2011)  был помещён перевод песни известной израильской поэтессы и композитора Наоми Шемер «АЛЬ КОЛЬ ЭЙЛЕ», сделанный Семёном Вайнблатом. Перевод мне не понравился, но объяснять почему, писать критический отзыв, а затем отбиваться от обвинений в злопыхательстве, указывая конкретные недостатки, – решительно не хотелось. В то же время стихотворные переводы – моё хобби с юности (а сейчас, не сглазить бы, мне почти 77), и много-много лет назад я тоже переводил эту самую песню. И вот, я решил «поделиться опытом», попытался восстановить в памяти свои раздумья и соображения в процессе работы над этим текстом. Хочу надеяться, что это, как любит говорить мой друг Борис Тененбаум, будет «кому-нибудь интересно». И одновременно – станет понятно, чем мне не понравился новый перевод С. Вайнблата.

Для начала послушайте «Аль коль эйле» в авторском исполнении.

Эта песня была второй песней Наоми Шемер, которую я перевёл после очаровавшей меня «Ерушалаим шел заѓав». Первым делом я попытался разобраться в жанре – что это за песенка? Прочитал её всю полностью, дважды, очень внимательно и сделал хороший подстрочник. Но не буду приводить его целиком, а разберу последовательно, куплет за куплетом, после того как найду общий подход к тексту. По форме это песня-молитва – монолог, обращенный к Богу. Причём её эмоциональность, темперамент, настрой – безусловно, женские, материнские, кроткие. Бывают монологи безличные. «Я другой страны такой не знаю» может петь и мужчина, и женщина. А «Тонкую рябину» мужику исполнять как-то даже неприлично. Но в ивритском оригинале никаких указаний на пол певца нет. Я попробовал петь, представляя певца мужчиной, – вышло фальшиво. Нет, молится женщина. Но это и не настоящая молитва (с прикрытыми или возведёнными к небу очами, жаркая, страстная, истовая, самоотверженная) – в ней всё время чувствуется задумчивость, полускрытая улыбка, добрый юмор, самоирония... Какая-то ласка... Игра слов...

В самом названии песни уже игра! АЛЬ КОЛЬ ЭЙЛЕ... Ведь слово АЛЬ неоднозначно: это на иврите и «на», и «об», и «про», и отрицание «не», и – как чаще всего в этой песне – не существующий в русском языке предлог винительного падежа (ШМОР АЛЬ КОЛЬ ЭЙЛЕ – храни всё это). И поэтому без слова ШМОР заголовок звучит несколько игриво. Сама Наоми могла бы даже написать с кавычками: АЛЬ «КОЛЬ ЭЙЛЕ» (ПРО «ВСЁ ЭТО»), но это уже было бы «точками над ё», и я не имею морального права менять название без спросу. Итак, первый куплет.

Аль ѓа-дваш вэ аль ѓа-óкэц, (Мёд и жало,)

Аль ѓа-мар вэ аль маток, (Горькое и сладкое,)

Аль битэйну ѓа-тынóккет (Нашу дочь-младенца)

Шмор, Эли ѓа-тов; (Храни, мой добрый Боже...)

Мёд и жало... Старая библейская антитеза. «Ни мёду, ни жала твоего мне не нужно»... Горькое и сладкое, волна и камень, лёд и пламень, день и ночь, чёрное и белое... Здесь любая пара подойдёт – например, смех и слёзы, свет и тень... Но при чём тут дочка-младенец? И что же мне так смутно напоминает этот мотив, этот размер? Что-то медленное, успокаивающее, ласковое. Напеваю, мурлычу... Вспомнил! 1977 год. Тель-Авив. Нашей доченьке пять месяцев. Никак не хочет засыпать. Мы – мама и папа – по очереди носим её на руках по комнате, импровизируя сюсюкальную колыбельную:

«У малютки нашей дочки

Очень розовые щёчки,

У малютки нашей крошки

Очень мягонькие ножки»...

Мама уже измучилась – сил нет! Эта сладенькая-вкусненькая то ревёт, то не спит, то животик болит... Вот оно – и мёд, и жало, храни её Господи, эту писюшку!.. (Надо будет перенести «нашу дочь-младенца» из третьей в четвёртую строчку – на закуску, для неожиданности!) Постойте, да ведь это и есть разгадка жанра: молитва-колыбельная! Вот так я и буду её переводить: представляя себе, что мама ходит с ребёнком на руках, напевает и думает о чём-то другом, отвлечённом – чтобы всем было хорошо: сначала другим, затем близким и в последнюю очередь – самой себе. Хорошее хранится лучше, но не стоит забывать и плохого. И смех, и слёзы... И смех сквозь слёзы... И чем больше она ревела, эта кроха, тем дороже становилась и родней...

Итак, первый куплет, пожалуй, готов – напишем так:

Сохрани мне, добрый Боже,

Боль и радость, день и ночь,

Мёд храни – и жало тоже,

И малютку дочь.

Кстати, посмотрим, как этот куплет перевёл Семён Вайнблат.

И о меде, и о жале,

Обо всём, что я сберег,

И о маленькой дочурке

Позаботься, добрый Бог.

Первая строка некрасива акустически. Неестественна. В живой русской речи ее просто нет и быть не может. «Позаботься» – вместо «храни» – не годится. «Храни» (шмор) – значит также «охраняй», соблюдай неприкосновенность, безопасность. А «позаботься» – широкое понятие. В случае маленькой дочурки оно означает кормить, поить, купать, пеленать, лечить, учить и многое другое, требующее прикосновения. А Бог не нянька. Его обычно просят: «Боже, царя храни; от мора, труса и глада упаси и помилуй; таасэ шалом алейну вэ аль коль Исраэль» А в прочих мелочах – на Бога надейся, да сам не плошай. Тем более неуместно просить Его позаботиться «обо всём, что я сберег». Ты уже сберёг, так чего просишь? В банк положить? И вообще странно, что мёд и жало – это всё, что ты сберёг... А дочурка стоит уже после «и»: её, выходит, ещё не сберёг?

Во втором куплете продолжается перечисление: что ещё сохранить (охранить, спасти от гибели) просит Всевышнего автор песни:

Аль ѓа-эш ѓа-мэвоэрэт, (Горящий огонь,)

Аль ѓа-мáйим ѓа-закким, (Чистую воду,)

Аль ѓа-иш ѓа-шав ѓабáйта (Человека, возвращающегося домой)

Мин ѓа-меркахим. (Из далёких мест).

У Семёна в этом куплете перечисляются объекты, о которых он Богу поручает позаботиться (проследить, чтобы всё было в порядке):

О еде в горячей печке,

Ведрах с чистою водой,

И о путнике спешащем

Добрести домой.

То есть, топить печку; следить, чтобы не выкипел суп, не пригорела каша, таскать воду из колодца... Только с путником не совсем понятно; если он спешит домой, так почему «добрести» – пьяный он, что ли, еле ноги волочит? Или заблудился?

Нет, мне это не подойдёт. У меня поёт молодая мама, похожая на Наоми Шемер, с домашним хозяйством она справляется, слава Богу, и без Божьей помощи, и просит Его лишь сохранить всё доброе от злого, с которым человеку самому не управиться.

Позвольте мне небольшое отступление. Когда сравнивают два перевода одного стихотворения, часто возникают примерно такого типа разногласия: «В оригинале было «храни горящий огонь», а у тебя «храни горячую печку», – говорит один. Второй отвечает: «Так тоже можно сказать. В печке тоже огонь горит... А откуда ты взял «костёр в пустыне»? (см. ниже – Э.Л.) «Понимаешь, – объясняет ему первый, – по двум причинам. Во-первых, представь себе вынужденную ночёвку в пустыне. Дикая холодина, ветер, песок. Голодный как собака. С трудом собрал каких-то сухих стеблей на костёр, воды мало, и спички кончаются... Если ветром огонь задует, песком занесёт, кипяточку не попьёшь – так это же трагедия! Только и остаётся Бога молить!.. А что печка? Лёгкий дискомфорт, без Господа обойдёшься! Это во-первых. А во-вторых, зависит от того, как переводчик к автору относится. Если я знаю, что автор – Наоми Шемер, написавшая «Ерушалаим шел заѓав», человек высокой души, – мне даже в голову не придёт, что она может мечтательно поэтизировать лужёные вёдра с водой и горячую кашу в русской печке. Уж если ради рифмы, ритма, образности я позволю себе какие-то вольности, рискуя исказить её истинную мысль, то только те, что возвышают её образ, а не снижают, не примитивизируют его».

Итак, второй куплет. В отличие от первого, в нем и далее рифмуются только вторая и четвёртая строчки, но (опять же, отдавая дань любви и уважения автору) постараюсь, если получится, рифмовать и первую с третьей, чтобы и по-русски было благозвучней, как-то «песенней».

Береги костёр в пустыне.

Чистоту струи речной,

И скитальца на чужбине,

По пути домой.

Далее следует припев – повторение-обобщение уже сказанного.

Аль коль эйле, аль коль эйле (Всё это, всё это,)

Шмóр-на ли, Эли ѓа-тов: (Пожалуйста, храни мне, мой добрый Боже:)

Аль ѓа-дваш вэ аль ѓа-óкэц, (Мёд и жало,)

Аль ѓа-мар вэ аль маток. (Горькое и сладкое)

В припеве я не удержался и, продолжая лёгкое лукавство автора, которое мне почудилось в причислении доченьки к категории «жала», заменил в четвёртой строчке «вкусовую» антитезу «температурной» (в самом же деле, израильский «мороз» – это мёд, а «тепло» – истинное жало!):

И всё это, и всё это

Сохрани мне, милый Бог:

Сбереги и мёд, и жало,

И жару, и холодок!

О припеве в переводе Вайнблата ничего хорошего сказать не могу. Опять он просит Бога позаботиться, но на этот раз пропущено личное местоимение «я», и получается, что Бог сберёг в своей собственной душе всё горькое и сладкое, о котором ему следует как-то позаботиться:

Обо всём ты, обо всём ты

Позаботься, добрый Бог,

И о горьком, и о сладком,

Что в душе своей сберег.

В следующем куплете «поток сознания» плавно поворачивает от «глобальных, общечеловеческих проблем» к своим – личным, семейным...

Аль-на тáакор натуа, (Пожалуйста, не корчуй посеянного,)

Аль тышках эт ѓа-тыквá, (Не забудь надежду,)

ѓашивэйни вэ ашува (Верни меня – и я вернусь)

Эль ѓа-áрэц ѓа-товá. (На хорошую землю)

Над этими строчками я довольно долго раздумывал. И решил (возможно, ошибочно, но звонить Наоми и расспрашивать постеснялся) – решил, что это не простое перечисление отдельных желаний, а одна на весь куплет, единая, деликатно зашифрованная просьба. И расшифровать её можно так: «Господи, пожалуйста, не выдёргивай того, что сам посеял. Не забудь: Ты посеял в моей душе стремление к чистой и праведной жизни без греха, и я стараюсь, но не всё у меня получается, и я начинаю терять надежду. Не покидай меня, самой мне не справиться, но Ты подтолкни меня только немножко, и я вернусь от своих заблуждений на правильную дорогу!» В тексте всё это, конечно, должно оставаться иносказаниями: читателям эти откровения не адресуются, а Всевышний и так всё поймёт. Но слегка смысл всё же нужно прояснить:

Не сгуби корней растений

И надежд не обмани,

И меня от заблуждений,

На стезю верни.

Посмотрим теперь, как этот куплет переведен Семёном Вайсблатом:

Что посажено, не вырви,

О надежде не забудь,

Укажи, пока мы живы,

К дорогой Отчизне путь.

Ну конечно, первая строчка буквальна, вторая непонятна (не забудь надеяться? А на что?), а остальное – от лукавого. Разве Наоми родилась и выросла не в Эрец-Исраэль? И где-то есть «дорогая Отчизна», к которой знает путь только Бог? Или она просит указать адрес Израиля кому-то другому (не сказано «нам»)? А «пока мы живы» – это уж ваще! Отсебятина, истерика и даже как рифма к «вырви» не годится.

Следующие два куплета никаких сложностей для перевода не содержат. Вот их произношение и подстрочный перевод:

Шмор, Эли, аль зэ ѓа-бáйит, (Храни, мой Боже, этот дом)

Аль ѓа-ган, аль ѓа-хомá, (Этот сад, эту стену)

Ми ягон, ми пáхад пэта (От печали, от внезапного страха)

У ми милхамá. (И от войны).

Шмор аль ѓа-меáт, ше еш ли, (Храни малое, что у меня есть)

Аль ѓа-ор вэ аль ѓа-таф, (Свет и детей)

Аль ѓа-при, ше ло ѓишвиль од (Плод, что ещё не созрел,)

Вэ ше нээсáф. (И что уже собран).

Здесь особая точность от переводчика не требуется. Даже наоборот – язык оригинала нарочито беззаботный, нелитературный, в письменном школьном сочинении так не напишешь – двойка обеспечена: «плод» вместо «плоды», «свет и детей» – неуклюжее сочетание, «храни малое» – не хватает слова «то»... Но в мыслях, сами себе, (хотя оно и правильно говорят, что мы мыслим словами) мы ведь не формулируем, полностью произнося про себя идеально построенную фразу, а как бы выдёргиваем отдельные слова, отбрасывая всё остальные. И песня эта, как мне кажется, имитирует как раз этот процесс: текст этот проносится в голове, а не старательно, с редактированием, записывается на бумаге. Поэтому он такой «неграмотный, неряшливый, некультурный, простонародный». С лёгким юмором. Попробуем подражать... Главное, чтобы не переборщить. Чтобы примитивность формы не снизила благородного смысла.

Тихий дом, привычный с детства,

Сад тенистый вдоль стены

Сбереги от разных бедствий,

В том числе войны.

Не забудь про наших деток,

Очага тепло и свет;

Про плоды, что сняты с веток,

И про те, что – нет.

В альтернативном переводе Вайсблата, если пренебречь экзотической рифмой «береги – войны» и поверить, что плод незрелый и созревший созданы вручную, руками переводчика и способны испытывать невзгоды, эти два куплета вполне приемлемы. По крайней мере, для людей политкорректных:

Дом родной и сад цветущий,

Добрый Бог мой, береги

От беды, печали, скорби,

Страха и войны.

То, что я руками создал,

Защити ты от невзгод,

Плод, пока еще не зрелый

И созревший плод.

Зато следующий куплет г-н Семён Вайсблат (извините, Бога ради!) ни в дугу не понял и безбожно переврал, превратив в бессмыслицу. Или в этом виноват Миша Шнайдер и его дочка, приславшие Семёну в июне 2006 года неправильный подстрочник? Этого я не знаю, но в любом случае считаю дальнейшее распространение этого перевода недопустимым. Если, конечно, вам дорога память Наоми Шемер.

Вы только представьте себе. Молодая женщина смиренно обращается к Богу с просьбой беречь и защищать всё доброе на Земле – и вдруг:

Пусть листвой играет ветер,

Вниз звезда несется, пусть...

В мóем сердце сохраню я

Всё, к чему стремлюсь!

Что за чепуха! Кто мешает ветру играть, а какой-то звезде нестись, как курице? Куда несёшься ты, дай ответ? Не даёт ответа! – Пусть – Ваал капитализма! Пусть – Молох империализма! Пусть! Мóем сердце? (если «моём» – нарушится размер) И зачем мы его моем? Чтобы хранить в нём заветные мечты и желания? Да храни себе, пожалуйста, разве Бог тебе этой несущейся звездой запрещает куда-то стремиться?

А ведь это был самый красивый куплет в песне! Представляю себе: она стоит в этом своём саду, о котором только что пела; ребёнок наконец уснул; она замолчала и с улыбкой взглянула вокруг, в звёздную ночь:

Мерашрэш илан ба руах,

Ме рахок ношер кохав,

Мишъалот либи ба хошэх,

Ныршамот ахшав.

(Шелестит дерево на ветру, издалека падает звезда: в этот момент записываются тайные желания моего сердца)

Старая народная примета! Пока летит падучая звезда, загадай желание, и оно исполнится. К слову, у Наоми Шемер есть и другая песня – полностью посвящённая народным поверьям: «Лу еѓи» («Да сбудется»). В ней тоже упоминается метеор, «падучая звезда»:

...И если свет звезды падучей промелькнёт над головой,

Дай мне всё, о чём попрошу!

И всем, кого мы любим, дай здоровье, силы и покой:

Дай им всё, о чём я прошу!

(Эту песню я тоже перевёл: её можно послушать здесь: http://www.youtube.com/watch?v=Uu2LS9t6czU (вместе с русскими олим, которых певица просила подпевать припев, а они только набычились и молчали), а перевод – http://berkovich-zametki.com/Forum2/viewtopic.php?f=8&t=325 .Приведенный выше куплет – последний (в звукозаписи исполнительница его не допела).

А в нашей песенке-молитве «АЛЬ КОЛЬ ЭЙЛЕ» падучая звезда, как мне кажется, – не просто красивый пейзажный элемент, а как бы благосклонный ответ Всевышнего: «Согласен, мол, выполнить твои пожелания, вот тебе звезда – давай загадывай всё, что хочешь!»

И поэтому в следующем куплете, заключительном куплете этой песни, наша героиня немедленно высказывает своё желание, подводя итог:

Ана шмор ли аль коль эйле

Вэ аль аѓувэй-нафши,

Аль ѓа-шеккет, аль ѓа-бэхи,

Вэ аль зэ ѓа-шир.

(Так, пожалуйста, сохрани мне и всё это, и тех, кого любит душа моя, и спокойствие, и плач, и эту песню!

Вот два последних куплета в моём переводе:

Ветерок шуршит листвою,

С высоты звезда летит,

Мне желанье потайное

Загадать велит.

Сохрани же мне всё это:

Смех, и слёзы, и друзей,

И неспетые секреты

Песенки моей.

Осталось привести последний куплет в варианте Семёна Вайсблата. Смысла в нём, при всём желании, я не нахожу.

Обо всем ты позаботься,

Сохрани любовь мою,

Плач и смех, и эту песню,

Что сейчас пою.

Свой перевод я поместил лет шесть назад в «Заметках», а в мае 2008 удалось улучшить несколько строчек, и я перенёс его на форум:

 Полностью он выглядит так:

В заключение мне хотелось бы кое-что напомнить всем начинающим поэтам-переводчикам. Господа, ваша работа гораздо труднее и ответственнее, чем у стихотворцев всех прочих жанров. Так же как среди художников самая горькая доля у портретистов. Живописец, работающий над пейзажем или натюрмортом, демонстрирует лишь свой собственный талант и мастерство и рискует, таким образом, лишь своей собственной репутацией. А портретист несёт также персональную ответственность перед портретируемым. Гениальный мастер злонамеренно, а «маляр негодный» – ненароком способны любого красавца изобразить уродом, превратив портрет в карикатуру.

С поэзией – ещё хуже. Начинающий поэт-переводчик может быть и не графоманом, и не «фигляром презренным», он может хорошо владеть стихосложением и даже писать неплохие собственные стихи, и всё же рискует «пародией обесчестить Алигьери» даже при полном уважении и любви к поэту, которого он переводит.

Такого переводчика я уподобил бы художнику, пытающемуся написать портрет человека, которого не видит и никогда не видел, а следует чужим рассказам о нём (как составляют портрет-робот разыскиваемого преступника на основе словесного описания, но без технических средств и без познаний в криминалистике).

Не зная языка, пользуясь неумело составленными подстрочниками, не проверяя наличие и качество уже существующих переводов, воображать, что до тебя никто не знал иврита, никто не слышал песен Наоми Шемер; десятками, поточным методом лепить их русские «переводы», и главное – публиковать их, то есть подсовывать людям, которые и в самом деле не знают автора, свою стряпню под видом её творений, превращая их в примитивную серенькую посредственность, опошляя её и дискредитируя – для этого нужна большая смелость.

Справедливо советуют Правила дорожного движения: НЕ УВЕРЕН – НЕ ОБГОНЯЙ!