Номер 4(17) - апрель 2011
Исанна Лихтенштейн

Исанна ЛихтенштейнМои нервы натянуты, как струны…
Гюстав Флобер (1821-1880)  глазами врача

Судьбе, казалось, было угодно воспитать в семье Флоберов еще одного врача. Так сложилось, что медицина была наследственной профессией Флоберов до четвертого колена, прадед и дед – ветеринарные врачи, отец и старший брат – блестящие хирурги.

Аншиль-Клеофас Флобер (отец) успешно окончил медицинский факультет Парижского университета и по конкурсу поступил в ординатуру к знаменитому профессору Гиойму Дюпюитрену (1777-1835), руководителю хирургического отделения больницы Отель-Дье, в переводе Дом Бога, самой старой больницы Парижа, существующей с 1601 года. В скором времени Дюпюитрен, заметив выдающиеся способности ординатора, направил его в Руан попытать счастья в клинике профессора Ломонье. Независимо от причины расставания с доктором Флобером, (вряд ли зависти к ученику, о чем упоминают некоторые биографы) переход в Руан оказался очень успешным во всех отношениях. У него сложились доверительные отношения с профессором Ломонье, в доме которого он познакомился с молоденькой племянницей – сиротой, дочерью рано умершего двоюродного брата, Жана Батиста Флерио, тоже врача.

Знакомство вскоре завершилось женитьбой и в будущем вполне удачным браком.

Таким образом, со стороны отца, и со стороны матери предками Гюстава Флобера были врачи, причем известные, преуспевающие.

Детские годы Гюстав провел с родителями в доме на территории больницы. Из окон детской виден был анатомический театр, проводились вскрытия умерших. Нередко маленьких Гюстава и Клотильду (сестра) отгоняли от окон, дабы избавить от неподходящего зрелища. Впрочем, Флобер вспоминал, что в детстве нередко играл в анатомическом театре.

Вид больных искалеченных, ущербных людей с детства вошел в сознание, став реально существующим явлением, с чем приходилось считаться и что со временем стало как бы атрибутом жизни.

Проблемы болезни и смерти рано стали волновать эмоционального юношу не как абстракция, а как вполне реальная часть бытия.

Отец писателя много времени бывал в больнице. Подобно большинству старых врачей он ежедневно, ранним утром проводил обход в клинике и к началу рабочего дня знал о состоянии здоровья каждого пациента. Это утраченное качество врача очень не хватает современному здравоохранению.

Кроме лечебной работы Аншиль-Клеофас занимался научными исследованиями. Его избрали членом Французской академии, т. е. он был знаменитым, самостоятельным преуспевающим профессионалом. Очень важно и то, что Аншиль-Клеофас был не лишен практического ума, что выразилось, в частности, в покупке имения, то есть удачного помещения капитала и материального обеспечения семьи. Доктор Флобер отличался твердым нравом, придерживался строгого распорядка во всем, был в полном смысле главой семьи, чье мнение не оспаривалось.

Он плохо понимал младшего сына Гюстава, его увлечение литературой и стремление стать писателем казалось несерьезным, юношеской блажью. Максим Дюкан, (1822-1894) литератор, друг Флобера и автор воспоминаний о нем описал общение сына с отцом, оказавшись невольным свидетелем. Отец, согласившись послушать фрагмент из только что написанного «Воспитания чувств» вскоре начинает дремать. И далее следует диалог: Гюстав: Думаю, с тебя довольно. Отец – «Любой человек, у которого есть время, может написать роман, как Гюго или господин Бальзак. Чему служит литература, поэзия? Никто и никогда этого не знал». Сын: «Скажите доктор, для чего нужна селезенка? Ты этого не знаешь, а я тем более, однако она необходима для тела человека, как для души необходима поэзия». Так примерно выглядели их споры и, к сожалению, непонимание, от чего оба страдали. Когда-то в очерке о Кафке (Исанна Лихтенштейн «Этюды о литературе. Глазами врача»,2009) описывалась практически зеркальная ситуация, и, казалось, причина в необразованности старшего Кафки, чего не скажешь о докторе Флобере. Так или иначе, Аншиль-Клеофас больше внимания уделял старшему сыну, своему тезке, чьи успехи в занятиях и пристрастие к медицине радовали и одобрялись.

Если отец был твердым, уравновешенным без перепадов настроения, то мать постоянно выглядела озабоченной и меланхоличной.

В 9 лет Гюстав стал пансионером королевского колледжа в Руане. В учебном заведении царила строгая казарменная дисциплина с подъемом в 5.00, с черным деревянным крестом над кафедрой преподавателя. Флобер с трудом приспосабливался к жизни в колледже. Учился неровно, хотя иногда получал награды по естествознанию, а затем, будучи экстерном, выделялся сочинительством.

Гюстав Флобер (1821-1880)

В школьные годы он уже пишет романы, делится замыслами с друзьями. Творческая работа помогает преодолевать неприязнь к учебе и колледжу. «…если бы в голове и на кончике пера у меня не было королевы Франции (роман, который он пишет И.Л.) пятнадцатого века, жизнь окончательно опротивела бы мне и пуля давно бы уже избавила меня от этой несносной штуки, каковую именуют жизнью» (Письмо Эрнесту Шевалье от 29 августа 1834 года). Думается, из этого не следует делать вывод о депрессивном состоянии подростка, скорее, его томят неясные проблемы переходного возраста.

В 1834 г. во время каникул, путешествуя с родителями, Гюстав переживает первую влюбленность (платоническую) одновременно в двух дочерей английского адмирала Генри Колье, первое отраженное в письмах чувство.

В 1838 он оканчивает колледж. Отец отправляет сына в путешествие по югу Франции в сопровождении доктора Жюля Клоке, его сестры старой девы и священника аббата Стефани. В такой невеселой компании для ограждения молодого человека от соблазнов предстоит Гюставу Флоберу провести некоторое время. Вряд ли возможные соблазны единственная причина, по которой юношу сопровождает врач. Жюль Клоке (1790-1883), один из выдающихся хирургов-новаторов, член Французской Академии медицины с 1821 года. Причина была в беспокойстве о здоровье сына.

Мопассан, младший современник, сын мадам Ле Пуатвен, юношеской знакомой Флобера, вспоминал давний разговор, из которого следовало, что лет с 12 у Гюстава бывали зрительные и слуховые галлюцинации, что вызывало оправданную тревогу у отца. Он считал младшего сына необычным по душевной структуре, болезненным, не успешным и не возлагал на него надежд?!

В 1844 году, во время путешествия с братом-врачом Гюстава внезапно «подхватило стремительным потоком пламени, и он, как подкошенный, рухнул на дно двуколки». Придя в себя, он увидел, что залит кровью. По возвращении домой, отец, осмотрев сына, сделал ему повторное кровопускание, назначил большие дозы валерианы, запретил мясо и табак. В дальнейшем Флобер практически постоянно принимал препараты брома, одно время лечился сульфатом хинина, чем в ту пору лечили эпилепсию. Частые приступы возобновились во время учебы в юридическом колледже, где Флобер занимался по настоянию отца, человека практичного, желающего обеспечить сыну достойный заработок.

Рене Дюмениль (1879-1967), врач, автор докторской диссертации и книги «Флобер, наследственность, среда, метод», разбирая версии заболевания писателя, пришел к заключению, что это были приступы истерической эпилепсии. Так или иначе, с юности Флобер страдал внезапными приступами с потерей сознания, порой с судорогами. По словам Флобера в преддверии приступа он ощущал сверкание в правом глазу, затем в левом, все казалось золотым. Таким образом, он характеризовал ауру, за которой следовал приступ. Наличие ауры типично для эпилепсии.

Как порой бывает, что-то кажущееся негативным оборачивается совершенно другой стороной. К радости Гюстава, напуганный отец перестал настаивать на обучении юриспруденции, и юноша вернулся в родительский дом. Теперь он был свободен и часами размышлял, читал, сочинял. «Я сказал окончательное "прости" практической жизни. Моя нервная болезнь явилась переходом между этими двумя состояниями» – Ле Пуатвену 13 мая 1845. По мнению Моэма никто из писателей не отдавался так фанатично творчеству как Флобер. Мать с огорчением говорила: «чрезмерная страсть к фразам иссушила твое сердце»  http://www.flaubert.ru/page/2/ А он замечал, что «литература, стала у меня конституциональною болезнью, нет средств избавиться от нее». Интересно выражение «конституциональная» болезнь. Несомненно, он такие формулировки слышал во врачебном родительском доме.

В произведениях писателя Флобера неизменно ощущается незримое присутствие доктора Флобера, врачебного окружения, разговоров о диагнозах, лечении, что с исчерпывающей полнотой отразилось в «Мадам Бовари».

1845 год внес существенные изменения в устоявшейся жизни семьи Флоберов. Вышла замуж любимая сестра Клотильда, и все семейство – старые и молодые, отправилось в свадебное путешествие. Как бывает, длительное путешествие родителей с детьми, не принесло никому радости. Мать страдала от депрессии, у отца слезились глаза, у дочери болела голова, и было решено прервать поездку. Кроме того, во время путешествия у Гюстава возобновились припадки, нервные срывы? Что это? – эпилепсия или истерические припадки, как считал Рене Дюмениль.

Но на этом беды не кончились, все было впереди. У доктора Флобера обнаружилась большая опухоль на бедре, он настаивал, чтобы оперировал сын Аншиль-Клеофас. Несколько дней спустя после операции Гюстав писал другу: «Температуры больше нет. Нагноение приостановилось. Мы почти уверены в том, что в бедре не образуется воспаления. (Ле Пуатвену, январь 1846 г.) Однако 15 января 1846 года доктор Флобер умирает, по-видимому, на фоне нарастающего воспаления, (остеомиелит? гангрена?) лечить которое в ту пору не всегда удавалось. В таких случаях уместно вспомнить и воздать благодарность Флемингу, открывшему пенициллин. Об этом написано на его памятнике в Мадриде: Доктору Флемингу от благодарных тореро. Гюстав тяжело переживает неожиданную смерть отца. Большое впечатление на родных производит искренняя печаль осиротевших пациентов. Жена и дети, привыкшие жить под защитой главы семьи, должны были учиться жить без него. В городе открыли по подписке сбор денег на памятник выдающемуся ученому доктору Флоберу.

Год семейных трагедий продолжался. 22 марта 1846 года сестра Клотильда умерла от родильной горячки, у ее мужа Эмиля Амара через некоторое время началось психическое заболевание, от которого ему не суждено было выздороветь. И, позднее, страшный удар – неизлечимое психическое заболевание брата, доктора Аншиля-Клеофаса…

Не самый физически сильный, «неудачный», по мнению отца Гюстав, остается с некрепкой меланхоличной матерью, и осиротевшей маленькой племянницей.

Каким же был Гюстав Флобер? Эрнест Фейдо, (1821-1873) французский писатель, друг Флобера попросил прислать автобиографию. «Что мне прислать тебе, чтоб доставить удовольствие моему анонимному биографу? У меня нет никакой биографии». В одном из писем Флобер замечал: «Я опять возвращаюсь в мою бедную жизнь, такую плоскую и спокойную, в которой фразы являются приключениями, в которой я не рву других цветов, кроме метафор».

Особенности личности писателя крайне важны для понимания его творчества. Существует, несомненно, тесная взаимосвязь между характером писателя, художника, композитора и его произведениями. Естественно, особое значение принадлежит психологическим нюансам личности, заболеваниям, поскольку это сказывается на образе жизни и прочитывается в произведениях. Отсюда ясен интерес к истории жизни, в частности Гюстава Флобера, о чем в данном случае идет речь

Флобер всю жизнь провел в Руане, позднее в Круассе, в домах купленных предусмотрительным отцом. Хотел ли он изменить образ жизни? Действительно ли после смерти отца он не мог оставить мать с внучкой, уехав, например, в Париж? Страдал ли он при этом?

Конечно, невозможно с уверенностью ответить на эти вопросы. Однако думается, что нет. Такое предположение можно сделать не только на основании переписки, но и на стойком желании вернуться домой после небольшого пребывания в Париже.

В юности в летние месяцы он с родителями выезжал на отдых. Когда ему было 15 лет, семья провела некоторое время в небольшом городе Трувилле, в единственной гостинице которого проживала и семья Шлезингер. Здесь в гостинице Флобер увидел двадцатилетнюю Элизу Шлезингер, поразившую его воображение. Застенчивый юноша, с трудом сдерживал волнение при встречах с Элизой. Он не только не решился на объяснение, но в смятении не запоминал ни слова из беседы. Тем не менее, этой любви, любви на расстоянии, платонической суждено было стать единственным подлинным чувством Гюстава Флобера. Они еще встречались периодически в Париже, но в их отношениях ничего не изменилось. На склоне лет Элиза, овдовев, дважды приезжала к Флоберу в Круасе. Они, вернее Гюстав, жили воспоминаниями о так никогда и несбывшемся. По иронии судьбы Элиза провела последние годы в больнице для душевно больных. Но Флобер об этом уже не узнал.

Между тем по свидетельству современников Флобер был высок, строен, красив и пользовался успехом у женщин. Общению с женщинами мешало не их невнимание, которым он не был обделен, а особенности личности Гюстава. Еще раз вспоминаю о Кафке – красивом с блестящими глазами, подернутыми поволокой, привлекательном с мучительным отталкиванием от желанного общения. Как это объяснить? В письме писательнице мадемуазель Леруайе де Шантпи, 1857 читаем признания Флобера: «Я тоже сильно любил втихомолку, а на двадцать первом году жизни чуть не умер от нервной болезни, причиной которой был целый ряд волнений и огорчений, бессонница и гнев…Я понимаю людей, страдающих галлюцинациями». И далее в этом же письме: «Ребенком я играл в анатомическом театре. Вот отчего, быть может, у меня мрачные мысли и в то же время циничные повадки. Я нисколько не люблю жизнь и нисколько не боюсь смерти». Являются ли эти мысли исповедальными и можно ли на них основываться? Кое-что, несомненно – это тревога от повторяющихся приступов, боязнь передачи недугов по наследству. Известно, что Флобер исключал для себя возможность отцовства. Кажется, что в основе поведенческих реакций Флобера лежат особенности его нервной организации, как он сам отмечает: волнения, огорчения, гнев, галлюцинации.

В 19-летнем возрасте во время путешествия на Корсику в сопровождении доктора Клоке, он познакомился с ничем не примечательной, Элали Фуко. Сближение произошло мгновенно, он провел с ней ночь, первую в его жизни. Больше они не встречались, но Гюстав не только не забыл эту встречу, но описал в повести «Ноябрь».

В молодости он любил путешествовать, его привлекал Восток карнавальной роскошью, шумным весельем, зазывными криками торговцев и, главное, драматической древней историей. Мифы и легенды явились источником вдохновения для создания нескольких широко известных повестей – «Иродиада», «Саламбо».

На Востоке произошло событие, негативно повлиявшее на последующую жизнь. Во время путешествия в Бейрут 24 марта 1850 он заразился сифилисом от 14-летнего подростка Мохаммеда, маронита (христианская секта). Был ли Флобер истинным гомосексуалом или это был случайный эпизод? Жан Поль Сартр (1988) считал, что таким образом вдали от привычной среды, Флобер предавался принятым, не возбраняемым на Востоке интимным контактам, желая почувствовать себя самостоятельным человеком и туристом. Однако не все разделяют концепцию Сартра. Полагают, что длительная дружба с Альфредом Ле Пуатвеном имела, во всяком случае, романтический характер, что очевидно отражено в наиболее личностном романе Флобера L’ Education sentimentale, изобилующем гомоэротическими описаниями двух молодых людей. (Starkie Enid, 1967) Известно также душевное потрясение Флобера при известии о женитьбе Альфреда Ле Пуатвена. К произведениям, навеянным гомосексуализмом, относят и незаконченный роман «Бувар и Пекюше», описывающий совместную, наполненную фантастическими проектами жизнь двух молодых людей. Думается, правильнее говорить о бисексуализме, что в то время было достаточно распространено.

Известно, что Флобер длительно лечился ртутными препаратами и, будучи достаточно хорошо информирован об осложнениях сифилиса, полагал невозможной для себя женитьбу и рождение ребенка. Несомненно, болезнь довлела и объясняла в значительной мере образ жизни писателя, не являясь в то же время единственной причиной, а лишь одной из многих.

Ведя достаточно замкнутый образ жизни, частично обусловленный болезненным нервозным характером матери, нежеланием создавать ей беспокойства разъездами, Флобер не испытывал в связи с этим больших терзаний. Его интимная жизнь разнообразилась нечастыми встречами с проститутками. Возможно, длительный прием успокаивающих средств, в связи с упомянутыми эпилептоформными припадками, снижал либидо. Так, по крайней мере, можно объяснить отношения с Луизой Коле (1808-1876), их редкие встречи. Знакомство с Луизой произошло в Париже в 1845 году в мастерской скульптора Пардье, у которого Флобер заказал бюст покойной сестры Клотильды. Роман развивался молниеносно, и уже на второй день они сблизились. Луиза была красивой, образованной небесталанной поэтессой, четко знавшей как создавать себе имя. Она организовала салон, в котором было интересно бывать. Луиза была старше Флобера, чего нельзя было скрыть, несмотря на ее огромные усилия. Немногие романы Флобера всегда были с женщинами старшими по возрасту. Очевидно, неуверенному в себе Гюставу, было с ними спокойнее. Иногда упоминают о наличии у Флобера Эдипова комплекса, что вряд ли имело место, во всяком случае, не являлось определяющим в интимной жизни.

Небезынтересно, что мысль об Эдиповом комплексе звучит в описаниях внешне разных по жизненной судьбе, поведению, профессии, но сходных в чем-то глубинном (летчики – Ромен Гари и Антуан де Сент-Экзюпери, юрист Франц Кафка). (Исанна Лихтенштейн, «Этюды о литературе. Глазами врача. Хайфа, 2009)

Так или иначе, жизнь Флобера проходила в Круассе и прерывалась редкими путешествиями и нечастым пребыванием в Париже. Из письма Альфреду Ле Пуатвену (1845) «Я болен, раздражен, у меня по тысяче раз в день бывают приступы жесткой тоски, я живу без женщин, без жизни, без всех забав здешнего существования…» Что касается прошлого, то по утверждению Флобера: «не много испытал я в жизни сладострастия (хотя я очень желал его). В молодости меня истрепали страсти. В этом отношении я чувствую себя стариком. Сколько я потратил времени на эти огорчения, не может никто измерить». Луизе Коле, 1852.

Внимательно знакомясь с перепиской Флобера, понимаешь, что никакие тревоги, беспокойства не могут сравниться с его неуемной страстью к творчеству. Он не просто писал, он жил со своими героями, страдал от их бед, искренне дистанцируясь от авторства. «Чем больше контраста между обстановкой в какой я нахожусь, и той, которую я описываю, тем лучше я ее вижу. У меня до такой степени натянуты нервы, что, когда моя мать вошла в 10 часов ко мне в кабинет проститься, я дико вскрикнул от ужаса, она даже сама испугалась. После этого у меня долго билось сердце, понадобилось не менее четверти часа, чтобы прийти в себя. Вот до какой степени поглощает меня работа». Луизе Коле, 1852.

Творческая работа в достаточной степени остается психофизиологически непознанной, полной гипотез и допущений. Несомненно, однако, что автор не остается равнодушным к своему творению. Думается, легенда о Пигмалионе и Галатее как нельзя лучше отражает взаимоотношения творения и творца, дающего жизнь. При этом нередко обнаруживается схожесть ситуаций не только житейских, но и творческих у разных творцов.

27 декабря 1852 году в 5 часов Флобер окончил читать роман Бальзака «Луи Ламбер», о чем известно по проставленному времени в письме Луизе Коле. Он под огромным впечатлением, ему страшно и, не желая оставаться наедине с собой, пишет, пытаясь избавиться от неотвязных мыслей. Флобер находит в романе, в образе Луи Ламбера сходство с пережитым, даже с задуманным в юности романом. Герой романа, как и Флобер (или прототип) «доходит до галлюцинаций оттого, что слишком много думал… в конце книги герой под влиянием какой-то мистической мании хочет оскопить себя». Оказывается такая же мысль когда-то владела Гюставом: «…Однажды вечером, охваченный этой мыслью с непреодолимой силой, в то время как я целых два года не общался с женщинами… Бывают моменты, когда ощущаешь потребность испытать страдание, (выделено Флобером – И.Л.) ненавидеть свою плоть, кидать в нее грязью, – настолько кажется она самому себе отвратительной. О, как сильно ощущает человек близость безумия, я в особенности! Проклятая книга! Мне больно от нее, так я ее чувствую».

В приведенном отрывке из письма, чувствуется как глубоко и тонко Флобер проникает в замысел Бальзака. Это тем более важно, что роман создан Оноре Бальзаком в период острого психического недомогания, трактуемого как разновидность шизофрении, по крайней мере, так пишут о Луи Ламбере, подчеркивая сходство с автором. (Исанна Лихтенштейн, 2009).

В приведенных рассуждениях Флобера проявляется глубинное сознательное или подсознательное сходство столь разных по происхождению, образу жизни, жизнестойкости писателей.

Флобер много и напряженно работал, мучительно оттачивая фразу, добивался совершенства. В одном из писем он жалуется, что за неделю написал всего одну страницу, а бывало ни одной. Его поиски слова, точности изложения стали образцом для подражания, впрочем, мало кому доступным. Он также был абсолютно точен во всем, что описывал: страны, архитектуру, одежду, язык в зависимости от эпохи.

Важные свидетельства о Флобере оставил его друг, писатель Эдмон Гонкур. Они встречались раз или два в месяц в парижском ресторане у Маньи, как правило, впятером: братья Гонкуры, Мопассан, Тургенев и Флобер. По воспоминаниям Эдмона Гонкура Флобер предпочитал отдельную комнату, ему мешали люди. Он был раздражителен, вспыльчив, ироничен и неоправданно обидчив. Правда, в 1870 годы на Флобера обрушилось много бед: так в связи с возможным банкротством мужа единственной племянницы, Гюстав отдал на покрытие долгов все свои сбережения, оставшись в очень сложном материальном положении. В результате всех неприятностей у Флобера возобновились эпилептические припадки. Как правило, после обедов в ресторане, опасаясь внезапного приступа и оберегая писателя, Мопассан провожал его домой. Он очень поправился, много ел, вел малоподвижный образ жизни.

8 мая 1880 года в 11.00 служанка принесла в кабинет завтрак. Она увидела писателя лежащим на диване и произносящем что-то нечленораздельное. Пришедший по вызову врач ничем помочь не смог. Через час Гюстава Флобера не стало. Ему было 59 лет. Смерть наступила от кровоизлияния в мозг. Некоторые исследователи не исключают сифилитической причины геморрагии мозга. (Bart 1967) Однако специальные исследования не проводились, а пикническое сложение писателя, мало подвижный образ жизни, курение являются достаточно вескими причинами для развития атеросклероза, гипертонической болезни с последующим кровоизлиянием в мозг. Итак, умер Флобер внезапно от инсульта.

Писатель Флобер провел жизнь среди врачей. И, естественно, в романах довольно полно отражены темы врачевания.

С детства живущий во врачебной среде, слышавший разговоры во дворе больницы, в гостиной, он был почти профессионально знаком со сложностями врачебного труда, видел тревоги отца и коллег, мучительность принятия решений.

Медицинские темы в романах Флобера интересны и поучительны. Читая описания болезни героев в «Воспитании чувств» и «Мадам Бовари», трудно отвлечься от убеждения, что это написано не врачом. Впрочем, кроме того, что он с детства был пронизан атмосферой медицинских проблем, приступая к описанию, штудировал учебники. В письмах есть упоминания о чтении монографий Франсуа Распайля (1794-1878), истории медицины Шарля Даремберга (1817-1872), Ксавье Биша (1771-1802). Перечисленные труды содержали глубокие сведения по медицине, предназначенные для специалистов.

В 1851 году у Флобера возник замысел романа, названный позднее «Мадам Бовари». Впоследствии он долго и упорно отрицал наличие прототипов, называя описанное плодом писательского вымысла. Иногда говорил: Мадам Бовари – это я. Между тем, дело обстояло несколько иначе. Друг Флобера Буйле рассказал ему историю врача-интерна из Руанской больницы Эжена Деламара: Молодой врач после смерти старшей по возрасту жены, влюбился в молоденькую дочь крестьянина и женился на ней. Дельфина Кутюрье оказалась женщиной с вздорным характером, взбалмошной, имела любовников. Запутавшись в долгах и любовных приключениях, она отравилась, через некоторое время то же сделал убитый горем несчастный муж. Как видно, в основе сюжета Мадам Бовари лежит трагическая история провинциального доктора.

Этот роман вошел в историю литературы как один из образцов блестящей прозы и четкого построения сюжета.

В романе с точки зрения читателя-врача интересно присутствие совершенно разных врачей по квалификации, поведению, отношению к работе и пациентам. И это принципиально важно. Описание, сделанное Флобером, может служить иллюстрацией в курсе медицинской деонтологии.

Кого бы из врачей ни описывал Флобер, о каком бы заболевании ни шла речь, текст пестрит фамилиями крупных ученых именно в этой области, приводятся различные варианты подходов к лечению. Читая, воспринимаешь написанное не только как литературное произведение, а и как инструкция к исполнению, настолько четко и в то же время художественно выписаны профессиональные аспекты.

Один из героев романа «Мадам Бовари» Шарль не является врачом по призванию, как и его отец – отставной фельдшер. Мать сочла, что врачебная специальность подойдет ее сыну, и отдалась со всем пылом осуществлению своей мечты. Шарль покорный во всем, не возражал, впрочем, его мнением никто не интересовался. Учеба давалась плохо. Программа занятий произвела на него ошеломляющее впечатление. «…Курс анатомии, патологии, курс физиологии, курс фармации, курс химии, и ботаники, и клиники, и терапевтики, не считая гигиены и энциклопедии медицины. Он не знал происхождения этих слов, и каждое казалось ему дверью в некое святилище, исполненное величественного мрака». (стр. 45). Он безуспешно пытался разобраться, слушая лекции и посещая клинические обходы. Результатом обучения явился полный провал и лишь повторно, заучив, что возможно наизусть, он получил диплом. Вот с такими знаниями Шарль приступил к работе. Автор подчеркивает в то же время доброту Шарля, и как положительное качество врача – боязнь навредить больному. «Особенно хорошо справлялся он с катарами и простудными заболеваниями. В самом деле, Шарль больше всего боялся убить пациента и потому почти всегда прописывал только успокоительные средства да еще время от времени рвотное, ножную ванну или пиявки. Но это не значит, что он опасался хирургии: кровь он пускал людям, словно лошадям, а уж когда приходилось рвать зуб, то хватка у него была мертвая».

Вот таким доктором был Шарль Бовари. Но при этом, он отличался добросовестностью и честностью. Приступая, подавшись уговорам аптекаря Омэ, сделать операцию больному с искривлением стопы, он выписал специальную литературу и штудировал ее. 7 апреля 1854 года Флобер написал Луизе Коле: «Вчера весь вечер занимался жесточайшей хирургией: я изучаю теорию кривых ступней, за три часа проглотил, делая заметки, целый том этой интереснейшей литературы». Флобер подробно описывает разные виды патологии стопы – стрефокадопию, стрефендоподию и стрефексоподию «или, лучше сказать, различные виды искривления стопы – вниз, внутрь и наружу, а также стрефипопоподию и стрефаноподию (иначе говоря, неправильное положение с выпрямлением вниз или с заворотом кверху)…». Но, учитывая способности несчастного Бовари, конструкцию созданного им устройства, да и объективную сложность операции, ее исход был предрешен. И далее Флобер описывает поведение вызванных на консилиум врачей, их отношение к больному и врачу и это выглядит очень по-врачебному верно. Первым приехал доктор Каниве, имевший имя и очень уверенный в себе человек. Он «не постеснялся презрительно рассмеяться при виде ноги, до самого колена пораженной гангреной». Он продолжал рассуждать по поводу различных видов лечения: «Мы, конечно, не такие чудотворцы, мы не ученые, не франтики, не болтунишки, мы – практики, наше дело – лечить…Да разве искривленную стопу можно выправить? Это все равно, как если бы вы захотели распрямить горбатого!» Бедный Бовари не решался попадать ему на глаза, продолжая размышлять, в чем состояла ошибка?

Флобер показывает самовлюбленного, бестактного человека и ординарного врача, на что указывает отрицание по незнанию современных методов хирургического лечения.

Еще рельефнее и четче действуют в романе доктора во время трагической смертельной болезни Эммы Бовари. Картина отравления мышьяком настолько точна по описанию, подчеркивается даже чернильный вкус во рту. Эти симптомы можно было узнать только из специальной токсикологической литературы. И Флобер это знал.

Разрушенный, истерзанный страданиями Бовари в отчаянии обращается за помощью к, еще недавно унижавшему его, Каниве. Пишет письмо и профессору Ларивьеру. Спасти Эмму – для него главное.

Приехал Каниве «и, не желая, как он сам выразился, ходить вокруг да около, прописал рвотное, чтобы как следует очистить желудок. Сейчас же началась рвота кровью… Руки и ноги сводила судорога, по телу пошли коричневые пятна, пульс бился под пальцем, как натянутая нить, как готовая порваться струна».

Но вот: «…во дворе послышалось щелканье бича, все стекла затряслись, и из-за угла рынка во весь дух вылетел на взмыленной тройке почтовый берлин. В нем был доктор Ларивьер». Характеризуя Ларивьера, Флобер пишет: «Ларивьер принадлежал к великой хирургической школе, вышедшей из аудитории Биша, – к уже вымершему ныне поколению врачей-философов, которые относились к своему искусству с фанатической любовью и применяли его вдохновенно и осмотрительно….Он презирал чины, кресты и академии, к бедным относился, как родной отец, и, веря в добродетель, был ее образцом… Взгляд его был острее ланцета, – он проникал в душу и, отбрасывая все обиняки и стыдливые недомолвки, сразу вскрывал всякую ложь». «Еще на пороге он сдвинул брови, увидев землистое лицо Эммы». Ему сразу все стало ясно. Каниве «получил крепкую, хотя и секретную нахлобучку за свое рвотное, таким образом, теперь этот милый Каниве, который во время истории с искривленной стопой был так самоуверен и многоречив, держался очень скромно, он не вмешивался в разговор и только все время одобрительно улыбался».

В романе действуют три врача, и каждый из них индивидуален – честный, добросовестный, но малосведущий Бовари, несколько более квалифицированный, но бессердечный, равнодушный, высокомерный Каниве. Особняком стоит доктор Ларивьер, ученик Мари Франсуа Ксавье Биша (1771-1802), блестящего анатома, физиолога, автора «Всеобщей анатомии». Он умен, тактичен, внимателен, врач высокой квалификации. Он отчитывает Каниве, но делает это наедине, как принято во врачебном сообществе. И прежде грубый, беспардонный доктор сразу теряет самоуверенность и умолкает. Ларивьеру достаточно взгляда для оценки состояния больной и прогноза. Несомненно, прообразом доктора Ларивьера был доктор Флобер. О своем отце Флобер говорил в восторженных выражениях – «красивые руки», «готовые погрузиться в человеческие страдания», «острый взгляд, проникающий в душу». (Е.И. Лихтенштейн, 1978).

В романе «Воспитание чувств» описана картина дифтерийного крупа – страдания ребенка и отчаяние матери. Она посылает за доктором. «Через десять минут явился пожилой господин в белом галстуке, с седыми, хорошо подстриженными бакенбардами. Он задал множество вопросов о привычках, возрасте и характере юного пациента, осмотрел ему горло, приложил ухо к спине и прописал рецепт. Спокойствие этого человека вызывало отвращение. Он напоминал бальзамировщика. Ей хотелось набить его». Естественно, что доктор ничего не понял в состоянии мальчика, не проявил внимания, и сострадания ни к матери, ни к больному. «…страшные приступы кашля вскоре возобновились. По временам ребенок вдруг подымался. От судороги грудные мышцы напрягались, и когда он вдыхал воздух, живот втягивался, как при быстром беге. Потом он снова падал назад, запрокинув голову и широко раскрыв рот». Известно, что писатель несколько раз бывал в детском отделении больницы святой Евгении, наблюдая больных дифтерийным крупом, что и помогло достичь совершенно точного профессионального описания. Сравнение врача с бальзамировщиком ясно объясняет его полную непригодность, его душевную черствость. Вызывают доктора Коло, но не могут найти его. Приезжает молодой доктор. «…Боясь скомпрометировать себя, он сначала не знал, на что решиться, и, наконец, прописал лед… Вся эта передряга вызвала новый приступ кашля, еще более ужасный». Совет приложить лед демонстрирует полную некомпетентность и нежелание в этом признаться, что само по себе преступно. Отчаявшаяся мать от безысходности запела песню, которой когда-то убаюкивала сына. «Часы шли за часами, тяжелые, угрюмые, бесконечные, и каждая минута была для нее минутой агонии. Кашель, от которого сотрясалась грудь ребенка, подбрасывал его, словно затем, чтобы разбить: наконец его вырвало чем-то странным, похожим на пергаментный сверток. Что бы это было?.. Но он дышал теперь свободно и ровно». Наконец, появился доктор Коло, сказавший матери: «ребенок спасен». Произошло самоизлечение, во время приступа кашля отошли дифтерийные пленки, закрывающие вход в гортань. Это не литературный прием, а картина известного врачам счастливого без всякого лечения исхода заболевания. Такие случаи описаны в литературе специальной и художественной. (В. Вересаев, А. Чехов, М. Булгаков).

Описание страданий больных в произведениях Флобера не только характеризуются поразительной медицинской точностью, но что не менее важно отражают уровень науки того времени и поведение врачей – невежественных и квалифицированных, равнодушных и трогательно внимательных, отношение писателя к каждому из них совершенно определенное.

В неоконченном романе «Бувар и Пекюше» описываются незадачливые приятели, возомнившие себя, начитавшись учебников, способными врачевать. В городке, в котором они поселились, началась эпидемия тифа. По просьбе соседки Пекюше (герой романа) принялся лечить. «Чечевицеобразные пятна на груди, боль в сочленениях, вздутый живот, красный язык – налицо все признаки язвенного энтерита. Вспомнив указание Распайля (врач, ученый – И.Л.), что лихорадку можно пресечь, отменив диету, он предписал бульон и немного мяса». Пришедший врач объяснил преступность назначений: «так можно вызвать прободение кишки, потому что тиф – это фолликулярное поражение ее оболочки». Флобер делится с Жорж Санд 3 февраля 1873 года своими занятиями в период написания «Бувара и Пекюше» – «читаю в настоящее время книги по химии (в которой ничего не смыслю) и медицину Распайля». Не вдаваясь в их рассуждения и споры, Флобер осуждает манипулирование с больными не профессиональными специалистами.

Современными выглядят рассуждения Флобера о разного рода диетах. Бувар и Пекюше, начитавшись множества книг, изумляются тому, что еще живы. «Кушанья, которые они любили, запрещены… Все мясные блюда имеют недостатки. Кровяная колбаса и свинина, копченые сельди, омары и дичь – «неподатливы». От овощей развиваются кислоты, макароны влекут за собой сновидения, сыры «вообще говоря» неудобоваримы». Стакан воды утром «опасен». Почему вредно? Как знать перенесешь ли ты то или иное». Не кажется ли, что приведенная цитата взята из современной теле- или радиопередачи, не этими ли советами наполнен Интернет. Пагубность подобных взглядов была ясна еще в прошлом веке. «Да воз и ныне там». В XXI веке, ведущей представляется денежная составляющая, трудно найти другое объяснение этого феномена. Но, тем не менее, он существует. Сохраняется вера в чудеса, заговоры, чем возмущался Флобер, Золя и другие еще в прошлом веке.

Образ Флобера, его творчество продолжают интересовать и волновать современных читателей. Его произведения, несомненно, еще долго будут актуальны поставленными в них проблемами. Многие поколения врачей, серьезно относящихся к трудной, но благородной профессии не раз будут возвращаться к блестящим строкам Флобера, посвященных взаимоотношениям медика и больного.

Спасибо ему за это.

Использованная литература

Рене Дюмениль «Флобер, наследственность, среда, метод» («Flaubert, son hérédité, son milieu, sa méthode», 1905).

Труайя Анри Гюстав Флобер Москва, «Эксмо» 2005

Флобер Гюстав Собрание сочинений в пяти томах. Издательство «Правда» Москва 1956

Bart, Benjamin F, Flaubert. Syracuse University Press,1967

Bernheimer Charles Flaubert and Kafka Comparative Literature © 1985 University of Oregon.

Laurens M. Porter Gustav Flaubert Encyclopedia Greenwood Press Westport, Connecticut. London

Sartr, Jean-Paul 3 vol.Paris Gallimard, 1971-72


К началу страницы К оглавлению номера
Всего понравилось:0
Всего посещений: 3017




Convert this page - http://7iskusstv.com/2011/Nomer4/ILichtenshtejn1.php - to PDF file

Комментарии:

роман гуральник
Ашдод, Израиль - at 2011-05-04 14:16:20 EDT
С автором нельзя не согласиться...Медикализация- реальность, данная нам в ощущении...Эпилепсия Достоевского, сифилис Нитше, туберкулез Кафки, фурункулез Маркса...Вспомните рассказ Чехова- "Черный монах"...Болезнь Пруста обусловила изысканную меланхолию его творчества...как туберкулез Чехова настроение его драматургии...
Если согласиться, что алкоголизм - болезнь, она определила настроение многих стихотворений Блока, об этом говорит Григорий Померанц...Почти все американские классики- алкоголики: По, Скотт Фицжеральд, Хемингуэй, Фолкнер, Тэннеси Уильямс, Юджин
О Нил,Стейнбек...
Словом, эта необычная статья дает повод для размышлений ...
Роман Гуральник

Izolda Mandelblat
New York, NY, USA - at 2011-05-04 12:13:38 EDT
Очень интересная статья. Спасибо.
Ион Деген
- at 2011-04-30 12:53:17 EDT
Дорогая Исанна!
Поздравляю Вас с очередной отличной работой. Разумеется, из двух отзывов справедлив, по-моему, отзыв нашего коллеги, Поэта с большой буквы и тонко чувствующего критика Виктора Кагана. Ваша научная добросовестность не оставляет ни малейших сомнений. Но в таком эссе указывать в скобках источник информации в максимальном большинстве случаев, тем более, когда источником информации является Ваша собственная работа, не обязательно. Обратите внимание на опечатку и согласуйте «Читая, воспринимаешь, как инструкция» - инструкцию. И ещё: век не прошлый, а позапрошлый.
Спасибо, достойная талантливая наследница талантливого отца.

Виктор Каган
- at 2011-04-24 14:27:19 EDT
Беленькая Инна-Исанне Лихтенштейн
Хайфа, Израиль - Sunday, April 24, 2011 at 13:35:47 (EDT)

Инна, согласился бы с Вами, но эта солидная и очень доброкачественная работа не даёт ни малейших оснований заподозрить Автора в медикализации творчества вообще и Флобера, в частности. Есть психология творчества вообще (тот же знакомый Вам замечательный "Архив гениальности и эвропатологии") и психология творчества того или иного автора. В обоих случаях нет резонов пренебрегать тем опытом, который даёт болезнь и в котором встречаются главные экзистенциальные данности, что не может быть безразличным для творчества. Мне, извините, кажется, что Вы смешиваете очень разные аспекты проблемы, очень спрямляете её и сводите от многомерной сложности к двумерности.

Беленькая Инна-Исанне Лихтенштейн
Хайфа, Израиль - at 2011-04-24 13:35:49 EDT
Уважаемая Исанна! То, что Вы рассмариваете личности писателей "глазами врача" очень интересно. В молодости я тоже очень увлекалась этими патографическими портретами гениальных писателей и для этого ездила специально в "Ленинку", чтобы читать Чижа, Баженова,Сегалина(и то по особому разрешению), т.к. иначе не достать. Я думала, вот оно! Гениальность Гоголя , Достоевского можно объяснить болезнью , влиянием психической патологии на творческий процесс.Но потом появились вопросы: приближает ли медицинская диагностика к разгадке тайны творчества гения? По Юнгу, творческий акт - это "автономный процесс" и он подчиняет себе творческую личность, а не наоборот.Так что я не могу согласиться с Вами, что "существует несомненная связь между характером писателя, художника и его произведениями", а также, что "особенности личности писателя крайне важны для понимания его творчества". А как же Пушкин ? "Уже современники Пушкина отмечали это странное отсутствие его личности в художественных его произведениях", " поразительное несоответствие между живою личностью поэта и ее отражением в его творчестве", пишет Вересаев. А Чернышевский с его ипохондрической фиксацией на работе кишечника (см. "Дневники" Н.Чернышевского)? Неужели его "Что делать" обязана несварению желудка? Что касается Флобера, то меня потрясает в первую очередь необыкновенное проникновение в психологию женщины(я даже не знаю, есть ли еще в мировой литературе женский образ такой глубины), а не его " блестящие строки,посвященные взаимоотношению медика и больного, к которым будут возвращаться поколения врачей", как-будто "Мадам Бовари" - это пособие по деонтологии. Я вообще , почему-то не люблю книг о людях "в белых халатах", за исключением книг Вересаева и Булгакова, но они - совсем о другом.А представлять творчество писателя как медицинскую историю болезни, хоть и написанную на "отлично", в виду всего сказанного, наверное, будет ошибочным.Кто-то сказал, что причины популярности жанра патографии - одновременно и его уязвимые места.

_Ðåêëàìà_




Яндекс цитирования


//