![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() |
![]() |
![]() |
Номер 4(17) - апрель 2011 | |
![]() |
Вечером на море золотая солнечная дорожка, над которой летают тихие чайки. Может, не чайки, а ангелы. Ночью надо мной в каюте – молчаливый хуторянин-эстонец. – На заработки в Швецию. Его громадные ступни с расселинами на пятках и каменными вросшими ногтями. Утром дорожка серебряная. В ней плывет олененок рядом с нашей Regina Baltika в стокгольмском заливе. Костры красной черепицы среди розовых сосен на гранитных берегах. Петербург – русская Венеция... Стокгольм – шведская... Я тоже из Венеции... Только в дельте Гудзона. Как будто и не пересекал Атлантику. В Стокгольме таксист – негр... Второй – индус. И тут всемирный плавильный котел. Проехал фургон – весь в граффити. Как в Гарлеме. На рекламе красавец-негр, похожий на Сиднея Пуатье, облапил шведку, похожую на Ингрид Бергман. Только здесь иная мифология... Valhalla Grill...Valhalla – всюду. Валгалла в скандинавской мифологии – дворец бога Одина, обиталище душ воинов, павших в сражениях. Теперь в Валгалле – жареное мясо и пиво. А души воинов перебрались в старинные замки, где обретались исключительно Фальстафы, Гаргантюа и Пантагрюэли. Шведские рыцари так много пили и ели, что могли спать только в сидячем положении. В горизонтальном задыхались. Поэтому в замковых альковах – ступенчатые кровати. В замке – коллекция старинного оружия: пищали, арбалеты, доспехи. Шведы когда-то были воинственны и горды. Куда подевалось их величие? И перед синими рядами Своих воинственных дружин, Несомый верными слугами, В качалке, бледен, недвижим, Страдая раной, Карл явился. Шведов, обожавших бой, погубила любовь к пиву и жареной убоине. «Много прекрасного, много истинно человеческого скрывается в этой потребности одного народа – поглядеть на житие-бытие других народов», – писал, отправляясь за границу, славянофил Хомяков. Но слишком велика разница потенциалов. Грязь, мерзость, вонь и тараканы, И надо всем хозяйский кнут... И это многие болваны Священной родиной зовут. (Дм. Веневитинов) Киреевский говорил о безусловной отсталости внутренней жизни России в сравнении с деятельной, практической и логической западной системой. Уж больно у них тут все и склад и лад. Об этом нельзя сказать ясными словами. Подобно Хомякову, я взошел на этот гранитный берег с веселым изумлением и оставил его с грустной любовью. ***
– Что я не выношу в русском человеке – его
национальное самомнение. И лень тоже. Мы – страна бездельников, предельно
развращенная. Опять немытая Россия, страна рабов, страна господ. Только господа
сегодня хуже. Психология у них рабская. Нет у меня никакой надежды. Мария Розанова *** Декабристы вышли на Сенатскую площадь, потому что увидели, как живет европейский крестьянин. Мой спутник, эстонский хуторянин, проведя день на шведской ферме, не смог сдержать восторга. Мы расстались с ним на границе с Норвегией, но никакого рубежа практически не было. *** В Норвегии рабства не знали. В России оно всегда. В стране фьордов веками срабатывает внутренняя заинтересованность человека в результатах труда. На принуждении можно создать пирамиды, Колизей, Днепрогэс... Но нельзя построить кафельный ватерклозет с автоматическим душем, гигиенической туалетной бумагой, душистыми полотенцами на каждой ферме и горной тропе, как в Норвегии... Раб есть быдло, и потому всюду устраивает скотское стойло для себя и других. *** Хотя среди викингов были короли и аристократы, их правление было демократическим. Все почитали труд. Все классы работали. Земля распределялась поровну. Законы принимались ассамблеями земледельцев. То были люди несокрушимого мужества. Они наслаждались битвой. Викинг сетовал: «Мир длится столь долго, что я боюсь умереть от старости в своей постели». (А. Мазур и Д. Пиплс. Человек и нация. Стр. 194). Норвежец привык полагаться только на себя. Так Амундсен идет к полюсу. Так Гамсун и Мунк творят в гордом одиночестве и ищут его. Так трудяга-фермер распахивает свой клочок над пропастью. Рвался вперед он, Страха не ведал, Желудь духа, Княжить был крепок. (Исландская Сага) – Я нахожу радость в сокрушительных, жестоких жизненных битвах, – говорит потомок викингов Август Стриндберг. Среди норманнов дух свободы был настолько силен, что даже в средние века установление крепостного права в Скандинавии оказалось невозможным. В Норвегии есть, где укрыться от властей. В стране фьордов, гор и глетчеров король – фигура декоративная. Тоталитаризм свирепствует в степях и пустынях. В Скандинавии слишком много валунов и расселин: легко спрятаться от всевидящего взгляда, от всеслышащих ушей... Непочитание авторитета – черта норвежского национального характера. Недаром у Ибсена, в первом акте его драматической поэмы, Пер Гюнт забрасывает на крышу мельницы свою собственную мать и отказывается снять ее оттуда. *** В горах, на перевале, цветет картошка... В скалах ценится каждая плодоносная заплата. Над съехавшей глыбе, над пропастью, – стадо коров львиной масти. Гид рассказал... Жил крутой норвежский мужик. Пять коров, десять овец, лошадь. Высокогорная ферма. Над самым Гейрангерфьордом. Упрямец отказался платить налоги. Спустится по делам по веревочной лестнице. Жена поднимет. Попробуй, сунься. Потом все-таки заплатил. Но только когда разжился. Теперь понятно, почему варяги уходили грабить на юг. На скалах ничего не обломится. Молочные реки в кисельных берегах здесь не текут... Только пена высокогорных ручьев. *** Куда ушли викинги? Они здесь. На берегу фьорда – стройный великан. Кайзер Норвегии Вильгельм. С мечом. Броня надета на звериные шкуры. Холодно. Пьедестал из диких валунов. К его подножью сбегают плантации малины. Корни разлатых кустов укрыты черным полиэтиленом. Под ним обогревательные электропровода. И склад и лад. Робкий пакистанец протягивает мне через проволоку пригоршню спелой малины в лодочке ладони... Куда ушли викинги? Неужели только в исландские Эдды? Где реликты их поэтической дерзости? Не в этой ли цветущей на диких скалах стране? Человеческая личность в ее предельной самостоятельности... Ее способность к самопожертвованию... Не этот ли характер выковал Норвегию... *** В семидесятые годы я работал школьным учителем в тюрьме для несовершеннолетних преступников... В Колпино, под Ленинградом. Едва не половина учеников – убийцы. В моих трех классах были вологодские, архангельские, новгородские урки. Все нордические блондины... Во внешности и повадках сказывались варяжские гены... Остриженные под нулевку черепа были сплошь изрублены шрамами. Эти потомки норманнов имели обыкновение драться кольями, ломиками, стальными шкворнями... Деревня на деревню. Когда тысячу лет назад их пра-пра-пра-прадеды нашли подобный образ действий неплодотворным, они пошли грабить европейские побережья. Кайзер был в каждой деревне. Но каждый корабль был республикой. Их предприимчивость не знала узды. Как и их жестокость. Захватив Париж, викинги повесили в один день 111 человек. Слишком много людей – слишком мало пашни. Чем же еще заниматься? Герой норвежского эпоса Пер Гюнт несет в себе типичные черты викинга... Безрассудная смелость, презрение к смерти, предприимчивость, непризнание авторитетов. Они открыли Америку за пятьсот лет до Колумба, колонизовали Гренландию и Исландию, основали Киев и Новгород. Викинги вошли по рекам в глубь континента... Как живительный элемент в метаболизм европейской цивилизации. Они не разрушили ее. Они ее обогатили... Часть вечной силы я, Желавшей зла, Творившей лишь благое.
(«Фауст», Гете) *** В Скандинавии как будто подписана Великая Хартия Вольности животных. Сытые быки и коровы львиной масти глядят горделиво. Всюду разгуливают громадные головастые лоси. Стоят у придорожных магазинов, заходят в центр города. Раскрыл местный порножурнал. Нахальный сохатый глядит на свальный грех. Вдоль автострад – металлическая сетка. На асфальте ни единого раздавленного зайца, ежа, сбитого оленя. В отличие от нашего американского костедробилища. Эмансипированные овцы гуляют сами по себе. По горам по долам, на границе высокогорной тундры и лесной зоны. В ухе заклепка с именем хозяина. В характере норвежской овцы ничего овечьего. Завидев туристский автобус, нахально перекрывают шоссе, толпятся, звенят жестяными боталами, цыганят, хватают булки и карамель. Ярка-феминистка так наподдала комолой головой круторогого барана, что бедняга, отлетев от дороги, едва удержался над пропастью. Хитрые фермеры специально подсылают своих овец туристам. ...Вы откормите подкидышей, мы их острижем, а потом втридорога продадим вам чудесные норвежские свитера... Взять, к примеру, этого вольнолюбивого барана... Да в России-то он будет зарезан во щи, в лучшем случае острижен соседом и пущен голым на посмеяние. *** Набрасывая норвежский пейзаж, Бог работал в манере абстрактного экспрессионизма. Не случайно Эдвард Мунк – экспрессионист. Хотя при этом сохраняет верность фигуральной живописи. Что дали миру норвежцы? Ибсена, Гамсуна, Грига, Мунка, Амундсена, Нансена... Норвежцы дали миру Норвегию – самую живописную северную страну. Норвежец живет в деревянном доме не только потому, что дерево держит тепло и поглощает солнце. Дерево можно раскрасить в красное, синее, кубовое, черное, каштановое, желтое, чтобы потом отразить в аквамариновом зеркале фьорда. Не отсюда ли экспрессионизм Эдварда Мунка? Не этой ли красотой навеян Piano Concerto – шедевр Эдварда Грига? В бессонные белые ночи, шагая от кемпинга к ферме, я подглядывал за жизнью варяжских мужиков. Хлеба стояли густые, чистые, восковой спелости. У силосной башни тарахтел трактор. Там сгружали из прицепа на транспортер что-то клеверно-викоовсяное со всеми оттенками зеленого, которые так умел передать на своих полотнах Эдвард Мунк. Прозрачный сумрак, Блеск безлунный. Белые норвежские головы. Жилистые, обнаженные по пояс тела – в масть белой ночи... И вдруг гулкий конский топ. Задорный чалый конек, с красиво очерченной, шахматной головой, скачет ко мне вдоль ограды. Вымогает подачку у туриста. В белой ночи повсюду тарахтят трактора. Нет, в самом деле, что движет этими ночными трудягами в бесценные мгновения короткого северного лета? – А тайна эта поистине огромная, – говорит Глеб Иванович Успенский. – Народ, который мы любим, к которому идем на исцеление душевных мук, до тех пор сохраняет свой могучий и кроткий тип, покуда над ним царит власть земли, покуда в самом корне ее существования лежит невозможность ослушаться ее повелений. А главное, какое счастье не выдумывать себе жизнь, не разыскивать интересов и ощущений, когда они сами приходят к тебе каждый день, едва только открыл глаза. *** К глетчеру поднимаемся пешком, по горной тропе. Норвежские лошадки с точеными головами тащат двуколки с туристами к леднику. Все хотят к глетчеру. Его пока не видно, но уже слышен мощный рев. И ледяной ветер крепчает с каждым поворотом тропы. Все натягивают свитера. THE SNOUT OF THE GLACIER на последнем указателе. Рыло глетчера. Ревущая глотка порождает буйный поток. Чернильные и ярко-синие расселины льда, как будто впитавшие разреженный воздух вершин. Отсюда я вижу потоков рожденье И первое грозных обвалов движенье. Орел, с отдаленной поднявшись вершины, Парит неподвижно со мной наравне.
(А.С. Пушкин)
Глетчер
исцеляет от упадка духа. В нем есть нечто революционное. Свежий ветер внушает
надежду. Об этом говорит Генрих Гейне в книге «ЛЕ
ГРАНД» – Я видел переход через Симплон... император впереди, за ним взбираются смельчаки-гренадеры, меж тем как вспугнутое воронье поднимает крик, а вдали гудят ледники... *** В Осло, в Гранд Кафе, на панно, в обществе норвежской богемы девяностых годов девятнадцатого столетия, за спиной официанта, у окна, изображен Эдвард Мунк, рядом со своим наставником Гансом Ягером. Я заказал себе в Гранд Кафе грибной суп со сливками. Его принесли с большой горячей булкой, на которой таял кубик вкуснейшего норвежского масла. И так же как на панно, в большое окно заглядывал румяный средний класс. Я поместил бы в этой заоконной толпе изможденного Кнута Гамсуна. Ибо именно в девяностые годы, непризнанный, одинокий, голодный, он скитался по улицам Христиании и, наверняка, заглядывал в витрину Гранд Кафе, и у него в голове роилась повесть «Голод»: – Люди, которых я встречаю на улице, как радостно и легко они несут свои сияющие головы и шагают по жизни как по балу, а я совсем забыл, что означает быть счастливым. Розовый после обеда в Гранд Кафе, в дорогой кожаной куртке, в брюках из плотного зеленого вельвета, в ботинках фирмы Аристокрафт, с кредитными карточками в тугом кошельке, я иду по цветущей Карл Иохан – Бродвею Осло – и завидую судьбе голодного лирического героя Гамсуна... Потому что, подобно Адаму на фреске Микеланджело, он почувствовал прикосновение Божьего перста: – После того как Бог прикоснулся ко мне перстом своей руки, он отпустил меня и больше не прикасался ко мне... Он отпустил меня с миром и отпустил меня со следом своего прикосновения... Это как отворяют кровь. Одно слово следует за другим, выстраиваясь в правильном порядке, создаются ситуации, и странное наслаждение возникает во мне ...Я глубоко погружаюсь в объект... И каждое слово, которое я пишу, исходит от кого-то свыше... *** Кнут Гамсун – литературный камикадзе. Он готов принять смерть, но таланту не изменит. Бесстрашен как самурай. Тяга к смерти характерна и для его аналога в живописи Эдварда Мунка. Это в них говорит дух викингов. Не желающих умирать от старости, а только на поле битвы. Кто посмел бы не признать литературного дарования Кнута Гамсуна. Если тебя не признают, надо писать лучше других. Не униженно просить, а гордо заявить о своих правах. Он бросает вызов самому Генрику Ибсену. Кнут настолько беден, что не может купить свечу. Тогда он выходит на улицу с рукописью, чернильницей и пером, чтобы закончить работу при свете фонаря. Но является полицейский. – Он спугнул мое вдохновение... Господи, почему невозможно поднять мне голову над водой... В моей комнате холодно, а тьма настолько кромешна, что не видно окна... Утром я проснулся как только рассвело и опять приступил к работе, сидя в постели. Я сидел так без движения до самого полудня. Но все еще не закончил. Гамсун творит, умирая от голода: – Господь всемогущий, это безумие... Но я продолжал вопреки всему. Как сумасшедший. Я нашел щепку и стал жевать ее... заставив себя продолжать. Я умирал с открытыми глазами. Сеттембрини говорит в «Волшебной горе» у Томаса Манна: – Тот, кто не способен отстаивать свой идеал силой своей личности, недостоин его. Главное в том, чтобы при всей одухотворенности оставаться смелым и мужественным. Это заповедь любой творческой личности. С протагонистом Гамсуна нас объединяет то, во имя чего мы живем. Вот он, бездомный, укладывается на ночь на валежнике в парке, укрывшись рваным одеялом. Утром его влечет Карл Иохан – главная улица Христиании... Как Гоголя – Невский... Как Веничку Ерофеева – Курский вокзал. – Холодный и голодный, я иду по Карл Иохан... И вдруг... О чудо... Письмо от редактора... Статья принята... Отправлена в набор... Обнаруживает подлинное дарование... Явиться завтра за гонораром в десять крон. *** Человек – поле битвы невидимых сил. Гамсун одновременно субъект и объект эксперимента. Он держит себя «у бездны страшной на краю». И в этом его упоение. Жизнь как репетиция засмертного полета. Не свойственно ли это нордическому характеру? Мужество – наиважнейший элемент гениальности. Гамсун – потомок викингов. Кнут родился на ферме в долине Гудбрандсдал, от упрямых норвежских мужиков, скирдующих клевер белыми ночами. *** Кровавый орел... Так называли норманны казнь пленника. Спина рассекалась по позвоночнику. Ребра оттягивались вперед, образуя два крыла. Легкие вырывались. Дикая, устрашающая поэзия Эдды. Чтение для эсэсовцев и гитлерюгенд: Первый скальд Скевинг Войсководитель, Не раз отрывающий Вражьи дружины От скамей бражных... Как вдохновенно говорят викинги и битве: Мешать кровь... Игры Валькирии... Радовать врана... Ехать пора мне по алой дороге На бледном коне... Сигурда убил Готтерм. Чтобы придать ему свирепости, его кормили магической пищей – вороньим и змеиным мясом... – И от жестокости норманнов избави нас, Господи, – молили жители прибрежных поселений Европы. *** Кнут Гамсун учит нас прислушиваться к голосам демонов. Они живут внутри него. Окруженный в течение десяти лет лишений и тяжкого труда идиотизмом и жестокостью, он научился говорить с собой. Перепады интеллекта в состоянии глубокого кризиса – вот его тема. Внутренний мир гордого изгоя. Начиная с Кнута Гамсуна, европейская литература обращена к человеческой экзистенции. Свою первую повесть «Фрида» он приносит Бьернсону. Тот посоветовал Кнуту стать актером. Потрясенный Гамсун бежит в Америку. Работает трамвайным кондуктором в Чикаго, батраком на полях Северной Дакоты, ворочает бревна на дровяном складе в Миннесоте... Через два года начинает харкать кровью. Но то был человек, выкованный из нержавеющей стали. Он решил исцелить себя. Купил билет на нью-йоркский поезд. Забравшись на самый верх локомотива, промчался от Миннеаполиса до Нью-Йорка с широко раскрытым ртом. Пропустив через легкие громадное количество целительного воздуха, Гамсун вернулся в Норвегию здоровым. *** У него короткая, резкая, изящная фраза. Неожиданный поворот мысли. Мышление нестереотипно. Из школы Гамсуна вышел Хемингуэй, с его мужественным телеграфным стилем, шокировавшим читателя, привыкшего к длиннотам Чарльза Диккенса и Генри Джеймса. Текст нового направления тороплив, напорист, импульсивен. Тут дышат почва и судьба. Гамсун всегда на штурме. Его девиз – со щитом или на щите. После «Голода» публикует одну книгу за другой, наконец-то может позволить себе жить литературным трудом. В тридцать девять женится на красавице-норвежке, умыкнув ее у богатого австрийского мужа. Через семь лет – развод. В пятьдесят женится во второй раз, на норвежской актрисе, пишет странную книгу «Странные игры на безмолвных струнах когда ему стукнуло пятьдесят». Но, отпраздновав полстолетия, опять рвет все и всяческие путы – перебирается на дальний север Норвегии, где заводит ферму... Тяжко работает физически... Притомившись от фермерства, бывший ГОЛОДАРЬ покупает обширное аристократическое имение неподалеку от Осло, где проводит последние тридцать четыре года. Он умер в девяносто три, написав за три года до смерти книгу прозы. По-молодому интенсивной, напористой, увлекательной. Кнут Гамсун учит неукротимости. За свое место в жизни и литературе нужно бороться. Но при одном условии. Если ты несешь печать Божьего Прикосновения. В противном случае ты всего лишь назойливый графоман. *** По повести Гамсуна «Голод» можно изучать географию Христиании, как по «Улиссу» Джойса – Дублин. На другой день я обнаружил то самое кафе в подвале на Storgata, неподалеку от Карл Иохан, где изнемогавший от голода герой Гамсуна заказал себе ростбиф, после того как рассеянный бакалейщик по ошибке вручил ему причитающуюся другому сдачу. Я сел за тот самый столик. Вернее, на том самом месте, у двери. Стол был новенький, из скандинавской сосны, не оскверненной лаком и полировкой, чуть пахнущий смолой... с годичными кольцами. Заказал тот самый ростбиф и раскрыл Гамсуна на той самой странице: «– Я остановился у подвального кафе на Сторгата, размышляя холодно и трезво, могу ли я позволить себе небольшой ланч. До меня доносился звон ножей и тарелок... Слышно было, как отбивают мясо... Искушение было слишком велико, и я вошел... – Один ростбиф, – сказал я... – Один ростбиф, – прокричала девушка сквозь маленькое отверстие в стекле...» Мне тоже принесли скворчащий, почти говорящий, ростбиф. Я попросил большой стакан голландского пива Хайнеккер. Официантка была похожа на американскую джазовую певицу Пегги Ли ... Белоснежные волосы, карие глаза, короткий нос, сильная челюсть. В просвете между джинсами и футболкой – окольцованный золотом пупок. *** Варяги для куража брали с собой в поход нордическую красавицу. На каждой ладье – Брунхильда. Она ободряла, поощряла, поила вином. Куражливые, вздорные, хмельные, они устремлялись на простор из тупика фьорда. На волю-вольную. Варяг, по Далю, не только вор, но и офеня, коробейник, разносчик, плутовской торгаш. Варяг – скупщик всякой всячины по деревням, тархан, орел... Но скандинавские варяги – по преимуществу Ермаки Тимофеичи. Первопроходцы. Они ушли в землю колонизованных стран как плодоносный ил после разлива. Варяги – напористые и любознательные непоседы. Герой русской сказки Емеля хочет, чтоб все по щучьему велению. Илья Муромец сидел на печи тридцать лет и три года. Покуда он прохлаждался, в Англии была принята Великая Хартия Вольностей, с которой начинается европейская демократия. Норвежский народный эпос «Пер Гюнт» воспевает не Илью с Емелей, а воздает должное неукротимому духу, идущему нехожеными путями. «Пер Гюнт» Ибсена – это норвежский «Фауст»... Фаустианство воплощено в самом Ибсене... в Гамсуне, Мунке, Нансене, Амундсене, Григе, Вигеланде... Оно бродильное начало этого дивного народа...
Ясен предо мной Конечный вывод мудрости земной. Лишь тот достоин жизни и свободы, Кто каждый миг за них идет на бой.
(Гете «Фауст»)
*** Норвежский дом с дерновой крышей – как репетиция засмертной ситуации. Как примерка могилы. Цветущие лужайки на красных, синих, кубовых, зеленых домах. На дерновых кровлях – колокольчики, львиный зев, ромашки, кустики земляники. Встречаются дегтярные, черные от гребенок до ног – дома-негры. В этнографическом музее под открытым небом в Лилиенхаммере двое парней дегтярят кистыми-мотыгами старинную норвежскую избу. Как два белоголовых одуванчика на черной драни крутой кровли. Дегтярный запах на пол-Норвегии. Потомки викингов дарят бессмертие сосне. В деревянной церкви Stavkyrkje двенадцатого века в деревне Хопперстад женщины обычно сидели с северной стороны, откуда приходят злые духи, чтобы заслонить от них мужчин. В то время как злые демоны были сами норманны, которые приходят с севера. Бокастая варяжская Kyrkje напоминает боевой корабль, ощетиненный щитами. Построена по тому же принципу. С распорками по бортам и мачтовыми соснами посредине. С драконами на коньках крыш. И, как всякое деревянное строение, пропитывается смоляным дегтем каждые пять лет. Что и позволило этому храму-кораблю проплыть через девять веков. И опять, как и повсюду в Норвегии, рачительность, основательность, расчет. *** Берсерк – неистовый, бесстрашный, неуязвимый древнескандинавский воин. Викинг, нажравшийся мухоморов. Их брали в походы, но не пускали в деревни. Они жили в хижинах на берегах фьордов. Потому что были опасны и для своих. Не это ли яростное мужество вело Эрика Красного, Роальда Амундсена, Тура Хейердала? Кнут Гамсун тоже берсерк. Как и его аналог в живописи Эдвард Мунк. У Мунка было немало приводов в полицию. Следствие необузданного темперамента. В пьяной драке он сломал руку. Норвежская пресса сообщала о его драке с писателем Андреасом Наукландом в Копенгагене. Он и сам пишет своим родным из Мюнхена: «Непрекращающиеся вторжения моих норвежских друзей-алкоголиков. Напиваются в ступор... Мешают работать». Героический разгул плоти в парке скульптура Вигеланда, в Осло. Гранитный фаллос из обнаженных тел поднимается под облака. Разве подвиги Сигурда и Хельги в Эдде не есть, по Фрейду, – сублимация либидо. Скульптор Вигеланд с его заоблачным либидо и гульбой распаленной плоти в граните есть нажравшийся мухоморов берсерк. Они почему-то все генетические экспрессионисты. *** В «Крике» Мунка кричат Хиросима, Освенцим, небоскребы Близнецы... Мунк – это меланхолический эротизм и одержимость смертью. Его «Вечер на Карл Иохан» – шествие трупов в цилиндрах и шляпках. А черный человек на середине проспекта вполне мог быть Кнут Гамсун, переживший засмертную ситуацию в этом самом месте. Мунковские «Мертвая мать и ребенок», «Смерть в комнате больной», «Меланхолия» – как будто иллюстрации к текстам Гамсуна... *** В Норвегии стояла тропическая жара. В аквамариновых фьордах отдыхали туристские пароходы, перекликаясь белизной с глетчерами. Я взглянул в зеркало и увидел там старика с проволочными усами и блестящими зелено-голубыми глазами. Как бы пытаясь запомнить свой зыбкий образ, который вот-вот уйдет в вечность. Тепло Гольфстрима и легкое покачивание корабля убаюкали меня. Проспав два часа в кресле на нижней палубе, я проснулся здоровым.
О не хочу я, други, умирать... Я жить хочу, чтоб мыслить и страдать.
(А.С. Пушкин)
Я покидал Норвегию, исполненный мужества жить. Нью-Йорк Специально для журнала «Семь искусств» |
![]() |
|
|||
|