В поле притяжения
Артем Исаакович Алиханян

Спешите делать добро...

Доктор Де Гааз

Из многих людей, с которыми сталкивала меня судьба, Артем Исаакович Алиханян оказал наибольшее влияние на мое становление как ученого, человека и гражданина. Именно он открыл для меня путь в новый увлекательный мир физики космических лучей и элементарных частиц. Поэтому встреча с ним была счастливой поворотной точкой для всей моей последующей жизни.

Я работал вместе с Артемом Исааковичем 27 лет – с 1951 г. и до самой его кончины в 1978 г., будучи все это время под обаянием его яркой личности. Он создавал вокруг себя какую-то удивительную энергетическую ауру, поле притяжения, которые ощущали все, находившиеся рядом. Чувство глубочайшей симпатии к Артему Исааковичу не покидало меня даже в периоды (к счастью, недолгие) расхождения наших взглядов на те или иные научные и житейские проблемы.

1. Дипломная практика на Арагаце

Мое знакомство с А.И. Алиханяном состоялось в мае 1951 г., когда я заканчивал 5-й курс инженерно-физического факультета Московского механического института (ныне МИФИ). В те дни наш декан Л.П. Бахметьев пребывал в величайшем затруднении, пытаясь пристроить несколько студентов, в том числе и меня, на дипломную практику. Система режимных научных институтов, связанных с решением атомной проблемы (к чему нас готовили в течение пяти лет), отторгала всех, кто не подходил по анкетным данным. Последние были гораздо важнее наших оценок, проставленных в зачетных книжках. Единственными лучами света в темном царстве» секретности оказались лучи космические, которые никак не касались интересов обороны страны. Потому-то и возникла счастливая мысль попросить А.И. Алиханяна, преподававшего в нашем институте, взять меня на дипломную практику в высокогорную экспедицию на гору Арагац в Армении, куда уже уехали несколько моих товарищей. Нашему курсу А.И. Алиханян по не известной мне причине лекции не читал, и знаком с ним я не был. Набравшись храбрости, я позвонил ему по телефону и тут же получил приглашение приехать к нему домой на Большую Калужскую 30.

Артём Исаакович Алиханян

Артем Исаакович, одетый в темно-зеленый клетчатый халат, подпоясанный толстым витым шнуром, встретил меня просто и приветливо. Он был нездоров и вскоре прилег. Стены квартиры, увешанные картинами, свидетельствовали о взыскательном художественном вкусе ее хозяина. Среди них бросились в глаза пейзажи Сарьяна и натюрморт Краснопевцева, написанный, по-видимому, в 1920 годы. В разговоре я незаметно приглядывался к Артему Исааковичу: крупные, немного навыкате карие глаза, вьющиеся темные волосы, чуть закругленный нос, широкий овал красивого лица, как сказали бы теперь «кавказской национальности». Говорил он со мной как с равным, так что моя первоначальная робость быстро прошла. Выясняя круг моих интересов и взглядов, он внимательно выслушал рассказ о путешествиях с друзьями в студенческие годы на мотоциклах по югу России, Украине, Крыму и Кавказу. «Значит, Вы уже бывали в горах, – заключил он, – завтра же берите командировку в Ереван и поднимайтесь на Арагацкую высокогорную станцию. Я приеду туда через 3-5 дней, и мы вместе наметим тему Вашей дипломной работы».

Неделю спустя я прибыл в Ереванский физический институт (ЕрФИ), основанный А.И. Алиханяном в 1946 г. Институт занимал тогда небольшое двухэтажное здание, облицованное розовым туфом, на улице Баграмяна 18 (позже ул. Барекамутян), где теперь располагается Посольство США в Армении. В то время институт едва ли насчитывал сотню сотрудников, но среди них было немало квалифицированных физиков с учеными степенями и без оных: Н.М. Кочарян, Г.С. Акопян, Т.Л. Асатиани, Н.Т. Айвазян, Х.П. Бабаян, Б.Л. Белоусов, А.Т. Дадаян, С.Д. Кайтмазов, В. Камалян, Г. Марикян, В.М. Харитонов, А.В. Хримян и др. Кроме лабораторий и богатой научной библиотеки, укомплектованной отечественными и иностранными физическими журналами, имелись и превосходные хорошо оснащенные механическая и стеклодувная мастерские. Позже я узнал о существовании подобной мастерской и в лаборатории А.И. Алиханяна в ФИАН. Следуя примеру П.Л. Капицы, Артем Исаакович, чья московская лаборатория до 1951 г. входила в состав Института физических проблем, придавал первостепенное значение технике физических экспериментов.

В Ереванском институте имелся первоклассный автопарк, необходимый для поддержания круглогодичной работы высокогорной станции. Он был оснащен американским вездеходом «Додж 3/4» и замечательными грузовиками марки «Студебеккер», изначально предназначенными для перевозки военно-полевых радиостанций. Можно только удивляться, как Артему Исааковичу удалось их сохранить. Ведь, независимо от технического состояния, любое имущество, полученное во время войны из США по ленд-лизу, подлежало обязательному возврату после ее окончания.

В летнее время эти автомашины доставляли по горному бездорожью на станцию людей и грузы. Снятые с них радиопередатчики и приемники использовались для связи между Арагацем, Ереваном и Москвой. (По распоряжению Берия в 1949 г. радиосвязь с Москвой была неожиданно запрещена.) Фургоны, снятые с грузовиков, были расставлены у дороги на склонах Арагаца в двух-трех километрах друг от друга, чтобы в них можно было укрыться от непогоды. Забегая вперед, скажу, что в 1953 г. одна из таких «будок» спасла жизнь сотруднику ИТЭФ Л.И. Соколову, застигнутому на подъеме снежным бураном.

Ереванская база Арагацкой станции располагалась в райском уголке города – тенистом саду над рекой Раздан около Детской железной дороги. Несколько финских домиков служили перевалочным пунктом для московских физиков перед подъемом на Арагац, а также жильем для некоторых сотрудников ЕрФИ. Артем Исаакович всячески стремился создать людям комфортные условия для творческой работы. Такая возможность в те времена имелась. Государство дальновидно предоставляло науке всё необходимое.

На следующий день по прибытии в Ереван предстоял подъем на Арагац. Мне надлежало явиться в институт к полуночи, поскольку выезжать нужно было затемно, пока еще не раскисли глинистые участки южного склона Арагаца, схваченные ночным морозцем. Здесь произошел забавный эпизод. Ночной сторож решительно не пропускал меня в Институт. Мы никак не могли понять друг друга. Он не знал русского языка, я армянского. Однако, догадавшись, что сторож – репатриант, я объяснился с ним по-английски.

Вездеходу Додж-3/4 пришлось потрудиться. Дорога, как таковая, существовала только до Бюраканской Астрофизической обсерватории. Выше мы взбирались прямо по каменистым горным склонам, объезжая крупные препятствия. Последний подъем от причудливого камня, очертаниями напоминавшего верблюда, пришлось преодолевать пешком по снежной целине.

За пригорком открылось небольшое плато, где расположилась станция – несколько одно- и двухэтажных домиков, утопавших в снегу. Натужно гудели дизель-моторы, снабжавшие станцию электроэнергией. Впереди на севере виднелись вершины Арагаца, сзади с юга возвышался красавец Арарат. В аккуратных двухэтажных домиках находились магнитные спектрометры, на одном из которых предстояло поработать и мне.

Следует сказать, что Большой электромагнитный спектрометр Алиханова-Алиханяна был уникальной по тем временам физической установкой, равной которой в мире тогда не было. Он имел рекордный объем магнитного поля (1,0х0,3х0,15 куб. м) напряженностью до 20 кГаусс и был нашпигован тонкостенными гайгеровскими счетчиками-соломками диаметром 4,6 мм и длиной 30-35 см, с помощью которых координаты траекторий космических частиц определялись с точностью около 1 мм. По измерениям в пяти рядах счетчиков, вычислялся радиус кривизны траектории частицы, и ее импульс. Электронных калькуляторов и, тем более, компьютеров в те времена, разумеется, еще не существовало, и для облегчения расчетов служила разработанная С.Д. Кайтмазовым номограмма, очертаниями похожая на гитару и получившая название «Бандура». Спектрометр, обладавший высоким разрешением (максимальный измеримый импульс при поле 20 кГаусс составлял 150 ГэВ/с) служил для определения импульсов и масс космических частиц. А.И. Алиханов и А.И. Алиханян полагали, что спектр элементарных частиц богаче и разнообразнее, чем считалось в то время. (К 1951 г. из адронов были известны лишь протон, нейтрон и пион, а из лептонов – электрон, мюон и нейтрино.) Эта догадка нуждалась в экспериментальной проверке. Для определения масс частиц кроме импульса было необходимо измерить длину их пробега в поглотителях под магнитом в предположении, что частицы тормозятся за счет ионизационных потерь энергии. Однако используемый метод не позволял распознать остановки частиц, обусловленные катастрофическими (ядерными) процессами, что искажало изменяемый спектр масс. Неспособность спектрометра точно определять пробег оказалась его ахиллесовой пятой. Чтобы поправить дело, Артем Исаакович вскоре инициировал разработку камер Вильсона с пластинами поглотителя внутри газового объема, где характер остановки частицы мог быть определен визуально. Эти камеры, созданные В.Г. Кирилловым-Угрюмовым, М.И. Дайоном и В.М. Федоровым с помощью инженера М.М. Веремеева, и позволили решить проблему. В конечном счете, был получен неискаженный спектр масс космических частиц, где наряду с пиками, отвечающими пионам, протонам и дейтронам, удалось надежно зарегистрировать частицы (К-мезоны), рожденные в мишени над магнитом. Масса этих частиц, примерно, в 1000 раз превышала массу электрона. Однако случилось это чуть позже после их обнаружения в ядерных фотоэмульсиях, и честь открытия заряженных К-мезонов из рук А.И. Алиханяна ускользнула.

Распорядок Арагацкой высокогорной научной станции подчинялся суровым законам зимовки, поскольку снег на высоте 3250 м лежал 9 месяцев в году – с октября по июнь. Однако жизнь там не была лишена и комфорта. Расположенное рядом озеро Сев-Лич снабжало станцию водой. Дома отапливалась из общей котельной. Всегда можно было принять горячий душ. Сестра-хозяйка, она же уборщица, Евдокия Дмитриевна, выдавала чистое белье, убирала помещения. Спали мы рядом со своими приборами. В столовой хлопотали повар – варпет (мастер) Хайкас, умудренный во всех тонкостях как армянской, так и турецкой кухни, и его помощник Артавас-кери (дядюшка Артавас). Опытный радист Д.Т.

Высокогорная научная станция «Арагац» летом (3200 м над уровнем моря)

Шкарлет поддерживал постоянную радиосвязь с Ереваном.

В оставшиеся до приезда А.И. Алиханяна дни я постепенно входил в курс работ на Большом электромагнитном спектрометре. Но прошел июнь, большая часть июля, а Артем Исаакович на Арагаце не появлялся. Сокурсники уже заканчивали свои измерения, а тема моей дипломной работы оставалась по-прежнему неопределенной, из-за чего я чувствовал себя самым разнесчастным человеком на свете. Однажды утром на единственном на территории станции фонарном столбе появился красный флаг. Как было торжественно сообщено, причиной этого события был ожидавшийся приезд А.И. Алиханяна. К искренней моей радости примешивались удивление и даже ирония: оказывается, его считают здесь национальным героем!

Артем Исаакович поднялся на станцию вместе со знаменитым художником Мартиросом Сарьяном и его милой женой. Расспросив о моей деятельности, он предложил пройтись по окрестностям и посмотреть, как работает Сарьян. Летом на Арагаце кочуют курды, и Мартирос Сергеевич, сидя на раскладном стульчике под зонтом, защищавшим его от палящего солнца, зарисовывал нерасседланного курдского ослика, который пощипывал сочную травку, пробивавшуюся меж камней. За время, пока художник набрасывал свой этюд, ослик переместился, и Сарьян на том же холсте написал его заново, но уже в другом ракурсе. Так родилась известная картина Сарьяна «Ослики на Арагаце».

На следующее утро Артем Исаакович пригласил меня на краткий отдых в Ереван. Во время этой неожиданной передышки мне удалось познакомиться с архитектурой этого замечательного города, который весь был в лесах новостроек. Однако разговор о дипломной работе так и не состоялся: А.И. Алиханян неожиданно уехал отдыхать в Сочи. И тогда, вернувшись на Арагацкую станцию, мне пришлось принять трудное, но единственно верное решение. За время работы на Большом электромагнитном спектрометре у меня накопился интересный материал о продуктах ядерных взаимодействий нейтральных частиц, образованных в мишенях над магнитом. Я решил положить этот материал в основу дипломной работы. Таким образом, Артем Исаакович невольно преподал мне урок необходимости самостоятельного выбора, урок, которому в дальнейшем я старался неуклонно следовать.

Почему же он, вопреки моим надеждам, не повел меня в науку за руку? Анализируя впоследствии эту ситуацию, я понял, что вопрос о студенческой дипломной работе был для него сравнительно мелким. А Артем Исаакович, будучи человеком масштабным, не любил мелочей. Он был уверен, что при обилии экспериментальных данных, накопленных на Арагаце, материал для дипломной работы всегда найдется.

Новое появление А.И. Алиханяна на Арагаце совпало с трагическим происшествием: ранним безоблачным утром 24 сентября сотрудник станции Борис Львович Белоусов и студент МИФИ мой сокурсник Николай Бобырев самовольно ушли в «кругосветку» вокруг вершин Арагаца, чтобы их сфотографировать для круговой панорамы. Днем, как нередко бывает в горах, погода резко переменилась, ветер пригнал тучи, пошел снег. К вечеру нога утопала в нем по колено. Прибывший на следующий день Артем Исаакович и сотрудник ЕрФИ Ваграм Камалян организовали поиски пропавших. В одной из спасательных групп участвовал и я. Через два дня пришло сообщение, что Н. Бобырева разыскали, а Б.Л. Белоусов замерз.

После этого печального события Артем Исаакович надолго задержался на Арагаце, принимая участие в измерениях и анализе экспериментальных данных. Он приходил обычно по вечерам и засиживался до поздней ночи. Мы обсуждали полученные за день результаты, но затем разговор переходил на темы далекие от науки – литературу, живопись, архитектуру, музыку. Артем Исаакович был превосходным рассказчиком. Люди и события, о которых он упоминал, выглядели объемно, сочно, ярко. Я мысленно сравнивал его с Ираклием Андрониковым, «Устные рассказы» которого очень любил. Артем Исаакович был близко знаком с писателем Михаилом Зощенко, хорошо знал его творчество и мастерски читал наизусть многие его рассказы. После известного партийного постановления о журналах «Звезда» и «Ленинград» в 1946 г., Зощенко лишился возможности печататься, а, следовательно, и гонораров. Он попросту голодал. Артем Исаакович и Д.Д. Шостакович, как могли, помогали ему. Но после разгромной статьи А.А. Жданова о музыке Шостаковича в газете «Правда» А.И. Алиханяну пришлось помогать уже и самому композитору. От Артема Исааковича я узнал, что музыкальные темы знаменитой седьмой симфонии Шостаковича навеяны вовсе не нашествием гитлеровских армий, а событиями 1937-38 гг. в нашей стране. Так что критическому отношению к сталинской диктатуре я во многом обязан А.И. Алиханяну.

Миновал ноябрь. Моя дипломная практика заканчивалась. Нужно было возвращаться в Москву. Артем Исаакович предложил мне вместе с ним проехать на автомашине до Тбилиси. Тогда я впервые увидел озеро Севан, Семеновский перевал, живописные Дилижан и Иджеван – красивейшие уголки Армении, которую полюбил всем сердцем.

В Москве мне пришлось вплотную засесть за обработку данных измерений и оформление дипломной работы. Не имея допуска в московскую лабораторию, я почти ежедневно встречался с А.И. Алиханяном у него дома. То ли от усталости после семимесячных ночных дежурств на Арагаце, то ли от избытка кислорода, которого в Московском воздухе было в полтора раза больше чем на высокогорье, но горная болезнь нашла меня именно здесь: хотелось спать, хотелось есть, и не хотелось работать. Наконец, Артему Исааковичу эта тянучка надоела. Когда в очередной раз я показал ему свои «достижения», голос его загремел, да так, что слышно было на лестнице (об этом рассказал мне тогдашний шофер А.И. Алиханяна С.А. Васюков): – «Хватит заниматься онанизмом! Чтоб завтра же все результаты были у меня на столе!» Гнев этот был справедлив, и моя обида за критику, выраженную в столь резкой форме, вскоре прошла. Наутро я принес полностью обработанные экспериментальные данные. Результаты оказались столь интересными, что Артем Исаакович предложил их опубликовать. Сам он от соавторства отказался, заявив, что все заслуги в этой работе принадлежат А.Т. Дадаяну, который являлся в ту пору начальником Арагацкой экспедиции, и мне. Тем самым он преподал мне еще один нравственный урок.

2. В Московской лаборатории. Варитроны

После защиты дипломного проекта деканат предложил мне самому подыскать себе работу. Казалось, это было нáруку, поскольку Артем Исаакович пригласил меня в свою московскую лабораторию. Однако генерал КГБ Смирнов, который тогда курировал ФИАН, решительно этому воспротивился. В течение трех месяцев я обошел 33 организации, где требовались инженеры-физики, хотел даже завербоваться на арктическую метеостанцию на Земле Франца-Иосифа, но всюду встречал отказ.

В это сложное время Артем Исаакович не забыл меня и предложил работу в Ереване. Однако я медлил с ответом, не решаясь на переезд в Армению из-за проблем, связанных с жарким климатом и чужой языковой и культурной средой. Но свершилось чудо, сотворенное стараниями Артема Исааковича! В начале октября 1952 г. мне было предписано явиться в отдел кадров ФИАН для зачисления в руководимую А.И. Алиханяном Лабораторию элементарных частиц, и вскоре же я отбыл в зимнюю экспедицию на Арагац.

Можно только догадываться, сколько сил и мужества стоило А.И. Алиханяну добиться этого. Уже позже, улыбаясь, он рассказывал: – «Мне удалось припереть их к стенке, поскольку истинную причину отказа им разглашать не разрешалось – она была строгой государственной тайной!» Много ли в те весьма непростые времена нашлось ученых, которые встали на защиту своих учеников и сотрудников? Куда больше увенчанных престижными наградами, званиями и степенями мэтров, безропотно расставались с ними по приказу свыше. Это был еще один наглядный урок нравственности, смелости и нонконформизма. И когда в начале 1980-х за свои политические взгляды был арестован один из молодых теоретиков ФИАН, мои единомышленники и я не сомневались, как надо поступить. Пример А.И. Алиханяна был перед глазами.

Вспоминая сейчас историю моего появления в ФИАН, я пытаюсь понять, почему Артем Исаакович, человек вовсе не бесстрашный, не побоялся пойти против течения, т. е. против воли «Партии и Правительства», что в те времена было весьма опасно. Здесь, по-видимому, имелось несколько причин. Прежде всего, он понимал, что, как и в случае с Зощенко и Шостаковичем, идет очередная кампания, без которых сталинское государство обойтись не могло. Будучи человеком прямым и искренним, Артем Исаакович не колебался в выборе позиции. Во-вторых, он руководствовался интересами дела, помогая многим другим физикам, кто, как он считал, этого заслуживал. Недоброжелатели А.И. Алиханяна упрекали его в том, что делал он это небескорыстно. Но если интересы дела – корысть, то за такую корысть я голосую обеими руками.

Было, мне кажется, и третье немаловажное обстоятельство. Артем Исаакович многого достиг, многое ему удавалось, и он верил в свою удачу. Это порождало такой напор и такую энергию, против которых чиновникам трудно было устоять. После создания советской атомной бомбы физики были в почете. И хотя сам А.И. Алиханян в закрытых работах участия не принимал, за ним, придавая ему уверенность и неуязвимость, маячила тень его старшего брата А.И. Алиханова – одного из столпов советского атомного проекта.

Итак, в октябре 1952 г. я оказался в маленькой лаборатории ФИАН, где работали всего семь научных работников и аспирантов: М.И. Дайон, В.Г. Кириллов-Угрюмов, Л.П. Котенко, Ю.С. Попов, Л.И. Потапов, В.М. Федоров и Н.В. Шостакович (жена композитора), два инженера – М.М. Веремеев и Б.Н. Дерягин, три искусных механика – Н.А. Голубчиков, В.А. Николаев и С.Г. Рюмин, а также радиотехник и радист Г.Д. Давимус. Через месяц вместе с В.М. Федоровым я снова оказался на Арагаце.

Между тем, мрачная обстановка в стране сгущалась все сильнее. В декабре газеты и радио оповестили о заговоре кремлевских врачей против Сталина. Провокационный характер этих новостей не вызывал сомнения. Не могу здесь не вспомнить реакцию Славы Федорова. «Какая чепуха!», – воскликнул он, бросая газету на пол. Точно так же реагировал и Сергей Кайтмазов. Но больше других удивил и порадовал меня рабочий-дизелист Герман Котляревский. «Мы не верим этому сообщению!» – сказал он. Таким образом, я вовсе не был одинок в оценке происходящего.

В те дни на Арагаце случилось еще одно трагическое событие, заставившее забыть о том, что происходило в далекой Москве. В один из хмурых январских дней, когда уже смеркалось, издалека послышался нечеловеческий, почти звериный вопль. С балкона в тумане удалось различить фигуру человека с рюкзаком за спиной, который отрывисто выкрикивал нечто непонятное, обращая руки к подножью крутого склона. Схватив лыжи, мы бросились вниз и увидели засыпанных снегом людей, одного по пояс, а другого по шею, примерно так, как Саид в кинобоевике «Белое солнце пустыни». Это были рабочие, поднимавшие грузы на станцию и застигнутые снежной лавиной. Они кричали, что нужно искать еще двоих, погребенных заживо. Вскоре удалось откопать одного из них, увы, уже бездыханного. Другого нашли лишь на следующий день с помощью альпинистов.

Я впервые столь близко соприкоснулся со смертью и находился в шоковом состоянии. «Стоят ли все наши научные поиски того, чтобы из-за них другие люди гибли, мысленно вопрошал я себя. За пять лет с 1948 по 1953 г.г. здесь погибли пять человек: студент Юра Амирагов упал в пропасть, замерз Борис Белоусов, утонул в озере плотник из Еревана, и вот еще двое попали в лавину. Имеют ли право ученые привлекать к своей работе других, если это сопряжено с опасностью для их жизни?». В запальчивости эти упреки я мысленно (и справедливо) адресовал А.И. Алиханяну.

Вскоре, спускаясь с крутого склона на горных лыжах, я повредил ногу и целый месяц хромал, используя вместо костылей лыжные палки. В первых числах марта мне удалось потихоньку спуститься в Ереван, чтобы показаться врачу. Здесь-то меня и застало известие о смерти Сталина. Я бродил по улицам весеннего города, где из уличных репродукторов лилась траурная музыка. Из Москвы приходили слухи о толпах людей, истово рвавшихся к гробу, и жертвах бессмысленной давки. И предчувствие перемен к лучшему не покидало меня.

В Москву мы с В.М. Федоровым вернулись лишь в мае 1953 г. В спектре, измеренном нами, частиц с массой в 500 раз тяжелее электрона, ранее наблюденных А.И. Алиханяном, не оказалось. Артем Исаакович был раздосадован: он искренне верил в их существование и посчитал наши результаты ошибочными. Измерения продолжались еще два-три года, причем снизу и сверху Большого электромагнитного спектрометра были установлены камеры Вильсона. Они позволяли более уверенно распознавать характер остановок частиц в поглотителях и их генерации в мишени над спектрометром.

Надо заметить, что утверждение братьев Алихановых о существовании варитронов (частиц с массой промежуточной между пионом и каоном) уже с 1950 г. стало подвергаться критике в научной печати. Реакция А.И. Алиханяна была однозначной: – «Мы сами должны разобраться в этой проблеме». Работы на Арагаце в 1954-1956 гг. были нацелены на ее решение. Мне же захотелось перепроверить данные, относившиеся к опубликованным в 1956 г. А.И. Алиханяном и др. в Журнале экспериментальной и теоретической Физики шестнадцати варитронам с массой, близкой к 500 масс электрона. Тщательный анализ этих событий убедил меня, что они не удовлетворяют необходимым критериям отбора: у большинства из них пробег был определен неверно. Свои подходы и оценки я изложил на бумаге и с некоторым вызовом передал этот «трактат» Артему Исааковичу. (Несколько позже я узнал, что и другие сотрудники лаборатории, например, М.И. Дайон, тоже говорили ему об этом). Примерно через неделю, когда я уже немного поостыл, Артем Исаакович вызвал меня к себе. Я ожидал крика, разноса, резкого разговора и мысленно приготовился к ним. Но ничего подобного не случилось. «Я внимательно прочитал эти бумаги», – сказал А.И. Алиханян, – «я не согласен с Вашими выводами, но понял, что Вы больше не желаете работать по этой проблеме. Скажите, чем Вы хотите заниматься. Я не только не буду этому препятствовать, но и помогу Вам».

Лучшее лекарство от любви – новая любовь. И примерно через месяц после этого разговора Артем Исаакович объявил, что принял решение построить в Ереване электронный кольцевой ускоритель с энергией 6 ГэВ. А.И. Алиханян не любил и не умел признавать свои ошибки. Я думаю, что в истории с варитронами он заблуждался вполне искренне, став невольной жертвой безоглядной уверенности в правоте своей идеи. Безгранично веря в нее, он подсознательно воспринимал только доводы в ее пользу и отвергал противоположные. Здесь он вел себя как большой ребенок, каким, во многом, и был.

И все же идея о разнообразии, вариабельности элементарных частиц, высказанная Алихановым и Алиханяном в 1948 г., имела значительную эвристическую ценность. В дальнейшем она нашла свое полное подтверждение, хотя не там и не так, как предполагали ее создатели. Эта идея отражает неотъемлемые свойства материи и лежит в основе всей современной физики элементарных частиц.

3. Электронный кольцевой ускоритель, Ереванские школы физики

В 1958 г. Артем Исаакович женился. Марина Алексеевна была на 30 лет моложе его: ему было 48, ей 18. Через несколько лет появились дети: дочь Нина, а потом и сын Артем, которых Артем Исаакович очень любил. «Я счастливее Вас, – говорил он молодым ученикам, – я люблю своих детей одновременно и как отец, и как дедушка!»

Женитьба А.И. Алиханяна совпала по времени с переориентацией его научных интересов на сооружение в Ереване электронного кольцевого ускорителя (ЭКУ). Артем Исаакович стал реже бывать в Москве. Приезжая сюда, он чаще посещал Государственный Комитет по атомной энергии (ГКАЭ), чем свою лабораторию, поскольку именно ГКАЭ финансировал строительство ЭКУ. Артему Исааковичу удалось добиться, чтобы немалые средства на сооружение ускорителя выделялись из союзного бюджета, а не бюджета Армянской республики. «Строительство ускорителя, – говорил он, – это прежде всего строительство социализма: значительную часть средств я обязан потратить на жилье, школы, детские сады, магазины».

Действительно, вместе с ускорителем на окраине Еревана вырос благоустроенный городок. Немаловажным делом стала и подготовка кадров. ЕрФИ быстро разрастался. Большая группа его сотрудников стажировалась и в нашей московской лаборатории, которая все дальше уходила от физики космических лучей к физике высоких энергий. Артем Исаакович стал больше интересоваться методами исследования элементарных частиц и, в особенности, искровыми камерами, которые разрабатывались в ФИАН и МИФИ, а затем и в ЕрФИ. Поместив широкозазорную искровую камеру в магнитное поле, А.И. Алиханян и Т.Л. Асатиани показали, что искровой разряд в ней точно следует круговой траектории заряженной частицы. Впоследствии в 1970 г. за эти работы Артем Исаакович вместе с другими физиками, в том числе его учениками Т.Л. Асатиани, Б.А. Долгошеиным и Б.И. Лучковым, были удостоены Ленинской премии.

Наземная часть здания Ереванского электронного кольцевого ускорителя электронов

Но все же более всего в то время увлекало его сооружение ЭКУ. В его проектировании вместе с А.И. Алиханяном участвовали В.М. Харитонов, С.А. Хейфец и замечательный физик, будущий правозащитник Ю.Ф. Орлов. В 1956 г. Юрий Орлов был исключен из КПСС и уволен из ИТЭФ за «антисоветское» выступление на партийном собрании при обсуждении закрытого доклада Хрущева о культе личности Сталина. Артем Исаакович, как и прежде, пошел против течения и пригласил Орлова в ЕрФИ, где он стал главным теоретиком проекта ЭКУ и сыграл значительную роль при запуске ускорителя. Впоследствии Орлов снова переехал в Москву, и за свою правозащитную деятельность был арестован и после 12 лет лагерей и ссылок уже во времена перестройки был выслан в США, где проживает и сейчас.

Шестидесятые годы были, наверное, самыми счастливыми в жизни Артема Исааковича. В Армении он снискал уважение властей как всемирно известный ученый и руководитель крупнейшей в республике стройки. Своим авторитетом и влиянием республиканские власти поддерживали его в непростых отношениях с чиновниками ГКАЭ. Последние тоже считались с А.И. Алиханяном, следуя политике того времени, которая способствовала развитию науки в национальных республиках СССР. На экраны страны вышел и пользовался успехом новый двухсерийный художественный фильм «Здравствуй, это я» по мотивам биографии Артема Исааковича. Главные роли в фильме исполнили замечательные актеры Армен Джигарханян, Наталья Фатеева, Ролан Быков и восходящая звезда тех лет Маргарита Терехова. В Ереване и на Арагаце несколько месяцев гостил и часто беседовал с Артемом Исааковичем известный американский писатель Митчел Уилсон, работавший над романом о физиках «Встреча на далеком меридиане».

В этот период Артем Исаакович стал больше бывать за границей, общаться с иностранными коллегами, чему способствовало и то, что ученые Советского союза стали чаще посещать международные научные конференции. Несмотря на стремление властей ограничивать контакты, последние быстро развивались. На ЭКУ побывало много известных зарубежных ученых. Позже, некоторые из них выступали лекторами на знаменитых Ереванских школах физики.

А.И. Алиханян и Ю.Ф. Орлов (1960 годы)

Идея проведения таких школ была воплощена Артемом Исааковичем после окончания строительства Нор-Амбердской научной станции. Ее здание, воздвигнутое из черного туфа по проекту архитектора Исраеляна, возвышается над небольшой сосновой рощей на южном склоне Арагаца чуть выше Бюракана. Вот как выглядит это сооружение в описании Митчела Уилсона. «...Оно было из черного камня, трехэтажное, и венчала его черная башня с рядом окон, идущим от основания до самого ее верха. Это массивное черное здание выглядело сурово, даже несколько мрачно и, как будто не принадлежало ни к какой эпохе: оно могло быть построено и в прошлом году, и тысячу лет назад...». Первая школа состоялась в начале апреля 1961 г. и тон в ней задавали лекторы-теоретики из ИТЭФ. 12 апреля около четырех часов дня лекция профессора Льва Окуня была прервана торжественным радиосообщением, прочитанным Левитаном: первый землянин Юрий Гагарин полетел в космос.

На следующую школу были приглашены известные американские ученые – С. Гольдхабер, М. Гелл-Манн, К. Штраух и другие, всего семь или восемь лекторов. Итоги этой школы бурно обсуждались на коллегии ГКАЭ, где Артему Исааковичу был, в частности, задан и такой характерный вопрос: – «Почему среди приглашенных американских физиков было много евреев?» Ответ был столь же остроумен, сколь и груб: – «Когда я их приглашал, то в штаны к ним не заглядывал!». Раздался смех, и проблема была снята. Артем Исаакович уставал от постоянных придирок чиновников ГКАЭ. Они же недолюбливали его за независимость характера и нонконформизм. «Эти чиновники присылают мне массу ненужных бумаг, и если отвечать на каждую из них, заниматься наукой будет попросту некогда, – сетовал А.И. Алиханян, – но я научился, как с этим бороться. Накладываю резолюции: – «Подшить к делу», «Принять к сведению», или «В архив», и тем самым сберегаю время!»

Высокогорная научная станция «Нор-Амберд» (2000 м над уровнем моря).

1967 г. стал годом запуска ЭКУ, которому Артем Исаакович отдавал все свои силы. Когда мы, несколько сотрудников московской лаборатории, как-то вечерним рейсом прилетели в Ереван на очередную школу, он прямо из аэропорта привез нас на ускоритель, до 2-х часов ночи водил по его залам и увлеченно рассказывал о нем.

Приезжая в Москву, большую часть дел московской лаборатории Артем Исаакович решал, беседуя с сотрудниками у себя дома. Я любил бывать в его большой тихой квартире с окнами на Нескучный сад. Проходил по хорошо натертому скрипучему паркету в просторную гостиную, где угощали горячим душистым чаем с лимоном, а часто чем-нибудь и покрепче. За столом обсуждали текущие научные и политические новости. Артем Исаакович продолжал следить за тем, как и чем живет московская лаборатория. Узнав о проводимых Л.П. Котенко и мною расчетах и экспериментах по исследованию ионизирующей способности быстрых частиц, он усмехнулся: – «Констант-махерством занимаетесь!». Однако позже он с вниманием относился к нашей работе и признавал, что она содержит интересные физические идеи.

У Артема Исааковича была богатая домашняя библиотека, и он охотно предлагал для прочтения книги Зощенко, Льюиса, Синклера, Хемингуэя. Но наиболее интересны были самиздатовские романы Александра Солженицына: «Раковый корпус», и в особенности, «В круге первом». Напомню, что иметь, а тем более распространять, такие книги было в ту пору делом небезопасным. Кроме библиотеки А.И. Алиханян владел обширной фильмотекой. Он хорошо знал и любил творчество Чаплина и привил эту любовь многим своим ученикам. У себя дома Артем Исаакович демонстрировал нам чаплинские фильмы: «Золотую лихорадку», «Огни большого города», «Новые времена» и «Диктатор». Последний кинофильм был запрещен в то время к показу в СССР во избежание нежелательных аналогий.

В доме Артема Исааковича я встречал многих известных физиков – А.И. Алиханова, Л.А. Арцимовича, И.И. Гуревича, В.П. Джелепова, М.С. Козодаева, Л.Д. Ландау, А.Б. Мигдала, С.Я. Никитина. И.Я. Померанчука. Бывали там также художники и литераторы. В этом доме я познакомился с Лилей Брик и ее мужем В.В. Катаняном. К столу было подано настоящее французское «Бордо». Лиля Юрьевна держалась уверенно, много рассказывала о литературе и литераторах. Смущало лишь, что в разговоре она свободно употребляла нецензурные выражения. К миру искусств Артем Исаакович был неравнодушен. Во время ереванских школ он познакомил многих слушателей с замечательными армянскими художниками Галенцем и Минасом, скульптором Чахмахчяном.

4. Семидесятые годы. Рентгеновское переходное излучение

В 1946 г. В.Л. Гинзбург и И.М. Франк теоретически предсказали новый вид излучения быстрых заряженных частиц, возникающего при пересечении ими границы двух разнородных сред. Излучение это было названо переходным. Авторы, по-видимому, имели в виду чисто оптическое излучение. Так, в своей Нобелевской лекции И.М. Франк сказал: – «...Переходное излучение в оптической области частот, где оно только и имеет место...» Однако развитие теории этого явления Г.Н. Гарибяном в ЕрФИ показало, что при некоторых условиях преобладающая доля энергии переходного излучения сосредоточена в рентгеновской области частот и возрастает пропорционально энергии частицы.

А.И. Алиханян, который до войны в ленинградском Физтехе работал с рентгеновскими лучами, сразу же понял, что рентгеновское переходное излучение (РПИ) можно применить для идентификации ультрарелятивистских заряженных частиц. Со временем эта мысль полностью завладела им и стала наряду с ЭКУ доминантой его научной деятельности. Ему удалось увлечь идеей РПИ не только экспериментаторов из ЕрФИ, но и московских физиков из МИФИ и ФИАН.

Мысль о применении РПИ для нужд физики высоких энергий поначалу была воспринята научной общественностью весьма прохладно. Его интенсивность была слаба, для генерации требовались многослойные радиаторы, регистрации мешал сильный фон ионизации, производимой самой же регистрируемой частицей. Впервые РПИ космических мюонов в бумажных радиаторах было измерено в ЕрФИ в 1964 г. На Дубненской Международной конференции это известие было встречено с любопытством, но не более. Американский физик Норман Рамсей в своем репортерском докладе на той конференции отделался по этому поводу шуткой, заявив, что «никогда раньше бумага не применялась для нужд физики с такой пользой». Поворот в отношении к РПИ произошел, мне кажется, после Международной конференции в Киеве в 1970 г., где Артем Исаакович продемонстрировал фотографии треков электронов, сопровождаемых квантами РПИ, которые конвертировали в газе ксеноновой стримерной камеры, образуя фотоэлектроны. Кроме того, А.И. Алиханян, М.П. Лорикян и др. показали, что РПИ эффективно генерируется не только в периодических пленочных радиаторах, но и в нерегулярных пористых материалах типа пенопласта. После этого число работ по РПИ стало быстро расти, причем многие из них были выполнены в Армении с участием А.И. Алиханяна. В 1972 г. Артем Исаакович был приглашен в США для чтения так называемых Лёбовских лекций по проблеме РПИ. А в 1977 г. в Ереване состоялся первый симпозиум, посвященный РПИ, с участием физиков из Армении, России, а также США.

Однако в те же 1970 годы А.И. Алиханян испытал и несколько чувствительных ударов судьбы. В 1972 г. он баллотировался в действительные члены Академии наук СССР. В день выборов Артем Исаакович заметно волновался и пригласил меня к себе, чтобы отвлечься и поговорить о делах. Здесь я познакомился с его бывшим коллегой по Физтеху Наумом Рейновым, который тоже «болел» за Артема Исааковича. Вечерело. Старинные напольные часы, стоявшие в углу гостиной, пробили шесть ударов и внезапно остановились. Попытки Н. Рейнова завести их ни к чему не привели. Артем Исаакович побледнел и произнес: – «Дурной знак!». В академики его так и не выбрали.

В 1973 г. руководство ГКАЭ сместило А.И. Алиханяна с поста директора ЕрФИ. Формальная причина на то имелась, ему исполнилось 65 лет. Случилось так, что по случайности я оказался в доме Артема Исааковича в Ереване как раз в момент рокового звонка из Москвы со злосчастным известием. Впервые я видал А.И. Алиханяна столь подавленным и растерянным. У него отнимали его любимые детища – Ереванский физический институт и ЭКУ. Марина Алексеевна отнеслась к происшедшему весьма равнодушно, и утешения от нее Артем Исаакович не дождался. Мы обсуждали с ним возможные шаги, способные повернуть события вспять. Я, как мог, успокаивал Артема Исааковича, звал его вернуться в московскую лабораторию, где он имел много друзей и единомышленников, что в дальнейшем и случилось.

5. Последние годы

Последние четыре года жизни Артем Исаакович провел в Москве, лишь изредка наезжая в Ереван. Годы эти были для него нелегкими. Его семейная жизнь дала глубокую трещину. Обострились болезни. Он стал частым пациентом академического санатория «Узкое». Но интерес к науке не покидал его. Он высказывал идею компьютеризованного идентификатора ультрарелятивистских частиц на основе РПИ, идею, реализованную его последователями лишь в наши дни. Он обдумывал идею электронного ускорителя на встречных пучках с энергией 50 ГэВ каждый. Этот ускоритель по его мысли нужно было бы построить не в Армении, а на юге России, где он хотел основать Южно-Российский научный центр на манер Сибирского. «Там есть амбициозные, сильные секретари обкомов, – говорил он – они могли бы добиться денег на сооружение такого ускорителя».

Осенью 1977 г. Артем Исаакович попал в академическую больницу с неизлечимым заболеванием печени. Кто-то уговорил его провести альтернативную терапию, которая, якобы, давала поразительные результаты. Делать это нужно было нелегально. Он попросил разрешения проводить лечение у меня, благо наш дом находился поблизости от больницы, и его отлучка выглядела бы как обычная прогулка. Но Артем Исаакович слабел на глазах. С каждой неделей ему было все труднее преодолевать даже небольшие расстояния. С начала февраля 1978 г. он почти не вставал. Мы, сотрудники московской лаборатории, как могли, старались скрасить его последние дни, еще не веря, что приговор уже вынесен. 25 февраля 1978 г. Артема Исааковича не стало.

Была гражданская панихида в Колонном зале ФИАН, торжественные похороны в Ереване с вереницами людей у гроба – ведь его недаром звали Просветителем Армении, которую, как он сказал: – «Я не перестану любить до тех пор, пока сам не стану частицей ее земли». Потом было кладбище, горсти той самой земли, с глухим стуком падавшей на гроб, и ... Артем Исаакович ушел в вечность.

Через два года, приехав в Ереван, я пришел положить первые весенние цветы на его могилу. Мраморное надгробье – стилизованное изображение Арагаца, окруженного кольцом, символизировало два главных направления его научной деятельности: высокогорные исследования космических лучей и электронный кольцевой ускоритель. Замысел памятника соответствовал свершениям Артема Исааковича, но год кончины был указан неверно. К счастью, эта ошибка вскоре была исправлена.

Когда размышляешь о жизни Артема Исааковича Алиханяна, вспоминаются не многочисленные высокие звания, которыми он был удостоен, а богатое наследие, оставленное им для нас. Физический институт в Ереване. Лаборатория в ФИАН. Кафедра ядерной физики в МИФИ. Высокогорные научные станции Арагац и Нор-Амберд. Электронный кольцевой ускоритель с энергией 6 ГэВ. Знаменитые ереванские школы физики. Множество экспериментальных работ по физике космических лучей и физике высоких энергий. Но главное его духовное наследие – любовь к науке, которой он заражал своих коллег, последователей и учеников. Каждый, кто соприкасался с ним, не мог не восхищаться его идеями, энергией, изобретательностью, организаторским талантом, доброжелательностью к людям.

Приложение

Артем Исаакович был превосходным рассказчиком. Люди, факты, события буквально оживали в его рассказах. Вот несколько коротких историй (изложенных от первого лица), которые были услышаны от него и записаны по памяти.

О Сергее Ивановиче Вавилове

Однажды мне понадобилось срочно подписать у Президента Академии наук С.И. Вавилова документ, касающийся Арагацкой высокогорной экспедиции. Вавилов был нездоров и пригласил меня приехать к нему домой. Покончив с бумагами, он сказал: «Вот, Артем Исаакович, хоть я и болен, но как Президент Академии вынужден пойти на юбилейный вечер, и поздравлять Трофима Лысенко, убийцу моего брата!».

Видимо, такие переживания доконали Сергея Ивановича и преждевременно свели его в могилу.

А вот еще один эпизод, связанный с Сергеем Ивановичем в бытность его директором ФИАН. Во время вечернего обхода института дежурный по пожарной части обнаружил молодую парочку, лежащую в обнимку на диване в служебном кабинете. Наутро он подал рапорт о случившемся на имя Сергея Ивановича. Последний наложил на рапорт краткую резолюцию: «Пожарной опасности не представляет! С. Вавилов».

О вселении в дом КГБ

В 1948 г. Академия наук предоставила мне трехкомнатную квартиру в доме вблизи здания КГБ, и я перевез туда кое-какую мебель. Через несколько дней, когда мы с моим заместителем по Ереванскому институту Гаспаряном обсуждали проблемы Арагацкой станции, в дверь громко постучали и в квартиру вошли несколько военных в чине не ниже полковника. Среди них находился и некто в штатском, одетый в кожаное пальто. Но я узнал его. Это был сподвижник Берия Председатель КГБ Абакумов.

– По какому праву Вы заняли эту квартиру? – спросил он.

– По праву, которое дает мне ордер Академии наук, подписанный ее президентом академиком Вавиловым! – ответил я.

– Забудьте об этом, – сказал Абакумов, – «эта квартира нужна нам. Вы должны освободить ее к завтрашнему дню. В противном случае мы сделаем это сами!».

Они ушли. А назавтра я попросил Гаспаряна ни под каким видом не покидать квартиру добровольно и поехал на прием к С.И. Вавилову. Как рассказал мне потом Гаспарян, вскоре пришли солдаты и стали выносить мебель на чердак. Он молча наблюдал за происходящим, сидя в массивном кожаном кресле и куря трубку. Наконец, солдаты подошли к нему и потребовали, чтобы он встал и покинул квартиру. Гаспарян не подчинился и с кресла не встал. Его так и вынесли на чердак в кресле с трубкой в зубах.

Продолжение этой истории я узнал от Сергея Ивановича Вавилова. Как Президент Академии наук он был вхож к Сталину и пожаловался ему на самоуправство Абакумова. Тот позвонил Берия и потребовал:

– Лаврентий, твои люди выселили ученого, отобрали у него квартиру. Верни ее или дай ему новую в доме КГБ!

Так я и поселился в доме КГБ, на Большой Калужской, 30, построенном заключенными.

О А.И. Солженицыне

Однажды у меня дома побывал Александр Исаевич Солженицын. Первое, о чем он спросил, войдя в квартиру, не скрипит ли паркет. Тот, действительно, сильно поскрипывал. «Что же Вы хотите, – сказал Солженицын, – Ваш дом был зоной». Его строили заключенные, а рабы все делают кое-как. В этом доме мне тоже пришлось настилать паркет, может быть, и в Вашей квартире».

С тех пор я бережно отношусь к своему паркету, который, возможно, настилал великий писатель!

Заслуживает упоминания и история переезда Солженицына из Рязани в Подмосковье. На одном из традиционных концертов по случаю Дня милиции выступал Мстислав Ростропович, друживший с Александром Исаевичем. После концерта высокий милицейский чин поблагодарил Ростроповича и осведомился, нет ли у него к милиции каких-либо просьб. Такая просьба нашлась. Ростропович попросил прописать у него на даче садовника. Его заверили, что это будет выполнено незамедлительно. Действительно, садовника прописали на следующий же день. Когда спохватились, было поздно. Этим садовником оказался А.И. Солженицын.

О Д.Д. Шостаковиче

Однажды в Ленинградской филармонии состоялся концерт, на котором Д.Д. Шостакович дирижировал оркестром, исполнявшим его новую симфонию. Вначале Дмитрий Дмитриевич сказал несколько слов о содержании симфонии. Ее темой были заблуждения личности, их осознание, муки совести, внутренняя борьба, мучительные поиски правды и, наконец, апофеоз чистого и гуманного начала, его победа над всем мелочным и преходящим.

На концерте присутствовал представитель Отдела культуры ЦК КПСС некто С. Сразу же после исполнения первой части симфонии он неожиданно встал и вышел из зала. Музыкальная общественность всполошилась. Боялись нового разгромного постановления ЦК, направленного против Д.Д. Шостаковича. Но вскоре все объяснилось. Во время исполнения симфонии С. почувствовал себя плохо. Он вернулся домой и через несколько часов умер.

Об Анне Ахматовой

Осенью 1941 г. институты Академии наук были эвакуированы в Казань. Тамошнее руководство отнеслось к нам внимательно и всем, чем могло, помогало. Однажды Президента Академии наук академика Комарова посетил Первый секретарь Татарского обкома и спросил, довольны ли ученые пребыванием в Татарии. На это Комаров не очень удачно ответил: «Спасибо, трудно было бы ожидать лучшего приема. Мы же здесь незваные гости, которые, как говорится, хуже татарина...».

В Казани же оказались и некоторые ленинградские писатели. Устроены они были не столь удачно как мы, а поэтому решили переехать в Среднюю Азию. Моя первая жена Муза Павловна, поэтесса и переводчица, хотела проводить Анну Андреевну Ахматову, которую хорошо знала по Ленинграду. В морозный декабрьский вечер мы пришли на перрон и застали там сидящую на чемоданах и совершенно иззябшую Анну Андреевну. В ее вагоне были разбиты стекла, и гулял ветер. «В таком холоде я ехать не могу, я замерзну», – сказала Ахматова. Чтобы как-то ей помочь, я решил разыскать коменданта поезда. Им оказался известный детский поэт. В его вагоне было жарко натоплено, горели свечи. «С удовольствием бы помог Ахматовой, – сказал он, – но в поезде, увы, нет других свободных мест».

Тут, произошло маленькое чудо почти невероятное для декабря 1941 г. На перроне появился человек, кричавший: – «Горячие пирожки с кониной!» Кому горячие пирожки?» Я тут же купил десяток и отнес их Анне Андреевне, чтобы хоть немного согреть и подкрепить ее. В это время мимо пробегает знакомый ленинградец химик Яша Сыркин.

– Яша, как ты здесь оказался? – спрашиваю его.

– Уезжаю вместе с писателями в Ташкент, не могу жить в холодной Казани! – отвечает он.

Рассказываю ему об Анне Андреевне, прошу чем-либо ей помочь. Конечно, – отвечает Яша, – я помощник коменданта поезда, мы с ним одни в пустом вагоне!

Мы посадили Анну Андреевну в уже знакомый жарко натопленный вагон и тепло попрощались с ней.

О Назыме Хикмете

Я был дружен с Назымом Хикметом. Нас объединяла любовь к поэзии и классическому кинематографу. Однажды, я высказал удивление по поводу того, что Хикмет хорошо знает кино 1950 годов, т. е. того времени, когда он сидел в турецкой тюрьме за свои коммунистические убеждения. Но, Хикмет рассказал, что тюрьма эта не была похожа на нашу. Сидел он там с понедельника по пятницу, а на субботу и воскресенье его отпускали домой. Потому-то Хикмет и успел посмотреть все эти кинофильмы.

Однако друзьям по партии его пребывание в тюрьме не понравилось, и они устроили ему побег. На небольшой парусной лодке он должен был переплыть Черное море и достигнуть берегов Советского Союза. Побег удался, но море штормило и лодку несколько дней носило по волнам. Провиант и пресная вода закончились, беглец совсем обессилел.

По счастью, рядом проходил советский теплоход. Хикмет закричал из лодки: – «Спасите, я Назым Хикмет, я Назым Хикмет!». Крик был услышан, теплоход застопорил ход, но на помощь никто не спешил. Так прошло часа три или четыре. Теплоход лежал в дрейфе. По-видимому, капитан связывался с Москвой. Наконец, загремели цепи, от теплохода отвалила шлюпка, и матросы втащили обессилевшего Хикмета на палубу. Первое, что бросилось ему в глаза, растянутое через всю палубу красное кумачовое полотнище, на котором красовался слова: – «Свободу Назыму Хикмету!».

О Л.Д. Ландау

Лев Давидович Ландау, которого я звал просто Дау, был высокого роста, худощав, даже костляв. Он был неравнодушен к прекрасному полу, и я подшучивал над ним: «Дау, я не могу понять, почему дамы любят играть с тобой в кости?»

В 1937 г. он был арестован по нелепому обвинению о принадлежности к террористической организации и просидел год в тюрьме. Заключённые любили его: даже голодая, он отдавал им свою порцию манной каши, которую терпеть не мог с детства. Спас его П.Л. Капица, заявивший, что участие Ландау критически важно для решения проблемы промышленного производства жидкого кислорода. Капица не стал доказывать невиновность Ландау, но настоял на его освобождении. После этого Ландау оказался на свободе, но ещё долго время работал под надзором.

В 1944 г., проводя исследования космических лучей на Арагаце, мы обратили внимание на то, что ионизация, производимая быстрыми космическими частицами в газе нашего пропорционального счётчика, не одинакова и заметно флуктуирует. Я попросил Дау рассчитать ожидаемую ионизацию. Он довольно быстро вывел нужные формулы и показал, что распределение ионизации должно подчиняться универсальному закону, позже получившему название распределения Ландау. Вскоре он опубликовал эти результаты в «Journal of Physics» не сославшись на то, что проблема была поставлена мною. Несколько обидевшись на Дау, при встрече я прямо спросил его об этом. «Какое это имеет значение», ответил он, и с этими словами достал оттиск статьи и написал на нём: «Дорогому Артюше с трогательной надписью!»

В Москве мы жили с ним по соседству. Однажды он позвонил мне по телефону и попросил:

– Артюша, я очень тороплюсь, опаздываю на свидание! Прошу тебя срочно взять такси на стоянке против твоего дома и подъехать ко мне!

Я тотчас исполнил его просьбу. И вот, из дома выбегает Дау в парадном костюме небесно-голубого цвета, прикрепляя на ходу к лацкану пиджака золотую звезду Героя Социалистического труда. Удивлённый, я спросил его:

– Дау, зачем тебе эта звезда, ты же никогда её не носишь?

– Так быстрей, – ответил он и махнул рукой.

Об А.И. Алиханове

Мы договорились с Абрамом Исааковичем, что если одному из нас придется участвовать в закрытых работах, другой должен заниматься только открытыми. Так и случилось. Ему пришлось иметь дело с ядерными реакторами, а мне – с космическими лучами. В наших совместных работах я всегда говорил – ЧТО делать, а он – КАК делать.

О Гленне Сиборге

Когда я впервые посетил США, наша делегация встретилась с Председателем Комиссии по атомной энергии Гленном Сиборгом. Разговор с ним протекал очень официально. Мы никак не могли найти общий язык. Тогда я спросил его:

– Вы, по-видимому, имели дело с изучением радиоактивности?

– Да, – ответил Сиборг, – а как Вы об этом догадались?

– Очень просто. У Вас ногти на большом и указательном пальцах правой руки желтого цвета, как и у меня!» И я показал свои ногти, пожелтевшие от частого соприкосновения с препаратами радия во время работы в Физтехе. Сиборг рассмеялся. После этого мы общались с ним как добрые знакомые.

Об академике Иосифе Орбели

В 1958 г. в Ленинграде хоронили замечательного физиолога академика Леона Абгаровича Орбели. На похоронах присутствовал его брат тоже академик, всемирно известный востоковед Иосиф Абгарович Орбели. Гражданскую панихиду вел какой-то чиновник высокого ранга, плохо знавший обоих Орбели. Открывая ее, он неожиданно для всех произнес: – «Сегодня мы провожаем в последний путь нашего дорогого и незабвенного академика Иосифа Абгаровича Орбели». Среди присутствовавших возникло легкое замешательство. Тогда Иосиф Абгарович вышел вперед, повернулся к ним лицом, прижал руку к сердцу и поклонился...

О маршале С.М. Буденном

Как-то отдыхая в Сочинском санатории, я встретил там маршала С.М. Буденного и несколько раз гулял с ним по парку. Во время прогулки он постоянно доказывал мне, что в будущей большой войне основную роль будет играть кавалерия.

Об «агентах» КГБ

На одной из Ереванских школ произошла следующая курьезная история. Американский физик Андре Сесслер уверял профессора Льва Окуня из ИТЭФ, что среди слушателей школы находятся агенты КГБ.

– Где Вы их видели? – горячился Окунь.

– Сейчас я Вам покажу», – ответил Сесслер и поманил рукой оказавшегося поблизости молодого сотрудника нашей лаборатории Ю. выпускника МИФИ.

– Скажите, – спросил Сесслер, – из какого Вы института?

– Из ФИАН», – отвечал Ю., что было чистейшей правдой.

– А не могли ли бы Вы назвать каких-либо известных ученых, работающих в ФИАН?»

Сделать это Ю. почему-то не смог.

– Вот видите, – засмеялся Сесслер, – а что я Вам говорил?! Он дружески похлопал Окуня по плечу и вышел.

– Вы, в самом деле, не знаете Тамма, Черенкова, Басова, Прохорова? – спросил Окунь у Ю.

– Я забыл, – сконфузился тот.

Однако вскоре Ю. действительно ушел работать в КГБ. Может быть, Сесслер оказался проницательнее нас?

О Зангезуре

Зангезур – замечательный уголок Армении, настоящий рай для туристов. Если пустить их туда, можно заработать миллионы долларов. Но этого никогда не случится, и вот почему: там нет ни одного WC!

1999

 Ищете печать буклетов? звоните: +7 (812) 380 03 99!