Номер 6(19) - июнь 2011
Эдуард Бормашенко

Эдуард Бормашенко Чехов

בס''ד

В одном из писем Суворину Чехов пишет: «с таким философом, как Нитче, я хотел бы встретиться где-нибудь в вагоне или на пароходе и проговорить с ним целую ночь. Философию его, впрочем, я считаю недолговечной. Она не столь убедительна, сколь бравурна»[1]. О чем бы всю ночь говорили Ницше и Чехов? Наверное, и о том, что бог умер. В разговоре бы выяснилось, что корректный, вежливый Чехов куда как радикальнее своего шумливого собеседника, для Чехова – все боги умерли.

***

Чехов – наименее устаревший русский классик. У него есть слабые страницы, но нет – устаревших. У Толстого и Достоевского есть, а у Чехова – нет. Дело в том, что мир Толстого и Достоевского сметен, смыт дотла. По улицам не ходят Андреи Болконские, Пьеры Безуховы и генералы Епанчины. В дружеских беседах не разрешают конечные вопросы бытия и не клянутся страшными клятвами. Современной барышне, освоившей премудрость противозачаточных пилюль, трудно взять в толк, отчего бросилась под поезд Анна Каренина. Изменился сам воздух, которым мы дышим, но Чехов дышал уже этим, нашим воздухом. Д.С. Мережковский вспоминал: «я был молод, мне все хотелось поскорее разрешить вопросы о смысле бытия, о Боге, о вечности. И я предлагал их Чехову как учителю жизни. А он сводил на анекдоты да на шутки. Говорю ему, бывало, о слезинке "замученного ребенка", которой нельзя простить, а он вдруг обернется ко мне, посмотрит на меня своими ясными, не насмешливыми, но немного холодными, "докторскими" глазами и промолвит: "А, кстати, голубчик, что я вам хотел сказать: как будете в Москве, ступайте-ка к Тестову, закажите селянку, – превосходно готовят – да не забудьте, что к ней большая водка нужна". Мне было досадно, почти обидно: я ему о вечности, а он мне о селянке (М. Алданов, очерк «Д.С. Мережковский»).

Наш мир – чеховский, всякая пафосная, ходульная фраза режет слух, всякое повышение интонации должно быть немедленно погашено иронией. Никакое дело не вдохновляет до самозабвения. Другого неба нет, а то, что над головой не радует.

оправы для очков

Виктор Гюго – старший современник Чехова. Они пересеклись во времени. Перечтем сцену смерти Жана Вальжана в «Отверженных»: «Жан Вальжан слабел с каждой минутой… Отблеск нездешнего мира уже мерцал в его глазах. Улыбающееся его лицо бледнело все больше. В нем замерла жизнь, но засветилось нечто другое. Дыхание все слабело, взгляд становился все глубже. Это был мертвец, за спиной которого угадывались крылья». Эдакое у Чехова и представить себе невозможно, какие там крылья, умрешь, «лопух вырастет».

Не хочется перечитывать и многих кандидатов в классики, писавших значительно позже Чехова (загляните в Анатоля Франса или Ромен Роллана), а Чехов – наш. Герои Чехова мечтают не о служении, оправдывающем пребывание на земле, а об интересной жизни, – разница огромная. Какое уж служение – с иронией.

***

С приходом проекта просвещения стало трудно верить, как верили предки. Но есть потребность в вере. Толстого не устраивал бог официозного православия, и он заместил его добрыми делами и опрощением. Для огромного же большинства богом стала наука. Чехов был слишком умен и для веры в спасительность вегетарианства и тачания сапог и для веры в науку. Ученые у Чехова – разные. Профессор Серебряков в «Дяде Ване» – несимпатичен. Как справедливо заметил М. Хейфец в своем очерке о Чехове («22», 159) – это торгаш от науки. В науку профессора Серебрякова веровать трудно. Но М. Хейфец несколько упростил свою задачу. Герой «Скучной Истории», Николай Степанович, – настоящий ученый, талантливый, работящий и отнюдь не напыщенный своим профессорством. О своей науке он говорит, как может говорить лишь влюбленный: «Мне отлично известно, что проживу я еще не больше полугода; казалось бы, теперь меня должны бы больше всего занимать вопросы о загробных потемках и о тех видениях, которые посетят мой могильный сон. Но почему-то душа моя не хочет знать этих вопросов, хотя ум и сознает их важность. Как двадцать-тридцать лет назад, так и теперь перед смертию меня интересует одна только наука. Испуская последний вздох, я буду верить, что наука – самое важное, самое прекрасное в жизни человека, что она всегда была и будет высшим проявлением любви…»

Студентом – я застал таких профессоров (кажется, их плотность становится все жиже, но речь не об этом). В их науку можно было влюбиться, ибо в ней верховодили страсть к истине и воля к честному мышлению. Но вот Николай Степанович, подводит итог: «В моем пристрастии к науке, в моем желании жить… и в стремлении познать самого себя, во всех мыслях, чувствах и понятиях, какие я составляю обо всем, нет чего-то общего, что связало бы все это в одно целое. Каждое чувство и каждая мысль живут во мне особняком, и во всех моих суждениях о науке, театре, литературе, учениках <…> даже самый искусный аналитик не найдет того, что называется богом живого человека. А коли нет этого, то, значит, нет и ничего». Николаю Степановичу остается позавидовать тем ученым, которые успели умереть до того, как их посетили подобные мысли. Нет, наука для Чехова определенно – не бог.

***

В письме Дягилеву, в ответ на предложение стать редактором Мира Искусств, Чехов пишет: «…как бы это я ужился под одной крышей с Д.С. Мережковским, который верует определенно, верует учительски, в то время как я давно растерял свою веру и только с недоумением поглядываю на всякого интеллигентного верующего». Веровать интеллигенту трудно, пытаясь верить, он чувствует себя ряженым. Интеллигентный верующий – оксюморон. Вера – и дар и усилие, и то и другое редко, и сегодняшний интеллигент, иногда, Николай Степанович из «Скучной Истории», чаще – профессор Серебряков. «Зачем уж так презирать его? Он не гангстер, не половой психопат, он хотел жить, любил женщину, по-своему, в меру своих сил, и годами без устали, занимался одним – писал, писал, писал. Тем же, чем занимался я. Но нельзя же корить людей тем, что они не Львы Толстые, не Спенсеры» (Ю. Трифонов, «Предварительные итоги»).

Индустриальная революция породила миллионы не пашущих и не сеющих, но стучащих по клавишам компьютера. А они не Чеховы и не Эйнштейны. А им необходимо жить и чувствовать хоть каплю самоуважения. Чехов и Трифонов оставляют нам утешаться тем, что мы не сексуальные извращенцы и не бандиты. В сухом остатке – не густо. Толстовская «Смерть Ивана Ильича» – одна из самых страшных читанных мною книг. Ужасен итог обычной жизни обычного человека, не гангстера и не полового психопата. Но Толстой оставляет и Ивану Ильичу и читателю шанс, надежду на свет, которой тысячелетиями жило человечество. Алданов полагал, что эта надежда стоит всех благ цивилизации, надежду отнявшей. Чехов бы с этим не согласился.

В письме Суворину Чехов пишет: «расчетливость и справедливость говорят, мне, что в электричестве и паре любви к человеку больше, чем в целомудрии и воздержании от мяса. Война и суд зло, но из этого не следует, что я должен ходить в лаптях и спать на печи с работником и его женой». А, что «всех ожидает одна ночь», так Чехов перед смертью попросил принести себе шампанского.

Побывав недавно в Индии, я подумал, что возразить Чехову непросто. С вегетарианством в Индии полный порядок, и можно предположить, что бесконечно древняя культура Индии – глубока. Но мириады рахитичных детей, копошащиеся в пыли среди консервных банок и картонок Бомбея, подталкивают к мысли о том, что в электричестве и паре добра – не на ломаный грош. Не думаю, впрочем, что Чехова порадовал бы и нынешний Запад, утративший вместе с верой и представление о грехе, стыде, чести и совести. Не порадовал, но и не удивил бы. Бунин, как-то записал о Чеховских рассказах: «везде у него мерзость и ужас». Но, если везде, так не все ли равно: с электричеством и паром, или без?

М. Мамардашвили принадлежит следующая близкая мне мысль: надо чтобы чистые, умытые, сытые дети ходили в школу, надо, чтобы из крана текла чистая вода, но все это не имеет никакого отношения к духовной жизни человека, эта жизнь, пролегает в иной плоскости. Чехов, впрочем, к подобным мысленным конструкциям был вполне равнодушен (холоден был к «концепциям»), и скорее всего, услышав подобное, отправил бы к Тестову за селянкой и водкой.

***

Чеховская проза донельзя проста. У Чехова не встретишь ни Толстовских вязанок вложенных предложений, ни задыхающихся, лихорадочных тирад Достоевского. И какая поразительная выразительная сила при минимуме средств и литературного шоколада. Чехов пишет для нас, для нашего клипового мышления, когда проблемы разрешаются «кликом» мышки. У кого же найдутся силы дочитывать до конца бесконечно ветвящиеся фразы Толстого? Современный читатель не привык надолго задумываться. Да и сам формат чеховских рассказов для нас. Право, нет ни терпения, ни времени разбираться в том, кто чей родственник в семейных сагах. Писать же «под Чехова» – невозможно, его единственный литературный наследник, пожалуй, Трифонов.

***

Дайте себе свободы.

А.П. Чехов, письмо от 20 октября 1888 г.

Ю. Нагибин, сталкивая Чехова и Бунина, напишет: «Иван Алексеевич Бунин любил лишь самого себя, а Чехов любил людей». Так ли? Чехова интересовали люди, это верно. Но от интереса до любви – путь не близкий. Старый однокашник Чехова «Сергеенко замечал, что хотя у Чехова было много друзей, сам он не был другом никому и ни к кому не был привязан до самозабвения» (Анри Труайя, «Антон Чехов»). Ближе к истине, кажется, Алданов: «особой любви к людям у него не было. Он мало кого любил, да и когда любил, то без горячности». Судя по письмам, любил свою нелепую семью, впрочем, и деспота-отца и даровитых братьев-алкашей видел насквозь.

Но изумительной свободой творчества Чехов обязан именно вот этой любви без горячности. Ничто так не связывает, не лишает свободы, как любовь. Никакая тирания не могла бы существовать без любви. Одна из участниц парадов физкультурников на Красной Площади в 1930 годы, рассказывает, что поймав на себе взгляд Сталина, испытала оргазм.

Толстой любил выдуманных им мужиков; перечитывать «мужицкие» страницы Толстого, невозможно, а чеховских чудовищных «Мужиков» будут читать долго. Захворавший лакей с женой и дочерью Сашей возвращается в родную деревню, входит в избу: «На печи сидела девочка лет восьми, белоголовая, немытая, равнодушная; она даже не взглянула на вошедших. Внизу терлась о рогач белая кошка.

– Кис, кис! – поманила ее Саша. – Кис!

– Она у нас не слышит, – сказала девочка. – Оглохла.

–Отчего?

–Так. Побили».

Несколько абзацев, и вам все ясно. Здесь – весь Чехов. Но так писать о тех, кого любишь, трудно.

***

К женщинам (да простят меня феминистки) Чехов всерьез не относился. Писал им охотно шутливые письма, но шутливость тона такова, что более уместна в общении со слабоумными. На физическую сторону любви взгляд имел вполне докторский, и, по-видимому, легко согласился бы с Марком Аврелием, полагавшим последнюю «трением органов с выделением слизи». Любовь для Чехова тоже – не бог.

***

При отсутствии горячей любви к людям, жизнь любил. Бунин, прочитав у одного из критиков, что Чехова «мучила участь человека», заметил: «Преувеличение ужасное… Любил завтраки, обеды, ужины, колбасу Белова». С годами ушло и жизнелюбие, за двенадцать лет до кончины написал: «жить не особенно хочется. Умирать не хочется, но и жить, как будто, надоело».

***

Как говорил Марк Алданов нет двух мнений относительно красоты морального облика Чехова. Вдумаемся, Чехов умер 44 лет отроду, а жизнь его вместила (помимо прозы и драматургии): тысячи принятых больных (зачастую бесплатно), поездку на Сахалин, обустройство школ и Таганрогской библиотеки, спасение журнала «Хирургия» и бесконечные усилия по выправлению текстов своих бесталанных коллег-писателей. «Русские письма часто заканчивались словами: «готовый к услугам» – такой-то. У Чехова эта «готовность к услугам» была гораздо больше, чем условной формой вежливости; он оказывал услуги всем, кому мог; чаще всего писателям, так как жил преимущественно в их кругу <…> любил их никак не больше чем других людей, скорее даже меньше. Начинающим авторам давал советы, внимательно читал их рукописи, тратил на это много времени <…> так же относился и к писателям, заведомо безнадежным в литературном отношении» (М. Алданов, «О Чехове»).

Чехов – светский святой, редчайшая человеческая порода, к которой принадлежали Корчак, Сахаров. Мировые религии, озабоченные своими проблемами, проглядели феномен светской святости. Что давало силы светским святым? Их трудно подвести под общий знаменатель. Чехов – воплощенные интеллигентность и джентльменство, Чехов был, что называется, perfect gentleman.

Определить интеллигентность непросто. Главное в ней, пожалуй, умение не обременять собой окружающих, делать их жизнь переносимой. За несколько минут до смерти «увидев врача, Антон Павлович приподнялся, сел на подушках и, повинуясь свойственному ему рефлексу вежливости, заговорил по-немецки (вообще он языка почти не знал). «Ich sterbe…», «я умираю» – спокойно и серьезно сказал он доктору. Тот сразу же сделал пациенту укол камфары, дал кислород. Потом, поскольку принятые меры не помогали, распорядился послать за новым кислородным баллоном. Чехов тихо запротестовал: «Не надо уже больше. Прежде, чем его принесут, я буду мертв» (Анри Труайя, «Антон Чехов»). Невероятно, умирающий обеспокоен тем, чтобы не гонять прислугу, и тем, чтобы доктор, не разумеющий по-русски, не чувствовал неловкости. Как умирал Чехов, так и жил.

Чеховская интеллигентность и джентльменство – высокой и редкой пробы, ибо – самодостаточны, не нуждаясь ни в каких внешних подпорках. Это качества воспитавшего себя человека (вот уж, кому они достались не от предков). Беда, однако, в том, что джентльменство плохо прививается на русской почве (органично оно, кажется, только у себя на родине, в Англии), а интеллигентность не наследуется. Клонировать Чеховых не удастся.

Не только писать, но и жить «под Чехова» – невозможно. Людьми легче всего усваиваются внешние формы, антураж религии ли, интеллигентности ли. Несложно обзавестись чеховской бородкой и мягкими манерами, немыслимо трудно изменить строй души так, чтобы, не теша себя иллюзиями насчет окружающих, оставаться «готовым к услугам».

***

Прочитав Толстовское «Воскресение», Чехов заметит: «Все, кроме отношений Нехлюдова к Катюше, довольно неясных и сочиненных, все поразило меня в этом романе силой и богатством, и широтой, и неискренностью, человека, который боится смерти и не хочет сознаться в этом и цепляется за тексты из Священного Писания» (Письмо от 15 февраля 1900 г.). Это пишет смертельно больной, кашляющий кровью человек, знающий, что дни его сочтены. Алданов полагал, что в своем отношении к смерти люди делятся на «не боящихся» и «завороженных». Чехов был из «не боящихся», для них и писал, Толстой – для «завороженных».

Круг мыслей Чехова о смерти примерно совпадал с кругом мыслей героя «Скучной Истории», здесь Чехов явно говорит «от себя». В разговорах с Сувориным бывал и более резок: «если после смерти уничтожается индивидуальность, то жизни нет. Я не могу утешиться тем, что сольюсь с дохлыми мухами в мировой жизни, которая имеет цель… Отнесут тебя на кладбище, возвратятся домой и станут чай пить и говорить лицемерные речи. Очень противно об этом думать» (Цит. по Анри Труайя, «Антон Чехов»).

«Загробные потемки и видения, которые посетят его могильный сон» Чехова определенно не интересовали. Но кое-что из того, что произойдет после смерти, очень интересовало. За год до смерти Чехов скажет Бунину: «Знаете, сколько лет еще будут читать меня? Семь». «Почему семь?»… «Ну, семь с половиной». Чехова, человека вовсе не суетного, заботила посмертная судьба его произведений. Но такой бескомпромиссно честный человек, как Чехов, мог бы и признаться себе в том, что голая суть всякого творчества – заклинание бессмертия.



[1] Чехов А.П. Собр. Соч., в 12. т., М. Худ. Лит. 1964, Т. 12, стр. 69 (письмо Суворину А. С. от 25 февраля 1895 г.).

 

 


К началу страницы К оглавлению номера
Всего понравилось:0
Всего посещений: 2611




Convert this page - http://7iskusstv.com/2011/Nomer6/Bormashenko1.php - to PDF file

Комментарии:

Елена
Сан Франциско, CA, USA - at 2011-12-05 23:25:47 EDT
Как раз сегодня, взглянув на одну из биографий Чехова с его портретом на корешке, подумала, что, Антон Павлович наиболее современный писатель из всех. Наверное поэтому перечитывала его и в 15 лет, и сейчас, спустя 40 лет. В его рассказах есть ответы на все вопросы.
Соня Тучинская
Сан Франциско, - at 2011-12-02 05:19:11 EDT
Текст такой прозрачности и вместе с тем такой глубины, что даже у Вас не всегда так выходит.
Или потому, что тема мне особенно близка.
Я читала мемуары Бунина и Горького о Чехове, монографию Чуковского о Чехове, письма самого Чехова.
Только что закончила скандальную «Жизнь Антона Чехова" Дональда Рейфилда.
Но никто из них не рассматривал Чехова с точки зрения, развиваемой в Вашем эссе: Чехов, как «наименее устаревший русский классик», и это делает Ваш текст особенно интересным.
«Наш мир – чеховский, всякая пафосная, ходульная фраза режет слух, всякое повышение интонации должно быть немедленно погашено иронией» - как вам удается уложить в одну фразу такую замечательно глубокую мысль?

Я могу легко прожить, не перечитывая Чехова.
Больше всего я люблю его за то, что ненавидя и высмеивая пошлость, он был «светским святым», любил и жалел пошляков и сострадал/помогал ближнему, как истинно верующий человек.

Спасибо Вам за доставленную радость. Пишите еще. Теперь я знаю те два места, где можно отыскать Ваши новые вещи.
О моем любимом Толстом Вы еще не писали. О том, что он был первый русский протестант или о чем угодно, но в связи с Толстым.

Соня
________________________________________

Ilya Perelmuter
Essen, Germany - at 2011-07-24 22:01:49 EDT
Любил ли Чехов людей и в какой степени сказать трудно. Мне кажется, что больше всего на свете Чехов любил писать. Как ни странно, далеко не о всех писателях можно так сказать. Он наверное даже стеснялся этого, отсюда его шутки и уход от серьёзных тем в разговорах. Ведь писать только потому, что это доставляет удовольствие и наслаждение, в Росси просто неприлично. Но именно это делает Чехова уникальным в русской литературе, по крайней мере литературе до конца ХХ века, и в этом он очень близок писателю Запада. Из наших прозаиков только у Довлатова я чувствую это физическое удовольствие от самого процесса сочинительства.
Сергей Ниренбург
- at 2011-07-20 21:05:01 EDT
Чехов - белая ворона в русской литературе. Человек западного мышления и образа действий.
Человек без крайностей и экзальтации. Разговоры о том, что он не любил людей, показательны.
Разве что Пушкин еще был такой закваски (безотносительно к "Кто жил и мыслил, тот не может..."),
хотя, конечно, его противопольские стихи противоречат такому мнению...

А большинство гг. писателей в России были проповедники с разным уровнем таланта.
И при полном отсутствии философии заняли по совместительству и место философов
в национальном пантеоне. И стали учить жить. Почитайте, к примеру, о Толстом в прелестных
"Интеллектуалах" Пола Джонсона.

А Чехов жить не учил. И действительно вывел Раневскую и Гаева (и Треплева, не говоря уже
о Серебрякове) как пустых людей, не заслуживающих романтической патины, наведенной
гг. Станиславским и Немировичем.

Кстати, биография Чехова, написанная Доналдом Рэйфилдом очень познавательна. Советую
от души. И хороша еще тем, что ну совсем не похожа на стыдливый и косвенный - даже в политически
нейтральных случаях - стиль старой ЖЗЛ.

Йосэф Глузман
Маале Адумим, Израиль - at 2011-07-06 18:36:51 EDT
Огромное спасибо за такую умную статью. Есть над чем задуматься. Теперь я Ваш постоянный читатель.
V-A
- at 2011-07-01 16:52:17 EDT
Роланд Кулесский
А ведь в моём комментарии речь идёт именно о интеллигентности. Спасибо.


В вашем комментарии речь об исходе интеллигенции, а не интеллигентности. Ну хорошо, Вы считаете что до революции была интеллигенция интеллигентная, а стала - неинтеллигентной.
Известно, что советская интеллигенция во многом состояла из евреев (в отличие от дореволюционной).
Вы утверждаете, что интеллигентность передается генетически. Вы считаете что евреям интеллигентность генетически не свойственна? Пожалуйста!

Роланд Кулесский
Натанья, Израиль - at 2011-07-01 11:18:44 EDT
Роланд Кулесский
V-A - at 2011-06-30 17:24:59 EDT
Грамотность, высокий профессиональный уровень, социальная ниша, всё это, вероятно необходиммые, но, очевидно, недостаточные признаки интеллигентности. А ведь в моём комментарии речь идёт именно о интеллигентности. Спасибо.

Борис
- at 2011-06-30 22:40:52 EDT
Очень ёмкая и вдумчивая статья.
Я бы только отдельно остановился на юмористических рассказах молодого и здорового Чехова, многие из которых сюрреалистичны и великолепно читаются сегодня. Эти рассказы можно даже считать основой традиции более позднего печатного русско-советского юмора.
А, в общем, действительно впечатление - самое замечательное. Поздравляю с публикацией.

Валерий
Германия - at 2011-06-30 18:58:40 EDT
Очень глубокие заметки,есть привкус горечи и тоски,как у самого Чехова,заставляет перечитать и долго не отпускает,спасибо!
Восхищенный
- at 2011-06-30 17:34:37 EDT
V-A
- Thu, 30 Jun 2011 17:24:59(Frankfurt)
Генетические характеристики? Наверно сместил.
В результате из России, где была почти поголовная неграмотность получилась страна с поголовной грамотностью... А сколько шахматных первенств было выиграно? По вашему, Таль, Ботвинник, Каспаров, Карпов - крестьяне?
***********************************************************
Теперь понятно. Генетические характеристики V-A определились грамотностью, полученной им на "уроках мужества"! И какие российские генетические характеристики видит V-A в шахматных чемпионах?

V-A
- at 2011-06-30 17:24:59 EDT
Роланд Кулесский

Нельзя не согласиться с автором, что \"джентльменство плохо прививается на русской почве\" но утверждение, что \"интеллигентность не наследуется\" не бесспорно. Генофонд за годы советской власти обеднел катастрофически. Ещё Бунин писал в \"Окаянных днях\" о том, что фактически не знал народа, для которого писал, что этот народ какой-то другой генетики. Исход интеллигенции после революции, сместил генетические характеристики


Генетические характеристики? Наверно сместил.
В результате из России, где была почти поголовная неграмотность получилась страна с поголовной грамотностью, первая в мире запустившая спутник Земли и человека в космос, первая создавшая водородную бомбу (Кузькину мать, по меткому выражению Хрущева). А революционная ЭВМ БЭСМ 6? Или это все не интеллигенция сделала? А сколько шахматных первенств было выиграно? По вашему, Таль, Ботвинник, Каспаров, Карпов - крестьяне?

Роланд Кулесский
Натанья, Израиль - at 2011-06-30 17:11:34 EDT
В статье очень точно подмечен, если можно так сказать, "феномен устариваемости" классиков литературы, о чём писал и Шатобриан: "когда я перечитываю большинство писателей 18 века, я смущён и тем шумом, которые они произвели, и моим прошлым восхищением ими. То ли язык пошёл вперёд, то ли он отстал, то ли мы шагнули в сторону цивилизации, то ли отступили от неё в варварство, но только мне абсолютно ясно, что я нахожу что-то поношенное, что-то выляневшее, что-то тусклое, едва живое и холодное в авторах, которые составляли упоение моей юности. Даже в самых великих я нахожу недостаток чувства, бедность мысли и стиля".
Нельзя не согласиться с автором, что "джентльменство плохо прививается на русской почве" но утверждение, что "интеллигентность не наследуется" не бесспорно. Генофонд за годы советской власти обеднел катастрофически. Ещё Бунин писал в "Окаянных днях" о том, что фактически не знал народа, для которого писал, что этот народ какой-то другой генетики. Исход интеллигенции после революции, сместил генетические характеристики,
Вопреки афористически звучащему –" Интеллигентный верующий – оксюморон", в жизни нередко встречаются интеллигентные "завороженные" люди.
Статья очень хороша и завораживает, хотя автор, как может показаться, из "не боящихся". Спасибо за удовольствие, доставляемое вашей статьёй..

Бормашенко
Ариэль, Израиль - at 2011-06-30 14:59:06 EDT
Дорогие друзья,спасибо за теплые, тонкие, глубокие комментарии. Прошу простить великодушно за то, что не могу ответить всем персонально.
Бормашенко

Gregory
- at 2011-06-29 18:31:20 EDT
За статью - спасибо. Хотя это - не статья, скорее, заметки.

О любви Чехова к своим героям - согласен с Е. Минкиной.

О неверии Чехова - тема сложная и неясная. Что Чехов говорил сам - это одно, а вот почитайте "Архиерея"...

О том, что толстовских героев больше нет - решительно не согласен с автором. Среды нет, а характеры - есть, потому-то Толстой и жив до сих пор, несмотря на длинные периоды. (Шекспировской среды тоже нет, а Гамлет с Полонием тут как тут.)

И, наконец - настоящий наследник Чехова (скорее, соратник) в русской литературе не Трифонов, хотя по стилю он таки да, близок, а Фридрих Горенштейн, который прямо написал об этом замечательное эссе еще в 1968 году. Очень советую прочесть - и автору, и всем, любящим Чехова: http://www.belousenko.com/books/Gorenstein/gorenstein_chekhov.htm . Эту тему я затрагиваю в своей статье о Горенштейне, которая, Бог даст, будет опубликована в "Знамени".

Елена Минкина
- at 2011-06-27 17:28:45 EDT
С большим вниманием и интересом читала эту статью. Чехов меня всегда притягивал, когда-то не отрываясь прочла от корки до корки собрание сочинений, включая неоконченные ранние пьесы, письма и дневники. Но настоящая статья не вызывает полного согласия, хотя мне очень близки рассуждения о современности писателя. Не так все просто, мне кажется, хотя внешне все правильно - и отношение к людям (и к женщинам в частности), и усталость от жизни, и атеизм. И все-таки ...
Не напишешь ни "Мисюсь", ни "Дядю Ваню", ни "Скучную историю" , не станешь помогать больным, чужим и случайным людям без любви и сострадания. Пример с девочкой на печи и глухой кошкой как раз об этом. Потому что когда-то эти строчки вызвали у меня почти физическую боль. Значит, сначала эту боль почувствовал писатель. Так не скажешь, пока через себя не пропустишь. Но все мы знаем, что Чехов смертельно не выносит пошлости и лишних проявлений чувств. Поэтому пара скупых строчек - кому нужно, тот поймет!
Чехов - сильный и очень умный человек, рано посмотревший в глаза смерти и умеющий хорошо скрывать свои чувства - такое у меня всегда было впечатление. Таким и остается. И размышления о смерти, смысле бытия, надежде и вечности он сто раз пропустил через себя - отсюда такая усталость.
А умение просто рассказать о простых вещах, но так, что читатель потом сто лет помнит - это вечная загадка таланта. И это - от Б-га, при всем нашем атеизме :).
Огромное спасибо автору за размышления и сопереживание!

Соплеменник
- at 2011-06-27 17:25:50 EDT
Вершинин... Дядя Ваня... Небо в алмазах. Всё так.
Но кто мне ответит: зачем Чехову потребовалось любоваться истязаниями?

Эстер Пастернак
Израиль - at 2011-06-27 15:49:19 EDT
Сын Альфонса Доде в своих воспоминаниях об отце упоминает о том, что этот талантливый французский писатель полушутя называл себя "продавцом счастья". При том, что… "И какая поразительная сила при минимуме средств и литературного шоколада", Чехова можно назвать "продавцом щедрости". Замечательный очерк Э.Бормошенко мне "ндравится". (Чехов "Архиерей")
Александр Бермус
Ростов-на-Дону, - at 2011-06-27 15:26:42 EDT
В первую очередь, конечно, спасибо автору за статью!

Но далее, целый комплекс чувств и мыслей, во главе которых одна: зачем это и, самое главное, какое это имеет отношение к еврейскому взгляду на искусство и литературу? Неужели только ради того, чтобы стало в очередной раз понятно, что "нет богов, есть Б-г, но Чехову это было неизвестно в силу происхождения"? Но тогда как объяснить идею "светской святости" и указание на общность Корчака и Чехова? Если она была, то в чем она, каковы ее корни и плоды?

Может быть, речь о том, что так или иначе трактовавшие религиозную проблематику, но, при этом, всегда сохранявшие причастность (хотя бы и "от противного") церковной традиции Толстой и Достоевский не столь современны и понятны, как абсолютно безрелигиозный, но, при этом глубоко гуманистический Чехов? И, отсюда могло бы следовать интересная историко-культурная проблематика взаимоотношений иудейской и стоической традиции как в древности, так и в более поздние времена, но и этого нет!

Или же, важно указать на то, что медицинский взгляд на человека ближе к иудейской традиции в понимании Галахи, объемлющей и физическое, и духовное бытие, нежели абстрактный морализм европейской гуманитарной традиции? Но и этого нет...

Словом, при всех несомненных достоинствах статьи (интересных ссылках, глубоко прочувствованной личностной интонации), остается странное послевкусие - откуда и куда этот текст; кому и для чего он предназначен...

айзик азимов
тинек, сша - at 2011-06-27 03:48:44 EDT
Эта статья для меня целительна...Тут живое русское слово и чеховская ирония. И уход от стереотипов. Чехов оттого так популярен на Бродвее, что он очень американский.Я видел "Три сестры" три раза .В одном спектакле офицеры были даже в униформе армии северян...Громадный, благородный полковник Вершинин, у которого больная жена и дети,- это же голливудский характер, а дуэль Тузенбаха с Соленым- вполне американская коллизия...А это : В Москву, в Москву, в Москву- все равно что - в Нью Йорк, в Нью Йорк, в Нью Йорк- из скучной американской провинции...В "Дяде Ване"- самый симпатичный, пожалуй, доктор Астров, который сажает леса...Тут защита окружающей среды и"герой нашего времени"- доктор,
самый завидный в Америке жених и представитель уважаемой денежной профессии... В "Вишневом саде" Раневской предлагают вырубить сад , разбить на участки и сдавать дачником...Тут американская проблема: "риел эстейт", профит,бизнес.
Это все понятно американскому зрителю, как и то, что дядя Ваня в сущности хороший...Он труженик и "экаунтер"-счетовод,
а профессор Серебряков никуда не годится. Во-первых, никчемный гуманитарий, "нотмаркетбл" профессия и вообще- шмак.
Все просто и понятно.

Виктор Каган
- at 2011-06-27 03:12:59 EDT
Прочёл, перечитал, ещё раз ... каждый раз с возрастающим удовольствием. Очень психологически точно и с той честностью, которую Автор описывает у Чехова. И написано замечательно.
Борис Дынин
- at 2011-06-27 00:49:23 EDT
Получил большое удовольствие. Спасибо!

"голая суть всякого творчества – заклинание бессмертия".
Возможно, беспокойство об этом приходит после экстаза творчества, как и в любви, а если во время, то это графоманство и "трение органов".

Б.Тененбаум-Э.Рабиновичу
- at 2011-06-27 00:25:48 EDT
Мы же сейчас живём куда дольше чем Чехов, Пушкин, Моцарт, но успеваем ли мы больше?

Но мы же не Чехов, Пушкин, Моцарт ... Шекспир умер - чуть за 50. Ему хватило. Сколько было Мандельштаму ? Цветаевой ? Бродскому ?

Элиэзер М. Рабинович
- at 2011-06-27 00:21:12 EDT
Очень интересный, довольно неожиданный, очерк из-под пера Эдуарда. Такое тонкое и,наверно, правильное наблюдение об особенности любви Чехова к людям.

Меня всегда поражает: в Америке, на Бродвее и вне его, есть два драматурга, которые всегда присутствуют: Шекспир и Чехов. Мне это трудно понять - я не большой поклонник чеховских пьес, хотя мы на них всё-таки ходим и сравниваем разные интерпретации. Очевидно, и Шекспир, и Чехов что-то говорят современному человеку даже в Америке.

Чехов много успел за 44 года жизни. Пушкин много успел за 37, Лермонтов - за 28. Моцарт. В то время жили куда меньше, но более интенсивно, раньше созревали. Я думаю, что однодневный мотылек за день тоже проживает свои 120. Мы же сейчас живём куда дольше чем Чехов, Пушкин, Моцарт, но успеваем ли мы больше?

Б.Тененбаум-Э.Бормашенко
- at 2011-06-26 23:23:18 EDT
Эдуард, как правило, я не могу следовать за вами - вы ходите туда, где я никогда не был, и ваш текст для меня слишком глубок. Или слишком высок - как хотите ... Данная статья в своем роде - исключение. Мне кажется, что я понимаю ее смысл.
И на Чехова смотрю примерно так же, как вы, и даже Толстого, я бы сказал, "... подозреваю ..." в том, что его упорное, ни перед чем не останавливающееся "стремление к истине, как она есть" - очень даже надумано. И какие-то он все время вещи прячет - может быть, в первую очередь от себя самого ...
Позвольте поблагодарить вас за прекрасную статью.

_Ðåêëàìà_




Яндекс цитирования


//