Номер 6(19) - июнь 2011 | |
«Если в Ваш лавровый суп подсыпать немного перца...» Переписка С.С. Прокофьева с С.А. и Н.К. Кусевицкими, 1910-1953
(продолжение. Начало в № 3/2011 и сл.)
Как и прежде,
публикации новых сочинений Прокофьева в РМИ словно бы анонсируются парижскими концертными
премьерами Кусевицкого. Следующей после «Семеро их» мировой
прокофьевской премьерой
дирижера сделалось исполнение Второй симфонии ор. 40.
Афиша
премьеры Второй симфонии С. Прокофьева («Концерты Кусевицкого», 6 июня
1925, Париж)
Прокофьев впервые играет Кусевицкому новую симфонию 17
мая, играет, по собственным его словам, «...очень коряво и мимо»[1].
Музыка производит на него исключительно сильное впечатление, но представляется
столь сложной, что возникает мысль, не лучше ли исполнить ее все-таки не в
Париже, а в следующем сезоне Бостоне? Однако Прокофьев настаивает на Париже –
ему важно предстать перед французами с новой вещью.
Кусевицкий
соглашается. Ему удается выхлопотать две дополнительные оркестровые репетиции. «Симфония
идет – ура! – восклицает Прокофьев. – Четыре добавочных контрабаса, итого
четырнадцать. Я объясняю Кусевицкому разницу между вещью, посвященную потом, и
специально написанной "для"»[2].
Имелось, вероятно, в виду особое внимание, которое в разработке первой части
симфонии уделено контрабасам. То был, как пишет исследователь творчества
композитора Дэвид Найс (Nice), «...первый из нескольких "реверансов" Прокофьева по отношению
к Кусевицкому-контрабасисту»[3].
Еще одним явится во второй части сюиты «Поручик Киже» знаменитое
solo контрабаса «Стонет сизый голубочек».
31 мая Кусевицкий
снова слушает партитуру в исполнении автора. На следующий день начинаются
репетиции. «Оркестр читал недурно и относится к Симфонии и ко мне довольно
мило. По просьбе Кусевицкого начал я, а он следил по партитуре и знакомился с
вещью», – записывает композитор после первой репетиции[4].
Один день работа шла только со струнной группой оркестра, другой – только с
духовой, и всякий раз Кусевицкий уступал первую половину репетиции автору. 2
июня симфония впервые была проиграна всем оркестром. И у дирижера, и у
композитора оставались сомнения относительно темпов. К тому же репетиции снова
приходили в фойе
Grand
Opéra, отвратная акустика которого усиливала волнение Прокофьева. «Нет, теперь я
не скоро примусь за такую громоздкую вещь», – замечает он[5].
На премьере Второй
симфонии (6 июня 1925,
Grand
Opéra), помимо Владимира
Дукельского, Николая Обухова и Петра Сувчинского, посетивших также генеральную
репетицию, присутствовали Игорь Стравинский, Николай Черепнин, Вальтер Нувель,
Александр Бенуа, Александр Гречанинов, находившийся недолго в Париже
Максимилиан Штейнберг, из дирижеров – Эмиль Купер, Алберт Коутс, Грегож
Фительберг.
Премьера не принесла
удовлетворения Прокофьеву. «...когда послушал, то сам не разобрал, что за
штуковина вышла, и, смущенный, замолчал, пока не улеглось, – признавался он. –
Да и у всех других ничего кроме недоумения симфония не вызвала: так намудрил,
что и сам, слушая, не всюду до сути добрался»[6].
Мясковский не без
основания писал Прокофьеву, что новая его партитура «...по концепционному
захвату <…>, очевидно, гораздо больше, нежели привычные и излюбленные
публикой стороны Вашего дарования»[7],
что слушателей отпугнул от нее «...ее н е о б ы ч а й н о
суровый общий тон...»[8].
Несколько по-иному
формулировал свою позицию один из парижских критиков. «Богатая музыкальная
натура композитора умирает, – писал он, – будучи не в состоянии найти должную
форму для того, чтобы ограничить свою чрезмерную избыточность, обратив ее в
ценности искусства[9]. Так или иначе,
Париж, как и предполагал Мясковский, не принял симфонию, которая, по его
словам, «...оказалась не по французским зубам (или желудкам?)»[10].
Позднее Прокофьев вспомнит: «Это был, может
быть, единственный случай, когда у меня начала закрадываться мысль: а не
суждено ли мне сойти на второстепенную роль»[11].
Вместе с тем уже вскоре после премьеры он писал: «Все же где-то в глубине души
есть надежда, что через несколько лет вдруг выяснится, что симфония вовсе
порядочная и даже стройная вещь»[12].
Среди немногих музыкантов, которые поверили в
симфонию, сотворенную «из стали и железа», были Петр Сувчинский и Кусевицкий. «Что
симфония – суровая, – словно парировал реплику Мясковского Сувчинский, – это
меня очень радует. Что-то уж очень развеселились и разнежились французы. Теперь
именно нужна суровость, стальная, серая – не надрыв и не изнеженность...»[13].
Вера Кусевицкого в партитуру не гарантировала однако ему успеха ее
исполнительского воплощения. «Я между прочим далеко не уверен, что Куся был на
высоте», – писал Мясковский[14].
А познакомившись с присланными ему Прокофьевым основными темами симфонии,
повторил: «...я совершенно сомневаюсь в исполнении: т а к у ю
с и м ф о н и ю Кусевицкий не мог хорошо
играть»[15].
Да и сам Прокофьев заметит в дневнике: «Кусевицкий брал нахрапом и размахом, но
партитуры не знал, и потому вышло сумбурно в деталях, но общий профиль был
недурен»[16],
год спустя напишет, что «...настоящее исполнение еще не пришло»[17],
еще через год – что «Вторая симфония <…> еще не дождалась хорошего
исполнения»[18].
Что же сделало Вторую
симфонию столь непривычной для такого адепта музыки Прокофьева, как Кусевицкий?
Было тому несколько причин. Главная из них заключалась, надо думать, в том, что
Кусевицкий, исполнявший Вторую симфонию непосредственно после ее сочинения, не
имел достаточного времени для вживания в столь непривычную стилистику
партитуры. Симфония,
как и двумя годами
позднее Сюита из балета
«Стальной скок», оставалась
для него олицетворением обостренного
урбанизма Прокофьева, представлялась очень неровной. Ему нравились в симфонии
вариации второй части, главная и заключительная партии первой части, но функция
побочной партии не была понята им. «...Куськин "по-дружески"
рекомендовал мне вовсе выбросить ее из симфонии», – делился Прокофьев с Мясковским[19].
Вторая симфония так и не появлялась больше в программах
Кусевицкого. В принадлежавшей Кусевицкому партитуре Второй
симфонии нет никаких его ремарок[20].
Играть ее в Бостоне не посоветовал бы ему тогда, впрочем, и Прокофьев. Когда в
1926 в Нью-Йорке Вальтер Дамрош попросил у композитора какую-нибудь новинку, он
хотел было предложить ему Вторую симфонию, но потом решил: «Дамрош ее, конечно,
провалит, да и рано подносить такую штуковину Америке»[21]. Не обрела симфония успеха и у французского дирижёра,
активного пропагандиста современной музыки Вальтера Страрама [Straram]
(1876-1933) , дважды исполнившего ее в Париже (6 мая 1926 и 16 февраля 1928). «Не
очень талантливый, но аккуратный», –
лаконично отзывался о нем Прокофьев. По его словам, дирижер «...вызубрил много лучше
Куси», но при этом «...общая линия была все-таки стройнее у последнего»[22].
Как о партитуре «...очень трудной и для дирижера, и для оркестра» отзовется о
Второй симфонии исполнявший ее в 1928 в Ленинграде и в 1934 в Москве Александр
Васильевич Гаук (Gauk) (1893-1963)[23].
В дальнейшем дирижер к ней не обращался.
За отсутствием Второй
симфонии Прокофьева в дискографии как Кусевицкого, так и других названных выше
дирижеров, можно только гадать о причинах ее «закрытости» для них. Ключ к
пониманию симфонии и, отчасти, неуспеха в ней Кусевицкого видится в том
толковании – и словесном, и музыкальном – которое она обрела у Геннадия
Рождественского. Именно ему суждено будет вернуть ее через много лет из
забытья.
Рождественский услышал и раскрыл в ней симбиоз урбанизма с «миром зла»
русской сказки. «Черное и белое, кипящее и ледяное, жестокое и ласковое;
середины нет», – напишет он об этой музыке[24].
Слушая осуществленную дирижером запись симфонии[25],
разделяешь «ощущение исчезновения времени», которое сам он испытал при первом
знакомстве с партитурой. «У меня осталось впечатление, – вспоминал он, – что
вся симфония состоит из двух музыкальных фраз. Первая часть – одна фраза,
вторая часть – другая фраза...»[26]
Монолитность первой части симфонии подчеркивается в
трактовке Рождественского предельным эмоциональным сближением главной и
побочной партий. Главная – огненный земной шар со всею нечистью мира, словно
вовлеченной в поганый пляс; змеи, жабы, сотни ведьм, каждая из которых страшнее
Бабы-Яги, тысячи Кащеев, кикиморы, рожи, скелеты. Побочная – та же скверна,
разве что увиденная с высоты полета на сказочном ковре-самолете. Контрастность
симфонии предстает в масштабе значительно укрупненном, когда объектами
противопоставления дирижер делает поистине ураганный шквал, охвативший всю
первую часть, и горделивую, пленяющую неспешностью лирику второй части.
Можно предположить,
что побочная партия первой части симфонии потому и казалась Кусевицкому
неудавшейся, что он пытался в своей интерпретации сделать ее контрастной
главной партии. Точно так, по крайней мере, трактована первая часть в записи
Второй симфонии, сделанной французским дирижером Шарлем Брюком[27].
Успех или неуспех
исполнения сочинений Прокофьева другими дирижерами, удача или неудача
собственных интерпретаций никогда не влияли на судьбу их публикации в РМИ. И
даже когда новые сочинения Прокофьева вовсе не исполнялись Кусевицким, он
непременно включал их в издательские планы.
Изданы были в 1927 партитура и оркестровые голоса не исполненной Кусевицким
оркестровой версии Квинтета (См. ниже комментарии к письму
С.С. Прокофьева к Н.К. Кусевицкой от 10 октября 1925). Еще в мае 1924
дирижер слышал в Париже Еврейскую увертюру Прокофьева для инструментального
секстета. Сделанная Прокофьевым через десять лет оркестровая партитура не появилась
в его программах. Однако партитура ее будет в 1935 издана в «А. Гутхейле».
Такова
была стратегия Кусевицкого-издателя. Еще один пример тому – публикация Второй
симфонии Прокофьева. Решение об ее издании принято было Кусевицким еще в 1924.
Однако публикация существенно задерживалась. Пайчадзе не раз высказывал
сомнения относительно целесообразности ее издания, сетовал, что такие «крутые»
по музыке сочинения, как эта симфония, как оперы «Огненный ангел» и «Игрок»,
слишком дорого обходятся издательству, что их очень непросто пристроить к
исполнению и призывал композитора, шутя, оставить оперы и симфонии и сочинить
несколько легких фортепианных пьес.. «Эту нашу дочку трудно сватать,
– писал он о Второй симфонии.
– Все женихи бегают от нее, говорят, характер
тяжелый. Мы ее давали уже, кажется, всем дирижерам здешним. В руках мнут, а
замуж не берут»[28].
Кусевицкий полагал
поначалу, что следует напечатать только партитуру симфонии, а оркестровые
голоса переписывать от руки по мере поступления запросов от оркестров и
дирижеров. В конце концов решено было опубликовать и партитуру, и оркестровые
голоса Второй симфонии[29].
«Лежит корректура 2-й симфонии, напечатанию которой я так удивился...», –
записал Прокофьев в дневнике в августе 1927[30]. И хотя композитор
существенно задерживал корректуру, партитура и оркестровые голоса симфонии
вышли в свет в конце 1928[31].
Тогда же Пайчадзе
выслал
партитуру и
оркестровые голоса Кусевицкому, но еще и в 1929 он
будет уговаривать дирижера включить ее в репертуар.
Когда Второй симфонией
Прокофьева заинтересуется Леопольд Стоковский (Stokowski) (1882-1977), который возглавлял в ту пору
Филадельфийский оркестр, Кусевицкий предложит ему, чтобы она прозвучала в один
и тот же день в Филадельфии и Бостоне. Переговоры между дирижерами велись около
года, но в итоге симфония оказалась сыгранной одним Стоковским. Впервые в Бостоне Вторая симфония Прокофьева прозвучит
только 15 марта 1968 под управлением Эриха Лайнсдорфа. Он же, двумя годами
ранее (4 февраля 1966), осуществит бостонскую премьеру несыгранной Кусевицким
Третьей симфонии композитора.
С.С. Прокофьев –
Н.Л. Слонимскому
23 июня 1925, без указания места [Париж]
Многоуважаемый
г[осподин] Слонимский,
Э.А. Эберг и я
очень просим Вас доставить оркестровый материал моей 2-й симфонии от Кусевицких
в магазин 22
rue
d’Anjon. Я уже говорил об этом Наталие
Константиновне, но она не знала, где находится этот материал.
Уважающий Вас СПрокофьев Рукопись. Послано в Париж. АК-БК. Копия – РГАЛИ, ф. 1929 (С.С.Прокофьев), оп. 5, ед. хр. 11.
С.С. Прокофьев –
Н.К. Кусевицкой
2
сентября 1925, Bourron–Marlotte, Seine et Marne
Дорогая Наталия
Константиновна,
Я получил от Б.В. Асафьева (Игоря Глебова) несколько
писем, в которых он изъявляет желание написать книгу обо мне. Разумеется ему
хотелось бы сначала заручиться согласием издательства, а затем уже приниматься
за работу. Излишне говорить, что для меня появление этой книги было бы очень
важным событием, т[ак] к[ак] Асафьев в настоящий момент безусловно самый
значительный музыкальный писатель в России, его последние книги (о Скрябине,
Чайковском и др[угие]) все распроданы. Мне хотелось просить Вас обсудить вопрос
об издании этой книги с Сергеем Александровичем и с Эрнестом Александровичем до
Вашего отъезда, дабы я мог в связи с Вашим решением ответить Асафьеву.
До сих пор я не
получил дат моих бостонских выступлений, нет у меня и никакого официального
приглашения от Бостонской Симфонии, которое мне нужно иметь для получения визы.
Что касается дат, то согласно указания Сергея Александровича, я оставил для
Америки январь и февраль. Мое турне с Концертгебау в Голландии кончается 21
декабря, а концерты в Германии начинаются во второй половине марта, но мне
важно как можно скорее знать более точно даты, когда я должен быть в Америке и
когда смогу выехать обратно. Очень прошу Вас сообщить мне их, если Вы знаете,
то теперь, а если нет, то немедленно по Вашем приезде в Бостон.
Жена и я шлем Вам и
Сергею Александровичу наши сердечные приветствия. Надеемся, что Вы здоровы и
хорошо отдохнули к предстоящему сезону.
Ваш
СПрокофьев
Машинопись с подписью от руки. Послано в Бостон.
АК-БК.
Копия – РГАЛИ, ф. 1929
(С.С. Прокофьев), оп. 5,
ед. хр. 8.
С.С. Прокофьев
–С.А. и Н.К. Кусевицким
15 сентября 1925, [Bourron –Marlotte,
Seine
et
Marne]
Souhaitons bon voyage beaux
succes.
Prokofieff.
Пожелания приятного путешествия и
замечательного успеха.
Прокофьев.
Телеграмма. В оригинале по-французски[32].
Послана в Шербург на борт корабля «Левиафан». АК-БК.
Находясь летом 1925 в
Bourron –
Marlotte,
Seine
et
Marne, Прокофьев сочинил значительную часть балета «Стальной скок». Внимательно читал
он в эти недели роман Леонида Леонова Барсуки – «очень наваристая вещь»,
– писал он о нем.
Илья Григорьевич Эренбург
(1891-1967)
не выказал особого
энтузиазма к идее Дягилева привлечь его к работе над либретто балета и вместо
него привлечен был художник Московского камерного театра Георгий Богданович
Якулов (1884-1928). «Я был удовлетворен двусмысленностью сюжета: не разберешь,
в пользу ли большевиков он или против них, т[о] е[сть] как раз то, что
требуется»,
– записал Прокофьев[33]. Комично прокомментировано Прокофьевым в одном из писем небольшое
происшествие, случившееся с ним в августе 1925: «...я сел на стул, который уже
был занят осою, и она меня укусила. В результате я временно лишен возможности
пользоваться стульями <…> Вечная история с насекомыми!»[34].
Гастроли Прокофьева в
Америке состоятся в январе-феврале 1926. Однако еще до 15 сентября 1925
– дня отплытия Кусевицких из Парижа в Америку
– состоялась новая встреча Прокофьева с
Сергеем Александровичем. «Причины,
– записал
композитор,
–
издание книги Асафьева и мои жалобы на медлительность, с которой
издательство (богадельня) печатает мои сочинения. Кусевицкие были скорее милы,
насчет книги Асафьева сразу решили положительно, но насчет сочинений сказали,
что издательство не может печатать выше своих средств и если я такой плодовитый
композитор, то мне нужно двух или трех издателей»[35].
Точка зрения Кусевицких смыкалась с ранее высказанной композитору
Эбергом. Что же до книги Асафьева о Прокофьеве, то вопрос этот целесообразно
рассматривать в свете отношения РМИ к книжным изданиям в целом.
Как и в прежние годы,
издательство не проявляло к ним особенного интереса. Публикация в 1913 книги
Н.А. Римского-Корсакова «Основы оркестровки», вышедшей на русском,
французском, немецком и английском языках, приветствовалось прессой как «...крупная,
европейская заслуга Российского музыкального издательства»[36].
Тем не менее возникавшие было впоследствии интересные книжные проекты рушились
один за другим.
Не было издано
капитальное исследование Георгия Конюса по метро-тектонизму. Кусевицкий
встречался с Конюсом по его просьбе в 1923 году в Париже. Публиковать его
работы по метро-тектонизму ни он, ни позднее Пайчадзе не решились. Возможно,
повлияло на него отрицательное суждение Прокофьева.
«Пока
дело шло о планировке песенной формы этюдов Шопена и романсов Чайковского, все
обстояло благополучно,
– отметил композитор, говоря о теории Конюса,
– но
когда он (то есть Конюс) взялся за Дебюсси, то сразу опростоволосился, что я и
доказал математически на одном собрании у Кусевицкого...»[37].
Не будет опубликована
завершенная в
декабре 1938 Мишелем Кальвокоресси книга о Мусоргском,
над которой он трудился много лет. После издания первой книги о композиторе[38]
ему удалось с большим трудом получить из России новые материалы о жизни и
творчестве композитора, что привело к многочисленным изменениям в рукописи.
Передав рукопись Пайчадзе, Кальвокоресси писал Кусевицкому: «Надеюсь, что будет
возможным издать ее в 1939 к 100-летию со дня рождения Мусоргского»[39].
Несмотря на обещание Кусевицкого, издана книга так и не была.
Не досчиталось
русское музыкознание и нескольких интереснейших книг
о Стравинском и Прокофьеве. Опубликовав в
1920-е г.г. несколько статей о творчестве Стравинского, Артур Лурье, работал над монографией о композиторе. «Не знаете ли Вы,
когда она будет готова? – спрашивает Эберг у Кусевицкого. – Нужно было бы
быстро сделать перевод на английский язык и на этом языке эту книгу выпустить в
первую голову. Хорошо бы её выпустить к 1 января 1925 и к приезду Стравинского
в Америку пустить её там в продажу»[40].
Три месяца спустя Эберг пишет: «Книгу о Стравинском он [Лурье. – В.Ю.]
ещё не кончил. Перевод [на этот раз французский. – В.Ю.] будет делать
Кальвокоресси, с которым я уже переговорил. Это дело нелёгкое»[41].
В начале 1926
Пайчадзе сообщает: «Лурье закончил свою книгу о Стравинском», и напоминает: с
покойным Эбергом они «...покончили на том, чтобы Лурье сделал немецкий перевод,
который издательство приобретет у него как подлинник, уплатив за перевод, а
русский текст будет считаться переводом. Таким образом мне предстоит вскоре
уплатить за этот перевод, т[ак] к[ак] он уже делается»[42].
Среди
исследователей творчества Стравинского укрепилось мнение, что книга Лурье так и
не была завершена. Скажем осторожнее: судьба книги – по крайней мере,
завершённых ее глав – остается загадкой. По убеждению Лурье, очевидному уже из
его статей, сила музыки Стравинского заключена в том, что она сделалась «сверхнациональной,
общечеловеческой»[43],
и именно поэтому благодаря Стравинскому «...впервые русская музыка теряет свое "провинциальное".
"экзотическое" значение» и «оказывается "во главе угла",
становится водительницей всемирного музыкального искусства»[44].
В 1925 Сергей Прокофьев обратился к Эбергу с идеей
издания книги Бориса Асафьева о Стравинском. Незадолго до этого композитор
пришел в бешенство, просмотрев рукопись одной из книг о нем, предложенных РМИ.
Зная об этом, Эберг ответил Прокофьеву, что книга о Стравинском может быть
принята к печати не иначе как с его одобрения. Тем не менее без такового РМИ
выпустило в 1931 книгу о Стравинском немецкого музыковеда Герберта Флайшера[45].
Стравинский писал после ознакомления с ней о «полном непонимании [автором. – В.Ю.] моих замыслов»[46].
Этот печальный опыт не подогрел у руководителей РМИ энтузиазма относительно
книжных изданий.
Одновременно с замыслом книги о Стравинском в сознании
Асафьева зрел и план книги о Прокофьеве. «Мне будет чрезвычайно приятно, если ты напишешь книгу обо мне,
–
писал ему Прокофьев,
– и я уверен, что мое издательство с
удовольствием ее напечатает. И даже, вероятно, с переводом на иностранные
языки. Но мне не очень удобно предлагать книгу о себе, поэтому я поручил
Сувчинскому, который сейчас здесь, поговорить об этом с Кусевицким и Эбергом,
ссылаясь якобы на то, что ты писал ему, Сувчинскому, об этом. Ты же с твоей
стороны напиши непосредственно Эрнесту Александровичу Эбергу, не откладывая в
долгий ящик, пока Кусевицкий в Париже, ибо в конце концов последнее слово за
ними»[47].
Сколько-нибудь
определенного обещания не получили от Кусевицких ни Прокофьев, ни Асафьев.
Впрочем, и сам Асафьев, хотя и сообщал в 1926 Мясковскому: «О Сереже пишу для
Ausland»[48],
хотя много и долго раздумывал о книге, пришел в конце концов к выводу, что «...на
самом деле мне трудно писать о нем»[49],
что «...само это явление
– Прокофьев
– во всей своей ясности и простоте так сложно
и необъятно, что не поддается формулировке в книге для Запада...»[50].
Отказ Асафьева от
замысла книги о Прокофьеве тем более досаден, что точка зрения критика
несомненно получила бы благоприятный отклик прежде всего в самой России. «Прокофьев
– сильный и мужественный, светлый и радостный художник-исполнитель и
композитор,
–
писал Асафьев.
– В нем сочетались как раз те качества,
которых подчас недостает нашей музыкальной действительности и при всех ее
хороших задатках и предпосылках»[51].
Есть все основания
полагать, что отказ Асафьева от завершения почти что написанной книги связан
был с его опасениями, суть которых становится ясной из адресованного Прокофьеву
письма Михаила Друскина. «Не знаю, известно ли Вам, как сурово относится наше
государство к связи его граждан с враждебными ему или эмигрантскими кругами,
– писал он, находясь в 1930 году Берлине и
имея поручение от Асафьева прояснить ситуацию с книгой.
– В этом отношении, особенно в настоящее
время, необходимо быть крайне осторожным. Поэтому Б[орис] В[асильевич] очень
просит Вас узнать в известных кругах о степени «лояльности» издат[ельства]
Кусевицкого. <…>
Еще одна просьба
Б[ориса] В[асильевича] – книга обязательно должна быть сначала издана на [одном
из] иностранных языков и лишь затем возможен ее «перевод» на русский. Это
совершенно обязательно, ибо печатание русских рукописей заграницей (как это
имело место у писателей Пильняка и Замятина) приводит к очень трудным и неприятным
осложнениям»[52].
Изданный в
1927 в Ленинграде очерка о Прокофьеве[53]
вовсе не был той книгой, которую замышлял он для РМИ – о намерении издать очерк
в серии «Современные композиторы» Асафьев писал Прокофьеву еще в 1925.
С.С. Прокофьев –
С.А. Кусевицкому
22 сентября 1925,
Bourron –Marlotte
Дорогой Сергей
Александрович,
Разрешение на
исполнение Квинтета от Романова получено и ноты в переписке (партитура и голоса
с дублёрами). В первых числах октября будет готово и тогда я тебе немедленно
вышлю прямо в Бостон. Состав такой: гобой, кларнет, 6 скрипок, 4 альта и 2
баса; всего 14 человек. Жду от тебя бостонские даты, а также официальное
приглашение – для визы. Обнимаю тебя и целую у Н[аталии] К[онстантиновны]
ручки. Сердечный привет тебе от Л[ины] И[вановны].
Твой СПрокофьев Почтовая открытка с видом Bourron-Marlotte. Послана в Бостон. АК-БК. Копия – РГАЛИ, ф. 1929 (С.С. Прокофьев), оп. 5, ед. хр. 8.
С.С. Прокофьев –
Н.К. Кусевицкой
10 октября 1925, Марлотт
Дорогая Наталия
Константиновна,
Благодарю Вас за телеграмму
с датами. Итак: от 29 января до 15 февраля. Мой менеджер Хенсель вдруг
проснулся и предложил мне 5 реситалей в западных штатах, около Сан-Франциско.
Гонорар не очень важный: 1 500 за все 5, из каковой суммы половина уйдет
на дорогу и проценты, но на бедность и это хватит. Вероятно турне это состоится
перед бостонским. Надеюсь, Сергей Александрович против этого ничего иметь не
будет, т[ак] к[ак] после бостонского турне будет поздновато: 23 февраля меня
все-таки хочет ангажировать Казелла[54], а затем уже скоро
пора будет и в Европу.
На мой запрос Асафьев
ответил, что книгу обо мне он хочет сделать в 6-8 печатных листов (лист 40 000
букв). Что касается цены, то в России ему платили по 90 рублей за лист, но
т[ак] к[ак] в данном случае он продает на все страны, то он хотел бы получить
по 100 рублей. Эрнест Александрович говорит, что это очень дорого для парижских
цен, но ведь жизнь в России и все цены гораздо дороже, чем во Франции. Во
всяком случае Асафьев известен как человек очень благородный, и едва ли он
станет запрашивать [много. – В.Ю.], тем более что я предупредил его об
ограниченности средств нашего Издательства. Очень прошу Вас написать мне Ваше
решение, ибо Э[рнест] А[лександрович] говорит, что он не имеет права
устанавливать размеры гонораров, и кроме того, по его словам, у него нет денег,
чтобы заплатить гонорар. Если Вам не трудно, то ответьте поскорее, т[ак] к[ак]
Асафьев давно стремится начать работу.
Дней пять тому назад я
отправил Сергею Александровичу Квинтет, партитуру и голоса, заказною бандеролью,
на адрес Бостонской Симфонии. Романов, давая разрешение на исполнение, просил
поместить в программе, что этот Квинтет будет дан им как балет под названием «Трапеция»,
“The
Trapeze”.
На днях я играл
Дягилеву мой новый балет, написанный по его заказу, и Дягилев остался им
чрезвычайно доволен. Через 2-3 месяца начнутся репетиции. Из Кельна пишут, что «Апельсины»
будут возобновлены на этот сезон и что кроме того они поставят «Шута».
Сергей Александрович
перед отъездом обещал, что он попытается устроить мне в Бостоне реситаль, и
просил меня напомнить ему об этом. Если ему удобно подумать о реситале среди
всех дел, то я буду очень благодарен за это.
Пташка и я шлем обоим
[Вам. – В.Ю.]
наши лучшие приветствия, я же целую Ваши ручки.
Искренне преданный Вам
СПрокофьев Т[ак] к[ак] я не знаю моего зимнего адреса, то пишите мне на адрес Издательства.
Машинопись с подписью от руки. Послано в Бостон. АК-БК. Копия –
РГАЛИ, ф. 1929 (С.С. Прокофьев), оп. 5, ед. хр. 8.
Копии упомянутой Прокофьевым телеграммы от Наталии Кусевицкой в Архиве
Кусевицкого не обнаружено.
Предлагаемую Прокофьевым версию Квинтета для камерного оркестра
Кусевицкий исполнять не стал. Отказался от нее, вероятно, и сам Прокофьев, в
списке сочинений которого она не числится. Говоря о своем новом балете для Дягилева, Прокофьев имеет в виду «Стальной скок» (первоначальное название – «Урсиньоль»). В процессе работы над клавиром композитор посылал Дягилеву отдельные сцены балета. Летом 1925 Прокофьев писал Борису Кохно, прося его, чтобы Дягилев не привозил в этом сезоне в Кельн свою постановку «Шута». «...если войти в положение Кельнской оперы, то разумеется им не весело будет готовить постановку к декабрю под угрозой, что Сергей Павлович может приехать и дать его в ноябре!»[55]. При встрече с Прокофьевым в Кельне 31 октября 1925 Сенкар подтвердит намерение театра ставить «Шута» и скажет также о планах постановки «Огненного ангела». Поставленными окажутся однако только «Апельсины».
С.С. Прокофьев –
Н.К. Кусевицкой
30 октября 1925, Париж
Уважаемая Наталия Константиновна,
До сих пор не получил
контракта. Если он почему-то еще не послан, то пришлите телеграфный ангажемент,
т[ак] к[ак] я должен достать американскую визу в течение ноября, в
декабре я буду в разъездах и попаду прямо с поезда на пароход.
«Классическая симфония»
прошла через все корректуры и поступила в печать. Через 2 недели партитура и
материал будут высланы Сергею Александровичу.
Жена и я шлем Вам и
маэстро наше сердечное приветствие.
Целую Ваши ручки. Ваш СПрокофьев
Рукопись с подписью от руки. АК-БК.
Письмо вложено в фирменный конверт
«Victoria Palace Hotel, Paris». Послано в Бостон. Копия – РГАЛИ, ф. 1929 (С.С. Прокофьев), оп. 5, ед.
хр. 8.
Американскую визу Прокофьев получил 19 ноября
1925. С 9 по 22 декабря он гастролировал по Голландии, выступив с Третьим
фортепианным концертом в Амстердаме, Гааге и Роттердаме в сопровождении
оркестра Концертгебау («...какой оркестр!
Один из лучших в Европе»,
– записывает он[56]), а также, заменив заболевшую Лину Прокофьеву,
которая должна была петь в одном из концертов, сыграл свою Вторую сонату.
С.С. Прокофьев –
С.А. Кусевицкому
2 января 1926, без места написания [Нью-Йорк]
Дорогой Сергей Александрович,
Вчера мы благополучно добрались до Нью-Йорка
и шлем тебе и Наталие Константиновне наши лучшие пожелания к Новому Году. Я был
глубоко потрясен, когда, во время моего голландского турне, узнал о кончине
Эрнеста Александровича. Не могу тебе выразить, насколько это меня огорчило: он
всегда так дружески ко мне относился и так любил издательство. По дороге из
Голландии в Америку я провел несколько часов в Париже, видел Конюса и Пайчадзе.
Они вручили мне голоса «Классической симфонии», каковые я привезу с собой.
Т[ак] к[ак] ты приезжаешь в Нью-Йорк вероятно 6 или 7-го, то, к сожалению, я
тебя вероятно не увижу, ибо 5-го мы уезжаем в Западные Штаты (St.
Paul,
Portland
etc.) на 5 реситалей. Поэтому я оставляю для
передачи тебе материал «Классической», а также партитуру и материал 3-го
концерта )играно по ним 4 раза). Партитура «Классической» еще не вышла, но я
месяц тому назад передал Эр[несту] Александровичу, рукописную партитуру для
пересылки тебе. Не знаю, сделал ли он это, но во всяком случае, уезжая в
Америку, я сказал Пайчадзе, чтобы он выяснил, была ли эта партитура тебе
послана и, если нет, то чтобы немедленно бы разыскал ее и выслал.
Теперь вот какое дело: общество
Pro
Arte, которое устроило мне и жене эти 5
реситалей на Западе, хочет, чтобы мы выступили у них в Нью-Йорке 26-го января в
закрытом концерте на частной квартире, без критиков. Я им ответил, что без
твоего разрешения я их приглашения принять не могу. Поэтому очень прошу тебя
немедленно телеграфировать мне, можно ли мне играть у них или нельзя. Платят
они немного, так что в финансовом отношении это выступление не играет большой
роли, и, если мы выступили бы у них, то исключительно в благодарность за турне
по Западным Штатам. В случае
[если
–
В.Ю.] ты разрешишь мне играть, и этот концерт состоится,
я выехал бы в Бостон вечером, в день концерта, то есть 26-го.
Затем крепко обнимаю
тебя и прошу тебя поцеловать ручку у Наталии Константиновны. Жена шлет
сердечный привет Вам обоим. Очень рад, что скоро увижу вас в Бостоне и еще раз
благодарю, что выудил меня в Америку. Искренне твой
СПрокофьев
Я имею для тебя
письмо от Вебера, которое пошлю отдельно, заказным, т[ак] к[ак] Вебер просил,
чтобы я отправил его непременно заказным.
Рукопись.
На
бланке «Great
Northern Hotel, New York».
Ошибочно датировано 2 января 1925.
Послано в Бостон.
АК-БК.
Сергей Прокофьев, 1926
23 декабря
1925 Сергей и Лина Прокофьевы отплыли из Гавра на пароходе французской линии “De
Grasse” в Америку, 1 января 1926 приплыли в Нью-Йорк и пробыли в Америке до
6 марта.
В последние
два года жизни директора РМИ
Эрнеста Эберга
в издательство пришли новые люди и среди них упомянутые в письме Прокофьева Фёдор
(Фридрих) Владимирович Вебер и Гавриил Григорьевич Пайчадзе. Работая в
берлинской конторе РМИ, Вебер быстро входит в сношения с многими оперными
театрами и концертными бюро. «Фёдор Владимирович работает с большим интересом,
успешно справляется и изучает дело» – писал Эберг[57]; «...в
лице Вебера я встретил талантливого помощника...»[58].
Вебер и впредь будет исполнять в
Берлине роль посредника между издательством и авторами, с одной стороны, и
дирижерами Германии и стран Восточной Европы, с другой – в частности, между
Стравинским и Клемперером, Стравинским и Фуртвенглером, Прокофьевым и Бруно
Вальтером.
Трудился в РМИ
также Юлий Конюс. Изобретенная им
новая машина для гравировки нот обеспечила лучшее качество печати и вдвое
сократила время гравера. Машины его образца будут приобретены издательствами М. Беляева,
Циммермана, «Макс Эшиг», «Салабер» и другими (Max Eschig, Salaber).
Особенно
радовала Эберга работа Гавриила Пайчадзе, который заведовал в РМИ перепиской с авторами. Пайчадзе «...оказывает
колоссальные услуги издательству, – писал он. – Вам следует обратить внимание
на этого человека, он обладает всеми данными сделаться впоследствии моим
заместителем»[59]. Слова эти окажутся, увы, пророческими.
15 декабря
1925 за завтраком со Стравинским в одном из парижских ресторанов Эбергу
сделалось плохо. Два дня спустя во время операции была обнаружена запущенная
форма гнойного аппендицита. Эберг умер в тот же день – не выдержало сердце.
Смерть его – как и гибель пять лет назад директора РМИ Николая Струве при
аварии лифта – «...была для нас
большим ударом», – признавалась
Наталия Кусевицкая[60].
«Я очень огорчен,
– записывает Прокофьев.
– Он (Эберг. – В.Ю.) относился ко мне
по-дружески и был трогателен в своем увлечении издательством и преданности ему.
Как отзовется его смерть на издательстве? <…> трудно сказать, лучше или хуже пойдут после
него дела»[61].
Как мы уже знаем, отношения Эберга и Прокофьева были на
самом деле много более прохладными.
Крутой характер композитора
доставлял
немало хлопот руководству издательства – первому его директору Николаю Струве,
затем Эрнесту Эбергу и Гавриилу Пайчадзе. Композитор часто бывал неудовлетворен
качеством издания своих сочинений. Нотные обложки по-прежнему казались ему чрезмерно тусклыми, и он
просил проследить за их качеством Петра Сувчинского. «Цингель прислал с Вашего
одобрения обложку к Маршу и Скерцо из
"Трех апельсинов", –
писал он ему. – По моему крайнему рассуждению, она такая
же негодная, как и все предыдущие, но раз Вы одобрили, то я тоже пропустил. Из
Вашего письма я заключил, что Вы во что бы то ни стало решили быть изысканным с
тупицей Цингелем, и потому я так до гроба и буду завертываться в безобразные
обшлепки»[62].
Требовательность
Прокофьева казалась Эбергу
излишней, а граничащая с сарказмом ирония ударяла по его самолюбию. «С Прокофьевым дела обстоят неважно,
– писал директор РМИ в 1922.
– Он хороший господин, но только туповатый и
своих ошибок не признает»[63].
Эберг постоянно укорял композитора в корыстолюбии. «Пересылаю Вам письмо от
Прокофьева, – пишет он Кусевицкому
год спустя. – Все торгуется»[64].
Сочиняя с поражавшей окружающих интенсивностью, Прокофьев был убежден, что
работа его должна быть соразмерно оцениваться, что он должен своевременно
получить за нее соответствующее материальное возмещение.
Композитор
никогда не стеснялся напоминать об этом и Кусевицкому, и директорам РМИ, спорил
из-за процентов, настаивал на выплате всех причитавшихся ему гонораров в
долларах. «Контракта он всё не подписывает, а новые вещи требует печатать»[65].
Раздражала Эберга и медлительность работы Прокофьева над корректурами своих
произведений. Прокофьев «...меня замучил, – не унимался директор РМИ.
– Мне кажется, он
будет делать свои корректуры шестьсот лет и его оркестровые материалы никогда
не выйдут. Он не только исправляет без конца ошибки, но меняет свои сочинения»[66].
Медлительность
Прокофьева объяснялась однако не только интенсивностью его гастрольных
графиков, но и тем, что корректура всегда была для него процессом строжайшего
пересмотра написанного. К примеру, готовя к печати «Скифскую сюиту», композитор
заметил, что, наряду с эпизодами, которые по-прежнему удовлетворяют его, сама
фактура партитуры представляется ему крайне грубой. «...я особенно мучительно
чувствовал это во время медлительной корректуры, когда такты все одного и того
же аккомпанемента тянулись через десятки страниц»[67].
Более всего волновало Прокофьева отставание издательства
от темпов его творчества. Композитор по-отечески опекал каждое из своих
творений, пристально следил за тем, чтобы, как сам он выражался, ни одно из них
не «засиделось в девках». Отсутствие у РМИ достаточных оборотных средств то и
дело приводило однако к задержкам публикаций. Прокофьев признавал поначалу, что
«...Гутхейля все же надо простить, ибо он работает вовсю и печатает меня
безостановочно»[68].
Однако с чем большей интенсивностью работал композитор, тем больший протест
вызывали в нем любые промедления издательства.
Новым директором РМИ был назначен Гавриил
(Габриэл) Григорьевич Пайчадзе (1883-1976)[69]. Интереснейшая фигура российской культурной
эмиграции, давний друг Кусевицкого, высоко интеллигентный и широко образованный
человек, глубоко чувствовавший и
тонко понимавший музыку, Пайчадзе обладал незаурядным умом, хорошо зная
издательское дело, сознавал всю сложность функционирования РМИ вне пределов России.
На протяжении двух десятилетий стоял
Пайчадзе во главе издательства, пользуясь полным доверием Кусевицких.
Тесные контакты связывали его едва ли не со всеми
крупнейшими музыкантами ХХ столетия. Пайчадзе отличался редким умением улаживать сложные
ситуации, то и дело возникавшие во взаимоотношениях РМИ с композиторами,
издателями, меценатами, концертными менеджерами. Искусно распутал Пайчадзе в
1927 сложный клубок правовых взаимоотношений между Стравинским и пятью его
издателями (Юргенсоном, «Шоттом», «Честером», «Плейелем» и «Форбергом» (Schott, Chester, Pleyel, Forberg) вокруг
перепечатки в 1919 издательством Chester его «Жар птицы». В том же 1927 уладил конфликтные
взаимоотношения между Дягилевым, Кокто и финансировавшей постановку оперы
Стравинского «Царь Эдип» меценаткой Винареттой Полиньяк. А год спустя, после
появления оркестровой версии «Картинок с выставки» Мусоргского, выполненной
Равелем, тяжбу относительно прав на издание партитуры между РМИ и Издательством
Бесселя. «Наиболее искусным дипломатом среди всех, кто пытался вести дела
Стравинского», – назовет Пайчадзе Вера Стравинская[70].
Прекрасно разбираясь в политике, международных
отношениях, Пайчадзе предвидел еще в 1931 «...неизбежный и, по-видимому,
скорый приход к власти националистов (Гитлер)»[71].
О сталинской России он писал в 1937 как о стране, которая «...несомненно
находится в состоянии массового психоза и управляется человеком, страдающим
манией преследования»[72],
не раз выражал убеждение, что заигрывая с демократическим блоком, Сталин ведет
за спиной тайные переговоры с Гитлером. Не менее прозорливо его
суждение о России после окончания войны. «После того, как миллионы русских
солдат побывали на Западе и увидели там такую жизнь, о которой они и не
подозревали, – писал он
Кусевицкому, – у московского
правительства как будто появилось опасение этого контакта и оно всячески
стремится от него отгородиться»[73].
Письмо это датировано концом 1945 –
Берлинская стена ещё не была воздвигнута...
Уезжая в 1924 в
Америку, Кусевицкие не пригласили с собой Пайчадзе, хотя супруга его, Вера
Пайчадзе, намекала об этом в одном из писем к Наталии Кусевицкой[74].
По всей видимости, хозяевам РМИ важно было сохранить для него надежного и
доверенного человека в Европе.
Забегая вперед, скажем, что хотя
Пайчадзе сполна обладал трезвостью суждений,
которой так недоставало Эбергу (не случайно, афоризмом его сделается фраза: «Недостаточно
напечатать вещь, надо, чтобы ее еще купили»[75]),
вывести издательство из кризиса ему так и не
удастся. Сказались прежде всего резкое обострение экономической
и политической ситуации Европы, а затем Вторая мировая война. Письма Пайчадзе к
Кусевицким – летопись культурной и политической жизни Европы 1920-40-х г.г. Упомянутое Прокофьевым письмо Федора Вебера к
Сергею Кусевицкому в архиве последнего не обнаружено.
О концертном обществе
Pro
Arte см. в письме С.С. Прокофьева к С.А. Кусевицкому
от 5 января 1926
С.С. Прокофьев –
С.А. Кусевицкому
5 января 1926, Нью-Йорк
Дорогой Сергей
Александрович,
Благодарю тебя за телеграмму и разрешение[76]. Сегодня я вручил
ноты (партитуру и голоса 3-го концерта и голоса «Классической») швейцару
артистического подъезда а Карнеги, под расписку. Он должен передать их тебе
7-го[77].
Крепко обнимаю. Если
тебе надо будет что-нибудь сообщить мне, то пиши на
Haensel’я 33
West 42,
– он мне перешлет.
Твой СПрокофьев Жена шлет сердечный привет тебе и Наталие Константиновне.
Рукопись.
На бланке «Great Northern Hotel, New York».
Послано в Бостон. АК-БК.
Копия – РГАЛИ, ф. 1929 (С.С. Прокофьев),
оп. 5, ед. хр. 8. Копии телеграммы Сергея Кусевицкого в архиве его не обнаружено. Речь в ней шла о разрешении Прокофьеву выступить в Нью-Йорке в концерте общества Pro Arte. 7 и 9 января 1926 состоялись очередные концерты Бостонского оркестра в Нью-Йорке. Любопытно, что традиция передачи нот через сотрудников Carnegie Hall, работающих в конторке артистического подъезда на 56 улице Нью-Йорка, сохраняется по сей день.
С.С. Прокофьев
– С.А. Кусевицкому
15 января 1926, Портланд, Орегон
Дорогой Сергей
Александрович,
Только что
Haensel протелеграфировал мне
сюда телеграмму
Brennan’a с вопросом, где партитура «Класс[ической] симфонии». Я
ответил
Brennan’у телеграммой, что
покидая Париж, дал распоряжение выслать партитуру прямо в Бостон.
На всякий случай
восстанавливаю в твоей памяти: я отдал рукописную партитуру «Классической симфонии»
Эрн[есту] Александровичу 5-го декабря с просьбой отослать
ее в Бостон. По-видимому он этого не сделал. 23-го декабря, уезжая в Америку, я
просил Пайчадзе справиться в книгах издательства, была ли послана тебе эта
партитура, и если нет, то немедленно разыскать ее (в издательстве или на
квартире Э[рнеста] А[лександровича]) и отправить тебе. Печатная партитура
должна была быть готова со дня на день, и Пайчадзе обещал выслать ее тебе
немедленно по выходе, независимо от посылки рукописной.
Поэтому мне кажется,
тебе надо подождать этой партитуры до последнего момента или запросить Пайчадзе
телеграммой, когда она была выслана. Если же теперь она все-таки не поспеет, то
отложить исполнение до одного из следующих концертов, т[ак] к[ак] партитура так
или иначе должна прийти в ближайшие дни.
Крепко обнимаю тебя,
целую ручки у Натальи Константиновны. 26-го вечером выедем из Нью-Йорка в
Бостон.
Твой
СПрокофьев.
Адрес:c/o Haensel & Jones, 38 West 42 St.
Рукопись. На
бланке гостиницы “The Portland”. Ошибочно датировано 15 января 1925. Послано в Бостон. АК-БК. Копия –
РГАЛИ, ф. 1929 (С.С. Прокофьев),
оп. 5, ед.
хр. 8.
Надежды Прокофьева на то, что Кусевицкий будет
пропагандировать в Америке его музыку, оправдались с лихвой. Композитор регулярно
получал известия об успехе исполнения своих сочинений БСО.
В программах трех первых сезонов Кусевицкого впервые
исполнялись, правда, лишь Первый скрипичный концерт Прокофьева и Сюита из оперы
«Любовь к трем апельсинам». «Скифская сюита», Третий фортепианный концерт и «Семеро
их» уже звучали здесь прежде. «Кусевицкий <…> намерен был действовать в
Новом мире с бóльшей осторожностью, чем в Париже»,
– пишет автор книги о Прокофьеве Дэвид Найс[78].
Кусевицким руководила
однако не столько осторожность, сколько убеждение, не раз высказывавшееся и
самим Прокофьевым, что Америка не готова к восприятию его новейшей музыки. С
каждым годом сочинения композитора все чаще и чаще появляются на афишах БСО.
Критика констатирует, что именно благодаря Кусевицкому «...Прокофьев сделался
фаворитом публики симфонических концертов, любимейшим из новейших современных
композиторов»[79]. Уже к 1925-1926, как признает Дэвид Найс, «...Кусевицкий
со своим оркестром достигает того, что сам Прокофьев только еще пытается
достичь в своих недавних американских концертах»[80].
Начиная с 1926 Прокофьев пятикратно выступал с БСО во время своих гастролей
по Америке.
Как и предполагалось,
первое из этих турне включало в себя концерты
композитора на Западе
Америки (Денвер, Портланд, Сан-Франциско, Канзас-сити), которые состоялось до
его концертов с Кусевицким. Затем, в Нью-Йорке, Прокофьев, помимо концерта в
Pro
Arte, наиграл восемь рулонов записей для фирмы
Duo
Art, встречался
c множеством музыкантов, в том числе с
Сергеем Рахманиновым,
Александром Ильичем Зилоти (1863-1945)
и Леопольдом Ауэром, Артуро Тосканини, Отто Клемперером и
Вильгельмом Фуртвенглером, Альфредо Казеллой, Джозефом Сигети и Вальтером
Гизекингом. В Чикаго он познакомился с Джоном Олденом Карпентером, которого
выделял среди других американских композиторов, в Сен Поле
– с руководством ангажировавшего его общества
Pro
Musica.
В Бостон Сергей и Лина
Прокофьевы приехали 27 января. Играть под управлением Кусевицкого предстояло
Третий фортепианный концерт. «Куся встретил меня очень нежно, Наталия
Константиновна тоже явилась на первую репетицию и была чрезвычайно мила, а то
летом наши отношения были скорее прохладные. Оркестр прочел Концерт разумеется
хорошо, я тоже получил комплименты за мою игру»[81].
Прокофьев рад был
встрече со своим соучеником по Петербургской консерватории Ричардом Бургиным.
Первое из выступлений состоялось днем 29 января. «Зал весь распродан. <…>
Я не волновался. <…> Кусевицкий отметил улучшение в моей игре. Он был
вообще очень мил, вывел меня на эстраду, как бы представляя публике, затем
аплодировал после каждого номера и в конце; оркестр тоже; вызовов пять – по
мнению Кусевицкого, это самый большой успех солиста за сезон»[82].
Бостонские рецензенты
больше внимание уделили Прокофьеву-пианисту. «Как пианист этот сдержанный молодой
русский не выставляет напоказ свою технику. Он играет более как композитор и
музыкант чем как виртуоз, что тем не менее свидетельствует о том, что
технические трудности не существуют для него»,
–
подчеркивал один из критиков[83]. «Прокофьев
играл в самой благородной манере как виртуоз, который не думает в первую
очередь о технике и не пытается поразить ею слушателей...»,
– точнее выражал ту же мысль другой[84].
Что же до оценок
музыки нового концерта, то не отличались восторженностью, они констатировали самостоятельность
музыкального мышления композитора. «Очевидно, что существуют два Прокофьева,
– писал критик,
– один – автор роскошно
варварской «Скифской сюиты», другой – автор Третьего фортепианного концерта,
партитуры сравнительно более академической, но без следа академической
строгости и монотонности. Музыка свежа и индивидуальна. Никто не найдет в ней воздействия
какой бы то ни было школы или какого бы то ни было отдельного композитора
прошлого или настоящего»[85].
Исполнение бостонцами «Классической симфонии» оказалось отложенным
– но не до одного из последующих концертов, как полагал
Прокофьев, а до следующего сезона.
О Нью-Йорке – не забыт был, вероятно, неуспех здесь три года назад оперы «Любовь
к трем апельсинам»
– Прокофьев писал как
о «...самом отвратительном городе для артиста: обожравшимся, слышавшим всех
лучших артистов, придирчивым, в новой музыке почти ничего не понимающим и в то
же время решающим судьбу артиста для Америки...»[86].
Рецензии Нью-Йоркских
концертов оказалась разноречивыми. «Если хорошие, то с оглядкой, если плохие, то
в наглом тоне,
– отметил Прокофьев. – <…> Как я рад, что не завишу от этих отбросов,
как, к сожалению многие зависят: через три недели я уезжаю, а если вернусь, то
вернусь по приглашению дирижеров, которые сделают эти приглашения не на
основании критики <…>, а на основании того признания, которое дает мне
Европа»[87].
Кусевицкие, жившие на окраине Бостона в очень уютном, по-русски
обставленном особняке, не раз в эти дни принимали Прокофьевых. «У них русский
повар, вкусный завтрак и вкусное вино, которое, несмотря на
prohibition (запрет – англ.) они получают из
Канады», – замечает композитор[88].
Музыканты намечают
вместе купюры в готовившейся Кусевицким к исполнению Третьей симфонии Скрябина
(среди нот Кусевицкого, хранящихся в Бостонской публичной библиотеке, и сегодня
можно видеть партитуру симфонии с этими купюрами), живо обсуждают насущные
проблемы – издательские дела, менеджмент Прокофьева. По размышлении Прокофьев
решает остаться у Хенселя. Личные встречи с ним – в мае 1925 в Париже и теперь
в Нью-Йорке – произвели на него очень благоприятное впечатление – тем более,
что Хенсель не требовал возвращения долгов.
Прокофьев вновь просит Кусевицкого исполнить Пятую симфонию Мясковского, с Наталией
Константиновной говорит об издании
книги Асафьева. Симфония осталась, однако, не исполненной, книга (как мы уже
знаем) – не только не изданной, но и не
написанной.
С.С. Прокофьев –
Н.Л. Слонимскому
14 февраля 1926, Нью-Йорк
Дорогой Николай
Леонидович,
Очень прошу Вас ловко
выкрасть у Кусевицких номер «Последних новостей» от 15 января*: я читаю роман – и у
меня не хватает этого номера.
Жму Вашу честную руку.
Ваш СПрокофьев
Рукопись.
Письмо написано на бланке “Hotel Laurelton. New York”.
Послано в Бостон.
АК-БК.
Две копии: РГАЛИ, ф. 1929 (С.С. Прокофьев), оп. 5, ед. хр. 8 и 11.
В Провиденсе 16 февраля 1926 состоялось седьмое,
последнее, выступление Прокофьева с БСО и Кусевицким. «Это было,
пожалуй, лучшее исполнение из семи», – записал Прокофьев[89].
Кусевицкий познакомился с Николаем Слонимским в
Париже в 1921. Многое связывало двух музыкантов –
уважение к Рейнгольду Глиэру, у которого оба они брали в разное время уроки
композиции, увлечение Скрябиным, пристрастие к творчеству современных
композиторов. Всестороннее знание музыки, свободное владение роялем и
прекрасное ориентирование в партитурах, знание французского и немецкого языков
делали Слонимского одинаково ценным для дирижера и как репетитора-пианиста, и
как личного секретаря. Эти обязанности он исполнял в Париже до своего отъезда в
1923 в Америку. После переезда в Бостон Кусевицкого и его конфликта с
Цедербаумом Слонимский был заинтересован вернуться к Кусевицкому, о чем не раз
просил его в начале 1925 в письмах из Рочестера, где он работал
пианистом-аккомпаниатором в Истмэнской музыкальной школе. Он писал об усиленных
занятиях английским языком, и уроках дирижирования у Альберта Коутса (Coates),
подчеркивал, что жить в Бостоне означало бы для него находиться в центре
умственной жизни страны, в атмосфере высокого искусства, что рад был бы
выезжать вместе с Кусевицким на его концерты в Европу, спрашивал, возможно ли
будет к скромному секретарскому жалованию добавить гонорары за игру на
фортепиано и челесте в Бостонском оркестре.
Годы сотрудничества с
Кусевицким не были однако простыми для Слонимского. В Берлине он не справился с
партией фортепиано в «Прометее» Скрябина и, как сам он вспоминал, бежал из
концертного зала под дождем в лакированных ботинках. «Не будет ли мое
присутствие в Барселоне неприятно Вам?», – спрашивал он после этого Кусевицкого[90].
В Бостоне в 1927-33
Слонимский дирижировал созданным им камерным оркестром, пропагандируя
творчество композиторов американского авангарда, музыка которых отсутствовала в
репертуаре и самого Кусевицкого, и руководимого им Бостонского оркестра – Чарлза
Айвса, Хенри Коуэлла, Эдгара Вареза.
Cам Слонимский объяснял причины своего
конфликта с Кусевицким в 1927 нетерпимым для себя характером отношения
дирижеров-примадонн к композиторам. «Я верю, что композитор должен настаивать
на своем праве быть воспринятым дирижерами. И я убежден, что обязанность
дирижера
– рассматривать каждую
партитуру, которая попадает ему в руки»[91]. Позднее он сформулирует причину конфликта
более кратко: «Несоблюдение субординации»[92].
После смерти
Кусевицкого Слонимский опубликовал небольшую статью о дирижере «Миссия Кусевицкого»[93], в которой, по его словам, «примирился с ним
посмертно»[94].
В настоящее время в Нью-Йорке издается
собрание музыкальных сочинений Слонимского в четырех томах.
Какой роман читал Прокофьев в газете «Последние
новости» установить не удалось.
С.С. Прокофьев – С.А. Кусевицкому
14 февраля 1926, Нью-Йорк
Дорогой Сергей Александрович,
Шавич не будет играть «Классическую» 27-го, но если мой концерт 27-го будет
иметь успех, то он сыграет ее позднее.
Если ты не предполагаешь исполнять ее в одном из ближайших концертов, то
очень прошу тебя привезти партитуру в
Providence: я хочу показать ее
Клемпереру, для Германии и России.
Крепко обнимаю тебя, целую ручки у Наталии Константиновны. Пташка сердечно
приветствует Вас обоих и благодарит Наталию Константиновну за присланный
мерзавчик[95].
До скорого.
Твой
СПркфв
Рукопись. На бланке “Hotel
Laurelton.
New
York”.
Послано в Бостон.
АК-БК.
Русский дирижер Владимир Савич (Shavitch)
(1888-1947), с 1914 живший в США, работал в оркестрах Сиракузы и Рочестера,
регулярно выступал также в Европе. Под его управлением Прокофьев исполнял 27
февраля 1926 свой Третий фортепианный концерт. «Провинциальный дирижер с весьма
скромным горизонтом», – отзовется он о нем позднее[96].
7 июня 1927 в Париже Савич дирижировал Сюиту из оперы «Любовь к трем апельсинам»,
но Прокофьев не слышал исполнение, так как в этот же вечер состоялась премьера
его балета «Стальной скок».
Отто Клемперер присутствовал на концерте Бостонского
оркестра под управлением Кусевицкого в
Carnegie Hall в
Нью-Йорке 4 февраля 1926. В программе звучали «Ночь на Лысой горе» Мусоргского,
Третий фортепианный концерт Прокофьева с автором-солистом и Третья симфония («Божественная
поэма») Скрябина. Поздравляя Прокофьева после концерта, Клемперер рассказывал о
своих недавних гастролях в России. Месяц спустя, по возвращении в Нью-Йорк
Прокофьев снова встретился с дирижером. «Вечером были у Клемперера, который
тоже высказывал интерес к моим сочинениям и интересовался, может ли он получить
для Америки или Германии мои премьеры, – записывает Прокофьев. – Именно
премьеры, а не просто исполнение. С моей музыкой он довольно мало знаком и
любит Стравинского»[97].
Еще одна встреча с Клемперером состоялась 29 мая 1927 в
парижском салоне принцессы Винаретты Полиньяк. Прокофьев помогал в тот вечер Стравинскому
в представлении его оперы «Царь Эдип», играя ее по клавиру в четыре руки с
автором. Сочинения Прокофьева отсутствуют в дискографии Отто Клемперера. Об
исполнении им «Классической симфонии» никаких данных не найдено.
Под «мерзавчиком» имеется в виду подаренная Кусевицкими «…бутылка
настоящего португальского портвейна, что в "сухой" Америке подарок
ценный»[98].
С. С.Прокофьев – С.А. Кусевицкому
24 февраля 1926, Нью-Йорк
Громко кричим ура в честь дорогого доктора.
Прокофьевы.
Телеграмма. Написана по-русски латиницей. Послана в
Провиденс. АК-БК.
В этот день Кусевицкому вручали степень доктора Браун
университета в Провиденсе (Brown
University,
Providence.
R.I. –
Doctor
of
Music)
–
первого из американских университетов, удостоившего
его подобной чести. Впоследствии Кусевицкий был удостоен звания доктора еще в
десяти американских университетах и колледжах (в том числе Гарвардским,
Йельским, Бостонским и Принстонским), а также Университетом Бразилии.
В 1926 Кусевицкий совсем не говорил еще по-английски и свою благодарность
Браун университету решил выразить необычным образом
– выступив в качестве контрабасиста. Давно уже
не выступал он как контрабасист и не занимался регулярно на инструменте. Тем не
менее исполнение им Largo Генделя и медленная часть собственного Концерта для
контрабаса было встречено аудиторией точно с тем же восторгом, с таким же
удивлением (разве такое возможно на контрабасе?), с какими принимались его
концерты в начале века в России и Европе.
Выступление в Браун университете сделалось
для Кусевицкого как бы генеральной репетицией к его публичным концертам в
Бостоне (24 октября 1927,
Symphony
Hall)
и Нью-Йорке (23 октября
1928,
Carnegie
Hall).
С.С. Прокофьев –
С.А. Кусевицкому
6 марта 1926, борт корабля «Франция»
Дорогой Сергей Александрович,
Сели на «France» и едем во
France. «Классическую симфонию» оставил для
передачи тебе у швейцара артистического подъезда Карнеги-холл. Клемперер
предложил сыграть ее в Нью-Йорке в будущем сезоне, но я, вместо нее, предложил
ему сюиту «Шут»[99]. Материал 3-го
концерта мне в Сиракузах вернуть не успели, т[ак] к[ак] я уехал сейчас же после
концерта. Поэтому я сказал, чтобы они послали его тебе в
Boston, вместе с чеком за прокат материала. Читал
ли ты заметку в “Musical
Courier” о нашем Нью-Йоркском
концерте 4-го февраля? Там написали, что ты играл отрывки из «Апельсинов»,
которые им понравились больше, чем мой Концерт. Сабанеевский случай!
Затем позволь еще раз поблагодарить тебя за мой приезд в Америку и крепко
обнять. Жена приветствует Вас обоих. Я целую ручки Наталье Константиновне*.
Твой СПркфв
------------------------------
*
Frau
Doctor[101]
Рукопись. На
бланке “Board s.s. "France".
Transatlantic French Line”.
Послано в Бостон.
АК-БК. Копия – РГАЛИ, ф. 1929 (С.С. Прокофьев), оп. 5, ед. хр. 8. Под сабанеевским случаем имеется в виду известный
инцидент, когда музыкальный критик Леонид Сабанеев опубликовал в газете «Новости
сезона» от 13 (26) декабря 1916 рецензию на концерт Кусевицкого в Москве 12 (25)
декабря 1916, подвергнув резкой критике «Скифскую сюиту» Прокофьева, которая не
была сыграна в тот вечер. В программе концерта БСО в Нью-Йорке 4 февраля 1926
из сочинений Прокофьева исполнялся, как уже говорилось, только Третий
фортепианный концерт.
Покидая Америку, Прокофьев подсчитал: «Чистый доход от этой поездки в
Америку определился приблизительно в две тысячи долларов. Кроме того уплачено
различных старых долгов приблизительно на тысячу долларов...»[102]
Еще более важен был
для композитора успех моральный, дальнейшее внедрение своей музыки в Америку.
23 апреля 1926 БСО осуществит под управлением Кусевицкого
американскую премьеру кантаты «Семеро их». Как и в Париже, она прозвучала дважды и в
этот, и в следующий дни. «Телеграмма от Кусевицкого о чрезвычайном успехе
"Семеро их" в Америке. Ура, Америка!» – запишет композитор[103].
В мае, приехав в Париж, Кусевицкий предскажет Прокофьеву «...триумфальное
возвращение в Америку через сезон»[104].
Сразу же после
возвращения из Америки состоялись концерты Прокофьевых в Германии и Италии.
Многочисленные переезды не мешали композитору продолжать работать над
заказанным ему Дягилевым балетом «Стальной скок». В конце апреля в Париже
Прокофьев знакомится с Гавриилом Пайчадзе, к которому сразу же чувствует
симпатию. «С ним дело будет легче иметь, чем с покойным Эбергом...»,
– отмечает он в дневнике[105].
13 мая 1926 в парижском доме Кусевицкого Прокофьев играл ему и гостившему
во Франции Болеславу Яворскому свои новые сочинения – Пятую фортепианную
сонату, ор. 38 и балет «Стальной скок», ор. 41. Балет поначалу
понравился Кусевицкому, уже знакомому с новой прокофьевской стилистикой по его
Второй симфонии. Год спустя вместе с Пайчадзе, Стравинским, Сувчинским и
Дукельским Кусевицкий будет присутствовать на премьере балета (7 июня 1927, труппа
Сергея Дягилева), которую проведет дирижер Роже Дезормьер.
Для предстоящего исполнения в Париже Сюиты из балета «Шут» (3 июня 1926)
Кусевицкий решил выбрать четыре фрагмента – не более 10 минут звучания.
Фрагменты эти были отобраны вместе с Прокофьевым. «"Шут" сыгран хорошо,
большой успех, я дважды встаю кланяться в ложе Кусевицких»,
– записывает Прокофьев[106].
На концерте присутствовали Стравинский, Рахманинов, Морис Равель, Мери Гарден.
Всеобщее внимание привлек однако не «Шут», музыка которого была знакома уже
парижанам по дягилевской постановке, а премьера фрагментов из «Книги жизни»
жившего в Париже русского композитора-авангардиста Николая Обухова. «Это
какая-то кошмарная оратория, где Иисус Христос, Иуда, Николай
II и Николай Исступленный, последний и есть
сам Обухов»,
– замечает Прокофьев на
репетициях, а после концерта приводит реплику Равеля, опекавшего Обухова: “C'est
du
génie
et
de
la
folie” («Это гениально и безумно» – франц.)[107].
В июле-августе 1926
Кусевицкие отдыхали в Швейцарии, Прокофьевы жили на даче в Саморо, близ
Фонтебло. Композитор работал одновременно над балетом «Стальной скок», оперой «Огненный
ангел»,
Увертюрой для 17-ти инструментов и корректировал оркестровые голоса Марша и
Скерцо из «Трех апельсинов», которые выйдут из печати в РМИ в октябре 1926[108].
С.С. Прокофьев –
С.А. Кусевицкому
7 сентября 1926, Фонтебло
Лучшие пожелания и сердечный привет. Прокофьев Телеграмма.
В оригинале по-французски. Русский перевод вписан сверху рукой Прокофьева.
Послана в Париж. АК-БК.
Телеграмма отправлена в ответ на письмо Наталии Кусевицкой к Лине
Прокофьевой с приглашением приехать к ним завтра в Париж в связи с днем ее
рождения и годовщиной бракосочетания с Сергеем Кусевицким. Сергей и Наталия
Кусевицкие сочетались браком
8 сентября 1905 года в день рождения Наталии.
Письмо это в Архиве Кусевицкого не сохранилось. В дневнике композитора
говорится, что в нем была, в частности, выражена надежда на то, что «С.С. забыл
свои обиды и тоже приедет»[109].
В парижском доме Кусевицких Прокофьевы встретили Гавриила Пайчадзе,
Александра Боровского, Владимира Дукельского, Александра Тансмана, Аарона
Копленда (Copland) (1900-1990). «Мы
застали огромный накрытый стол <…> Было мило и весело...»[110].
Только на этих традиционных домашних вечерах, в дружеском кругу приглашенных
гостей можно было услышать в те годы игру Кусевицкого на контрабасе. Он словно бы
повторял ту «серенаду на контрабасе», с которой начинался его роман с
Наталией...
«Это
было нечто, чего я не могла забыть всю жизнь,
–
вспоминала жена музыкального критика Эрнеста Ньюмена Вера Ньюмен.
– <…> Хотя я пишу эти строки в 1962, я все еще слышу
звучание контрабаса Кусевицкого»[111].
Прокофьев впервые
слушал Кусевицкого-контрабасиста. Несколько слов, записанные им в дневнике, дают
о звучании его контрабаса лучшее представление, чем иные пространные рецензии. «...Кусевицкий
прекрасно играл на контрабасе,
–
отметил Прокофьев и добавил с присущей ему образностью,
– (звук насыщенный, толстый червь)»[112].
С.С. Прокофьев –
С.А. Кусевицкому
18 ноября 1926, Париж
Дорогой Сергей Александрович,
Очень виноват перед тобой, что до сих пор не написал ни тебе, ни Наталии
Константиновне. Между тем, после твоего отъезда мы неоднократно пользовались
гостеприимством твоего особняка, заночевывая там в те дни, когда приезжали в
Париж на поиски квартиры. Во время же окончательного переезда из деревни в
город мы жили у тебя целых четыре дня, пока не устроились в отеле. Ксюша[113]
была очень
внимательна и даже после, когда мы были уже в отеле, мы несколько раз
подкидывали ей Святослава, пока однажды он не разбил себе нос, и Ксюша в ужасе
не отказалась от дальнейшей ответственности.
Твой дом приходили осматривать для найма довольно часто, хвалили его
чистоту и художественность, но жаловались, что нет, на чем сидеть. Что касается
наших поисков квартиры, то мы так-таки ничего хорошего не нашли, и потому,
временно отказавшись от немеблированной квартиры, въехали теперь в
меблированную: нечто вроде забавной мансарды с террасой на крышу. Все эти
поиски и прозябание в отеле очень мешали моей работе, и хотя в партитуре «Огн[енного]
Ангела» я сейчас на четвертой сотне страниц, все же конца еще далеко не видно.
Позволь поблагодарить тебя за частые исполнения Сюиты «Шут» и за намерение
исполнить Сюиту из «Апельсинов» и «Классическую симфонию». В этом году ты
кажется решил доконать Америку моими опусами. Гавриил Григорьевич мне передал
твою телеграмму об успехе. Я получил также программы и рецензии, посланные
Слонимским, но мне показалось, что пресса была скорее сдержанна – впрочем, для
Америки и на том спасибо.
«Апельсины» были благополучно поставлены в Берлине и уже прошли там пять
раз. Дирижер Блех вызубрил музыку чрезвычайно добросовестно, но от этой
добросовестности меня тошнило: все было слишком медленно и скучно. В общем,
итальянскую сказку поставили на немецкий лад, но, говорят, именно благодаря
этому был успех, а если бы поставили в итальянской манере, то берлинцы этого не
оценили бы. Теперь «Апельсины» приняты для Харькова, Киева и Одессы.
Дирижировать будет Малько и постановка будет одна на все три города: в течение
сезона они меняются труппами.
Мои переговоры с Россией продолжаются и я уже имею разрешение на получение
проходного свидетельства: документа, которым я буду пользоваться только на
время пребывания в СССР, по выезде же я могу снова сделаться подданным доктора
Нансена[114]. Персимфанс
устраивает пять симфонических концертов из моих сочинений, и вообще все шло бы
очень хорошо, если бы не страшная грызня между отдельными концертными
учреждениями Москвы и Ленинграда. Сначала меня пригласила Ленинградская
филармония, учреждение государственное, потом воскрес временно закрывавшийся
Росфил, учреждение акционерное, но меня предупредили, что это акционерное
учреждение должно слопать филармонию в Ленинграде, хотя она и государственная;
далее, другое государственное учреждение, более высокого полета – Главнаука,
прислало мне циркуляр, что ни с кем, кроме Росфила или Персимфанса, я не имею
права подписывать соглашение, а частным образом мне сообщили, что и сама
Главнаука в ближайшее время подлежит расформированию. Вот и разберитесь во всей
этой чертовщине!
Твоя нотная лавочка продолжает процветать. Новый помощник Гавриила
Григорьевича Рабенек – очень симпатичный господин. Но Издательство по-прежнему
не желает меня печатать, видимо, собирается превратить это в исторический
анекдот. В свое время я расшиб себе лоб, пока уговорил Издательство напечатать «Классическую
симфонию» и Сюиту из «Апельсинов», а теперь оно делает на них деньги. Тоже
самое повторяется и с новыми моими вещами теперь.
Пташка и я шлем тебе и Наталии Константиновне наш самый сердечный привет.
На днях Пташка напишет отдельно Наталии Константиновне. Мне было бы очень
приятно, если бы ты как-нибудь собрался диктнуть Слонимскому мне письмо и
рассказал бы мне о своих триумфах. Ведь ты когда-то говорил, что на деловые
письма отвечаешь с математической аккуратностью – ну вот, может быть наскребешь
несколько минут и на письмо неделовое.
Целую тебя
Любящий тебя
СПркфв
Машинопись
с подписью от руки.
Послано в Бостон.
АК-БК. Копия – РГАЛИ, ф. 1929 (С.С. Прокофьев), оп. 5, ед. хр. 8.
Поиск новой парижской квартиры Прокофьевы начали
сразу же после того, как проводили 15 сентября Кусевицких в Бостон. Продолжая
жить в Фонтебло, они регулярно наезжали для этого в Париж и останавливались в
доме Кусевицкого, оставляя Святослава на попечение
их горничной Ксюши. Найденная Прокофьевыми квартира, в которую они переехали 13 ноября,
находилась в доме 18 по улице Труайон (Troyon)
– «...на самом верху, мансардная, шесть маленьких комнат... Дом был
хороший, но улица дрянь: дома свиданий и по вечерам девицы хватают за руки»[115]. Прокофьевы прожили в ней до отъезда 13 января 1927 в первую гастрольную
поездку по СССР. Вскоре после возвращения в Париж поселились в квартире в доме
5 по улице
Frémiet.
Кусевицкие, эмигрировав из России и приехав
в Париж, рентовали здесь поначалу небольшие меблированные апартаменты на Avenue
de la Bourdonnais, которые
располагались в нескольких минутах ходьбы от набережной Орсэ (Quai
d’Orsay) и
Триумфальной арки. Мемориальная доска на стене этого дома
напоминала, что в нем жил одно время драматург Эдмон Ростан (Rostand).
Окончательно
обосновавшись во французской столице, Кусевицкие приобрели квартиру в доме 8 на
недавно застроенной улице
Советника Колиньона (Rue
du
Conseiller
Colignon). Они любили свою парижскую квартиру. Несхожим было
убранство различных ее комнат. В столовой,
где нередко принимались гости, стояли большой обеденный стол, диван и два
кресла. На столе
– много дорогого хрусталя, серебра, и, как правило, живые
цветы. В салоне на полу лежал большой ковер, на окнах висели черные с цветами
занавески, на тумбах стояли большие фарфоровые вазы, на полках вдоль стен
– множество
книг и нот, со стены над камином на гостей смотрел «Кусевицкий с контрабасом» –
холста художника и друга Кусевицких Василия Ивановича Шухаева (1887-1973).
Картину эту можно видеть сегодня в Доме-музее Кусевицкого в Танглвуде
(Массачусетс).
Рабочий кабинет Кусевицкого предусматривал максимальные
удобства для занятий и отличался скромностью обстановки: письменный стол,
небольшой круглый столик, мебель, обитая черной материей, гордо возвышающийся
контрабас Амати. В спальне дирижера стояли кровать, комод и туалетный столик,
висел маленький бухарский ковер. Спальня Наталии была обставлена английской
мебелью.
Еще
до завершения «Концертов Кусевицкого» в Париже, квартира его будет сдаваться. «Ваш особняк,
– сообщит ему в 1929
управляющий домом Иван Фидлер,
– я сдал Ку, китайскому генералу, вождю
южных армий, кажется обобравшему китайскую гробницу. Плата: 10 000 франков
в месяц. Ваше сравнение моих действий с большевистскими безусловно сходится в
одном
– я строго исполняю функции ГПУ к проживающим в Вашем доме
экзотическим народностям, не позволяя им поступать с Вашим особняком так, как
Ку распорядился с китайской гробницей...»[116].
C начала 1934 в
доме Кусевицких жил
владелец бензиновых заводов Жилабер, контракт с которым многократно
продлевался.
Все
хлопоты по недвижимости Кусевицких (помимо парижского дома, они владели
поместьем в Медоне и, после его продажи в 1938, домом в Шарпиньи [Charpignat],
Бурже) осуществлял Гавриил Пайчадзе. «Если позволено мне будет высказать свои
скромные пожелания,
– писал он
Кусевицкому,
– то я обращаюсь к тебе с всеподданнейшей
просьбой больше никаких новых владений не покупать...»[117].
После окончания войны, в 1948, дом
Кусевицкого в Шарпиньи намеревался приобрести Шарль Мюнш
(Mühch)
(1891-1968). Он вел переговоры с Пайчадзе, но сделка
так и не состоялась. Весной 1950 Пайчадзе упаковал и отправил вещи Кусевицкого
из Шарпиньи в Бостон. В числе их были ящик с книгами и партитурами и несколько
картин. Продать Шарпиньи, оцененное в семь миллионов франков, удалось только
осенью 1950. Кусевицкому оставалось жить полгода...
С 7 по 10 октября 1926
Прокофьев побывал в Берлине на последних репетициях и на премьере «Апельсинов» в
Staatsoper
– режиссер Холи [Holy], дирижер Лео Блех (1871-1958). Постановка не удовлетворила его ни
сценически, ни музыкально. «...разница между Блехом и Холи следующая,
– пишет он,
– когда я выражаю
мои пожелания первому, он отвечает:
"Теперь уже ничего
нельзя сделать". Но затем незаметно делает; второй же, когда я ему даю советы, неизменно
восклицает:
"Я сам всегда это думал!" Но затем все остается, как было»[118].
Вместе с Федором Вебером Прокофьев встречался в
Берлине с Бруно Вальтером, который намеревался ставить «Апельсины» в берлинской
Städtische
Oper. В ноябре 1926 Вальтер дирижировал в Лондоне
Сюиту из «Апельсинов»,
но постановка оперы под его управлением так и не состоится.
Партитура «Огненного ангела» будет завершена
Прокофьевым в 1927.
Сюита
из балета «Шут»
впервые в Бостоне исполнялась Кусевицким 8-9
октября 1926, была повторена 15 ноября, а 27 ноября прозвучала в
концерте БСО в Нью-Йорке. Американскую премьеру Сюиты из оперы «Любовь к трем
апельсинам» Кусевицкий осуществил 12-13 ноября 1926, сыграл ее 25 ноября в
Нью-Йорке и повторил в Бостоне 8 февраля 1927. «Классическую симфонию» исполнил 28-29 января 1927 в Бостоне, 1-2, 3 и 5 февраля в
Нью-Йорке и 18 апреля снова в Бостоне.
Поясняя
слова Прокофьева о «сдержанности американской прессы», приведем некоторые из
отзывов наиболее влиятельных бостонских критиков. Один из них писал после
первого исполнения Сюиты «Шут» о «…превосходной, соответствующей современным
требованиям легкой музыке, полной ритмической энергии, презабавно
оркестрованной, неожиданно простой, поскольку возможно судить после первого
знакомства с ней, для знаменитого модерниста»[119].
Более взыскательный Хенри Тэйлор
Паркер сетовал: «Возможно Прокофьев
заблуждался, когда верил, что фрагменты этой музыки могут быть изъяты из
гротескового действа и увлекательного сценического оформления и почти без
перемен быть перенесены из театра в концертный зал»[120].
Сюита
из «Апельсинов» была встречена единодушнее. Тот же
Паркер разразился на этот раз филиппикой по адресу композитора. «По милости
Кусевицкого мы, постоянные посетители
Symphony
Hall, начинаем понимать, что существует много разных
Прокофьевых,
– писал он.
– Есть варварский и могущественный Прокофьев «Скифской сюиты» и поистине
элегантный Прокофьев Второго фортепианного концерта; нервный, капризный
Прокофьев Скрипичного концерта; истинно русский Прокофьев «Шута», переполненный
народным юмором и весельем балагана. Теперь, в Сюите из «Любви к трем
апельсинам», Прокофьев оперный и гротескный, то радостный, то насмешливый,
сопровождающий каждый поворот завидным размахом»[121].
Ему вторит Филип Хэйл (Philip
Hale)
(1854-1934)
восклицал: «Удивительный
человек этот Сергей Прокофьев, по нашему мнению
самый оригинальный, одаренный наиболее богатым воображением и наиболее
технически оснащенный из всех ныне пишущих музыку. Знакомство с каждым его
сочинением умножает наше восхищение им»[122].
Впрочем, и на этот раз не обошлось без упреков –
в том, в частности, что «Апельсинов» напоминают собой сказочные страницы
Римского-Корсакова,
Scherzo отсвечивается
музыкой Штрауса, а Марш представляется сочиненным «русским Джоном Сузой» (Sousa)[123].
После
исполнения «Классической симфонии»
констатировалось, что «...аплодисменты отличались такой теплотой, будто это была Сюита Баха»[124]. Говоря о моцартовской идиоме симфонии, один
из критиков подчеркнул: «Только придирчивый критик заметит, что Моцарт писал "Моцарта"
лучше, чем делает это Прокофьев, и что Прокофьев пишет "Прокофьева"
намного лучше, чем "Моцарта"»[125].
Николай
Малько исполнял сочинения Прокофьева еще в 1914, когда возглавлял в Петрограде «Симфонические
концерты ИРМО». Вплоть до своей эмиграции на Запад (1928) он оставался один из
активнейших в СССР пропагандистов творчества композитора. Под управлением
Малько выступит Прокофьев во время своего первого гастрольного турне по СССР в
1927.
Артур
(Артемий)
Львович Рабенек (1900-1952) пришел в РМИ в 1926 и
занял вскоре
позицию заместителя директора
издательства,
а позднее, после его
продажи, перейдет в издательство «Бузи и Хоукс».
С.С. Прокофьев –
Н.Л. Слонимскому
6 декабря 1926, Париж
Многоуважаемый Николай Леонидович,
Получил Ваше письмо, а также несколько пакетов с рецензиями, за пересылку
которых очень благодарю. Надеюсь, что вы будете высылать их и впредь. Тон,
который приняли бостонские газетчики после исполнения Сюиты из «Трех Апельсинов»,
действительно ремаркабелен. «Мог ли мечтать о таком счастии бедный гадкий
утенок!» В противовес Бостону, Лондон держится стойко: недавно та же Сюита была
исполнена Бруно Вальтером, в ответ на что посыпались старые жалобы на
недостаток мелодии, отсутствие глубины и на то, что трубы заменяют партию
первых скрипок. Впрочем, в Лондоне нет Сергея Александровича, который так
настойчиво вбивал бы гвозди в тягучие мозги англичан...
В Москву мы собирается двигаться числа 10-го января. Охотно буду посылать
Вам всякие материалы для американской прессы. Уже и сейчас можете сообщить, что
Москва объявила по поводу моего приезда пять симфонических фестивалей из моих сочинений.
Вы просили меня достать в Москве какие-то ноты для бостонской библиотеки.
Будьте добры сообщить в точности, что именно требуется и какими суммами надо
располагать.
Крепко жму Вашу руку. Прошу Вас очень приветствовать от меня Наталию
Константиновну и Сергея Александровича. Ваш СПркфв Машинопись с подписью от руки. Послано в Бостон. АК-БК. Копия – РГАЛИ, ф. 1929 (С.С. Прокофьев), оп. 5, ед. хр. 10. Опубликовано: Советская музыка. 1991. № 5. С. 79-80.
О рецензиях на
исполнение в Бостоне Сюиты из оперы «Любовь к трем апельсинам» см. выше
комментарии к письму
С.С. Прокофьева к С.А. Кусевицкому
от 18 ноября 1926.
Л.И. Прокофьева –
Н.К. Кусевицкой
31 декабря 1926, Париж
Дорогая Наталия Константиновна,
Прошу Вас и Сергея Александровича принять наши сердечные поздравления к
Святкам и к Новому году.
Надеюсь, что у Вас все благополучно и успехи Сергея Александровича
возрастают с каждым днем.
Мы сейчас готовимся в путь. Собираемся выехать числе 13-го, т[ак] к[ак] по
дороге у нас будет еще концерт в Риге.
Немеблированной квартиры нам найти не удалось. Мы прожили два месяца в
меблированной и теперь предстоит уложить все наши пожитки в сундуки и ящики,
которые мы оставим у
Pleyel[126].
Святослав растет и его
vocabuluire (словарь – франц.) увеличивается на русском и французском языках, Он очень
полюбил Вашу ферму, перетаскивает из одной комнаты в другую, а хозяйку фермы
брал с собой в постель, несмотря на то, что она деревянная и жесткая.
Я довольно часто вижусь с Верой Васильевной Пайчадзе – она очень мила[127].
Сережа учится править автомобилем в той же школе, где учился Стравинский, и
на днях будет держать экзамен. Мы его дразним, что он провалится также, как в
свое время провалился Тансман. Я тоже буду учиться, но отложила это на после
возвращения из Москвы, когда будет больше свободного времени и погода будет
теплее. Сейчас здесь стоят морозы, которые приготавливают нас к Московским
климатам.
Ваши поручения, которые Вы мне дали для Москвы, у меня записаны, и если
будет возможно, постараюсь их исполнить.
Мне тоже предложили петь в Москве в Ассоциации Современной Музыки
Liederabend из Сережиных
романсов, но я не знаю, принимать ли мне, ввиду предстоящих утомлений,
непривычного климата, а главное, сильных эмоций.
Крепко Вас целую и шлю сердечные пожелания в Новом Году. Мы оба
приветствуем Сергея Александровича, а Сережа целует Ваши ручки.
Искренне Вам преданная
Лина Прокофьева Рукопись. АК-БК. Послано в Бостон.
Копия – РГАЛИ,
ф. 1929 (С.С. Прокофьев), оп. 5, ед. хр.
Прокофьев не считал Александра Тансмана заслуживающим
внимания композитором и изменно подшучивал над Кусевицким, исполнявшим его
сочинения. По мнению Прокофьева,
Кусевицкий отлично понимал, что «Танцман в лучшем случае звезда второй
величины, но Танцман во всю кадит Кусевицкому, Кусевицкий наслаждается и в
благодарность время от времени поигрывает Танцмана»[128].
Л.И. и С.С. Прокофьевы
– С.А. и Н.К. Кусевицким
18 января 1927, Рига
Отбывая в Евразию, шлем сердечный привет.
Л.и С. Прокофьевы
Почтовая
открытка с видом Риги. Послана в Бостон. АК-БК.
Копия текста – РГАЛИ, ф. 1929 (С.С. Прокофьев),
оп. 5, ед. хр. 8.
Первая гастрольная поездка Прокофьева в СССР продолжалась с 18 января по 23
марта 1927. Концерт Прокофьевых в Риге состоялся 17 января в здании Оперного
театра. Лина Прокофьева пела два цикла его романсов, сам Прокофьев играл,
наряду с серией своих мелких пьес, Пятую сонату, которую ему предстояло исполнять
в России.
Сомнений
в связи с этой поездкой было у Прокофьева немало: за девять лет, которые прошли
со времени его отъезда из России, во многом изменился он сам, еще больше
изменений произошло в самой России и далеко не все из них были ясны для композитора.
«В каком положении вопрос о свободе моего въезда, пребывания и выезда?
– вопрошает он Болеслава Яворского за полгода до начала
гастролей в СССР.
– Приглашает ли меня
Москва, черт возьми, или не приглашает? Гонорар питерский хорош или нехорош? И все
эти рубли, которые мне заплатят, можно ли их увезти с собой в том или ином
удобоменяемом виде, или же лучше зарыть в кубышке под каким-нибудь мостом,
например, Кузнецким?»[129].
В ночь перед выездом в Москву из Риги, где были его концерты на пути в Россию,
Прокофьев записывает: «А не плюнуть ли на все это и остаться здесь? Неизвестно,
вернешься ли оттуда или не отпустят...»[130].
О своих многочисленных выступлениях в Москве, Ленинграде, Киеве, Харькове и
Одессе и о множестве встреч с музыкантами Прокофьев подробно рассказывает в
Дневнике. В концерте Ассоциации Современной Музыки (АСМ) в Москве Лина
Прокофьева не пела.
Находясь в
Москве, Прокофьев пытался выкупить и сделать собственностью РМИ права на
некоторые свои сочинения, которые принадлежали ранее Борису Юргенсону и были
переданы им затем лейпцигскому издателю Роберту Форбергу. Авторский гонорар от
продажи собственных сочинений за пределами России он готов был при этом
поделить поровну с Юргенсоном. Как всякому советскому издателю, Юргенсону
запрещено было однако торговать авторскими правами. Характерно, что если
находясь в Москве в 1927, Прокофьев был озабочен укреплением своих авторских
прав вне России, то в 1933, думая о возвращении на родину, станет хлопотать в «Международной
книге» за проникновение туда своих сочинений, опубликованных «А. Гутхейлем»
и РМИ.
Российское музыкальное издательство –
С.С. Прокофьеву
2 марта 1927, б.м. [Париж]
Лифарь подает апелляцию.
Российское музыкальное издательство
Телеграмма. Оригинал по-французски.
Послана в Москву.
РГАЛИ, ф. 1929 (С.С. Прокофьев), оп. 2, ед. хр.
С.С. Прокофьев – Н.К. Кусевицкой
29 марта 1927, Париж
Дорогая Наталия Константиновна,
Вот
мы и снова в Париже. Поездкой в Эсэсэсэрию очень довольны: принимали нас
ласково, власти были корректны, уезжали с сожалением. Всех концертов 23, в том
числе в Харькове, Киеве, Одессе. Прессу я Вам своевременно посылал. Видел в
Мариинском «Апельсины», очень весело поставлено, в июне их привезут в Париж,
уже подписана командировка. Но Большой театр собирается поставить их еще
шикарней, и теперь идет бой, кому из двух театров поехать в Париж. Вас и Сергея
Александровича часто вспоминали; поклоны от Цейтлина, Табакова и многих других.
Библиотека Сергея Александровича цела и не разрозненна. Проходил я мимо Вашего
бывшего особняка: здорово красив домишечка! Касательно Ваших поручений Пташка
беседовала с Рыбниковой и Гришиным – она Вам напишет подробности, но
результатов положительных не было.
Гавр[иил]
Григорьевич говорил мне, как много играл меня Сергей Александрович в этом
сезоне. Я тронут и изумлен, и на такое количество исполнений никогда не
рассчитывал!
Через неделю отправляюсь на несколько дней в Монте-Карло, где Дягилев
начинает репетиции моего нового балета, премьера которого назначена на 29 мая в
Париже. Стравинский заканчивает двухактную оперу на латинском языке – «Эдип»,
работает с Кокто. «Игрок» и «Шут» пойдут в будущем сезоне в Мариинском театре,
я выцарапал партитуру «Игрока» и буду переделывать. Очень зовут меня в будущем
году снова в СССР и уже предлагают контракты. Я во всяком случае хочу поехать
на «Игрока». Боровский в Москве, приехал в день нашего отъезда, Его дебют
сопровождался большим успехом. Метнер проходит вяло, публику нагоняют. Слышал
VIII симфонию Мясковского – очень хорошая вещь.
Ждем Вас в Париж. Целую Ваши ручки и крепко обнимаю дорого мастера. Пташка
сердечно кланяется Вам обоим. Святослав цветет, отсутствие родителей кажется
пошло ему на пользу. По просьбе Слонимского я велел отправить ему из Москвы два
экземпляра «Семеро их» для библиотеки. Получили ли? Я заплатил за это около 12
р[ублей]] = 6 долларов; пусть стребует с библиотеки.
Искренне Ваш СПркфв Рукопись.
Послано в Бостон.
АК-БК.
Копия – РГАЛИ, ф. 1929
(С.С. Прокофьев), оп. 5, ед. хр. 9. Опубликовано: Советская
музыка. 1991. № 5. С. 80.
Постановку
оперы «Любовь к трем апельсинам» в Мариинском театре в Ленинграде (премьера –
18 февраля 1926) осуществили Владимир Александрович Дранишников (1893-1939) и
режиссер Сергей Эрнестович Радлов (1892-1958). С дирижером Прокофьев, как мы
уже знаем, учился вместе в консерватории. На выпускном экзамене Прокофьева
Дранишников играл партию второго рояля в Первом фортепианном концерте. С
режиссером композитор будет впоследствии работать над сценарием балета «Ромео и
Джульетта», для постановки в его театре-студии напишет в 1938 Музыку к
спектаклю «Гамлет» для малого симфонического оркестра ор. 77.
Кусевицкий
также хорошо знал многих участников постановок «Трех апельсинов» в Мариинском
театре и, годом позднее в Большом театре в Москве
– режиссером Алексеем Денисовичем Диким (1889-1945),
премьера
– 19 мая 1927.
Некоторые из них были участниками «Концертов С. Кусевицкого» в
дореволюционной России. В Мариинском
– певшие,
соответственно, партии Леандра, Труффальдино и Фаты-Морганы Гуальтьер Антонович
Боссе (1877-1953), Иван Васильевич Ершов (1867-1943) и Валентина Константиновна
Павловская (1888-1947). В Большом
– дирижер Николай
Семенович Голованов (1891-1953) и певшая партию Нинетты Антонина Васильевна
Нежданова (1873-1950); исполнявшая партию Клариче Надежда Андреевна Обухова
(1886-1961) пела Полину в поставленной Кусевицким в Большом театре в 1920 «Пиковой
даме».
Бой между Мариинским и Большим театрами закончился на этот раз мирно – ни
один из них в Париж не поехал.
Особняк Кусевицких в Глазовском переулке в Москве
Особняк в Глазовском переулке близ Смоленского бульвара, выстроенный
архитектором Львом Кекушевым в 1898-99 годах, отличается причудливым разностильем своего интерьера. О нем не раз
писали как о «шикарном и довольно безвкусном»[131].
В 1910 особняк был приобретен отцом Наталии Кусевицкой крупным российским
купцом-чаеторговцем Константином Капитоновичем Ушковым у известной московской
меценатки Маргариты Кирилловны Морозовой и позднее подарен им дочери. После
большевистского переворота в нем было помещено общежитие сотрудников
III Интернационала, что давало возможность
содержать его в идеальном порядке. Над фасадом развивался красный флаг.
Упомянутого С.С. Прокофьевым письма Лины Прокофьевой к Наталии
Кусевицкой не сохранилось. Трудно поэтому судить, в чем заключались просьбы
последней, хотя упоминание имен Любови Рыбниковой и Федора Гришина не оставляет
сомнений, что часть их касалась дел РМИ.
Еще 2 августа 1926
в письме к
Прокофьеву его приглашал приехать в Ленинград директор Ленинградской хоровой
капеллы Михаил Георгиевич Климов (1881-1937). В
1927 получил от него приглашение и Кусевицкий.
Оно было переслано ему его братом, жившим в Ленинграде. Кусевицкий в СССР не
поехал, о чем не раз сожалел впоследствии. Дирижеру так и не удастся побывать
на родине, хотя после войны он будет хлопотать о гастролях БСО в СССР, которые
состоятся только в 1956, уже после его смерти.
Можно
легко представить себе, с каким интересом читал Кусевицкий в 1927 рецензии на
концерты Прокофьева в России. Как радовали его в письмах Прокофьева сообщения о
лучших русских оркестрах – Персимфансе, которым руководил концертмейстер
московского Оркестра Кусевицкого Лев Моисеевич Цейтлин; Ленинградском
филармоническом, образованном из того самого Государственного симфонического
оркестра, во главе которого он стоял в 1917-1920 в Петрограде. С каким теплом
воспринял он переданные ему приветствия от
Льва
Цейтлина, прославленного первого трубача бывшего его оркестра Михаила
Иннокентьевича Табакова (1877-1956) и многих других московских музыкантов.
При
всей оригинальности Персимфанса (Первого симфонического ансамбля) как оркестра
без дирижера, в десятилетней деятельности (1922-1932) вне сомнения сказались
идеи, высказанные Кусевицким еще в 1905 в статье «Музыкальные илоты»[132].
Он восставал в ней против изнуряющей, далекой от истинного творчества работе
оркестровых музыкантов. Этим же руководствовался создатель Персимфанса Лев
Цейтлин. «Долгие годы оркестровой работы показали ему во весь рост все те
условия, которые превращали оркестрового музыканта в механическую часть
большого инструмента – оркестра, которые убивали в оркестранте инициативу,
которые делали для него ненужным знакомство с исполняемым произведением в
целом, которые, наконец, превращали оркестр фактически в инструмент, "на
котором играли дирижеры"»[133].
Всегдашнее
чувство недоверия оркестровых музыкантов к дирижерам, эмиграция из России
лучших дирижеров – Сергея Рахманинова, Сергея Кусевицкого, позднее Эмиля Купера
и Николая Малько, нежелание бывших артистов Оркестра Кусевицкого играть под
чьим другим руководством – все это создавало реальные предпосылки для
возникновения Персимфанса. В лице Цейтлина группа многоопытных, высоко
профессиональных инструменталистов обрела великолепного лидера – человека
широкой эрудиции, замечательного скрипача-солиста и ансамблиста, музыканта с «острым
ощущением духа времени»[134],
живым, созидательным умом новатора.
При
этом Цейтлин не раз повторял, что Персимфанс выступает не против дирижеров
вообще, а против плохих дирижеров, ставит своей задачей раскрепостить музыкантов,
утвердить творческий характер их работы. Деятельность Персимфанса связывали
порой с большевистскими идеями коллективного труда. Сомнительно, чтобы
создатели Персимфанса руководствовались социальными идеями. Они лишь
воспользовались тем, что Новая Экономическая Политика (НЭП) советского
руководства допустила на короткое время частную инициативу в организации
концертной деятельности.
Воздействие
Кусевицкого давало себя знать в репертуарных приоритетах Персимфанса. Он
дебютировал в 1922, как и одиннадцать лет назад Оркестр Кусевицкого, с
бетховенской программой, сохранял, подобно ему, приверженность к
концертам-монографиям, включал в свои программы сочинения Стравинского,
Прокофьева, Мясковского – вопреки скептическим голосам критиков относительно
самой возможности исполнения современной музыки без дирижера. Именно Персимфанс
осуществил первое в Москве исполнение «Скифской сюиты» Прокофьева (14 декабря
1925), премьера которой в свое время была объявлена Кусевицким, но так и не
состоялась. Именно по приглашению Персимфанса приехал Прокофьев в 1927 на
гастроли в СССР. После выступления с оркестром композитор говорил, что он «...в
высшей степени честно и точно выполняет все ноты и оттенки, указанные
композитором»[135].
Кусевицкий
узнал о существовании Персимфанса из писем московских друзей и из газет. С
интересом прочитал он в парижской русской прессе статью о Персимфансе Виктора
Вальтера. Он разделял доводы критика о том, что трактовка музыкального
произведения не может быть коллективной, что «...Цейтлин – <...> не
только талантливый скрипач, но <...> артист, обладающий дирижерскими
данными, не только музыкальными, но и психическими, то есть умением повелевать»,
что «...он и есть душа Персимфанса, или, иначе говоря, этот оркестр без
дирижера имеет тайного дирижера»[136].
На
вопрос парижского журналиста, не смущают ли его опыты Персимфанса, Кусевицкий
отвечал, что они только облегчают работу дирижерам, так как приучают
оркестровых музыкантов к внутренней дисциплине. «Ибо все равно без нас,
дирижеров, не обойтись, если хотят не механического, а одухотворенного
исполнения»[137].
Признавая, что, работая без дирижера, оркестр может достигнуть, хотя и ценой
гораздо больших усилий и большего количества репетиций, хорошей согласованности
в игре, Кусевицкий подчеркнет однако главное:" «...здесь нет
индивидуального творчества, нет руководящего одухотворяющего начала»[138].
Таким
образом мнение Кусевицкого, которому не довелось слышать игру Персимфанса,
полностью совпало и с мнением, высказанным в Москве Прокофьевым, и с
парадоксальным комплиментом выступавшего с оркестром пианиста Эгона Петри: «Каждому
дирижеру я желаю такого замечательно выученного оркестра, как Ваш, но и Вам
также желаю г е н и а л ь н о г о
дирижера»[139].
В Монте-Карло Прокофьев пробыл с 8 до 11 апреля. Он встретился там с Дягилевым
и Стравинским, посетил репетицию возобновлявшейся к 20-летию дягилевского
балета «Жар-птицы» с декорациями Натальи Николаевны Гончаровой, обсуждал с
Леонидом Федоровичем Мясиным, который ставил «Стальной скок», детали
его сюжета. Первоначально сюжет этот сочинен был художником и автором
сценической конструкции спектакля Георгием (Жоржем) Богдановичем Якуловым.
Подробнее речь об этом пойдет ниже в комментариях к письму Прокофьева к
Кусевицкому от 11 октября 1930.
К опере Стравинского «Царь Эдип», либретто к которой писал на основе
трагедии Софокла Жан Кокто (Jean
Cocteau) (1889-1963), самое непосредственное отношение будет
иметь Кусевицкий. В 1927 РМИ опубликует партитуру, оркестровые голоса и
авторский клавир оперы. 24-25 февраля 1928 БСО под управлением Кусевицкого
осуществит в Бостоне концертную премьеру «Эдипа» в США и повторит ее 8 марта в
Нью-Йорке. 29-30 марта 1940 «Эдип» прозвучит в Бостоне под управлением самого
Стравинского. 12-13 марта 1948 Кусевицкий вновь включит оперу в свои бостонские
программы и исполнит ее также 5 августа того же года на музыкальном фестивале в
Танглвуде.
Партитура сочинявшейся в 1915-1916 и незавершенной оперы «Игрок»
ор. 24
оставалась при отъезде Прокофьева из России в 1918 в Петрограде. Решение о новой
редакции оперы было принято Прокофьевым еще в 1922. «По имеющемуся у меня
клавиру наметил ряд очень существенных переделок в опере и хотел бы этим
заняться»,
–
писал тогда композитор[140].
Приняться за дело он сумел однако только после того, как обрел в Ленинграде
отсутствовавшую у него партитуру оперы.
Александр
Боровский
С пианистом Александром Кирилловичем Боровским
Прокофьев и Кусевицкий были хорошо знакомы еще в России. Двумя годами
раньше Прокофьева закончил он Петербургскую консерваторию (1912) по классу Анны
Николаевны Есиповой. Прокофьев высоко ценил талант пианиста, Прокофьев высоко ценил талант Боровского, не
без ревности относился к его «5+» на экзаменах, когда сам получал только «5».
Особенно увлекало его исполнение Боровским Чайковского и Скрябина. Наряду с обширным
классическим репертуаром, Боровский часто обращался к сочинениям современных
композиторов, что всегда приветствовал Прокофьев, сделался впоследствии одним из первых исполнителей «Двадцати
взглядов на младенца Иисуса» Оливье Мессиана. Еще в 1916 играл Боровский Scherzo ля минор
(1912) Прокофьева, позднее сделался одним из лучших интерпретаторов его
Третьего фортепианного концерта. Прокофьева
однако не всегда устраивало, как пианист играет его сочинения.
Кусевицкий часто встречался с Боровским в Москве, где в
1915-1920 он был профессором Московской консерватории. В «Концертах С. Кусевицкого»
в Москве пианист играл сольные сочинения Скрябина (14 октября 1915), позднее
под управлением дирижера исполнял Пятый концерт Бетховена (11 февраля 1919),
«Пляску смерти» («Totentanz») Листа (16 января 1920), Фортепианный
концерт Скрябина (21 апреля 1920).
Дружба Прокофьева и
Кусевицкого с Боровским продолжалась и после эмиграции пианиста из России
(1920). Уже в сезоне 1921/22 пианист
выступил в 42 концертах, быстро завоевав авторитет в музыкальных кругах Европы,
многократно гастролировал в крупнейших музыкальных центрах Европы и Южной
Америки, в 1931 стал единственным иностранцем, приглашенным в «Universal Edition» для
редактирования фортепианных сочинений Моцарта. В парижских «Концертах Кусевицкого» Боровский
выступал дважды, сыграв Первый фортепианный концерт Чайковского (29 апреля
1921) и сольную партию рояля в «Прометее» Скрябина (6 мая 1921), а с сезона
1924/1925 – в концертах только что возглавленного Кусевицким БСО. С Бостонским оркестром под управлением Кусевицкого
Боровский появлялся неоднократно и позднее, в 1931 участвовал в Баховском
фестивале в Бостоне, исполнив Пятый Бранденбургский концерт и четыре прелюдии и
фуги из «Хорошо темперированного клавира» (27 и 28 марта), исполнял под
управлением дирижера Первый концерт Чайковского (2 и 3 января 1942, Бостон; 10
января, Нью-Йорк), Третий концерт Прокофьева (26 и 27 февраля 1943, Бостон; 13
марта, Нью-Йорк), фортепианные концерты Баха ре минор и фа минор (4 августа
1945, Тэнглвуд) и Пятый концерт Бетховена (14 и 15 декабря 1945, Бостон; 16
февраля 1946, Нью-Йорк). Характерно, что после фестиваля в Танглвуде в
1945, где кроме Боровского участвовали пианисты Александр Браиловский и Робер
Казадезюс, Артур Лурье писал: «На первое место среди выступавших здесь
пианистов нужно поставить Боровского...»[141]
Боровский с успехом выступал в Европе, четыре раза
гастролировал Боровский в СССР (1927, 1932, в сезоне 1934/35 и летом 1936). О
его исполнении в Москве 25 марта 1927 сюиты из балета «Петрушка» рецензент
писал: «Что касается сюиты Стравинского, то она звучит у А. Боровского
так, как она не звучала ни у кого из игравших ее до него в Москве пианистов»[142].
Однако американская карьера Боровского складывалась не гладко. В 1935 он
сетовал в письме к Кусевицким, что для него все еще «закрыты две самые важные
страны, а именно Англия и Соединенные Штаты»[143].
Кусевицкий заручился согласием английского дирижера Адриана Боулта пригласить
Боровского в концерты Оркестра Би-Би-Си, неоднократно хлопотал о его сольных
выступлениях в Нью-Йорке.
28
марта 1941 после 10-летнего отсутствия на нью-йоркской афише Боровский с
большим успехом выступил в Карнеги-Холл.
Парадоксальным образом карьера Боровского стала
налаживаться в США в канун ухода Кусевицкого с поста музыкального директора
БСО: с успехом прошедший в ноябре 1948 сольный концерт в Нью-Йорке, выступления
в 1950 с оркестрами Чикаго, Бостона, Денвера, Далласа, Питсбурга, контракт на
грамзаписи с фирмой «Decca». Многочисленные письма Боровского к Кусевицкому
содержат интересные отклики пианиста на выступления Артуро Тосканини,
Вильгельма Фуртвенглера, Рафаэля Кубелика, Владимира Горовица.
Монументальная
Восьмая симфония сочинялась Мясковским в 1924-1925. Премьера ее была
осуществлена в Москве 23 мая 1926 Константином Сараджевым. Прокофьев
присутствовал в 1927 на репетициях очередного исполнения симфонии под
управлением Николая Малько. «…[симфония. – В.Ю.]
показалась мне очень интересной… <…> Но все же есть четырехтакты с
секвенциями и перестановками голосов из баса вверх и сверху в бас. Есть и
чрезмерная растяжка, особенно в заключение анданте...»[144].
Прокофьевы в гостях у Кусевицких, 1927
В своем парижском сезоне 1927 Кусевицкий исполняет еще одно новое сочинение
Прокофьева – Увертюру для камерного оркестра ор. 42 (28 мая). Оказавшись в
начале программы, она прозвучала подобно своеобразной «фестивальной фанфаре»[145].
Написанная для 17 музыкантов, музыка (сам композитор называл ее то «американской»,
то
«небоскребной»[146]), Увертюра не обрела
должной звучности в Театре Елисейских Полей (Theatre
des
Champs-Élysés), где проводились с
этого года «Концерты Кусевицкого». Повторилась
ситуация, имевшая место на премьерном исполнении Увертюры ансамблем артистов
Персимфанса в Большом зале консерватории в Москве (7 февраля 1927). «Увертюра была задумана для Эолианского зала[147]
на двести пятьдесят человек и, разумеется, в зале в десять раз большем она
растворяется в бедности»,
– записал тогда
Прокофьев[148].
Тем не менее композитор подчеркнул, что «...мою Увертюру Кусевицкий сыграл
лучше, чем она была сыграна в СССР и успех был больше, как у публики, так и у
прессы»[149].
И снова, как это не раз
бывало и прежде, дирижерская и издательская деятельность Кусевицкого
оказываются тесно связанными. Еще до исполнения Увертюры он советовал
Прокофьеву
написать новую ее версию, адресованную симфоническому оркестру. Парижская премьера окончательно убедила композитора последовать
совету дирижера. Когда встал вопрос о публикации Увертюры, Кусевицкий предпочел
издать именно эту, вторую ее версию, вышедшую под опусом 42-bis (1930, РМИ).
С.С. Прокофьев – С.А. Кусевицкому
27
сентября 1927,
Villa «Les
Phares», St. Palais s/Mer, Charente Inférieure, France Дорогой Сергей Александрович, Гавриил Григорьевич пишет мне, что
материал «Стального Скока» будет готов к 4-му Октябрю и, стало-быть, поспеет к
твоей поездке по американским городам, чему я чрезвычайно рад. Вследствие того,
посылаю тебе заглавия отдельных номеров этого балета, объяснительные заметки
для программы и мою фотографию. Если в этихъ заметках тебе что-либо не
понравится, то ты выпусти или перекрои по твоему усмотрению. По-моему следует играть следующие
номера: 2, 6, 7, 9, 10 и 11.
Если этого окажется мало, то можно прибавить 2 или 4. Благополучно ли вы доехали? Каковым
оказался «Островъ Франции»? Наша дача стоит у самого берега моря, и последние
ночи ее не раз сотрясали ветры, а мы вспоминали вас и надеялись, что вы в вашем
пути разминулись с ними. Мы оба крепко обнимаемъ Наталию
Константиновну и тебя, с удовольствием вспоминаем время, проведенное вместе и
искренно ценим ваше внимание к нам. Любящий тебя СПркфв
Р.S. Пожалуйста, во-первых передай мой поклон твоей
секретарше, а во-вторых, сопроводи этотъ поклон покорнейшей просьбой прислать
мне программы и всю прессу, какая попадется ей в руки после исполнения
«Стального Скока», а также после симфонии Мясковского. «СТАЛЬНОЙ СКОК», оп. 41. Весь балет состоит из одиннадцати
номеров, носящих следующие подзаголовки: 1. Явление участников. 2. Поезд с мешочниками. 3. Комиссары. 4. Ирисники и папиросники. 5. Оратор. 6. Матрос в браслете и работница. 7. Перестройка декораций. 8. Обращение матроса в рабочего. 9. Фабрика. 10. Молоты. 11. Заключительная сцена. Объяснительная заметка. Балет «Стальной Скок» был написан Прокофьевым по заказу Дягилева в 1925 году и оркестрован в 1926 году во время концертного турне по Соединенным Штатам. Делая этот заказ, Дягилев говорил: «Нам надоели вечные сказочные или боярские костюмы в русских сюжетах; я нахожу, что переживаемый Россией момент достаточно красочен по своим костюмам, фигурам и событиям, чтобы можно было с успехом найти сюжет именно в этой области». В связи с этой директивой, Прокофьев избрал обстановкой для своего действия Россию 1920 года и, не касаясь политической жизни, дал в «Стальном Скоке» ряд сцен этнографического (бытового) характера, как жизни в городе, так и жизни в деревне. Сюжет был разработан совместно с художником Якуловым (George Iacoulov), прожившим в России безвыездно в течение периода революции. Этот художник – один из главных представителей конструктивизма на сцене, в котором декорации заменяются геометрическими построениями. По его же рисункам были выполнены костюмы и конструктивистские декорации для постановки «Стального Скока» у Дягилева. Премьера балета состоялась в Париже 7 июня 1927 года и в Лондоне 4 июля 1927 года.
Машинопись
с подписью от руки. Послано
в Бостон.
АК-БК. Исполнение сюиты из балета Прокофьева «Стальной
скок» было намечено в Бостоне на осень 1927 года. Как видно будет из
дальнейшего, Кусевицкий не был удовлетворен компоновкой сюиты. Просьба Прокофьева о присылке ему рецензий на
бостонское исполнение сюиты была выполнена (см. комментарии к письму С.С. Прокофьева
к Н.К. Кусевицкой от 29 ноября 1927).
С.С. Прокофьев – Н.К. Кусевицкой
29 ноября 1927, Париж
Дорогая
Наталия Константиновна,
Спасибо
большое за присылку программ бостонского исполнения «Стального скока», а также
за один пакет с рецензиями. Неужели «Скок» имел такой малый успех, что Сергей
Александрович его больше нигде не играл? В Чикаго он играл ведь «Классическую».
Но в чем же дело? Неужто американцы не раскусили до-мажорной музыки и не поняли
ни одной мелодии? Или же эта вещь просто не годится для концертного исполнения?
Я всю
осень проработал над переделкой «Игрока». Переработал его очень основательно, в
некоторых местах не оставил камня на камне, и кроме того все
переинструментовал. Теперь я, слава Богу, кончил
III акт и остался один только
IV, за который я примусь, как только мы вернемся из
Лондона, куда мы с Пташкой на днях уезжаем на неделю для двух радио-концертов,
а также наигрывать на Дуо-Арт. Пойдет ли «Игрок» этой весною в Мариинском, еще
не выяснено, но во всяком случае я так сосредоточился на работе над ним, что
страшно задержал корректуру 2-ой симфонии, и теперь совершенно очевидно, что
симфония раньше мая из печати не выйдет.
Будет ли
Сергей Александрович играть ее в Америке? Это я спрашиваю не для того, чтобы
садиться ему на шею, а затем, чтобы знать, как нам распорядиться с единственным
пока рукописным материалом, который просит из Москвы Персимфанс. Если Сергей
Александрович наверняка будет играть симфонию, то мы откажем Персимфансу, если
же не будет, то очень прошу Вас написать мне о том, ибо Персимфанс ждет ответа
для распределения своих программ. Поеду ли я в Россию, я пока еще не решил, но
это скорее всего будет зависеть от постановки «Игрока» в Мариинском театре, так
как мне хочется поехать в этот раз в качестве композитора, не умеющего играть
на фортепиано, а то в прошлый раз меня до того замотали, что я ничего не видал
вокруг себя.
Затем мне
еще хотелось бы спросить у Сергея Александровича, что он думает дать из моих
новинок весною в Париже? Это опять-таки не для того, чтобы наседать на него, а
чтобы иметь возможность исподволь подготовить материал, а то меня Гавриил
Григорьевич до сих пор ругает за материал «Стального скока», который пришлось
гнать в три кнута и который поэтому ему вскочил вдвое дороже обыкновенного. Мне
кажется, что весною в Париже лучше всего дать отрывки из «Огненного Ангела» или
из «Игрока». В «Игроке» будет четыре арии: Алексея, о добродетельном фатере (отце – нем.),
ее когда-то уже пел под фортепиано Ершов (в старой редакции)[150],
две арии Бабуленьки (меццо-сопрано) – одна до проигрыша, другая – после него, и
ария Генерала (бас), который сошел с ума вследствие проигрыша Бабуленьке. Из «Огненного
Ангела» можно было бы дать какой-нибудь акт, например, где нет хора и где можно
ограничить всего тремя персонажами: Ренатой (сопрано), Агриппой (тенор) и
Рупрехтом (баритон).
Итак,
дорогая Наталия Константиновна, жду от Вас длинного письма. Мы пока остаемся на
той же квартире, так как хозяин ее завяз в Германии. Весь Париж разговаривает о
концерте Сергея Александровича в пользу студентов: это был действительно
феноменальный удар. Да здравствует Кусевицкий! Святослав цветет, а Пташка усиленно
готовится к Лондону, где ее просили петь по-английски, а потому она зубрит
английские тексты и проклинает их сдавленную звучность во время пения. Мой
Хенсель мне больше ничего не писал и, по-видимому, вполне удовлетворился тем,
что предложил мне полтора концерта на этот сезон.
Мы оба
крепко обнимаем Вас и Сергея Александровича и шлем Вам наилучшие пожелания.
Целую Ваши
ручки
Любящий
Вас СПркфв
Машинопись. Послано в Бостон. АК-БК. Копия –
РГАЛИ, ф. 1929 (С.С. Прокофьев), оп. 5, ед. хр. 9.
Опубликовано: Советская музыка. 1991.
№ 6. С. 87. (продолжение следует) Примечания [1] ПД-2. C. 320. [2] Там же.
[3]
David
Nice. Prokofiev. From [4] ПД-2. C. 323. [5] ПД-2. C. 324. [6] Сергей Прокофьев – Николаю Мясковскому, 4 августа 1925, Марлотт. М-П.. С. 216. [7] Николай Мясковский – Сергею Прокофьеву, 16 августа 1925, Москва. – М-П. С. 219. [8] Николай Мясковский – Сергею Прокофьеву, 3 ноября 1925, Москва. – М-П. С. 226. [9] André Goeury. “French gains and losses,” “Modern Music”, 1925-26, May-June, vol. III, No. 4. P.P. 35-36. [10] Николай Мясковский – Сергею Прокофьеву, 16 августа 1925, Москва. М-П.. С. 219. [11] Сергей Прокофьев. Автобиография. Цит. по : МДВ. С. 174. [12] Сергей Прокофьев – Николаю Мясковскому, 4 августа 1925, Марлотт. М-П. С. 216. [13] Петр Сувчинский – Сергею Прокофьеву, 22 октября 1924, Париж // В музыкальном кругу русского зарубежья. Письма к Петру Сувчинскому. Публикация, сопровождающие тексты и комментарии Е. Польдяевой. Берлин, 2005. С. 123. [14] Николай Мясковский – Сергею Прокофьеву, 16 августа 1925, Москва. - М-П. С. 219. [15] Николай Мясковский – Сергею Прокофьеву, 3 ноября 1925, Москва. – М-П. С. 226. [16] ПД-2. C. 397.
[17] Сергей Прокофьев
– Борису Асафьеву., 28 мая 1926,
Париж. Цит. по: Письма С.С. Прокофьева Б.В. Асафьеву (1920-1944) .
Публикация М. Козловой. В сб.: Из прошлого советской музыкальной культуры.
Выпуск 2. Москва: «Советский композитор», 1976. С. 18. [18] Ю.В. «Из беседы с Прокофьевым», «Рабочий и театр», [Ленинград], 1927, № 8, 22 февраля. С. 12 [19] Сергей Прокофьев – Николаю Мясковскому, 6 декабря 1925, Клямар. – М-П. С. 227. [20] Партитура хранится в Коллекции Кусевицкого в БПБ. [21] ПД-2. C. 366. [22] Сергей Прокофьев – Николаю Мясковскому, 15 мая 1926, Париж. – М-П. С. 242. [23] Александр Гаук. По страницам воспоминаний дирижера. В кн.: Александр Васильевич Гаук. Мемуары. Избранные статьи. Воспоминания современников. Составление и общая редакция Л. Гаук, Р. Глезер, Я. Мильштейна. Москва: «Советский композитор», 1975. С. 113. [24] Геннадий Рождественский. Неизведанный мир. В сб.: Музыка и современность. Вып. 2. Москва: «Советский композитор», 1963. С. 158. [25] Большой симфонический оркестр Центрального телевидения и Всесоюзного радио; LP: «Мелодия», 33С 0337-8; CD: BMG 74321669792. [26] Геннадий Рождественский. Неизведанный мир. В сб.: Музыка и современность. Вып. 2. Москва: «Советский композитор», 1963. С. 158. [27] Национальный оркестр Французского радио (ORTF); LP: “Columbia”, FCX 629. [28] См.: Гавриил Пайчадзе – Сергею Кусевицкому, 14 ноября 1929, Данциг. – AK-БК. [29] См.: Гавриил Пайчадзе – Наталии Кусевицкой, 1 марта 1928, Париж. – АК-БК [30] ПД-2. С. 579. [31] Указание на издание партитуры Второй симфонии и ее восьмиручного переложения, сделанного Павлом Ламмом, в 1924 (См.: Thompson. Р. 378) ошибочно, равно как и указание на издание ее партитуры в 1925 (См.: МДВ. С. 569). [32] «Souhaitons bon voyage beaux succès. Prokofieff». [33] ПД-2. С. 347. [34] Сергей Прокофьев – Фатьме Ханум Самойленко, 1 сентября 1925, Bourron – Marlotte, Seine et Marne. Послано в Париж. – Библиотека Гарвардского университета (Houghton Library), Кэмбридж, США. Фонд 58М (Fund 58M), No. 118. [35] ПД-2. С. 349. [36] Лазарь Саминский. «О последней книге Н.А. Римского-Корсакова», «Музыка», № 123, 30 марта 1913. С. 228. [37] Сергей Прокофьев – Владимиру Держановскому, 12 сент. 1924, Сент-Жиль. Цит. по ст.: Израиль Нестьев. В общении с современниками. В кн: Израиль Нестьев. Век нынешний и век минувший. Статьи о музыке. Москва: «Советский композитор», 1986. С. 78.
[38]
Calvocoressi. Moussorgsky.
[39] Michel Calvocoressi to Serge Koussevitzky, 17 decembre 1938, [40] Эрнест Эберг – Сергею Кусевицкому, 2 августа 1924, Берлин. – AК-БК. [41] Эрнест Эберг – Сергею Кусевицкому, 1 ноября 1924, Париж. – AК-БК. [42] Гавриил Пайчадзе – Наталии Кусевицкой, 11 февраля 1926, Париж. – АК-БК. [43] Артур Лурье. «Музыка Стравинского», «Версты», 1926, № 1. С. 121. [44] Там же. С. 134.
[45]
Herbert Fleischer. Stravinsky. [46] Игорь Стравинский – Федору Веберу, 29 сентября 1931, Вореп. Цит. по кн.: И.Ф. Стравинский. Переписка с русскими корреспондентами. Материалы к биографии. Том III. 1923-1939. Составление, текстологическая редакция и комментарий В. Варунца. Москва: «Композитор», 2003. С. 446.
[47] Сергей Прокофьев – Борису
Асафьеву, 23 мая 1925, Бельвю. – Цит. по: Письма С.С. Прокофьева – Б.В. Асафьеву
(1920-1944). Публикация М. Козловой. В сб.: Из прошлого советской
музыкальной культуры. Составление и редакция Т. Ливановой. Выпуск 2.
Москва: «Советский композитор», 1976. С. 12.
[48] Борис Асафьев – Николаю
Мясковскому, 20 декабря 1926, Ленинград. Цит. по: Письма С.С. Прокофьева –
Б.В. Асафьеву (1920-1944). Публикация М. Козловой. В сб.: Из прошлого
советской музыкальной культуры. Составление и редакция Т. Ливановой.
Выпуск 2. Москва: «Советский композитор», 1976. С. 49.
[49] Борис Асафьев – Николаю
Мясковскому, 21 октября 1930, Ленинград. – Там же. [50] Там же. [51] Игорь Глебов. «Первое выступление Сергея Прокофьева», «Красная газета», Ленинград, 28 января 1927. [52] Михаил Друскин – Сергею Прокофьеву, 28 июня 1930, Берлин. //: «Что Вам пишут из СССР? Мне – мало...». Из переписки С. Прокофьева и М. Друскина. Публикация Л. Ковнацкой. «Музыкальная академия», 2000, № 2. С. 206.
[53] Игорь Глебов (Б.В. Асафьев).
Сергей Прокофьев. Ленинград: «Тритон», 1927. [54] Популярные концерты в Бостоне Альфредо Казелла возглавит только в 1927 году. После своего успешного дебюта в Америке в 1921 году как композитора, дирижера и пианиста он дирижировал в Филадельфии, Чикаго, Кливленде, Детройте, Цинциннати и Лос-Анджелесе. В дневнике Прокофьева имеется следующая запись от 25 июня 1925 года: «Был у Казеллы, который проездом в Париже и с которым мы в переписке о моих выступлениях в его концертах в Риме, а может быть, и в Нью-Йорке, где он дирижирует в январе серией концертов». (ПД-2. C. 332). [55] Сергей Прокофьев – Борису Кохно, 29 июня 1925, Париж. Послано в Париж. // Collection Boris Kochno. Sotheby’s, Monacjo, [1991] – на котором распродавалась коллекция Бориса Кохно, в том числе настоящее письмо (Collection Boris Kochno. Lot 390). [56] ПД-2. C. 359. [57] Эрнест Эберг – Наталии и Сергею Кусевицким, 29 сентября 1924, Париж. – AK-БК. [58] Эрнест Эберг – Наталии и Сергею Кусевицким, 10 декабря 1924, Берлин. – AK- БК. [59] Эрнест Эберг – Сергею Кусевицкому, 22 октября 1925, Париж. – AK- БК. [60] Наталия Кусевицкая – Игорю Стравинскому, 30 января 1926, Бостон. – AK- БК. [61] ПД-2. С. 359. [62] Сергей Прокофьев – Петру Сувчинскому, 13 мая 1922, Этталь. – Цит. по кн.: В музыкальном кругу русского зарубежья. Письма к Петру Сувчинскому. Публикация, сопровождающие тексты и комментарии Елены Польдяевой. Берлин, 2005. С. 52. [63] Эрнест Эберг – Наталии Кусевицкой, 7 декабря 1922, Лейпциг. – АК-БК. [64] Эрнест Эберг – Сергею Кусевицкому, 16 июля 1923, Париж. – АК-БК. [65] Эрнест Эберг – Наталии Кусевицкой, 14 ноября 1924, Париж. – AK-БК.
[66] Там же. [67] Сергей Прокофьев – Николаю Мясковскому, 3 августа, Этталь – Там же. С. 166. [68] Сергей Прокофьев – Владимиру Держановскому, 23 ноября 1922, Этталь. – ГЦММК, фонд 3 (С.С. Прокофьев), No. 871. Л. 1. Цит. по: «Долгая дорога в "родные края"...». Из переписки С.С. Прокофьева с его российскими друзьями. Публикация Ю. Деклерк. В сб.: Сергей Прокофьев. К 110-летию со дня рождения. Письма, воспоминания, статьи. Москва: Труды ГЦММК, 2001. С. 51.
[69] Во многих источниках дата
рождения Г.Г. Пайчадзе ошибочно помечена то 1881, то 1879. [70] Vera Stravinsky and Robert Craft. Stravinsky in Pictures and Documents. New York; Simon and Schuster, 1978. P. 313. \ [71] Гавриил Пайчадзе – Сергею Кусевицкому, 6 декабря 1931, Париж. – AK-БК. [72] Гавриил Пайчадзе – Сергею Кусевицкому, 1 декабря 1937, Париж . – AK-БК. [73] Гавриил Пайчадзе – Сергею Кусевицкому, 24 декабря 1945, Париж. – АК-БК. [74] Вера Пайчадзе – Наталии Кусевицкой, 30 декабря 1924, Париж. – АК-БК. [75] Цит. по: Сергей Прокофьев – Николаю Мясковскому, 28 марта 1933 Париж. – М-П. С. 398. [76] Речь идет об участии Прокофьева в концерте общества Pro Arte в Нью-Йорке (см. предшествующее письмо). [77] 7 и 9 января 1926 состоялись очередные концерты Бостонского оркестра в Нью-Йорке.
[78] David Nice.
Prokofiev. From University Press, 2003. P. 22
[79] “Boston Evening
Transcript,” November 15, 192
[80] David Nice.
Prokofiev. From [81] Сергей Прокофьев. Дневник. 1907-1933. (Часть вторая). Париж: sprkfv, 2002. C. 374. [82] ПД-2. C. С. 374-375. [83] Warren Storey Smith. “Russian Day with Symphony. Mr. Koussevitsky Given Cordial Welcome on Return”. “Boston Post”, January 30, 1926. [84] Phlip Hale. “Koussevitzky is Welckomed,” “Boston Herald,” January 30, 1926.
[85]
Там же. [86] ПД-2. С. 376. [87] ПД-2. С. 377. [88] ПД-2. C. 374.
* и
привезти его в Providence. [89] ПД-2. С. 380. [90] Николай Слонимский – Сергею Кусевицкому, 6 ноября, без указания года [1922 или 1923], Брюссель. – АК-БК.
[91]
Nicolas Slonimsky to Vladimir Dukelsky, March 16, 1952, [92] Bakers Biographical Dictionar of Musicians. Seventh Edition. Revisid by Nocolas Slonimsky. Newy York: Schirmer Books, London: Collier Macmillan Publishers, 1978. P. 2146.
[93]
Nicolas
Slonimsky. “The Koussevitzky Mission”, “The Saturday Review”, June 30, 1951. [94] Nicolas Slonimsky to Vladimir Dukelsky, October 16, 1951, Boston. – Коллекция В. Дукельского. Отдел исполнительских искусств, БК. [95] См. ниже письмо С.С. Прокофьева от 6 мая 1926. [96] Сергей Прокофьев – Николаю Мясковскому, 9 июля 1928, Париж. М-П. С. 281 [97] ПД-2. С. 383. [98] ПД-2. С. 378. [99] Клемперер стоял во главе Оркестра Нью-Йоркской филармонии в 1922-1930, одновременно с Рихардом Штраусом и Виллемом Менгельбергом. [100] Таково было содержимое мерзавчика, о котором Прокофьев писал в письме от 14 февраля 1926 года. Записав в дневнике от 11 февраля об ужине у Кусевицких, Прокофьев добавил, что получил от них для Пташки «...бутылку настоящего португальского портвейна, что в "сухой" Америке подарок ценный». (ПД-2. С. 378). [101] Жена Доктора (нем.) – ироническое примечание в связи с получением Кусевицким почетной степени доктора Браун университета. См.примечания к письму С. С.Прокофьев –С.А.Кусевицкому от 24 февраля 1926. [102] ПД-2. С. 383. [103] ПД-2. С. 395. [104] ПД-2. С. 401. [105] ПД-2. С. 394. [106] ПД-2. С. 411. [107] Там же. [108] Партитура Симфонической сюиты из оперы «Любовь к трем апельсинам», ор. 33-bis была издана «А. Гутхейлем» еще в 1922. Тогда же была опубликована авторская концертная обработка Марша и Скерцо op. 33-ter для фортепиано. [109] ПД-2. С. 434. [110] ПД-2. С.С. 434-435. [111] Ernest Newman. A Memoir by His Wife Vera Newman. New York: Alfred Knopf, 1964. Р. 37. [112] ПД-2. С. 435. [113] Ксюша – горничная в парижском доме Кусевицких. [114] Имеется в виду так называемый нансеновский паспорт – временное удостоверение личности, которое, в соответствии с Женевским соглашением 1922, заменяло паспорт лицам без гражданства и беженцам. [115] ПД-2. С. 445.
[116] Иван Фидлер
– Сергею Кусевицкому,
23 января 1929, Париж.
– AK-БК. [117] Гавриил Пайчадзе – Сергею Кусевицкому, 9 февраля 1938, Париж. – АК-БК. [118] ПД-2. С. 442.
[119] P.R. “Inicial Concert of
Symphony Season. Prokofiev’s ‘Chout’ Hears for First Time Here,” “Boston
Globe,” October 9, 1926. [120] H[enry] T[aylor] P[arker]. “Conductor Returned, Orchestra Regained, Classics Rekindled,” “Boston Evening Transcript,” October 9, 1926. [121] H[enry] T[aylor] P[arker]. “Baffling Bartok; Piquant Prokofiev; Classics for Foil. New Master, Old Masters and a Mystery,” “Boston Evening Transcript,” November 13, 1926. [122] Philip Hale. “Symphony in Fifth Concert. Prokofiev, Beethoven, Bartok and Brahms Works on Program,” “Boston Herald”, November 13, 1926.
[123] L[eslie[
A. S[loper]. ”Koussevitzky – Prokofiev – Bartok,” “Christian Science
Monitor”, November 13, 1926. [124] Philip Hale. “14th Concert by Symphony”, “Boston Herald”, January 29, 1927.
[125] Warren Storey Smith. “Symphony
in Banal Piece With the Composer”, “Boston Post”, January 29, 1927. [126] Концертная фирма и фирма роялей, названная по имени своего основателя композитора Игнаца Плейеля (1757-1831). [127] В.В. Пайчадзе – жена Гавриила Пайчадзе. [128] ПД-2. С. 435. [129] Сергей Прокофьев – Болеславу Яворскому, 3 августа 1926, Samoreau, Siene et Marne, France. В кн.:Б. Яворский. Статьи. Воспоминания. Переписка. Второе издание, исправленное и дополненное. Редактор-составитель И. Рабинович. Москва: «Советский композитор», 1972. С. 363. [130] ПД-2. С. 461. [131] Леонид Сабанеев. Воспоминания о Скрябине. Послесловие и примечания С. Грохотова. Москва: «Классикa-XXI», 2000. С. 39.
[132] Сергей Кусевицкий. «Музыкальные илоты. Письмо в редакцию», «Русская
музыкальная
газета»,
1905, № 40, 2 октября. [133] Арнольд Цуккер. Пять лет Персимфанса. Москва: Издание Первого симфонического ансамбля Моссовета, 1927. С. 15. [134] Михаил Блок. О Льве Моисеевиче Цейтлине. В кн.: Воспоминания о Московской консерватории. Составление и комментарии Е. Алексеевой и Г. Прибегиной. Москва: «Музыка», 1966. С. 329. [135] Беседа с Прокофьевым. «Музыка и революция», [Москва] 1927, № 3. С. 30. [136] Цит. по кн: Арнольд Цуккер. Пять лет Персимфанса. Москва: Издание Первого симфонического ансамбля Моссовета, 1927. С. 161. [137] К.П. «Интервью с С.А. Кусевицким», «Последние Новости», Париж, 4 мая 1928. [138] Там же. [139] Цит. по кн.: Арнольд Цуккер. Пять лет Персимфанса. Москва: Издание Первого симфонического ансамбля Моссовета, 1927. С. 143. [140] С.С.Прокофьев – Б.В.Асафьеву, 7 ноября 1922, Этталь. Цит. По: Письма С.С.Прокофьева – Б.В.Асафьеву. 1920-1944. Публикация М. Козловой. В сб.: Из прошлого советской музыкальной культуры. Составление и редакция Т.Ливановой. Вып. 2. 1976. С. 6. [141] Лурье А. Летние концерты Кусевицкого // Новое русское слово. Недатированная вырезка из газеты. – АК-БК. [142] «Жизнь искусства», 1927. № 14, 5 апреля. С. 2. [143] Александр Боровский – Наталии и Сергею Кусевицким, 17 апреля 1935, б. м. – АК-БК. [144] ПД-2. C. 528. [145] David Nice. Prokofiev. From Russia to the West. 1891-1935. New Haven and London: Yale University Press, 2003. P. 244.
[146] Сергей Прокофьев – Фатьме Ханум Самойленко, 27 августа
1926, Villa Langlois, Samoreau, Siene et Marne. Послано в Juan-les-Pins, Alpes
Maritimes. – Библиотека Гарвардского университета (Houghton Library), Кэмбридж, США. Фонд 58М (Fund 58M), No. 118. [147] Имеется в виду Aeollian-Hall в Нью-Йорке. [148] ПД-2. C. 492. [149] Сергей Прокофьев. «Париж. Весенний сезон 1927 года». Цит. по: Виктор Варунц. «Новые материалы из зарубежных архивов», «Музыкальная академия», 2000, № 2. С. 189. [150] Знаменитый русский певец Иван Васильевич Ершов (1867-1943) репетировал в 1916 партию Алексея для предполагавшей в Мариинском театре постановки «Игрока», но спектакль, как сказано выше, не состоялся. Десять лет спустя Ершов блистательно исполнит партию Труффальдино в опере «Любовь к трем апельсинам» в ее ленинградской постановке. |
|
|||
|