«Баба» против «Неги»

Две выставки произведений женщин-скульпторов представил публике Русский музей в последние месяцы. Хочешь, не хочешь, задашься вопросом: можно ли говорить о женском ваянии так же, как говорят о женской поэзии?

Они принадлежали к двум разным поколениям, с разницей в возрасте больше 30 лет. Но обе застали рубеж веков и смену исторических эпох. Обе были известны и популярны еще при жизни, но оказались спорными фигурами в глазах потомков. Одна из них – петербурженка, первая русская женщина-скульптор Мария Диллон (как часто бывает, первой «русской» оказалась еврейка). Вторая – москвичка Вера Мухина, главная женщина-скульптор Страны Советов.

Мария (Мина) Львовна Диллон родилась в 1858 году в Паневежисе (тогда Поневеже), но с раннего детства жила в Петербурге. И под влиянием другого известного выходца из литовских евреев, Павла Антокольского, пристрастилась к лепке. Она окончила Академию художеств и затем участвовала в академических выставках.

Мария Диллон, Нега (но этот снимок не мой)

Диллон одной из первых обратилась к модерну. Возможно, благодаря зарубежному путешествию: в конце 1890 годов скульптор объехала Германию, Францию, Италию. Художественные впечатления от европейской поездки сильно повлияли на новые образы, которые появились в творчестве Марии Львовны. Женская фигура опутана вьющимися стеблями диковинных огромных цветов в чугунном канделябре «Флора».

Флора

С закрытыми глазами в мистическом тумане идет навстречу фатуму Сомнамбула. Совлекает с плеч накидку и открывает их солнцу дама в скульптуре «Мак».

Мак

Хищно раскрывает пасть дракон – деталь Чугунного павильона для Всемирной выставки в Париже в 1900 году.

Дракон

Множество мелких деталей «заплетено» в единую ткань образа, изящную и ломаную одновременно, как это и свойственно модерну. Но грациозность Диллон – с легким привкусом салонности, которая и облегчила ей переход от академизма к новым веяниям.

«Диллон очень успешно работала в области салонной скульптуры. Она была необычайно популярна при жизни, – говорит заведующая сектором скульптуры XVIII – начала XX веков Русского музея Ирина Карпова. – О ней писали газеты, открывались созданные ею мемориальные памятники. Все знают надгробия Комиссаржевской и Аренского. Многие видели ее камин в особняке Кельх на ул. Чайковского. А мы видели свою задачу в том, чтобы представить разные грани ее творчества».

Старик                   Эсмеральда

Другой гранью был, например, традиционный реализм – вроде скульптурной группы, в которой Лев Толстой рассказывает сказку недоверчивым детям, или портретов известных и неизвестных теперь современников автора.

Правда, еврейская тема прошла мимо Марии Диллон – или скульптор не афишировала такие работы, и сегодня они неизвестны. Списать это на одну только ассимиляцию невозможно. За два года до революции Мария Львовна вступила в Еврейское общество поощрения художеств, членами которого были Натан Альтман, Исаак Бродский, Марк Шагал и другие художники, известные и не очень. Старший брат, Марк Львович Диллон, окончил виленское раввинское училище – но впоследствии стал известным юристом, работал в Казани и в Петербурге, в том числе в Сенате. А сестра, Анна Львовна, играла в Александринском театре.

                          Офелия          Проект надгробия художника Куинджи

Времена сменились – и Диллон почти забыли, ее имя оставалось только в энциклопедиях, а работы – в музейных запасниках. О ней вспомнили совсем недавно – и выставку в Инженерном замке открыли к 150-летию; впрочем, к юбилею не успели, после него прошло уже полтора года. Но и сегодня о Марии Львовне говорят как о замечательном мастере… второго плана. Она и сама, кажется, не претендовала на исключительность, зато прекрасно чувствовала «веяния времени» и пыталась внести гармонию в жизнь и искусство.

Но кто же в первом ряду? Искусствоведы советского времени непременно назвали бы Веру Мухину, выставка работ которой была открыта в Русском музее всю зиму. Мухина понимала ваяние, кажется, совсем иначе. И дело не в «Рабочем и колхознице», которые сделали ее всемирно известной. Ее ранние скульптуры, тоже появившиеся после посещения Франции и Италии, казалось, были порождены авангардом – и академизмом одновременно. Созданные еще до революции, они будто указывали на новую эпоху, в которой красота должна сочетаться со строгостью.

Послеоктябрьские произведения Мухиной были динамичными и легкими, как того и требовал революционный дух перемен. Но чем дальше, тем тяжелее и основательнее становились скульптуры. Голова Максима Горького огромна и монументальна. Статичны и массивны фигуры, символизирующие плодородие. Рабочие и ткачихи больше никуда не торопятся. Динамизм вытеснен основательностью и державностью.

Порыв вперед, к новой жизни остается лишь в немногих произведениях. В том числе – в «Рабочем и колхознице» (на самом деле «Рабочем и крестьянке»), варианты которой показаны на выставке. Но эпоха оказалась настолько не романтической, что на выставке цифры «84» за спинами вдохновенных пролетария и селянки читались как название романа Оруэлла, а вовсе не номер зала.

Однако есть и другая Мухина: живописец, автор изящных ваз и портретов из цветного стекла. Они-то вроде бы вне времени, вне советского контекста. Но экспериментальным цехом Ленинградской зеркальной фабрики Вера Игнатьевна руководила всего полгода – потом началась война.

И создавались эти вазы для массового производства из самого дешевого, копеечного стекла, так что многого ждать все равно не приходилось. А потому помнят Мухину как автора самого, как бы теперь выразились, «эргономичного» сосуда – граненого стакана.

Она была художником самых разносторонних дарований, выросла на плечах поколений авторов-универсалистов, которые не замыкались в живописи, а совмещали ее со скульптурой, керамикой, фресками, книжной иллюстрацией.

Но эпоха не дала ей развернуться вширь. Выходя с выставки, зрители попадали в зал Врубеля; контраст был слишком силен – не в пользу Мухиной.

Социалистическая эпоха будто пригибала скульптора к земле. Главным женским образом в ее творчестве оказалась крестьянка с толстыми ногами, «Баба», создание которой укладывалось в доктрину соцреализма. «Нега» и «Пробуждение весны» Марии Диллон, как тогда казалось, остались в прошлом – на несколько десятилетий. И только теперь пришло время взглянуть на вещи иначе. «Ваяние Марии Львовны, наверное, можно назвать женским, хотя современники были против и говорили, что она прежде всего – скульптор, профессиональный, настоящий. Но все-таки это женское начало активно присутствует. Что касается Веры Мухиной или Анны Голубкиной – говорить о том, что это женское ваяние, не приходится. Голубкина любого мужчину затмит по энергии, по мощи, по психологизму. Мухина прежде всего творец. Только Диллон укладывается в определение женщины-скульптора. В советское время преемников у нее не было».

Выходит, спорить о женском ваянии в России пока нет смысла – за отсутствием этого явления или, по крайней мере, малочисленностью скульпторш.

Наверное, все еще впереди – в том недалеком будущем, когда новые материалы и новые технологии сделают процесс ваяния легче, и на создание образа будут уходить не месяцы, а дни. Единственным, что сковывает руки и мысли, тогда окажется компьютер, в графические программы которого заложены стандартные темы и шаблоны.