Номер 6(19) - июнь 2011 | |
Виталий Лазаревич Гинзбург
Виталий Лазаревич Гинзбург принадлежал к той
замечательной плеяде отечественных учёных-физиков, на чьи плечи легло решение
двух исторических задач. Эти учёные внесли достойный вклад в становление
физической науки двадцатого века, которая в то время совершала «фазовый»
переход от классической физики к физике квантовой и релятивистской. Помимо
того, многим из них пришлось в составе больших коллективов участвовать в крупномасштабных
проектах по созданию сложных физико-технических систем и устройств, основанных
на новейших научных принципах. Сказанное сполна относится к старшему поколению учёных
Физического института им. П.Н. Лебедева Академии наук (ФИАН), в
созвездии которых В.Л. Гинзбург, безусловно, был звездой первой величины. В 1952 г., когда началась моя исследовательская
деятельность в стенах ФИАН, наша маленькая экспериментальная лаборатория
занималась изучением состава космических лучей на высотах гор. В Москве мы
готовили научную аппаратуру, а измерения проводили в Армении на высокогорной
научной станции «Арагац». Длительные отлучки не позволяли мне стать
завсегдатаем семинара Теоретического отдела ФИАН, к которому принадлежал В.Л. Гинзбург,
так что я познакомился с ним только в середине 1950 годов. В то время он вместе
с И.Е. Таммом, А.Д. Сахаровым и рядом других физиков ФИАН работал по проблеме
создания водородной бомбы и не всегда бывал в институте. Теоретический отдел ФИАН тогда насчитывал не более 20 сотрудников. Руководил им И.Е. Тамм, чьё имя было мне знакомо еще со студенческих лет. Он вёл также еженедельный теоретический семинар, который пользовался огромным авторитетом и привлекал к себе внимание физиков из других московских, да и не только московских, институтов. На этом семинаре обсуждались последние научные новости, связанные, помимо чистой теории, с физикой атомного ядра, элементарных частиц и космических лучей. Эти вопросы входили в круг научных интересов Игоря Евгеньевича, и он обсуждал их на семинарах с горячностью, присущей его холерическому темпераменту. Там часто возникали споры, скрещивались противоположные мнения. Но победа всегда оставалась за Истиной. Виталий Лазаревич Гинзбург ФИАН во все времена был (и, к счастью, остаётся)
«храмом науки», собравшим под своими сводами многих известных учёных. Я уже не
застал в нём С.И. Вавилова, но хорошо помню С.З. Беленького, В.И. Векслера,
С.Н. Вернова, Б.М. Вула, Г.С. Ландсберга, С.Л. Мандельштама,
М.А. Маркова, С.М. Рытова, Д.В. Скобельцына, С.И. Сыроватского,
Е.Л. Фейнберга, И.М. Франка, П.А. Черенкова и многих других.
Виталий Лазаревич Гинзбург, удостоенный впоследствии за свои блестящие работы
Нобелевской премии 2003 г., выделялся даже на фоне этих выдающихся учёных.
Ровесники звали его Витей, Виталием, но молодежь Теоретического отдела
присвоила ему имя В.Л. Интересно, что ещё лишь один физик ФИАН удостоился
подобной чести: Я имею в виду Андрея Дмитриевича Сахарова, которого в
Теоретическом отделе за глазá звали А.Д. В этих сокращениях видится любовь и
безоговорочное признание заслуг этих учёных. Мне известны ещё только два
подобных примера (уже вне ФИАН), когда Л.Д. Ландау и И.Я. Померанчука
ласково называли Дау и Чук. В 1950-1960 годы большую популярность приобрел также
Методологический семинар ФИАН, где обсуждались самые жгучие философские
проблемы современной физики. На одном из них с докладом «Парадокс близнецов в
теории относительности» выступил тогдашний директор ФИАН академик Д.В. Скобельцын.
Сейчас толкование этого явления не вызывает недоразумений и вошло в школьные учебники.
Тогда же Дмитрий Владимирович потратил на его объяснение около полутора часов и…
окончательно запутал аудиторию. Не успела начаться дискуссия, как он взглянул
на часы и со словами: – «Я опаздываю на важное совещание и вынужден уйти» –
вышел из зала. Возникло легкое замешательство. Тут поднялся В.Л. и произнёс: –
«Не знаю, этично ли высказываться по докладу в отсутствие докладчика, но я
отважусь». После таких слов он в течение 5-10 минут чётко и доходчиво объяснил
суть явления, так что слушатели разошлись вполне удовлетворёнными. В другой раз на семинаре обсуждался принцип неопределённости
Гейзенберга. (Этот принцип накладывает ограничения на точность одновременных
измерений импульсов и координат элементарных частиц.) Некоторые (нефиановские)
докладчики выступали против его классической боровской («копенгагенской»)
трактовки как противоречащей диалектическому материализму. Другие, в том числе
и ряд ученых ФИАН, высказывались именно в духе копенгагенской школы. Их
попытался примирить академик Б.М. Вул. «О чем мы спорим, – заявил он, –
ведь в практических измерениях нам никогда и не требуется одновременно измерять
импульс и координату с высокой точностью»! Это высказывание вызвало резкий
протест В.Л., который под хохот присутствующих спросил Б.М. Вула: – «Речь
ведь идет о принципиальных, а не о практических соображениях. По-вашему
выходит, что если Вы получите правительственное задание, то сумеете
одновременно измерить импульс и координату с точностью, лучшей, чем h/2π»? В этих и подобных эпизодах
проявлялись принципиальность и бескомпромиссность В.Л. во всём, что касалось
чистоты науки. Хотелось бы рассказать и о гражданской позиции В.Л. по
отношению к некоторым общественным процессам в нашей стране. Здесь, как и
большинство других учёных, он предпочитал не вступать в открытую конфронтацию с
советской властью, а действовал более тонко и осмотрительно. Он никогда не
подписывал протестные письма в адрес властей предержащих, но решительно
отказывался осуждать правозащитников и диссидентов. В частности, не всегда
соглашаясь с действиями А.Д. Сахарова, В.Л. не унизился до его публичной
критики, что сделали некоторые известные учёные ФИАН, в том числе, академики,
лауреаты Нобелевской премии, кому, казалось бы, не приходилось опасаться за
свою судьбу. В период ссылки Андрея Дмитриевича В.Л. делал максимум возможного,
чтобы живая связь опального учёного с Теоретическим отделом ФИАН сохранялась и
поддерживалась. Осенью 1973 г. мой давний коллега физик-диссидент
Юрий Орлов, передал мне для ознакомления копию своего письма генсеку ЦК КПСС
Л.И. Брежневу. В письме утверждалось: технологическое отставание СССР от
западных стран невозможно преодолеть без демократизации советской системы, что
перекликалось со взглядами А.Д. Сахарова. Вскоре Ю. Орлов попросил
меня передать аналогичное письмо и В.Л.. В письме выражалась также просьба к В.Л.
возвысить голос в защиту арестованных правозащитников и других узников совести.
«Гинзбург ничем не рискует, – добавил Ю. Орлов, – его заслуги и авторитет
столь велики, что отнять их невозможно»! Увидев В.Л. на одном из семинаров, я рассказал ему об
этом письме и попросил разрешения его передать. Разрешение было немедленно
получено, но к моему изумлению, после этого В.Л. перестал меня замечать и
здороваться. При встречах он отворачивался и старался не смотреть в мою
сторону. Так продолжалось довольно долго: год или полтора. Не скрою, мне было
обидно, и я терялся в догадках, пытаясь объяснить себе метаморфозу в поведении
всегда демократичного В.Л. На мой взгляд, причина состояла в том же, почему в
древности гонцу, принесшему дурную весть, отрубали голову. В.Л. опасался,
конечно, не за себя, а за судьбу Теоретического отдела, который власти могли бы
разогнать в случае опрометчивых действий его руководства. Поэтому В.Л. не посчитал
возможным последовать призыву Ю. Орлова. Однако, вспоминать об этом ему
было неприятно. Слаб человек, даже великий! Психологически для В.Л. оказалось проще
рассердиться не на власть, не на себя, а на меня. В.Л. Гинзбург в горах Кавказа, 1953 г.
(фото А.М. Леонтовича) Со временем, эта история забылась, и наши добрые
отношения с В.Л. восстановились. Однажды, зайдя в его тесный кабинет, я спросил:
«Виталий Лазаревич, в 1946 г. Вы вместе с И.М. Франком «на кончике
пера» открыли переходное излучение заряженных частиц, пересекающих границу
разнородных сред. В 1969 г. Г.М. Гарибян доказал, что подавляющая
доля энергии переходного излучения релятивистских частиц лежит в рентгеновской
области. Как же относиться к утверждению И.М. Франка в его Нобелевской
лекции 1958 г., что переходное излучение имеет место только в оптическом
диапазоне частот»? На этот вопрос В.Л. ответил без каких-либо экивоков
столь же кратко, сколь и просто: «Мы тогда ещё плохо понимали, что мы сделали»! После болезни и кончины И.Е. Тамма Теоретический
семинар ФИАН возглавил В.Л.. Семинар собирался утром по средам и считался общемосковским
физическим семинаром. Его научный уровень, как и ранее, был необычайно высок, и
семинар оставался уникальным явлением в жизни российского физического
сообщества. Конечно, своей широкой популярности семинары Теоретического отдела были
обязаны тому, что их возглавляли такие выдающиеся ученые как И.Е. Тамм и
В.Л. Гинзбург. Думаю, что успех любого семинара зависит от личности его
руководителя (вспомним знаменитые биологические «Павловские среды» академика
И.П. Павлова в 30-е годы прошлого века, замечательные семинары Л.Д. Ландау
и П.Л. Капицы в Институте физических проблем Академии наук. В 1970-1990 годы выбор обсуждаемых на семинаре тем
сместился в сторону астрофизики и физики твердого тела, в частности, проблемы
высокотемпературной сверхпроводимости: двух научных направлений, которые более
всего привлекали В.Л.. Он появлялся всегда точно к началу семинара с толстой пачкой
свежих журналов в руках и не любил, когда слушатели опаздывали. В подобных
случаях о не стеснялся резко протестовать, порой прерывая начавшееся
выступление докладчика. Семинары под руководством В.Л. нередко собирали полный
Конференц-зал ФИАН, т. е. до 600 участников. Однако я помню случаи, когда
мест для всех желающих не хватало, и слушатели теснились у стен и в проходах.
Обычно семинар начинался с обзоров последних статей в зарубежных журналах: Nature, Physical Review, Science, Astrophysical Journal, Astroparticle
Journal, Review of Modern Physics,
а также в отечественных: Журнале Экспериментальной
и Теоретической Физики, Физика Твёрдого Тела и Успехи Физических Наук. В ходе спонтанного критического разбора В.Л.
обсуждал содержание наиболее интересных публикаций, рассказывал сам и задавал
вопросы слушателям, никогда не стесняясь обнаружить свое непонимание. Его
комментарии отличались свежестью подхода, глубиной, полемическим задором и
крайне оживляли ход семинара. В процессе горячего и заинтересованного обсуждения
В.Л. поручал подготовку очередного доклада добровольцам из числа сотрудников
Теоретического отдела или назначал будущих докладчиков волевым решением. Осенью 1992 г. в газете «Известия» появилось
краткое сообщение о присуждении Нобелевской премии по физике французскому
учёному Жоржу Шарпаку «за разработку детекторов, которые электронным методом
прослеживают движение мельчайших заряженных частиц». …«Это открытие, –
говорилось в сообщении, – было сделано ещё в 1968 г., но только сейчас
получило практическое применение…». В.Л. оказал мне честь, пригласив выступить
на семинаре и рассказать о работах Ж. Шарпака. Нобелевская премия – событие, безусловно, достойное обсуждения
на научном семинаре, тем более что имя и достижения Ж. Шарпака не были
известны не только широкой научной общественности, но и большинству физиков.
Мне же посчастливилось несколько раз встречаться с будущим лауреатом, я знал
его работы и потому попытался убедить участников семинара, что личность,
плодотворная деятельность и прогрессивные взгляды этого ученого заслуживают
подробного рассказа. Моей задачей было также обосновать решение Нобелевского
комитета. И.Л. Фабелинский, В.Л. Гинзбург и Н.И. Гинзбург
на привале в горах Кавказа, 1953 г. (фото А.М. Леонтовича) Непреходящий вклад Шарпака в физику элементарных
частиц заключается в разработке им новых газоразрядных координатных детекторов
с пространственным разрешением около 0,1 мм. Эти детекторы были названы
пропорциональными и дрейфовыми камерами, поскольку в первых амплитуда сигнала
пропорциональна ионизирующей способности частицы, а в последних координаты
траектории частицы определяются по времени дрейфа в газе электронов ионизации к
аноду. Эти детекторы по многим параметрам превосходят классические трековые детекторы:
ядерные фотоэмульсии, камеры Вильсона, пузырьковые и искровые камеры. Таким
образом, предложенные Ж. Шарпаком новые экспериментальные методы и приборы
неузнаваемо изменили и обогатили инструментарий физики высоких энергий, что
предопределило ее бурное развитие в последней четверти прошлого столетия. Здесь
уместно сравнить Ж. Шарпака с основоположником научной микроскопии Антони ванн
Левенгуком, который, доведя до совершенства методы шлифования линз, создал
первый микроскоп, что радикально изменило лицо биологической науки. С этой
точки зрения следует говорить, скорее, не об открытии, а об изобретении
Ж. Шарпака, который, применив известные принципы и методы, разработал
значительно более совершенные и качественно новые приборы, способствовавшие
дальнейшему ускоренному развитию физики. Поэтому награждение его столь почётной
премией было вполне закономерно. В октябре 2003 г. услышав, что очередная
Нобелевская премия по физике присуждена Виталию Лазаревичу, мы прибежали в его
крохотный кабинет, чтобы поздравить с признанием его выдающихся научных заслуг.
Мы искренне радовались этому событию. Частично, это была и «наша» награда,
награда всего ФИАН! Мы ощущали сопричастность к деятельности этого
замечательного учёного, физика «Божьей милостью» и, одновременно, простого,
доступного и искреннего человека. Его присутствие среди нас, сделанные им
открытия, работа возглавляемого им Теоретического отдела, руководство научным
семинаром и журналом «Успехи физических наук», колорит его яркой неповторимой
личности оказали благотворное влияние на весь научный климат ФИАН. |
|
|||
|