Л.А. Блюменфельд: Биофизика и Поэзия
К 50-летию кафедры биофизики
физического факультета МГУ им. М.В. Ломоносова

(продолжение. Начало в №4/2011 и сл.)

Два направления в образовании биофизиков – молекулярное и физиологическое. Неудача.

Кафедра Университета, по самому смыслу понятия «Университет», должна давать студентам возможность работы во всех этих направлениях возрождающейся науки. Мы стремились приглашать представителей основных научных направлений в качестве докладчиков и лекторов на кафедру.

С самого начала интересы наших студентов соответствовали двум подходам к анализу биологических явлений – выяснению преимущественно физических «механизмов» биохимических, молекулярно-биологических, генетических, физиологических процессов, и выяснению преимущественно математических, информационно-кибернетических закономерностей работы мозга, природы сознания, памяти, распознавания образов, процессов эволюции, закономерностей динамики численности популяций.

Преобладал, в силу понятных причин, первый подход. Развитию на кафедре второго – математического, кибернетического анализа биологических процессов – способствовали семинары и общение с А.А. Ляпуновым, И.А. Полетаевым. А.М. Молчановым. Особая роль принадлежала здесь семинарам, проводимым для наших студентов М.М. Бонгардом.

Мы с Л.А. задумали придать этому двойному направлению организационное оформление. Сделать два «учебных плана» – разные лекционные курсы и семинары для этих двух направлений. Расширить для второго направления лекции по физиологии высшей нервной деятельности и работам рецепторов, сделать специальные семинары по математическому моделированию биологических процессов и по распознаванию образов.

К этому времени в Москве сложился замечательный «неформальный коллектив», объединяющий математиков, физиков и физиологов. В него входили: А.Л. Бызов, Л.М. Чайлахян, О.А. Орлов, М.Л. Шик, М.С. Смирнов, М.М. Бонгард и другие.

Выделялся в этом собрании замечательных людей М.М. Бонгард – называемый всеми «Мика Бонгард». Он был очень импозантен. Он очень годился бы в кинофильме на роль прогрессивного молодого ученого. Четкая логика, прекрасная речь. Энергия и уверенность в себе. Он был, в сущности, в нашей стране родоначальником бурно развившихся впоследствии исследований «распознавания образов» Его облику очень соответствовало то, что, ко всему этому, он был еще и выдающимся альпинистом. О нем создавали легенды. Говорили «железный Мика Бонгард». «Железный» настолько, что даже прямое попадание молнии, когда он стоял на краю пропасти, ничего с ним не сделало! («На самом деле» молния ударила рядом и от ее удара разлетелись камни. Один из них поранил ухо Мике, но он устоял!). Его семинары собирали большую аудиторию.

Нераздельный от Мики, Михаил Сергеевич Смирнов – называемый всеми «Мишка Смирнов» – не скрывал восхищения своим другом и они вместе очень продуктивно работали.

И вот было решено просить всю эту компанию создать второе отделение кафедры Биофизики Физического факультета. Предварительные переговоры прошли успешно.

Но в январе 1969 года Л.А. «сразил» инфаркт. Л.А. медленно возвращался к интенсивной деятельности. Это было трудное время для Л.А. Ему были запрещены отрицательные эмоции и рекомендованы эмоции положительные.

Лишь в январе 1971 года мы вернулись к этой идее. Мы, вся компания физиологов и математиков и все сотрудники кафедры, – собрались в аудитории, и Л.А. кратко рассказал о плане создания второго отделения. Развернулось оживленное обсуждение. Предлагали варианты лекций, семинаров, практикумов, темы задач и курсовых работ. Доминировал Мика Бонгард. Л.А. очень увлекся. Он все время радостно улыбался – как все интересно и хорошо получается. Прошло около двух часов. Вдруг М. Смирнов встал и сказал: «Нет! Мика! Ты не должен тратить себя на преподавание! Ты должен сохранить себя для науки! Пусть занимаются преподаванием те, кто не могут работать в науке!»

Мы все оцепенели. Улыбка застыла на лице Л.А.

А Мика, театральных голосом героя Театра юного зрителя сказал: «Да, Мишка прав! Я не должен тратить себя на преподавание. Я должен сохранить себя для науки! Мы не будем этим заниматься». Общее оцепенение усилилось.

Во мне проснулась ярость моих древних предков. Я «взорвался»: «Как же вы можете говорить это нам в лицо! Говорить, что мы не можем заниматься наукой. Вы бы хоть в коридор вышли. А ты, Мика, долго собираешься жить? Не стоит ли подумать об учениках!?»

В смущении разошлось наше собрание. Л.А.был мрачен.

Нельзя мне было говорить такие слова! Но я их не контролировал… Они произнеслись сами… В августе этого года железный Мика Бонгард погиб в горах. В связке со своим физфаковским товарищем Олегом Куликовым. Огромный камень скатился сверху, ударил в веревку, связывающую двух альпинистов, и увлек их в пропасть…

Нам не удалось организационно оформить второе направление кафедры Биофизики.

Конкурсные собеседования…

Как ясно, первая группа студентов (ставшая потом нашим 1-м выпуском) «образовалась сама». В нее вошли инициаторы создания на Физическом факультете новой специализации. При поддержке ректора, декан В.С. Фурсов издал приказ о создании специализации «Биофизика» на Физическом факультете.

Активно способствовала этому решению Наталья Сергеевна Андреева, пламенно пропагандируя перспективы и мощь рентгеноструктурного анализа белков. Вторую группу (2-й выпуск) – комплектовал, при участии Н.С. Андреевой, деканат – отбор желающих был произведен по личным делам. Осенью 1959 года нам впервые предстояло самим провести конкурсный отбор – число заявлений почти в три раза превышало число отведенных деканатом мест. Мы были смущены. Вовсе было не ясно, как нужно проводить такой отбор. По «успеваемости»? По «общей интеллигентности и знанию физики»? По «склонности к биологии»? Мы с Л.А. понимали трудность и возможную несправедливость такого отбора. Нервное напряжение, смущение, нечеткость критериев… Мы обсуждали наши проблемы со студентами-основателями («1-й курс»). Они сказали, что покажут нам, как это делается. И показали.

Наверное, это был самый жесткий отбор за все последующие годы… Между ними и отбираемыми третьекурсниками не было возрастного барьера. Они задавали очень трудные вопросы из физики, математики, биологии, без скидок на возможное смущение и волнение испытуемых. Дискуссии были очень эмоциональны и умозаключения «годен–негоден» очень решительны. Мы присутствовали и высказывали свои впечатления в основном как болельщики. Но эти робеспьеры доминировали. В результате был отобран будущий третий выпуск («3-й курс»), занявший в наших биографиях особое место. Теперь, почти 50 лет спустя, можно было бы, наконец, сделать некоторые выводы из этого «опыта на людях».

Вообще, прошедшие 50 лет дают уникальный материал для «людоведенья». 50 – это очень много. За это время прошли «земную жизнь до половины» а некоторые и до конца – многие наши студенты. Теперь можно бы сравнить прогнозы и результаты. Можно бы… можно бы, если бы сами экспериментаторы и через 50 лет были бы все еще способны подводить эти итоги…

Из 12-и человек «отобранных» на том, первом собеседовании – 5 докторов наук (А. Букатина, М. Куханова, И. Лисовская, В. Леднев, Н. Бибиков). А, «на самом деле», должно было быть 9 – самые талантливые С. Цуцков, В. Дещеревский, М. Георгадзе – рано, по разным причинам, умерли. Талантливая Е. Модянова многие годы на инвалидности – тяжелая хроническая болезнь.

Слава Цуцков

Однако, наиболее трагичной была судьба Славы Цуцкова. Он был одним из самых талантливых студентов физфака. Он имел склонность к математике – был участником семинара молодого тогда В.И. Арнольда – и был признан первым на отборочном собеседовании со студентами, желающими специализироваться по биофизике. Однако, вопреки мнению кафедры, деканат не зачислил его в нашу группу – у него были нарушения учебной дисциплины – он опаздывал на занятия (поскольку по ночам работал на стройке каменщиком!) и не сдал должное число прочитанных страниц английского текста. Мы были не готовы к такому произволу и неуважению нашего мнения. В деканате против Цуцкова была резко настроена инспектриса, ранее работавшая воспитательницей в детском саду, и, возможно, поэтому не вполне понимающая студентов. Ее поддерживал всесильный зам. декана И.И. Ольховский. Нас явно хотели сразу приучить к дисциплине. Мы растерялись и сначала лишь «роптали» на наших собраниях по пятницам. А Слава Цуцков, насильственно распределенный на другую кафедру, пытался одновременно посещать и все наши занятия и практикумы. И это при работе на стройке, так как кормил себя сам – не хотел (не мог?) получать помощь от отца. Это была для него невыносимая нервная и физическая перегрузка. Он не вынес напряжения и застрелился 3 мая 1961 года.

Мы были потрясены. Л.А. направил декану В.С. Фурсову письмо об ответственности деканата в этом ужасном происшествии. Сам Л.А. был в очень тяжелом настроении. Как раз в эти дни развертывалась кампания по «разоблачению» артефактов в «широких линиях» в препаратах ДНК (см. дальше…). Гибель Цуцкова и последовавшие события сделали горизонт очень мрачным.

Письмо Л.А. возмутило Физический факультет. Признать себя виновным в доведении студента до самоубийства факультет не мог. Новая кафедра, новые сотрудники факультета явно не соответствовали требованиям. Речь шла о самом существовании новой кафедры (тогда все еще называемой «лаборатория») в ее тогдашнем составе.

Нужно напомнить, что это был 1961 год. Студенты вызывали настороженное внимание партийных инстанций и «силовых структур». После ХХ съезда в 1956 году и особенно после «венгерских событий» – (восстания в Будапеште подавленного нашими войсками, гибели при этом подавлении множества людей с двух сторон), студенты во многих городах, впервые за многие десятилетия, проявили непривычную политическую активность. Возникли «антисоветские» настроения. Говорили о необходимости роспуска ВЛКСМ. Опасность этих настроений вполне сознавали «ведомства» и «инстанции». В ВУЗах был усилен контроль за студентами со стороны КГБ. Наиболее «активные» под разными предлогами исключались из университетов. Некоторые были арестованы. Среди «первого курса» биофизиков как раз были те, кто принадлежал к «подозрительному контингенту». Гибель Цуцкова, как следствие противостояния администрации и студентов, приобретала поэтому дополнительный смысл.

В мае-июне (1961) мы с группой студентов (в том числе – однокурсников Цуцкова) были в Миассово на биостанции Н.В. Тимофеева-Ресовского, когда туда пришла телеграмма, требующая нашего присутствия на заседании Парткома Физического факультета, посвященном обстоятельствам гибели студента Цуцкова. Непосредственным поводом для экстренного заседания Парткома была статья «Плохой студент» Ф. Вигдоровой в «Известиях» (28.06.1961 г.). Статья о событиях и обстановке на Физическом факультете в центральной газете! Наша причастность к этой публикации была очевидна. Статья эта была очень хорошо написана. В ней отражена обстановка тех лет. И я привожу ее текст (мне помогли получить этот текст из архива «Известий А.А. Замятнин и А.Б. Болховитинов).

Плохой студент

(Статья Ф.А. Вигдоровой в газете «Известия», 27 июня 1961 г.)

На третьем курсе физического факультета Московского университета каждый год проходит распределение студентов по различным специальностям: одни идут на кафедру физики твердого тела, другие на кафедру теоретической физики, третьи решают посвятить себя геофизике – на физическом факультете около двадцати кафедр. ...На кафедру биофизики принимали всего десять студентов, а желающих было около восьмидесяти. Пришлось устроить конкурс. Собеседование было трудным: при таком наплыве желающих можно было выбрать самых подготовленных. И первым прошел Слава Цуцков. По единодушному мнению сотрудников лаборатории, он обнаружил блестящие математические способности, глубокое знание биологии, физики, химии, способность творчески мыслить.

В списке, который подала в учебную часть лаборатория биофизики, Слава был на первом месте. Деканат утвердил всех. Всех, кроме Славы Цуцкова. Почему?

– Он плохой студент, последовал ответ. – Он пропускал занятия, он опаздывал на лекции, у него есть выговоры, он не ведет общественной, работы.

– Как не ведет? Он руководит математическим кружком для школьников на мехмате!

– Но он это любит!

ДВАЖДЫ ходил руководитель лаборатории профессор Лев Александрович Блюменфельд к заместителю декана Игорю Ивановичу Ольховскому. Оба раза Игорь Иванович, ссылаясь на авторитетное мнение инспектора курса В.А. Михайловой, отказывал Льву Александровичу в его просьбе.

Слава Цуцков молчал. Он не умел хлопотать за себя, не умел просить и настаивать.

– У тебя что, постановление такое – всегда молчать? – спросила его одна девушка.

– Почему? Когда мне есть что сказать, я говорю, – ответил Слава.

А тут ему нечего было сказать. Трудно обивать пороги и говорить о себе: я способный. Меня отметила комиссия. Я хочу быть ученым. У меня есть для этого все данные. Но об одном он все-таки попросил: он попросил у Льва Александровича разрешения посещать лабораторию биофизики.

Полтора года Слава был, в сущности, при двух кафедрах: на кафедре физики твердого тела – по закону, по обязанности, потому что его туда зачислил деканат. В лаборатории биофизики – по любви, по неодолимому желанию, потому, что избрал биофизику целью своей жизни.

В этом учебном году перед зимней сессией к Игорю Ивановичу Ольховскому пришла сотрудница лаборатории биофизики Галина Николаевна Зацепина. Она сказала, что Цуцков блестяще работает в лаборатории. Что, по существу, он выполняет небольшие научные исследования. Что у него замечательные способности и редкое соединение математического оклада ума с глубоким увлечением биологией, наукой описательной. Но заниматься при двух кафедрах – нагрузка непосильная. Лаборатория снова просит перевести Цуцкова к ним.

Галина Николаевна ушла из деканата, заручившись обещанием Игоря Ивановича: если Слава хорошо сдаст зимнюю сессию и добьется того, что с него снимут выговоры, он будет переведен на кафедру биофизики.

Подошла сессия. Слава хорошо сдал все экзамены и тотчас стал ходить только в лабораторию биофизики: наконец-то сбылась двухлетняя мечта! Но оказалось, что он поспешил. Выяснилось, что он не подал заявления о снятии выговоров. Выяснилось, были случаи, когда он пропускал занятия на кафедре физики твердого тела (ведь иногда часы занятий на двух кафедрах совпадали). Следовательно, должен понести наказание: нельзя переводить его в лабораторию биофизики.

И опять начались хлопоты. Теперь за Славу хлопотали уже обе кафедры. Преподаватели кафедры физики твердого тела ценили в Славе способного студента, однако понимали, что он должен быть там, где его интересы, его увлечение, его любовь. После длительных споров Славе разрешили, оставшись на кафедре физики твердого тела, заниматься по индивидуальному плану, включающему и предметы, которые должен изучать биофизик. Однако разрешения перевестись в лабораторию биофизики Слава так и не получил...

СЛУЧАЛОСЬ ли вам составить представление о человеке, которого вы никогда не видели? По письмам, по рассказам друзей? Наверное, случалось. Ну, а если вместо писем – аттестат зрелости и личное дело, точно такое же, как заведено на всех студентов университета, а вместо рассказов друзей – выписки из приказов о выговорах?

Аттестат зрелости рассказывает о юноше, который был кандидатом на медаль: только две четверки. Экзаменационный листок скупо сообщает, что юноша принят на физический факультет университета. Никому не пришлось хлопотать за него: он с честью прошел по конкурсу. Ну, а если бы сам за себя не постоял, никто бы, пожалуй, и не помог. Слава Цуцков – сирота. Мать умерла, когда ему было девять лет. Отец снова женился, и мальчик жил с бабушкой-пенсионеркой.

Вот обо всем этом сказано в короткой автобиографии, написанной отчетливым детским почерком: Вячеслав Сергеевич Цуцков, русский, год рождения - сороковой. В 54-м вступил в комсомол. Летом 57-го года кончил школу, осенью поступил в университет.

Личное дело рассказывает, что юноша хорошо учился в первом семестре и гораздо хуже – во втором. На третьем курсе – пестрые отметки, а на четвертом – только хорошие и отличные.

Почему он стал учиться хуже? Почему стал получать выговоры? Личное дело этого не рассказывает. Оно немного может, в его распоряжении только факты и цифры, этим человека не исчерпаешь. Люди – вот люди могут рассказать больше. А самого Славу Цуцкова уже ни о чем не спросишь: третьего мая он покончил с собой.

КОГДА человек кончает с собой, оставшимся в живых не легко назвать настоящую причину, то единственное обстоятельство, которое заставило его это сделать. Даже когда человек в предсмертной записке называет того, кого он считает виновным в своей смерти, Даже тогда. Потому что поступок этот безумен, потому что только в слепом, нечеловеческом отчаянии можно оборвать свою жизнь. Но одно бесспорно: принимая это безумное решение, человек или на самом деле одинок, или кажется себе непоправимо одиноким, и в ту последнюю, черную минуту, не находит ни в ком опоры, не видит просвета. Слава в своей смерти никого не винит. Но мы обязаны сделать попытку понять, разобраться в том, что случилось. Тем более что, бывая в эти дни в университете, мы столкнулись с вопросами, которые выходят за пределы этого трагического случая.

Он был плохой студент, – говорит инспектор курса В.А. Михайлова. – Не признавал никакой регламентации. Поверите ли, никакого проблеска.

Профессор Блюменфельд дает такую характеристику: «Мощные способности, незаурядное дарование».

Деканат заявляет: «Недисциплинированный студент».

Аспирант мехмата (это аспирант А.Н. Колмогорова В.И. Арнольд! – примечание С.Ш.) , который знал Славу еще школьником, вспоминает: «Я гордился тем, что у меня в кружке такой мальчик».

Я была на заседании комиссии, которой было поручено разобраться, что же произошло со Славой Цуцковым и почему он покончил с собой? По одну сторону длинного стола сидели студенты той группы, где учился юноша. По другую сторону – члены комиссии – доцент Бендриков, профессор Телеснин, старший научный сотрудник Пивоваров.

Студенты не очень хорошо знают Славу – они ведь при кафедре физики твердого тела, а Слава все время пропадал в лаборатории биофизики. Нет, он не был замкнутым, – говорят они. – Он был просто немногословным. Нет, он не был недисциплинированным – он, правда, пропускал занятия, но ведь он работал, на стройке. И, кроме того, он учился, в сущности, сразу при двух кафедрах. А это очень трудно...

– А почему он получил выговор за неявку на самообслуживание? – спрашивает доцент Бендриков и добавляет, не дождавшись ответа: – Всех вас избаловали мамушки и нянюшки. А что до кафедры биофизики, то ведь это, главным образом, вопрос моды...

Ни один из членов комиссии никогда не видел Славу. Доцент Бендриков считает, что у деканата были все основания не зачислять Славу на кафедру биофизики – «потому, что деканату надо выполнять план, и потому, что разгильдяев и бездельников надо воспитывать». И все время доцент Бендриков возвращается к своей главной мысли: «А почему это – конец света, если Цуцкова не зачислили на кафедру биофизики?». Вот и заместитель декана И.И. Ольховский говорит: «Любовь Цуцкова к биофизике переходила все границы здравого смысла!».

И это говорят физики, это говорят ученые! Да что было бы с наукой, если бы любовь к ней всегда находилась в пределах здравого смысла? А какое чувство вело мальчишку из Архангельской губернии пешком в Москву? С точки зрения здравого смысла многие поступки Ломоносова, Эдисона, Павлова были просто нелепы. Когда человек избирает в любимые какую-то область науки, то это тем сильнее, тем глубже, что здесь в избрании, в предпочтении участвует разум. А преданность, верность – безрассудны. И все слова о том, что другие области физики не менее прекрасны, почтенны, необходимы, не доходили до Славы. Скажем прямо: он избрал не самый легкий путь. Выбирая кафедру биофизики, он, по существу, выбирал вторую специальность. Оставаясь физиком, он должен был пройти сложный курс другой трудной науки и стать хозяином в биологии. Мода? Нужно ли называть это модой?

Но, может быть, деканат факультета и инспектор курса правы в другом, в том, что Слава был человеком антиобщественным?

Думается, человек, так преданный науке, уже не может быть назван антиобщественным. И неужели его горячая любовь к кружку школьников дает право считать, что он не вел общественной работы?

Студенты рассказывают, что Слава охотно помогал товарищам:

– Он знал больше нас, но мы не стеснялись спрашивать его. Он никогда не относился свысока к самым примитивным вопросам.

– Когда мы работали в совхозе, все очень не любили мыть бидоны из-под молока. И мальчишки обычно сваливали это на девушек. И Слава один из всех мальчиков всегда помогал им.

Пустяк? Конечно. Но этот пустяк говорит о том, что юноша не был белоручкой и не по барству не явился однажды на самообслуживание. И стыдно было слышать от члена комиссии: «Вас мамушки и нянюшки испортили» – нельзя так говорить о человеке, который рос сиротой.

Да, когда человек кончает с собой, не всегда мы можем уверенно назвать ту единственную причину, которая заставила его совершить этот страшный и непростимый поступок. И здесь мы не знаем всего... Но одно мы знаем твердо: многое, многое в последние два года нелепо и бессмысленно осложняло Славину жизнь. Препятствия, которые приходилось ему преодолевать, были искусственными и нелепыми, созданными чьей-то злой и неумной волей. Тратить на них силы было горько и трудно.

По свойству своего характера, целеустремленного, сдержанного, по образу жизни – трудному, сложному, по своей незаурядной одаренности он заслуживал самого пристального внимания, самого доброго попечения. А вместо этого придумали схему отвлеченного хорошего студента без плоти, без крови, без единого проступка и в прокрустово ложе этой схемы уложили, живого человека. Зачем? Кому от этого стало лучше? Науке? Педагогике?

В университете создан институт инспекторов, они ведут курс с первого до последнего. По-видимому, инспектор призван бережно воспитывать студентов, помогать профессуре найти в человеке то главное, что определит его деятельность в будущем. Говоря со мной о Цуцкове, инспектор В.А. Михайлова, окончившая педагогический институт по специальности «дошкольное воспитание», сказала: «У меня их пятьсот, трудно знать каждого».

Да, трудно. Но тогда почему было не поверить тем, кто знает студентов, кто жизнь посвятил их воспитанию?

Неужели, в учреждении, призванном растить таланты, в университете, который носит имя одержимого наукой Ломоносова, в университете, нашей славе и гордости, возможно, чтоб судьбу студента решал не ученый – будь то Шальников, Блюменфельд или Калашников, – а люди, к науке отношения не имеющие?

В эти дни мне не раз пришлось слышать в университете:

– Стоит ли об этом говорить? Мальчика все равно не воскресишь.

Да, не воскресишь. А говорить, а писать – надо, необходимо. Чтоб беречь живых, чтоб растить их для жизни, для науки...

Ф. Вигдорова

Ауто-да-фэ

Был поздний летний вечер первых дней июля. Наползла черная грозовая туча. Занавеску открытого окна парткома рвал предгрозовой ветер. В торце большого стола, рядом с секретарем парткома Л.В. Левшиным сидел декан В.С. Фурсов. Вокруг были незнакомые нам люди. Настроены они были резко недоброжелательно. Среди сотрудников кафедры был только один член партии – Г.Н. Берестовский. Его упрекали, что он потерял бдительность и не оправдал надежд. Про остальных говорили как о преступниках и обсуждали возможные меры наказания. Для вящей театральности – за окном началась настоящая гроза – сверкали молнии, гремел гром. Л.А. принял бой и настаивал на формулировках письма декану. В.С. Фурсов был в большом напряжении. Он сидел, наклонившись к столу. Сквозь коротко остриженные седые волосы краснела кожа головы. Он сказал, что в случившимся прежде всего виновата кафедра. Кафедра должна защищать своих студентов, а не ссылаться на неправильное поведение инспектрисы. Он спросил, почему мы ни разу не обратились в этой острой ситуации лично к нему – ведь именно декан несет ответственность за все происходящее на факультете. Л.А. пытался возразить. Он и Г.Н. Зацепина обращалась к И.И. Ольховскому – он обещал перевести Цуцкова к нам. Но это не было сделано.

Возмущенные члены парткома требовали решительно прекратить нашу подрывную деятельность. Они обсуждали возможные кары.

Я почувствовал чрезвычайную остроту этого момента и попросил слова. Я сказал, что декан прав. Мы виноваты. Мы должны были защищать Цуцкова на всех уровнях. Мы это не сделали. Л.А. обиженно отреагировал на мое предательство. Но я был искренен. Тон заседания изменился. Была принята не самая плохая резолюция.

После заседания мы шли к метро по тополиной аллее в полной темноте. Дождь прошел. Л.А. молчал. Прощаясь, он сказал: «Может быть, Вы правы…». Так этот «железный Блюм» кроме «да» и «нет» осваивал формулировку «может быть»…Но облегчения мы не испытывали. Мы в самом деле чувствовали терзания совести и видели перед собой лицо Славы Цуцкова…

Эта трагическая история еще длительное время отражалась на нашем положении на факультете. «На самом деле», то, что нас «не закрыли» – заслуга И.Г. Петровского. Но подробности его вмешательства я не знаю.

«Скорая психиатрическая помощь»

В сущности, сама инициатива студентов в создании кафедры Биофизики на Физическом факультете была проявлением политической активности послесталинской Оттепели. Естественно, эти инициаторы были под пристальным зловещим контролем «недреманного ока». Валерий Иванов – как и большинство инициаторов «1-го выпуска» – человек незаурядный. Он – сын дипломата высокого ранга (посла) – сочетал высокий научный и общекультурный уровень с изысканной вежливостью, свободолюбием, независимостью суждений и многими, в том числе артистическими талантами.

В конце лета 1960 года ректор И.Г. Петровский, завершив кампанию по приему новых студентов, ушел в отпуск. Временно исполнять обязанности ректора был назначен профессор Физического факультета В.Г.Зубов. А в начале сентября, «в целях упорядочения», общежитие в высотном здании было разделено на мужскую и женскую зоны. При этом (с той же целью), «лицам противоположного пола» было запрещено находиться в не своей зоне после 23 часов. Контроль за исполнением этого, как и других аналогичных постановлений был поручен символу того времени – студенческому оперативному отряду. Этот отряд – опора администрации – играл в те годы заметную роль.

Вскоре после издания новых правил, В. Иванов с товарищами, не имея, в сущности, личных оснований, нарушили постановление. Они были замечены после 23 часов в запретной зоне. Этажи этого общежития связаны между собой системой лестничных переходов и коридоров. Нарушители с большим воодушевлением устроили ускользание от опер-отряда. Они бегали по лестничным переходам, появляясь в коридорах разных этажей. За ними бегали опер-отрядовцы. Это было увлекательно. В. Иванов дал возможность своим товарищам скрыться и увлек за собой опер-отряд. Он дал себя догнать только уже на площади перед Главным зданием Университета.

На требование дать письменное объяснение и перечислить «соучастников», он написал (примерно) следующее «…числа сентября 1960 я оказался на... этаже ГЗ. Со мной было около трех человек, после чего я оказался на площади перед Главным зданием».

Это объяснение возмутило начальство. И его, выдающегося студента 6-го (!!) выпускного курса исключили из университета…

В.И. Иванов и Н.В. Тимофеев-Ресовский. 8 сентября 1980 г. Обнинск

Наше сообщество было крайне встревожено. Было ясно, что речь идет об искоренении свободомыслия. Это был повод для устрашения. В.А. Энгельгардт тут же издал приказ о зачислении В. Иванова ст. лаборантом в руководимый им Институт Физико-химической биологии (впоследствии ставший Институтом Молекулярной биологии). Однако этого было недостаточно. Компетентные органы потребовали исключения Иванова из комсомола. Это сделало бы В. Иванова «политически неблагонадежным» с весьма мрачными последствиями. Мы с Л.А. были в растерянности.

Поздним осенним вечером два друга – однокурсника В. Иванова – В. Борисов («Хеопс») и Г. Гурский («Джо») вызвали меня для конфиденциального разговора на улицу. У них был замечательный план: нужно объявить В. Иванова психически травмируемым – чтобы было официальное заключение врача психиатра, запрещающее наносить его подопечному какие-либо психические травмы, подвергать его сильным эмоциональным нагрузкам, могущим привести к тяжелым последствиям.

«Вы, сказали мне друзья, бывший доцент ЦИУ – наверное, у Вас в ЦИУ есть знакомые психиатры, могущие дать такую «охранную грамоту» и факультетское комсомольское собрание не сможет исключить В. Иванова из комсомола»…

Я обратился за конфиденциальной консультацией к такому знакомому. Он отнесся к моему вопросу крайне серьезно. В то время еще не развернулась «карательная психиатрия» с насильственным заключением в специальные психиатрические клиники «диссидентов». Но грань между «охранительной» и «карательной» психиатрией была не очень четкой. Ну-ка будет диагноз о нарушениях психики, представляющие опасность для окружающих…

Через некоторое время был выработан четкий сценарий. В определенный день по телефону кафедры нужно позвонить в «Скорую психиатрическую помощь» и вызвать врача, ввиду некоторых странностей в поведении студента Иванова. Звонить должен совершенно нейтральный человек – преподаватель факультета. Дежурный врач будет заранее ознакомлен с ситуаций. Я ни в коем случае не должен быть в это время на факультете.

И.А. Корниенко очень напрягся в ответ на просьбу быть этим нейтральным человеком. Напрягся, но согласился. Он так волновался, что его сбивчивое обращение по телефону в «Скорую психиатрическую помощь» было воспринято вполне серьезно. Ему велели встречать врача на ступеньках факультета. Вскоре подъехала специальная санитарная машина. Из нее вышла миниатюрная женщина-врач и два мощных «санитара» в белых халатах с засученными рукавами. Санитары встали по бокам И.А. и странная процессия двинулась по коридорам факультета. В. Иванов сидел за партой в маленькой аудитории. Вход в аудиторию охраняли два упомянутых друга. Врач вошла в аудиторию. Гайдуки-санитары оттеснили друзей и стали по обе стороны двери. Все было тихо. Прошло почти 1,5 часа, когда из аудитории вышла врач и сказала И.А.: «Я сначала усомнилась в серьезности вызова. Но теперь мне ясно – случай бесспорный. Забирать его сейчас мы не будем, но вот предписание, запрещающее подвергать больного сильным эмоциональным воздействиям» и она отдала И.А официальное письмо с гербом и печатью. Вопрос об исключении из комсомола В. Иванова из повестки комсомольского собрания был снят.

На следующий день Валерий рассказал, как шло это психиатрическое освидетельствование. Он вполне продемонстрировал странности поведения. Он сидел неподвижно и смотрел в одну точку. Она спрашивала его о разных вещах. Он отвечал очень серьезно. И она все записывала в специальный журнал. Особенно ее интересовали пристрастия и привычки испытуемого. Есть ли у него какие-то твердые принципы? «Есть!» – сказал Валерий, «В зоне всегда становлюсь в правую очередь». Она внимательно на него посмотрела, но не стала спрашивать, что это значит, что за зона (это крыло в Главном здании), почему в зоне (в столовой) очередь. А спросила осторожно «Почему?». «Так!» ответил Валерий и замолчал. Она осторожно спросила, чем он увлекается? Какие у него любимые занятия? – «Собираю объявления!»– с пафосом сообщил Валерий. Какое самое ценное? – «Требуйте долива после отпива!» сказал Валерий (не объясняя смысла – отпива чего и чего долива). Она тщательно записала эти слова. Он продолжал неподвижно смотреть перед собой. И так беседа эта продолжалась десятки минут. Все сказанное им было правдой. Впечатление у нее было вполне определенное – и она подписала официальное предписание.

Из комсомола его не исключили. Защищать дипломную работу ему пришлось на полгода позже своих товарищей. Мы с Л.А. получили большое удовольствие от успеха этой операции и благодарили И.А. Корниенко за перенесенные волнения.

А тем временем в научных занятиях…

В моем повествовании – это осень 1960 года. Университетские события этих дней накладываются на события научной жизни. Для Л.А. – это самые драматичные дни – возможно, самые остроэмоциональные положительные переживания.

Все вновь, все впервые! Впервые – биология для физиков. Впервые спектры ЭПР. Впервые термодинамический анализ процессов передачи информации. А кругом – какие потрясающие события! Двойная спираль ДНК. Открытие рибосом и мРНК. Синтез АТФ в митохондриях. Идеи конформационной подвижности молекул белка. Аналогия белок-машина. Доминантный Тимофеев-Ресовский. Лекция И.Е. Тамма о ДНК. Семинары П.Л. Капицы и Л.Д. Ландау в «Физ.проблемах». Спектры ЭПР. Химическая колебательная реакция. Светящиеся бактерии! Какая концентрация ежедневных новостей! Спешим на лекции. Спешим в лаборатории. Спорим на семинарах. Мир и дружелюбие в лабораториях и на кафедре… Полное счастье.

В это время в лаборатории в Институте ХимФизики были сделаны удивительные открытия – открыты «магнитные свойства ДНК»… Чтобы рассказать о них, нужно вернуться на несколько лет назад…

Нарушение «резонанса» – ароматичности – при восстановлении кольца аденина в АТФ, как возможный механизм окислительного фосфорилирования

Я (студент Биофака) не пошел на кафедру Зоологии беспозвоночных, потому, что в 1948 году, на 2-м курсе услышал лекцию Сергея Евгеньевича Северина об удивительном веществе – АТФ – Аденозинтрифосфорной кислоте.

Молекула АТФ в форме «скорпиона»

Сейчас многим кажется, что про нее все известно. Ее знают даже школьники. Но это иллюзия. Поразительная молекула! АТФ синтезируется или гидролизуется всюду, где нужно сохранить или использовать энергию в удобной для непосредственного использования форме. Всюду, у бактерий и у человека, у растений и животных. Самым большим событием ХХ века (если разобраться…) было создание Фрицем Липманном (и отчасти Г. Калькаром) концепции «макроэргичности» – общей картины преобразований энергии в биологических системах (в организмах) с участием особых «макроэргических» соединений. Главное из этих соединений – АТФ. Липманн ввел понятие «макроэргические связи» между атомами и предложил изображать их не прямой черточкой, а волнистой «тильдой» ~.

Мы же хотели понять, в силу каких свойств эти соединения выполняют такие функции. Что в них особенного. Макроэргические – это такие соединения, гидролиз которых сопровождается значительным (порядка 10 ккал/моль) уменьшением («выделением») свободной энергии, т. е. энергии, могущей быть преобразованной в полезную работу. Эти слова – «термодинамические» – они описывают свойства, не объясняя их происхождение. Термодинамика (равновесная) – одна из самых завершенных глав курса физики. И я очень усердно постигал эту науку. Но нужно было понять, почему, например, связь P–O при соединении фосфата с гидроксилом спиртовым не-макроэргична, а «такая же» связь с карбоксилом макроэргична, т. е. она P~O. И почему макроэргична связи N~P в креатин-фосфате и C~S в Ко-А?

Эти вопросы – предмет моих лекций в курсе Биохимии на протяжении многих последующих лет. Вроде бы теперь мы знаем на них ответы. Но когда мы познакомились с Л.А., ответы были вовсе не окончательными. Была надежда, что квантово-механические расчеты позволят все понять. Л.А. в этом не сомневался. Я сомневался.

Так или иначе, вопрос «почему эти связи макроэргичны?» с годами «затушевался». Возникла иллюзия понимания. Т. е. кажется, мы знаем, почему макроэргичны связи между некоторыми атомами: Не потому, что в них накоплен избыток энергии, а потому, что при их гидролизе образуются более термодинамически стабильные молекулы… Оставим для лекций анализ этих тонкостей. Сделаем вид, что мы все понимаем… Но в макроэргических соединениях много других атомов и связей между ними. Они-то зачем? Зачем в молекуле АТФ рибоза? Зачем аденин? Эти части молекулы АТФ на макроэргичность связей P~O не влияют. Термодинамика тут не при чем. Что в этих частях такого, что они одинаковы у всех живых существ?

«На самом деле» то, что написаны выше – это осовремененное изложение, 50 лет спустя, через 50 лет после нашего разговора с Л.А., когда мы общались, будучи сотрудниками ЦИУ. Я показал ему курсовую работу на эти темы, выполненную мною еще на 4-м курсе университета. Прошло довольно много времени, Л.А. позвонил мне. Дома у Л.А., за чайным столом, они обсуждали с М.И. Темкиным природу макроэргичности и роль аденина в молекуле АТФ.

Мысль была замечательной. Аминогруппа в 6-м положении пуринового кольца абсолютно необходима для функций АТФ. Не потому ли, что ее способность к диссоциации – (ионизации), присоединении протона и образовании «четвертичного» азота – резко изменяется при нарушении сопряжения в пуриновом кольце? В полностью сопряженной структуре – это слабо ионизующаяся аминогруппа (амин в ароматических структурах). При нарушении сопряжения эта группа становится алифатическим, сильнощелочным амином. Изменение константы диссоциации как раз соответствует изменению свободной энергии, необходимой для синтеза макроэргической связи P~O! Обратимое нарушение и восстановление сопряжения в пуриновом кольце могло бы быть механизмом образования и распада макроэргических связей!

Мысль эта имела весьма общий смысл – она относилась к большой проблеме связи окислительно-восстановительных и ионных реакций.

Итак, нужно, чтобы в результате окислительно-восстановительных реакций – при восстановлении кольца пурина, нарушалось сопряжение одиночных и двойных связей – (это же преследуемая партийными идеологами «теория «резонанса»!). Возникновение алифатической аминогруппы, вместо ароматической, должно влиять на образование пирофосфатной связи – образовании АТФ из АДФ и фосфата. Для этого структура молекулы АТФ должна быть подобна скорпиону (рис). А после образования пирофосфатной связи, в результате окислительной реакции, восстанавливается полное сопряжение в пуриновом кольце, скорпион распрямляется и молекула АТФ «готова к употреблению».

При восстановлении аденина можно было ожидать промежуточное образование свободных радикалов. Можно было надеяться обнаружить их методами ЭПР. Соответственно, можно было ожидать образование свободных радикалов как при синтезе, так и при распаде АТФ. При распаде, а не гидролизе! Это если АТФ-азная реакция не сводится к «простому» гидролизу. Позже, основываясь на этих идеях, Л.П. Каюшин и его коллеги пытались зафиксировать свободно-радикальную стадию в АТФ-азной реакции, катализируемой мышечными АТФ-азами.

Л.А. решил проверить идею синтеза АТФ вследствие обратимого восстановления аденина «в лоб» – прямо на электроде (на катоде). Это стало темой дипломной работы Тани Шальниковой. Работа оказалось очень сложной. Раствор АДФ и ³²P-фосфата, через который пропускали ток, нагревался до кипения. С помощью великого экспериментатора, А.И. Шальникова (основателя и заведующего кафедры Низких температур), Таня изготовила особый термостат, охлаждаемый жидким азотом. Результаты были очень неопределенными.

Прошло много лет. Мысль о взаимосвязанности окислительных и ионных реакций в биологических процессах в явной и неявной форме была основой большинства последующих работ Л.А. и его последователей. В сущности, именно для поиска этих связей был сделан в свое время спектрометр ЭПР. Поэтому так интересовали Л.А. свободно-радикальные промежуточные стадии в биохимических реакциях. Этой проблеме были посвящены работы Л.А. с Э.К. Рууге, Б.И. Сухоруковым, Р.М. Давыдовым, Г.В. Фоминым.

Эти же идеи привели к открытию феномена «широких линий» в спектрах ЭПР нуклеиновых кислот.

Трагедия «Широкие линии». Магнитные свойства ДНК. «Традиция посмертной славы»

Начавшееся после защиты Л.А. докторской диссертации в 1954 году время расцвета и удач (создание спектрометра ЭПР в 4-м корпусе Боткинской больницы в 1955-56 г.г., организация в 1959 г лаборатории в Институте Хим.Физики, кафедры Биофизики Физического факультета Университета) создавало ощущение успеха и уверенности в себе.

В ходе исследований в клетках дрожжей, в препаратах нуклеиновых кислот и нуклеопротеидов был обнаружен странный, очень широкий сигнал ЭПР. Такой широкий, что его было трудно заметить – линия спектра еле возвышалась над осью абсцисс, но простиралась очень далеко. Пришлось уменьшить скорость развертки. Поразительно! Такие спектры ЭПР характерны для ферромагнитных веществ. Откуда они в препаратах ДНК? Не грязь ли? Л.А. и А.Э. Калмансон тщательно исследовали возможность загрязнений препаратов. Ни на одном из этапов препаративного выделения ДНК не было источников таких загрязнений – нигде не применялись железные инструменты и содержащие металлическое железо препараты. Кроме того, сигнал был лабильным – его интенсивность сложным образом зависела от рН. Это исключало тривиальные объяснения.

Возникло смелое предположение – эти необычные для органических веществ магнитные свойства обусловлены уникальными особенностями структуры ДНК. Тут простор фантазии. Огромная молекула ДНК аналогична магнитофонной ленте? Наследственная память аналогична записи на магнитофонную ленту? Значит, на эту запись могут влиять электромагнитные поля? Такая красота предположений! А эти «аномальные» свойства могут быть результатом «стеккинг–взаимодействия» конпланарных радикалов нуклеиновых оснований, образующих «монетные столбики» с обобщенными на больших расстояниях π–электронами.

Вместе с выдающимся выпускником Химического факультета, В.А. Бендерским Л.А. произвел теоретический анализ реальности таких структур. Они пришли к выводу, что такие структуры могли бы объяснить «феномен широких линий».

Эту теоретическую работу и проблему «широких линий» Л.А. доложил на семинаре П.Л. Капицы в Институте Физ.проблем. Была интенсивная дискуссия. Но работа была одобрена самим (!) Л.Д. Ландау… В пользу этой концепции свидетельствовало обнаружение «аналогичных широких линий ЭПР с теми же свойствами (асимметрия сигнала, температурная зависимость и т. д.) в препаратах искусственных полимеров ряда полиаминохинона, содержащие азот и многочисленные полярные группировки в цепи сопряжения и не содержащие металлов».

Л.А. Блюменфельд и И.Е. Тамм. Май, 1961 г. (Снимок С.В. Тульского)

Обнаружение «аномальных магнитных свойств нуклеиновых кислот» произвело большое впечатление в научных и околонаучных кругах. Н.Н. Семенов полагал это открытие чрезвычайным научным событием. Появились статьи в советских и зарубежных газетах. Был поставлен вопрос о внеочередном присуждении Л.А. Блюменфельду Ленинской премии и его выдвижении в академики.

Л.А. поставил условие: Ленинскую премию он согласен получить только вместе с Калмансоном и Бендерским! Но, (какие люди!), и Калмансон и Бендерский не согласились и сказали, что премию следует присудить только одному Блюменфельду! Тогда, верный однократно принятому решению, Л.А. заявил, что отказывается от Ленинской премии… Это ярко характеризует всех участников этих событий. Л.А. никогда не менял своих решений. (А потом стало ясно: как хорошо, что он не получил эту премию…)

Однако, данное Л.А. объяснение природы «широких линий» вызвало критику ряда авторитетных исследователей. Недостаточно убедительным его считали Я.К. Сыркин и М.Е. Дяткина. Резко возражал Я.Г. Дорфман – он считал неверной оценку концентрации неспаренных электронов (10²¹ на 1 грамм), данную Л.А в этих работах. Я.Г. Дорфман показал, что «широкие линии» могут быть следствием относительно небольшого числа мелких кристаллов ферромагнитных примесей. В апреле 1961 г Я.Г. Дорфман передал Л.А. текст своей критической статьи (до ее опубликования), в которой подробно рассмотрел экспериментальные результаты работ по «широким линиям».

Я.Г. Дорфман был выдающимся физиком. Магнитные явления были предметом его глубоких исследований. Еще в 1923 году он предсказал возможность электронного парамагнитного резонанса. Экспериментальное подтверждение верности этого предсказания – открытие эффекта ЭПР – независимо сделал в 1944 году Е.К. Завойский. Я не знаю деталей, но мне кажется, что Я.Г. Дорфман был несправедливо отстранен от интенсивной научной деятельности, начатой в молодости. Он работал в Институте Истории Естествознания и Техники(?) и в ВИНИТИ. Наверное, эта несправедливость отразилась на его характере. Я.Г. Дорфман пришел к выводу, что все экспериментальные результаты естественно объясняются наличием «мелкодисперсных частиц примеси».

И тут произошло ужасное событие! Ю.С. Лазуркин и др. посредством обычного магнита извлекли из насыпанного на стекло порошкообразного препарата ДНК, дававшего аномальный спектр ЭПР, серые крупинки – носители этих свойств. Основная масса препарата «широких линий» не давала… Я.Г. Дорфман прав… Казалось, проблема закрыта – феномен «широких линий» – артефакт, обусловленный загрязнениями препарата в ходе его получения.

Традиционная ситуация научной жизни – нет, чтобы восхититься – сделано поразительное открытие - в организме, в связи с ДНК, образуются частицы ферритов – магнитных частиц! Объяснение особыми свойствами молекул ДНК может вызывать возражения. Но факт сомнений не вызывает. Он подтверждается опытом Ю.С. Лазуркина и сотр. Магнитные частицы, в самом деле, найдены в препаратах ДНК. Извне они попасть не могут – нéоткуда! Открытие настолько не ожидавшееся, настолько не подготовленное, что немедленно общее мнение – ошибка это! Говорили о выдающемся открытии – а это просто грязь – артефакты, обусловленные плохой работой экспериментаторов. И казавшаяся убедительной теория основана на экспериментальной ошибке…

Это предынфарктная ситуация!

Спокойно! Спокойно! Ни на одной стадии выделения препарата ДНК не было железных предметов. Все реактивы чисты. Это раз. Два – широкие линии появляются только на некоторых стадиях жизни клеток. Три – сам феномен зависит от условий, в частности от рН раствора, из которого осаждается препарат…

Но научное сообщество возбуждено «разоблачением». Оно, как правило, встречает с удовлетворением такие ситуации.

Л.А. с его темпераментом очень остро переживал эту ситуацию. (А тут в эти дни смерть С. Цуцкова…)

В тяжелом настроении, в конце мая 1961 г. по приглашению Н.В. Тимофеева–Ресовского, мы с группой студентов приехали на семинар на Биостанцию в Миассово.

Л.А. сделал на этом семинаре доклад с подробным анализом ситуации с «широкими линиями», рассмотрев работы сторонников и противников его концепции. Л.А. согласился с тем, что измеряемое «число неспаренных спинов» (порядка 10²¹ на грамм) «следует понимать, как то количество свободных спинов обычного парамагнетика, которое дало бы линию ЭПР такой же интегральной интенсивности... и что оно может не иметь отношения к действительному содержанию неспаренных электронов в образцах».

Он перечислил три возможных объяснения наблюдаемых феноменов:

1. Наличие ферромагнитных включений.

2. Наличие парамагнитных ионов, коллективное взаимодействие которых осуществляется с помощью основной структуры.

3. Появление неспаренных электронов и их необычных свойств как следствие особенностей самих упорядоченных органических систем.

Подробно рассмотрев все варианты, он пришел к выводу, что «наблюдаемый эффект не сводятся к тривиальным ферромагнитным загрязнениям, однако может быть обусловлен лабильными ферромагнитными включениями, стабилизация или образование которых определяется свойствами основной структуры»

Н.В. Тимофеев-Ресовский, комментируя доклад Л.А., сказал, что, по его мнению, наибольшее количество железа содержит в себе именно Л.А. Блюменфельд...

В переработанном виде этот доклад был опубликован тремя авторами Л.А. Блюменфельдом, В.А. Бендерским и А.Э. Калмансоном в № 6 журнала Биофизика за 1961.

Дискуссия на этом не завершилась. Я.Г. Дорфман был обижен, что в переоценке концентрации неспаренных электронов в исследуемых образцах нет должной ссылки на его расчеты. Он полагал все работы по «широким линиям» – ошибкой, основанной на неучете ферромагнитных примесей, тем, что «присутствие совершенно ничтожных следов (10^-6 %-10^-2 %) железа в виде нерастворимых ферромагнитных частичек может существенно исказить любые опытные данные на любых объектах».

В письме к Л.А. он писал «Я не испытываю ни малейшего удовольствия от всей этой пикировки с Вами. Но наука в Советском Союзе является, прежде всего, государственным и общественным делом. Как советский человек и как коммунист я считаю себя морально обязанным противодействовать распространению в печати ошибочных утверждений, тем более выдаваемых за новейшие научные открытия, сбивающих с толку неспециалистов и только порочащих честь нашей науки».

Эти слова об «ошибочных утверждениях, порочащих честь нашей науки» Я.Г. Дорфмана отражали реакцию части «научного сообщества». Они абсолютно не соответствовали высоким этическим нормам. Л.А.переживал трудные времена.

Но еще в 1960 г в статье вместе с О.П. Самойловой они показали, что сигнал ЭПР, «широкие линии», резко зависит от стадии жизни клетки. Они показали, что «…покоящиеся дрожжевые клетки обладают лишь весьма слабо выраженными псевдоферромагнитными свойствами. В наших условных единицах интенсивность сигналов ЭПР не превышает 3^.10¹⁹ неспаренных электронов на грамм… начало процесса деления клеток и роста культуры всегда сопровождается резким повышением интенсивности сигнала ЭПР (по крайней мере в 50-100 раз, а возможно, и значительно больше). Интенсивность сигнала ЭПР в условных единицах соответствует в данном случае 1÷3^.10²¹ неспаренных электронов на грамм. Прекращение в конце опыта процессов роста и деления …всегда сопровождается резким падением интенсивности сигналов ЭПР, вплоть до исходного, практически нулевого уровня».

Эта работа была получена редакцией 18 октября 1960 г – за несколько месяцев до критики Я.Г. Дорфмана – термин «условные единицы» был употреблен авторами независимо от этой критики. Но главное – поразительный факт – если даже это ферромагнитные частицы – то они возникают (и исчезают!) лишь на определенной стадии жизни клеток. Ни о каком загрязнении и артефактах тут говорить нельзя. Авторы пишут: «Все эти результаты без каких-либо исключений были воспроизведены в 30 сериях опытов. В опытах, поставленных на различных расах дрожжей и в различных условиях проведения эксперимента (аэрация, питательная среда, наличие солей и т. д.) наблюдается закономерный параллелизм между интенсивностью сигналов ЭПР, появляющихся во время развития культуры, и скоростью роста».

Л.А. убежден, что ферромагнитные включения, если они и образуются, то это происходит под влиянием полимерных органических структур. Он убежден в реальности ферромагнетизма органических структур. В 1963 г в Докладах Академии наук вышла его статья на эту тему.

Он писал: «Целью настоящей работы явилась попытка непосредственного установления возможности сведения наблюдаемого ферромагнетизма органических структур к тривиальным ферромагнитным загрязнениям. Под последним понимаются ферромагнитные включения, образующие отдельную неорганическую фазу, независимо от того, попали ли они в образец извне или образовались в нем из парамагнитных частиц в процессе выделения и обработки. Для этого было проведено в возможно более чистых условиях выделение препаратов ДНК. Были получены из других лабораторий или синтезированы некоторые типы полимеров с сопряженными связями, измерены их спектры магнитного резонанса, сняты кривые намагничивания и проведен анализ на содержание железа и других металлов…» Среди результатов этого исследования, автор подчеркивает «экспериментальный факт, проверенный на десятках образцов. Полимеры с сопряженными связями, состоящими только из атомов С и Н… никогда не обнаруживают широких линий ферромагнитного резонанса, который всегда наблюдается у систем, содержащих гетероатомы в цепи сопряжения… Каково бы ни было объяснение этого эффекта, необходимо постулировать, что ферромагнитные области и их свойства тесно связаны с основной органической структурой» (выделено мною – С.Ш.).

Возражения Л.А. критикам были убедительны. Однако они не влияли на распространившееся мнение: – «широкие линии» в опытах Л.А. Блюменфельда – результат тривиальных загрязнений». Сложная субстанция это «общее мнение». Это «общее мнение» может, как и в данном случае, совершенно не соответствовать действительности, фактам! Ну, никакие это не загрязнения, не артефакты раз они появляются и исчезают в зависимости от стадии жизни клетки! Никакие это не загрязнения препаратов, если не было внешних источников ферромагнитных частиц!

Но «общее мнение» очень устойчиво. Мы то думали…, а оказалось…Членам «научного сообщества», особенно тем, кто сам не получал в своих работах ярких результатов, разоблачения такого рода доставляют мрачное удовольствие. И они распространяют это общее мнение. А мнение это – клевета! Включите, пожалуйста, (в памяти) арию Дон Базилио из «Цивильского цирюльника» Бомарше-Россини! Куда тут деться? Вас встречают понимающие или скорбно сочувствующие взгляды. Вас жалеют друзья… Ухмыляются враги…

Отступление А.Э. Калмансона и В.А. Бендерского. Поддержка О.П. Самойловой

Мы все «метеочувствительны». Легко работать в атмосфере всеобщего одобрения и даже восхищения. А тут «атмосфера» резко изменилась. Из авторов выдающегося открытия вы вдруг превращаетесь в неудачников, принимающих грязь в опытах за «потрясающий феномен». Истории науки полна такими примерами. Н.Н. Семенов расстроен: Л.А. Блюменфельд поставил его в неудобное положение… Ему сказали, что Л.А. Остерман известный высоким методическим искусством, также видел «широкие линии в спектре ЭПР» в культуре E.coli… Н.Н.позвонил Остерману. Остерман подтвердил – есть сигнал в образце высушенных бактерий. Н.Н. молча повесил трубку…

Эта атмосфера омрачила жизнь соавторов. А.Э. Калмансон и В.А. Бендерский покинули поле боя. Саша Калмансон резюмировал эту ситуацию в стихотворной форме:

Мы открыли не феррит, – органический магнит!

Разглядев такое чудо нам закрыть его б не худо!

Через некоторое время, по представлению В.М. Жданова – директора Института Вирусологии и Эпидемиологии им. Д.И.Ивановского, Президиум АМН СССР принял решение о создании лаборатории биофизики «…для исследований радиоспектроскопическими методами ферментативных процессов, лежащих в основе размножения вирусов в клетках». Младшему научному сотруднику А.Э. Колмансону было предложено возглавить эту лабораторию. Резолюция Л.А. Блюменфельда: «Не возражаю» 17.10.1962 г.

Калмансон был увлечен заботами по созданию новой лаборатории. В этих заботах он получил поддержку от «первоисточника» – академика Е.К. Завойского (на фото слева). От проблемы «широкие линии» он отошел.

Примерно также поступил и Виктор Бендерский. И его нельзя за это упрекать. И он и Саша были в этой работе психологически не первыми авторами. А «первенство», личная ответственность выявляется именно в таких драматических ситуациях.

В.А. Бендерский начал сотрудничать с Л.А. еще в 1956 г – он был тогда студентом 2-го курса Химического факультета. Он талантлив и разносторонен. Возникшая атмосфера всеобщего неодобрения губительна для молодых талантов. Кроме того, он был тогда «чистым теоретиком» и не мог отвечать за экспериментальные результаты. Н.Н. Семенов предложил ему возглавить самостоятельную группу (в нее вошла и Таня Шальникова). Они занимались электрическими, оптическими свойствами и фотопроводимостью органических полупроводников. Это были направления работы с весьма вероятным важным технологическим результатом. Через некоторое время В.А. Бендерский стал заведовать лабораторией в Филиале Института Химической физики в Черноголовке и к проблеме «широких линий» в живых клетках не возвращался.

Единственной опорой в лаборатории у Л.А. осталась Ольга Петровна Самойлова, соавтор работ на дрожжах. Но Л.А. не стал продолжать работы на культурах клеток – ему казалось, что и так все что нужно сделано и опубликовано…

Но «научное сообщество» думало иначе. «На самом деле», (любимое выражение Л.А.) нужно было вновь и вновь доказывать: «Это не грязь, а замечательное научное явление!» В самом деле – в клетках, в связи с изменением состояния нуклеиновых кислот образуются ферромагнитные включения. Ясно, что наличие таких ферромагнитных частиц жизненно важно – в эволюции не сохраняются случайные свойства. Возможно, что образование таких частиц необходимо для основных функций ДНК. Возможно, они нужны для того, чтобы сделать клетки (организмы) чувствительными к внешним магнитным полям? Необходимо понять смысл и природу этих явлений. Зачем в жизни клетки нужна стадия резкого усиления чувствительности к магнитным полям, зачем и как образуются магнетитовые включения? Вряд ли дрожжам и бактериям нужно ориентироваться в земном магнитном поле. А может быть нужно? Может быть, необходимо восприятие флуктуаций межпланетного магнитного поля? Может быть, в самом деле, слабые магнитные поля влияют на внутриклеточные процессы? Что это за процессы? Пока эти вопросы без ответов. Может быть, именно этим объясняется чувствительность организмов к флуктуациям свойств межпланетного магнитного поля? Может быть, поэтому мы теперь жадно прислушиваемся в прогнозах погоды к сообщениям о «магнитных бурях» и их возможной опасности при сердечнососудистых неисправностях? Может быть, эти частицы воспринимают направление земного магнитного поля при ориентации в полете птиц и пчел?

Это вопросы для будущих поколений. А мы опять сыграли в традиционную российскую игру – сначала, в борьбе друг с другом, задушили новую мысль, затем, как обычно, после смерти автора, начинаем говорить об отечественном приоритете…

О, бандерлоги! Российская традиция! Через несколько лет после отнесения нашим «научным сообществом» феномена «широких линий» к артефактам – было обнаружено широкое распространение «биогенного магнетита» у самых разных живых существ – у пчел, голубей, бактерий. Мы благостно ссылаемся на (замечательных, выдающихся и пр. исследователей) Дж. Киршвинка, Д. Джонса, Б. Мак-Фадена, открывших (!!) биогенный магнетит и установивших его роль в магниторецепции. Переводим их труды на русский язык – два тома – перевод с английского под редакцией д-ра физ. мат. наук В.А. Троицкой и д-ра биол. наук Ю.А. Холодова. И никаких ссылок на работы Блюменфельда… Но ведь это те самые магнетитовые частицы, которые обнаружили в 1959-1960 г.г. Л.А. и сотрудники!

Однако… Однако. Однако – не надо винить в этой ситуации только «научное сообщество»!

Л.А. с его принципом «ДА» или «НЕТ», а не «МОЖЕТ БЫТЬ» оказался в чрезвычайно тяжелой психологической ситуации.

«На самом деле» вроде бы и делать ничего не надо! Все сказано. Критика опровергнута! Но это – вязкая среда. Его не слышат. С его темпераментом, со столь привлекательными резкими и определенными реакциями, ситуация невыносима. Он все сделал. Все сказал. А дальше – «как хотят»… Он всегда помнил о проблеме «широких линий». Но делать новые опыты и обсуждать эту проблему публично перестал. Было множество других замечательных проблем…

Еще раз: – «на самом деле» нужно было продолжать объяснять смысл сделанной работы. Продолжать дискуссию. Нужно было тогда же начать еще более широкие и интенсивные исследования этих удивительных явлений. Но для этого был нужен человек с более меланхоличным темпераментом. Без столь острых реакций, без столь сильных эмоций.

Л.А.вернулся к этим работам лишь через 25 лет…

(продолжение следует)