Старый новый американец

Борух о Герше: «Памяти друга»

Как-то непривычно писать что-либо о человеке в прошедшем времени. Уходят внезапно дорогие сердцу люди. Уходят так неожиданно, что мы не успеваем сказать им ни «люблю», ни «прости». Слова благодарности за дружбу тоже остаются не услышанными. Как горько это понимание для нас – оставшихся жить. Сегодня я хочу рассказать о своем хорошем знакомом, известном мастере художественно-документальной публицистики Григории Рыскине. Щемит в груди от того, что не успел в критический момент уделить ему внимание, поддержать правильным словом, подать руку помощи.

С писателем Григорием Рыскиным мы не были закадычными друзьями в полном понимании этого слова. Оба родились в Ленинграде, но в разное время. Он – в тревожном и страшном одна тысяча девятьсот тридцать седьмом, я – в первый послевоенный год осенью, еще перед началом знаменитого Нюрнбергского процесса над нацистскими преступниками. Как говорится, почувствуйте разницу, а минус девять лет в возрасте, особенно в детстве, дело заметное. Да и жили мы в разных районах города. Григорий с матерью и отчимом обитал в центре города, а я с родителями и старшей сестрой ютился в одной из старых коммунальных трущоб Петроградской стороны. Свела нас судьба совершенно случайно уже во взрослой жизни.

Григорий Рыскин

Мне шел двадцать первый год, и я трудился штатным литературным сотрудником в многотиражке знаменитого на весь мир Ижорского завода, что раскинул свои большие цеха на огромной территории города Колпино. Историю моего знакомства с Рыскиным я кратко описал в первой книге своей автобиографической прозы, вышедшей в свет в 2008 году в одном из украинских издательств, под названием «Черновик, не переписанный набело, или Крутые горки». Редакция в то время переходила на ежедневный выпуск рабочей газеты, и в помещении большой и единственной комнаты, где размещался весь коллектив, почти ежедневно проводились собеседования с потенциальными сотрудниками. В один из таких зимних дней в «Ижорец» заглянул и недавний бывший спецкор Туркменской республиканской молодежки Григорий Рыскин. Это был молодой, круглолицый тридцатилетний мужчина в солидных роговых очках и вдумчивым серьезным лицом питерского интеллигента. За плечами у Григория была учеба в педагогическом институте и стаж учителя не где-нибудь, а в детской колонии для малолетних преступников. В его уверенном взгляде угадывался зрелый опыт тесного общения с людьми. Чем мне тогда запомнился этот человек? Он и пробыл-то в нашей редакции не больше часа. Видимо, с главным редактором газеты не нашел общего языка, мы же этой деликатной темы не касались. Разговорившись с коллегой на отвлеченные темы, отправились мы с ним пообедать в заводскую столовую, и там – за столом – между нами состоялся задушевный разговор. Странно, но Григорий, поварившись в редакционной тесноте такое короткое время, сумел сделать для себя кое-какие выводы. Меня же он по-братски предупредил:

– Тебе, старик, работать в этом «бедламе» будет не совсем комфортно. Хватает здесь недоброжелателей и завистников – сердцем чую. А мое сердце меня никогда не обманывает.

Я тогда серьезно не воспринял эту информацию, а уже спустя какой-то месяц – полтора, смог убедиться в полном провидении его слов… Из редакции «Ижорца» мне пришлось вскоре уволиться.

Следующая наша встреча с Григорием Рыскиным состоялась спустя полгода в редакции отраслевой газеты «Лесоруб» Ленинградского комбината «Ленлес». Я приходил туда устраиваться на работу, но, к сожалению, вакансий не было, и мне была предложена позиция внештатника с оплатой по гонорарному фонду. Уже выходя из стен «Лесоруба», в дверях я столкнулся с мужчиной, лицо которого показалось довольно знакомым. Те же очки, то же округлое лицо, знакомые черты, вот только взгляд мужчины выглядел довольно озабоченным. Чувствовалось, что Григорий куда-то торопится и не располагает временем для задушевного разговора. Узнать-то он меня узнал сразу, только почему-то смутился. Видно, встретился я ему совсем не во время. Рыскин вырвал из блокнота листок бумаги и наскоро ручкой нацарапал свой номер телефона.

– Позвони на досуге, старичок! Найдем времечко погутарить о жизни! А сейчас у меня запарка. Извини…

Редакционная дверь захлопнулась, а я не спеша вышел на улицу. В «листочку» пиджака предусмотрительно была сунута бумажка с домашним телефоном знакомого. Думал, что в ближайший выходной обязательно позвоню коллеге по перу, но проходили дни, а бумажка с номером телефона продолжала покоиться в недрах одежды. И покоилась она до тех пор, пока я ее благополучно не потерял. Вот к чему приводит юношеская беспечность, но тогда я этого недостатка в себе никак не ощущал… Потерял и потерял. Журналистский мир узок. Авось где и встретимся!

В очередной раз встретиться с Григорием Рыскиным мне посчастливилось при следующих обстоятельствах. Я был приглашен в одну компанию, «гвоздем» которой был питерский журналист Семен Юхнов. В свое время, когда я приехал из полуторагодичного сибирского вояжа, он пытался мне помочь устроиться на работу в редакцию, однако, не смотря на его протекцию, вакансий в городе не было. Ехать же в отдаленные районы Ленинградской области мне не хотелось. Наконец-то в этот вечер я увидел Григория раскрепощенным. Его глаза блестели, и улыбка не покидала лицо. Он остроумно шутил и веселил всю нашу компанию. Именно в этой компании, где Григорий чувствовал себя своим человеком, мне удалось накоротке потолковать с ним о жизни.

– Журналистское ремесло, Борух, чревато тем, что очень легко скурвиться и превратиться в дерьмо. Помни об этом и не иди на дешевый соблазн, – напутствовал меня Рыскин.

Это легковесное обращение ко мне «Борух» тогда слегка резало слух, но в той компании, состоящей из десяти человек, добрая половина которой состояла из евреев, я счел это обращение как акт доброжелательности и доверия. Мы в тот вечер очень долго разговаривали и с Григорием, и с Юхновым. Под хлебосольную обильную закуску хозяйки дома было выпито довольно много водки и я, хорошо поддатенький, с веселинкой в сердце, размахивая руками, «громко» ловил в вечерней темени «мотор», дабы добраться до дому. Тогда я еще и не предполагал, что эта моя встреча с Григорием и Юхновым окажется в Ленинграде последней…

Сложно устроен мир. Работаешь в прессе и друзья у тебя, как правило, из этой же области. А в конце шестидесятых годов я обзавелся семьей, порвал начисто с журналистикой и с головой окунулся в промышленное производство. В многотиражке платили мало, а там, куда я устроился на работу, я стал получать чуть не в два раза больше. Не сразу, конечно, а спустя некоторое время. И если раньше я по выработанной привычке нет-нет, да раз в неделю и заглядывал на посиделки в Ленинградский дом журналиста, то с отходом от литературного ремесла у меня этот интерес к нему просто сошел на «нет». Так, в заботах и хлопотах и проходила жизнь.

Где-то в начале восьмидесятых годов от шапочно знакомого журналиста я узнал о том, что Григорий Рыскин в свите Сергея Довлатова «соскочил» за океан и там начал жизнь с белого листа. Признаться, мысли об отъезде бродили в головах тогда у многих моих знакомых. У меня же все было вроде бы в порядке. Работа приносила стабильный доход, я уже трудился на командных ролях в области строительства, было благоустроенное жилье и участок земли в пригородной зоне. Чего еще желать? От добра добра не ищут…

Только и эта лодка благополучия в начале девяностых годов дала трещину. Развалился Союз, к власти пришли демократы. В Москве – впервые за очень много лет – пролилась кровь. Весьма неустойчивым оказалось и мое финансовое положение. Повсеместно в России замерла стройка, и я официально стал безработным. Нет, голодным и холодным я не остался, просто «волком-одиночкой» пришлось рыскать в поисках куска хлеба с маслом. Я стал организовывать частные элитные ремонты у питерских нуворишей, а в середине лихих девяностых, когда бандитский беспредел достиг своего апогея, подал документы на отъезд из России в Западную Европу…

…Говорят, что время – лучший доктор. Наверное, это так! Прошло уже пятнадцать лет с тех пор, как я покинул родину и живу на чужбине. Жалею ли я об этом? Скорее всего, нет. Ведь на родине я потерял востребованность в пятьдесят зрелых лет, а здесь, в Германии, мне пришлось все начинать сначала… А с чего начинать? Конечно же, с хорошо забытого старого. Вспомнив о журналистике, я вновь взялся за перо. И в разных издательствах России, Украины, Германии стали выходить мои книги…

И вот однажды, гуляя с «мышкой» по интернету, я натолкнулся на сайт книжной торговой сети «ОЗОН», где были выставлены к продаже и мои книги. И о, чудо! Внимание мое привлек портрет седовласого пожилого мужчины в толстых роговых очках. Странно, но я сразу же его узнал. Прошло немногим больше сорока лет с той посиделки, где мы последний раз общались с журналистом Григорием Рыскиным. Теперь мой старый питерский знакомец предстал совсем в другом качестве. С экрана компьютера на меня смотрел писатель Рыскин, а на обложке его новой книги было название: «Новый американец» Охваченный любопытством, я тут же зашел в поисковую систему, набрал имя коллеги и погрузился полностью в информационное поле о его сложной жизни. И первое, что я сделал, это на принтере тут же распечатал «Нового американца». Каково же было мое удивление, когда читая этот увлекательный роман, я обнаружил в Григории зрелого и яркого литератора. Какой искрометный язык, какая стройная последовательность изложения мыслей! Вчитываясь в строки из биографии Григория, я стал ловить себя на мысли, что у нас очень много общего. Григорий был ребенком войны, и его поднимала «аидеше маме». Отец был офицером, сложив голову в большой кровавой «мясорубке», и был похоронен в братской интернациональной могиле отважных защитников Отечества. Мой отец тоже прошел всю войну с первого и до последнего ее дня и вернулся с войны героем-орденоносцем. У Григория Рыскина было очень трудное послевоенное детство. По сути дела его воспитывала улица, ибо мама, его постоянно суетящаяся еврейская мама, была озабочена тем, чтобы ее любимый сынок был хорошо одет и сытно накормлен. А маленький Гриша раздвигал и завоевывал свою территорию под уличным солнцем смелостью, силой духа и кулаками.

Как ни странно, и мое далекое детство было списано с детства Григория, как под копирку, только с небольшой поправкой. Драчуном и забиякой я не слыл, а вот сыном улицы я был полноправным. Разница, пожалуй, была лишь в том, что Григория окружали сверстники, а я все больше общался среди пацанов постарше, поэтому меня жалели и оберегали. Вот тебе и разница в девять лет, а сценарий жизни обоих почти одинаковый. И во взрослой жизни оказалось много общего. И у того, и у другого имелась огромная тяга к перемене мест. Обоих магнитом тянуло в журналистику и, если Григорий, имея запасной «аэродром», то есть диплом педагога, мог совмещать журналистику с профессией учителя, то у меня такой возможности не было. К сожалению, вузовский диплом меня не кормил. Уйдя из журналистики, мне пришлось переучиваться и уже в зрелом возрасте получить технический диплом. Это дало мне возможность закрепиться и остаться в строительной сфере вплоть до отъезда за «кордон».

На протяжении нескольких дней я, благодаря компьютеру, вгрызался в жизнь нового американца и ловил себя на мысли о том, что мне очень хочется поговорить с ним «вживую». И я зашевелился. Обзвонил многие русскоязычные издания в России и Европе. В одном интернет-издании мне повезло: там публицист Рыскин размещал свои литературоведческие статьи. Я позвонил главному редактору с просьбой дать мне электронный адрес американского писателя. Редактор оказался весьма осторожным, адреса старого друга мне не сообщил, зато известил Григория Рыскина о том, что его ищет давний питерский коллега.

И вот, в один из весенних дней две тысячи десятого года я получаю от Рыскина письмо весьма сдержанного содержания. Григорий отлично понимал, что наши питерские пути где-то пересекались, но никак не мог понять, «откуда дует ветер»? Нужен был толчок в форме каких-нибудь воспоминаний. И я тогда написал Рыскину довольно длинное письмо, где вспомнил о минутах нашего первого знакомства, о мимолетной встрече в «лесной» газете и так далее. Ответ пришел незамедлительно. И содержание письма было в этот раз очень даже позитивным. У Григория оказалась острая память, он держал в голове такие мелкие детали, которые не отложились бы в памяти других. Мой старый знакомый вспомнил даже о ледяном пиве, которое мы с ним пили в заводской столовой в далекий зимний день шестьдесят седьмого года. Оказалось, что после этого случайного обеда кандидат в заводские журналисты целую неделю провалялся на койке с тяжелейшей ангиной. Вот, оказывается, как тогда я ему удружил. Нарочно не придумаешь. Разве можно такой эпизод забыть?

А дальше… Дальше мы практически перестали писать другу электронные письма, все больше полагаясь на видеосвязь и телефонное общение. Не проходило и двух-трех дней, как в квартире не раздавались звонки из-за океана. Григорий подробно рассказывал мне о жизни в Америке. На восьмом десятке, когда уже все нормальные люди отдыхают на заслуженной пенсии, он продолжал трудиться на хлопотной должности «супера», что в переводе с английского означает «управляющий домохозяйством».

– Не могу я, Борух, без работы. Привык к определенному уровню и укладу жизни, поэтому не хочу сбиваться с ритма. У меня большая квартира и она дорого стоит, а съезжать из этого района уже не хочу. У богатых свои привычки. Шучу! Расскажи-ка лучше о себе!

И вот так всегда! Стоило мне заговорить о его новых книгах, как у Григория падало настроение:

– Никому, дорогой Борух, мои книги не нужны. Мне, правда, грех жаловаться на плодовитость. Двенадцать книг я издал, и больше половины из написанного мною – под издательский договор. Не каждому автору так везет. И тем не менее! Сегодня издание книг находится в загоне. Люди очень мало читают. Культура в массах тает, народ душевно черствеет и это повсеместно… Меня это очень тревожит…

Иногда в наших беседах проскальзывали и нотки восторженности. Вот как Григорий Рыскин рассказывал мне об интернет-журнале: «Семь искусств»: «… Ты знаешь, Борух, у Вас в Германии издается серьезный журнал «Семь искусств». Редактором в нем Евгений Беркович. Скажу я тебе, очень толковый журнал. И авторы там зрелые и вдумчивые. Читать приятно. Остальное все, или почти все – макулатура. Разве что еще можно отметить журнал «Иностранная литература». Я туда, кстати, отправил статью о шахматисте Фишере». Обещали хорошо заплатить».

Слушая коллегу и друга, я искренне радовался тому, что он не сидит дома «сиднем» на диване, а активно реализует себя как автор и много публикуется. Неповторимый тембр голоса Григория вряд ли спутаешь с кем другим. Телефонный разговор Рыскин всегда начинал так:

– Милый Борух! На проводе – старый Герш! Мир твоему дому!

А дальше все зависело от настроения. Если оно было добрым, Григорий рассказывал мне о том, что его волнует; если же его в данный момент грызла депрессия, он бывал немногословен. Вот как он высказывался в эти минуты:

– Борух! Меня часто посещают мысли о том, кому нужна сегодня литература… Сегодня люди стали меньше читать. Писем мне никто из читателей и книголюбов не пишет. Создается такое впечатление, что с этим ремеслом пора завязывать. А что мы с тобой еще умеем делать? Я, правда, еще мастерством массажиста владею, но руки уже не те, да и глаза стали побаливать. Как таксист, я тоже уже по возрасту не гожусь. Статьи, правда, пишу на заказ, но и это штучные заказы. Скажи, дорогой, что делать дальше?

Признаюсь, я не знал ответов на эти вопросы и постоянно отшучивался. А в конце беседы с удовлетворением отмечал, что после моих шуток и анекдотов Григорий немного преображался и уходил от грустных мыслей.

…Я очень хорошо помню свой последний телефонный разговор со своим «старым новым американцем». Это было накануне дня Победы в мае нынешнего года. Поздравив друга с этим замечательным праздником, я сообщил Григорию о том, что уезжаю в недельную поездку по Дунайским странам. Рассказал другу о своих планах написать и опубликовать об этой поездке цикл путевых заметок. Долго мы говорили в этот вечер. Я посетовал Григорию на нехватку времени, сообщил другу о предстоящей поездке в Сибирь, о том, что еду собирать материал для второго тома автобиографической книги… Не преминул упомянуть и о том, что эта командировка сибирской стороной будет оплачена. В конце разговора я опять уловил в голосе Григория грустные нотки: глаза сильно устают, внутренние боли беспокоят. Я опять рассказал Григорию свежий анекдот, и он немного повеселел. В трубке раздались короткие гудки, а я, пристроившись на диване, увлеченно принялся дочитывать рыскинскую книгу под названием «Газетчик».

Лето у меня оказалось действительно напряженное. После вояжа в Венгрию, Словакию, Австрию и Чехию, я отправился в Россию, а вернувшись домой, угодил в больницу с радикулитом. Несколько раз порывался позвонить Григорию, но как назло мой ноутбук не вовремя вышел из строя. Так или иначе, я все равно наметил себе – позвонить в Америку, чтобы поздравить Григория с предстоящим католическим Рождеством, ведь этот праздник в конце декабря широко отмечается на всей планете. Сразу же после больницы я набрал номер приятеля, но к телефону никто не подошел. Через пару часов я повторил звонок и снова… тишина. Тогда я решил снова зайти в интернет, чтобы скачать повесть Рыскина «Записки массажиста». Зайдя на нужную страницу, меня чуть не хватил удар. Я не поверил глазам. Крупным черным шрифтом был набран анонс: «Тридцатого августа две тысячи двенадцатого года в Москве из окна квартиры на одиннадцатом этаже жилого дома выбросился американский писатель Григорий Рыскин». Меня охватила нервная дрожь, и я снова вцепился в телефон. Наконец мне ответили. На проводе была жена и муза Герша Рыскина – Нина. Она во всех подробностях рассказала мне об этой московской трагедии. И случилось это именно в тот день, точнее вечер, когда я сидел в пассажирском кресле «Боинга» и держал курс на Москву, где мне предстояла пересадка на Красноярск.

Вот так и уходят друзья. Уходят по-английски, не прощаясь. Ушли Довлатов, Петр Вайль, нет сегодня с нами и Григория Рыскина – талантливого писателя и яркого публициста.

В одной из своих статей я уже писал о том, что человек умирает дважды. Первый раз, когда его хоронят, а второй – когда его напрочь забывают. «Старому новому американцу» – писателю Григорию Рыскину эта участь, думаю, не грозит. Он уже сделал шаг в бессмертие, ибо его книгам уготована счастливая судьба. Все, что вышло из-под пера этого сильного автора, сиюминутной халтурой никак не назовешь. Это литература высокой взыскательной пробы. И его повести, рассказы, романы, эссе, литературно-критические статьи можно смело поставить в один ряд с Сергеем Довлатовым и другими признанными мастерами художественно-документальной публицистики. А это есть великое достояние русской современной литературы.