Беллетристика как провокация

Наша редакция расположена в конце улицы Ахим ми-Славита. Это маленькая, забитая автомобилями улочка, уводящая от Амаcгер (Слесарной), через стоянку, на склон Аялона (чуть ли не того самого, где Иисус Навин сказал солнцу «Стой, солнце, над Гаваоном, и луна, над долиной Аялонскою!») В этом районе, уже в конце ХХ века, считается, были бордели и гаражи, а теперь, слава Богу, думают, что одни гаражи. Ну и, конечно, редакция, уж не знаю, к какому жанру ее отнести. Скажем, гараж.

Ахим ми-Славита – означает «братья из Славуты». Имеются в виду два брата из семьи Шапиро, начавшей в 1808 году печатать первый Талмуд на Волыни. Но когда они совсем разошлись, их деятельность, как аккуратно и язвительно пишет дореволюционная «Еврейская энциклопедия», «была представлена пионерами просвещения правительству в черных красках. Было назначено следствие, в результате которого оба брата были обвинены в убийстве, присуждены к наказанию кнутом и поселению в Сибирь, а типография их была закрыта. Старший брат умер в ссылке, а младший был затем помилован и ум. в 1863 г.»

Если открыть книгу Савелия Дудакова «История одного мифа», то в ссылке (я имею в виду другую, книжную ссылку на Зельцера Липмана) можно узнать альтернативный вариант: «Приблизительно в это время братья Шапиро пытались печатать каббалистические книги без разрешения цензуры, за что и были подвергнуты наказанию шпицрутенами, и один из братьев умер под розгами».

Наконец, в «Книге времен и событий» Феликса Канделя указано, что «во время наказания шпицрутенами, у одного из братьев, рабби Пинхаса Шапиро, упала с головы ермолка. Он тут же остановился и под непрерывными ударами поднял ее, лишь бы не сделать ни одного шага с непокрытой головой». Кандель замечает, что они были хозяевами «хасидской типографии». Отсюда становятся понятны «пионеры просвещения» (это виленская, соперничающая типография, хасидизм, естественно, не признававшая).

Для особо въедливых сообщаю, что современная КЕЭ к судьбе братьев ничего не добавляет, кроме слов «по некоторым сведениям».

Помимо сочувствия к несчастным братьям и уважения к их религиозному чувству, обратим внимание на то, что три варианта этой истории дают три разных сектора освещения, высвечивают их по-разному. И дело не в том, что Зельцер Липман путает шпицрутены с розгами или что она, история, допустим фантастический вариант, случилась с разными братьями, а в том, что сейчас, в 2012 году, уже практически невозможно уточнить, как произошел разгром типографии «ахим ми-славита» на самом деле. Причина проста: это перестало быть важным. История в ее протокольном виде уже ум.

И еще прошу заметить: все три источника считаются достоверными. Во всяком случае, они относятся к серьезной научной или научно-популярной литературе.

Что же можно сказать о беллетристике?

***

В книжке модного сейчас Умберто Эко – находящегося, как мне кажется, по нисходящей линии между Борхесом и Акуниным – под названием «Картонки Минервы» (в основном это небольшие газетные заметки) есть два эссе, посвященных евреям. Одно из них – «Синагога Сатаны и "Протоколы сионских мудрецов» – я процитирую довольно широко, поскольку в нем заложена большая часть необходимых читателю сведений в очень кратком объеме:

«Я прочел в газетах, будто бы кто-то сказал, что это выражение ("Синагога Сатаны" – М.В.) происходит из "Протоколов сионских мудрецов", этой, как известно, Библии антисемитизма и настольной книги Гитлера. Это неверно: в "Протоколах" есть гораздо худшие фразы, но только речи написаны от лица самих евреев, а значит, ради вящего правдоподобия фальшивки, богоизбранный народ никак не мог связать себя с Сатаной. Разве только русский издатель "Протоколов" Сергей Нилус, комментируя памфлет в 1905 году, говорит, что торжествующий царь Израиля, то есть Антихрист, завоевывает мировое господство, используя "всю мощь, весь ужас Сатаны".

То, что евреи заключили договор с нечистой силой, а значит, и Сатана, и грядущий Антихрист явно отдали бы предпочтение синагоге, – мысль не новая: ее выпестовал традиционный антисемитизм, и она появляется во множестве средневековых текстов. Но формулировка "синагога Сатаны" типична для антисемитизма XIX века.

В 1797 году аббат Баррюэль написал "Мемуары к истории якобинства", где показал, что Французская революция была заговором тамплиеров и масонов, к которому принадлежали Вольтер, Дидро, Тюрго, Кондорсе, д'Аламбер и Гольбах. Евреев Баррюэль не упоминал, но чуть позже некий капитан Симонини поставил ему на вид, что за кулисами стояли именно коварные иудеи, подхватившие традицию Горного Старца[1] (который, кстати сказать, был вообще мусульманин). С этого момента и начинается широкое, в международном масштабе обсуждение еврейского интернационала как подстрекателя всех революций. В 1868 году прусский реакционер Герман Гедше написал под псевдонимом Джон Ретклифф роман "Биарриц", где изображается, как представители двенадцати колен Израилевых встречаются ночью на кладбище в Праге и сговариваются захватить власть над миром. Чуть позже отрывок из этого повествования появляется как подлинный документ, якобы попавший в руки английского дипломата Джона Рэдклиффа, а в книге Бурана ("Иудеи, наши современники", 1881) подрывная речь приписывается главному раввину Джону Рэдклифу, на этот раз через одно "ф". Фальшивку подхватывает "Ревю дез этюд жуиф", и через длинный ряд подложных документов она наконец ложится в основу так называемых "Протоколов".

В католическом лагере эта идея несколько раз появляется в работах Гугено де Муссо[2], особенно в книге "Евреи, иудаизм и иудаизация христианских народов" (1869), и автор получает особое благословение Пия IX. А термин, о котором мы говорим, вошел в обиход после появления в 1893 году книги "Франкмасонство – синагога Сатаны", которую написал монсиньор Мёрин, иезуит, архиепископ Порт-Луи на Маврикии. В обширном, более пятисот страниц, труде прелат ударяется в углубленный анализ еврейской каббалы, связывает ее с традицией гностиков и манихеев, с тамплиерами и наконец с рождением масонства, которое якобы тоже выдумали евреи. Он долго рассказывает о том, как Сатана являлся в ложи; показывает тесную связь между масонскими ступенями и еврейской мистикой.

То, как эта тема переходит из немецких и русских революционных кругов в публицистику французских и итальянских иезуитов и к французским крайне правым кругам, опираясь на один и тот же весьма ограниченный набор апокрифов, детально воссоздано в книге, которую всем нам следовало бы прочесть: «Благословение на геноцид» Нормана Кона[3]. Кон, разумеется, разоблачает блеф, но другие авторы используют те же самые элементы для воссоздания мифа. Большой популярностью пользовалась изданная в 1924 году книга некоей Несты Уэбстер "Тайные общества и подрывные движения", где свалены в одну кучу масонство, социализм, большевизм и еврейская угроза (тем же приемом пользовалась и нацистская пропаганда).

И наконец, выражение "синагога Сатаны" широко применялось в католических легитимистских кругах XIX века и даже одушевляло романтическую, народническую тенденцию, плоды которой пылятся в библиотеках епископских семинарий. Это – готовая фраза, за ней тянется запашок ее происхождения, даже если ее и употребляют в страстной проповеди, имея самые благие намерения».

Эссе датировано 1992 годом.

Опять же замечу – с дальними целями, – что в сносках (выполненных, главным образом, переводчиками) капитан Симонини не упоминается, хотя в процитированном эссе автор однозначно причислил его к реально жившим людям («чуть позже некий капитан Симонини поставил ему на вид, что за кулисами стояли именно коварные иудеи»).

Между тем (спустя почти двадцать лет, в 2010 году) его внук рождается как главный персонаж последнего романа Умберто Эко «Пражское кладбище», и уже этим опровергает упрек Booknik'a в равнодушии к еврейской теме.

Его полное имя – Симонино Симонини, которое в предисловии переводчика Елены Костюкович к роману объясняется следующим образом:

«В 1899 году, после дела Дрейфуса во Франции, но еще до дела Бейлиса в России, когда уже опасно забродила эта острая тематика в странах Европы, кардинал Воган и несколько других авторитетных представителей английского католицизма обратились к Ватикану с требованием опровергнуть легенду о ритуальных еврейских убийствах с кровопусканием. В сущности, предлагалось, чтобы церковь дала задний ход по линии своего же собственного утверждения о святом страдании некоего младенца из Тренто, якобы замученного евреями, а звали младенчика Симонино…

Церковь тогда навета не опровергла, публично не отмежевалась».

Но нас сейчас интересует не это – это дело привычное, – а то, что внук Симонини, единственное вымышленное в романе лицо, которому, по мнению Е. Костюкович, имя дано в честь умученного евреями дитяти, – живет и действует, прекрасно вписавшись в окружение людей всамделишных, если, конечно, можно так называть сплошную череду обманщиков и мерзавцев.

Среди многих творимых им подлостей (которым, по существу, и посвящен роман) он изготавливает для заведующего заграничной агентурой департамента полиции министерства внутренних дел России генерала (какой длинный; по другим сведениям, полковника) Рачковского очередную копию «Протоколов сионских мудрецов», списанную им с не имеющего отношения к евреям памфлета Жоли. Кстати, об этом автор именной статьи о Рачковском в Википедии вообще не пишет, зато не забывает упомянуть, что весь его постоянный персонал в Париже состоял из двух человек, размещавшихся в небольшом отдельном помещении русского посольства.

Дальше, уже после смерти Симонино Симонини, которую мы датируем примерно декабрем 1898 года, начинается гнусное бессмертие «Протоколов» в России, в Германии и вообще в мире – через Паволаке Крушевана, напечатавшего их в петербургской газете «Знамя» в 1903 году, а затем – Сергея Нилуса (между прочим, ученика Владимира Соловьева), опубликовавшего их как часть своей более широкой работы в 1905 году («Великое в малом и антихрист как близкая политическая возможность»). Я не буду подробно останавливаться на этих этапах.

Не буду я задавать и бессмысленный вопрос, почему Умберто Эко приписал создание «Протоколов» именно Симонини, когда – см. эссе – есть куча упомянутых и десятки им не упомянутых авторов. Герман Гёдше, сочинивший «Протоколы» под псевдонимом Джона Ретклиффа; Бурнан («Иудеи, наши современники», 1881), приписывающий подрывную речь главному раввину (чего? – М.В.) Джону Рэтклифу; Юстинья (Юлиана) Глинка, дочь действительного тайного советника и фрейлина русского двора, ученица Блаватской, чуть было не соблазнившая (в романе) Симонини, в парижской газетной статье ее называют не красивой, но хорошенькой, а Симонини сравнивает ее с куницей (имея в виду, по-видимому, не мех); Матвей Головинский, сын петрашевца Василия Головинского, стоявшего вместе с Достоевским на эшафоте; он, Матвей, пересказал, по наблюдению В. Скуратовского, «Бесы» Достоевского (впрочем, осталось и на болезненно антисемитский «Дневник писателя», и это уже подметил сам Эко); Манусевич-Мануйлов, о котором и говорить противно, Иван Федорович, которого Рачковский, использовавший его для особых поручений, называл на людях «грязным евреем», прости Господи, и т. д. – имя им легион…

Впрочем, вопрос не совсем бессмыслен. Автор, видимо, хотел свалить на Симонини в XIX веке их общие грехи, чтобы, так сказать, в нем одном сфокусировать дух эпохи, оказавшийся гораздо мерзее, чем это кажется нам в отдалении более чем на сто лет. Мерзость эта была разлита во всем, в том числе в антисемитизме, который вдохновил уже в ХХ Гитлера и вдохновляет в XXI его последователей.

Кстати, о предисловии. Оно, при всей развернутости аргументации, представляется мне совершенно излишним, по крайней мере в таком объеме и, главное, с такой целью. Е. Костюкович ломится в открытые двери, доказывая, что автор – не антисемит и что бесчисленные свидетельства подлости и низости евреев, приводимые в романе, не должны нас обмануть. Она доходит до того, что и сам Симонини – не антисемит, поскольку он способен и на другие, грубо говоря, шахер-махеры, и все творит с удовольствием. Позволю себе заметить, что именно это свойство и делает его антисемитом. Она, кажется, мало знакома с ними.

И, чтобы закончить с этим, два слова о книге Дудакова, определившего ее как «сугубо оригинальную концепцию мессианско-беллетристического развития антисемитских идей в России»:

«История общественных идей в России доказывает, что это "изобретение" (легенда о "жидо-масонском заговоре") было сугубо отечественным». Она прекрасна – эта концепция (да и книга тоже), – но она уже, увы, ум. Она перестала иметь значение.

И именно поэтому я могу, наконец, подступиться к своей теме вплотную. Вот читатель, скрытый под ником Barros, рецензирует книгу в интернете: «Исторические обстоятельства, в которые вписывается центральный персонаж, идут своим историческим чередом и неожиданностей мне не сулят, а предложенная в них персонажу роль неизменно оказывается закулисной возней, которая сама по себе малоинтересна. В гламурно-масонскую тусню, в дело Дрейфуса, в аферы Таксиля и прочие "пузыри истории" конца XIX века просто добавляется сбоку еще одна загогулина, которая вроде бы важна для романа, но для истории как таковой абсолютно индифферентна. В итоге весь основной сюжет оказывается для меня лишенным сюрпризов, не меняется даже общепринятая трактовка отдельных эпизодов. И это никак не помогает роману удержать ощущение новизны».

Но беда в том, что и без Симонино никакой новизны в этих «исторических эпизодах» нет, потому что они основаны на книгах, ничуть не более – впрочем, иные и не менее – талантливых, чем «Пражское кладбище». Я не хочу обидеть Эко, да он и не обидится, но этот роман – обыкновенная беллетристика. Я желал бы обидеть авторов этих книг, всех этих Крестовских и Амфитеатровых, Шабельскую и Брешко-Брешковского, да сотрутся их имена, если уже не стерлись. (Подробнее см. у С. Дудакова в уже названной книге, а до него у Нормана Кона и десятков других), – но обидеть их не удастся: они уже лежат в земле, куда мне очень неприятно ложиться с ними.

«…Беллетристика, а вовсе не теоретизированные статьи адептов "корня наших бед", сделала "Протоколы" подлинным документом эпохи: "вымысел" о сионских мудрецах, провозглашенный в антисемитской беллетристике, стал впоследствии действительностью», – вот что с необычайной точностью уловил и обозначил Савелий Дудаков. И продолжил: «Подобный некритический поход к любому "печатному листу" в качестве реального свидетельства существующего факта, нежелание отличать вымысел (литературу) от истории (действительности) – характерная черта идеологических интерпретаций как для "теоретиков" социалистического искусства, так и для "теоретиков" антисемитизма"». (Последнее уточнение – просто класс! – М.В.)

Дмитрий Мережковский в «Гоголе и черте» выразился туманнее и ограничился родиной: «И здесь… как везде, всегда в России, самая фантастическая русская легенда становится источником самого реального русского действия». А спустя почти 80 лет г-н Игорь Шафаревич, бессознательно основываясь на той же позиции, прямо пишет: «Приглядевшись, можно заметить, что те же взгляды (русофобские, которые он называет взглядами "малого народа". – М.В.) широко разлиты в нашей жизни: их можно встретить в театре, кино, песенках бардов, у эстрадных рассказчиков и даже в анекдотах». И дальше: «В наиболее четкой, законченной форме интересующее нас течение отразилось в литературной продукции – ее мы и будем чаще всего привлекать в качестве источника». И привлекает.

Замечу, что знаменитый парадокс Оскара Уайльда о том, что искусство порождает действительность, затмил другой, менее известный его парадокс: «[Современная журналистика], предоставляя голос необразованным людям, знакомит нас с общественным невежеством».

Соединив оба их, мы получим именно то, что имели, имеем и будем иметь вчера, сегодня и завтра, – только беллетристика и журналистика дополнились кино, телевидением, рекламой и интернетом, который я – похвастаюсь! – правильно, хотя и некорректно назвал еще лет двадцать назад «всемирной перделкой».

Нет, там есть масса полезных и нужных вещей, но прислушайтесь, как и что говорят в своих реакциях на умные-разумные статьи и комментарии к ним так называемые простые люди. И когда в эти «тексты» врываются записи модераторов о том, что они удалили ту или иную реплику, меня берет ужас не перед тем, чего я уже не вижу, а перед тем, что осталось и красуется на веки вечные. А если еще и статьи не совсем умственно-благополучные…

Хуже всего то, что этих «простых людей» все больше и больше и они все ближе и ближе к власти. Но еще хуже то, что так называемое культурное обслуживание (все перечисленное) и в самом деле занимается этим самым обслуживанием. Трудно представить себе обслуживание меня Шекспиром или Кафкой, Пушкиным или Мандельштамом, но такие и распротакие-то (не хочу их называть, и, между прочим, они не поместятся в моей статье) вполне укладываются в это определение.

Происходит влияние и взаимовлияние, излияние, возлияние и виляние.

Мысли эти, увы, не новы, но когда эстрадную певичку (певунью, певичищу) журналист спрашивает о ее взглядах на что-то, кроме микрофона перед ее носом, и выясняет, при каких обстоятельствах она в первый раз трахнулась; когда анонимный составитель выпускает – в московском издательстве «Книга» – сборник «Русские писатели о евреях» (грязная пачкотня!), желая, «как считают некоторые интеллигенты, внести ее в обязательную школьную программу, чтобы каждый человек с детских лет знал, в каком мире ему предстоит жить, и в связи с этим знанием выбирать свою жизненную позицию» (Боже, почему как погромщик, так безграмотный, и – очень часто – как безграмотный, так и погромщик?); когда религиозный еврей, исходя из веры Бог знает в какие книжки, едет фотографироваться с Ахмадинеджадом и благословляет его на уничтожение Израиля, – я не нахожу себе места от обиды на то, что они все научились писать и читать.

Мне лично давно хотелось перечитать Евгения Шварца (он, кстати, не еврей, и это ему почти не мешало). И я открыл его (само открылось) на «Дон-Кихоте», на реплике цирюльника: «Он верит любому вздорному вымыслу сочинителя, словно священному писанию». И вскоре следует фраза читающего идальго, иллюстрирующая это: «И снова вскочил на коня, но вдруг увидел девушку неземной красоты. Ее волосы подобны были расплавленному золоту, а ротик ее… – Дон-Кихот переворачивает страницу, – изрыгал непристойные ругательства». Выясняется, что он перевернул лишнюю страницу и читать надо: «…А ротик ее подобен был лепестку розы».

Именно это происходит с современным читателем: только он не Дон-Кихот, и «верит любому вздорному вымыслу», не услеживая за мелькающими страницами…

«Дон-Кихот» Сервантеса – мудрая литература, но сеньора Кехану свела с ума (на это обратил внимание сам Сервантес) обыкновенная дрянная беллетристика. Просто, в отличие от Симонино Симонини и ему подобных, он был благородным человеком. Поэтому Дон-Кихот отправился сражаться с ветряными мельницами, а персонажи Умберто Эко, сидя дома, зарабатывают деньги все на тех же евреях.