![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() ![]() |
![]() |
![]() |
Номер 9(34) - сентябрь 2012 | |
![]() |
Обсуждение шло хорошо, по-деловому.
Илларион Неделин испытывал сердечную симпатию к своим коллегам по Политбюро,
радовался разумности их доводов. Это были не замшелые старики времён до
Развала, на которых он когда-то взирал с иронией во времена семейных вечеров у
телевизора, а открытые велениям бизнеса современные люди. В те, доразвальные,
времена молодой Илларион Неделин, член парткома Московского Университета от философского
факультета, носил репутацию лёгкого свободомыслия. На чём основывалась эта
репутация – было не вполне понятно. То ли на том, что при обсуждении на
собраниях гнусных вопросов вроде солженицынского или сахаровского, Илларион
выступал не среди первых, а когда всё необходимое уже было сказано по нескольку
раз, и речи его оказывались короче, чем у других. То ли на многозначительности
во взгляде, приобретённой во время дискуссий на тёмные темы на кафедре гносеологии,
когда Илларион и сам бывал не уверен что понимает, о чём говорит. То ли в
использовании мудрёных слов, характерном для его профессии. Эта репутация, не
мешавшая карьере, льстила Иллариону. Когда начался Развал, и
ребята из КГБ ринулись приватизировать страну, Неделин поотстал, и неожиданно
обнаружил себя в руководстве партии. Являясь человеком слова,
а не дела, он остался в той редкой области, где приватизировать было,
собственно, нечего. Идеология, которой раньше владела партия, стала
принадлежать каждому, кто желал её. И такая легкодоступность ранее столь
оберегаемой «субстанции» делала её жрецов, хранителей и распространителей
весьма уязвлёнными как по части относительности морали их «субстанции», так и
по части доставляемой этой «субстанцией» грубой материи. О последней, то есть о
деньгах, и шла речь на заседании Политбюро. Докладывал Всеволод Краюхин,
экономист-практик развитого социализма, после исчезновения последнего из
природы, представлявшегося «экономист-теоретик». Обсуждалось использование
недвижимости, приватизированной партией. Предложение Краюхина было интересным –
открыть Музей Мавзолея и сувенирный магазин непосредственно в Мавзолее. Экономист-теоретик
рисовал головокружительные финансовые перспективы – «кто не приобретёт что-нибудь
на память в Мавзолее?» Но какие-то аспекты вызывали сомнения. Лезла в голову
знаменитая строка поэта Вознесенского: «Уберите Ленина с денег». Иллариону
представлялось – мумия вождя в саркофаге, сосредоточенное на вечной мысли
восковое лицо, освещённое двухсотваттными лампами, а рядом киоск, торгующий
матрёшкой Ленина, внутри которой матрёшка Сталина, внутри которой Хрущёв...
Следуя современной партийной политике, а также давним наставлением бабушки,
Илларион посещал по праздникам Церковь и прочёл Новый Завет. Сейчас он
вспомнил, как Иисус изгонял из Храма менял. Краюхин между тем
перечислял проблемы, связанные с проектом. Наиболее серьёзная – место. Нужны
кассовый зал, две уборные – мужская и женская. Тут Неделин перебил
докладчика. «Саркофаг вождя придётся вынести из Мавзолея», – торжественно
произнёс он и добавил уже в деловом тоне: «Это решит и проблему места, и
этические проблемы, возникающие при коммерциализации Мавзолея. Предлагаю
параллельно с музеем Мавзолея создать «Передвижной Мемориал Ленина». Умение
находить рубленые формулировки вроде «Передвижной Мемориал» отличали Неделина и
вызывали у товарищей уважение. - Вы думаете, что
«Передвижной Мемориал» тоже может приносить доход? – осторожно вступил в
дискуссию бывший рабочий Анчоусс. Илларион сомневался, был ли когда-то рабочим
Анчоусс. Скорее «бывший рабочий» – это качество, в котором Анчоусс вступил в эту
жизнь. Хотя какие-то детали бывшего рабочего у Анчоусса присутствовали:
характерная внешность, детство, проведённое в коммуналке с отцом-пьяницей и
соседями-хулиганами. - Чтобы «Передвижной
Мемориал» начал приносить доход – отвечал бывшему рабочему экономист-теоретик –
потребуются дополнительные расходы – аренда помещений, обслуживающий персонал. - Я против
дополнительных расходов, деньги могут быть разворованы – заявил бывший рабочий,
не доверявший в этом мире никому, даже своим друзьям по партии. В глазах его
блеснул классовый огонь ненависти к нетрудовым расходам. - Без дополнительных
расходов нам придётся хранить гроб, извините, саркофаг, по частным квартирам.
Да и плата за посещение вождя будет доставаться владельцам квартир, а не партии,
– возразил бывшему рабочему космонавт Севрюгин. Красное лицо и постоянно
вздувшиеся вены на висках Героя Советского Союза говорили то ли о последствиях
перенесённых перегрузок при подготовке к полётам, то ли о злоупотреблении
спиртным. - А сколько можно будет
брать с посетителя за посещение вождя, – оживился бывший рабочий, – я думаю,
долларов по сто? - Посетителями будут,
очевидно, в основном иностранцы, – отозвался Илларион, – меньше тысячи, правда,
не с посетителя, а с семьи, брать будет нелепо. - А не снизит ли такая
дороговизна количество людей, способных увидеть вождя – заволновался опять
Анчоусс. - И во сколько раз, ты
думаешь, снизит? – занялся расчётами космонавт. Да раз в десять, – расстроено
предположил бывший рабочий. - Но в этом случае мы
получим те же деньги, – уверенно заявил Севрюгин, законно гордясь своей
смышлёностью. Заседавшие закивали головами и заговорили, что, да, мол, получим
те же деньги. Анчоусс, увидев это, перепроверять расчёты космонавта не стал,
согласившись на сумму в тысячу долларов. В ходе последней
дискуссии, внимательный читатель мог заметить, произошло важное изменение.
Севрюгин начал называть потенциальных хранителей саркофага «мы», и все
присутствовавшие приняли такой поворот. Финансовая привлекательность
предприятия была очевидна, однако члены Политбюро начали ощущать неожиданную
тяжесть на душе. Выразил её Краюхин. Начав после Развала
посещать, как и другие ведущие деятели партии, церковь, Всеволод вскоре отринул
христианство как ещё одну еврейскую выдумку и примкнул к последователям
традиционного национального языческого культа. Поэтому перспектива иметь в доме
покойника, вместе с привидениями, домовыми, упырями, оборотнями, да мало ли ещё
чего притащит за собой тело небезгрешного Ильича, заставила его покраснеть,
заквохтать, аж лысина вспотела, и, наконец, произнести: - Всё ж таки... покойник
в доме... Над столом, покрытым
зелёным сукном и уставленным бутылками с Боржоми и с кока-колой, повисла
тишина. «Неужели такой финансово интересный проект рухнет?» – забеспокоился
Неделин. - А почётный караул, – торопливо
заговорил Севрюгин – деньги на него выделены государством. Часовые должны
находиться у саркофага круглосуточно, и мумия должна ярко освещаться. Космонавт говорил
волнуясь и громче, чем обычно. Видно было, он пытался отогнать недобрые
чувства, выраженные столь нелепо косноязыким Краюхиным. Образ человека с ружьём,
да ещё при ярком освещении, быстро всех успокоил. Нужно было решать другие
технические вопросы. Кто будет включён в число хранителей «Передвижного
Мемориала»? – Генеральный секретарь и двенадцать членов Политбюро. –
Единогласно. – Как долго саркофаг будет стоять в квартире каждого из
Хранителей? – По месяцу... Не очень хорошо. Курс партийной учёбы и все
циклические процессы в партии занимают обычно год. А тут вдруг тринадцать
месяцев. И число какое-то не очень хорошее. - Будем рассматривать доходы
от доступа к саркофагу как тринадцатую зарплату, – вспомнил бывший рабочий
Анчоусс замечательный экономический стимул эпохи развитого социализма.
«Прекрасная формулировка», – с уважением подумал Неделин, голосуя «за». - В каком порядке члены
Политбюро будут хранить «Передвижной Мемориал»? Все приняли разумное
предложение Генерального секретаря – порядок определяется стажем в партии.
Наибольший стаж оказался у Неделина. Угодив в армию после школы, Илларион сразу
проник на идеологическую работу, и уже к концу своего первого армейского года
был принят в члены. Теперь эта проворность делала его Первым Хранителем. *** Илларион сидел за
письменным столом и работал. Настроение было приподнятым. Вдоль дальней стены
кабинета, закрывая собой нижние полки стеллажей, заполненные его прижизненными
произведениями, лежал в саркофаге вождь. В ногах мумии, освещённый двумя яркими
лампами, стоял навытяжку, и, кажется, не дышал, часовой. За день караульные
сменялись несколько раз, на ночь оставляли одного. Поскольку караульные, следуя
строгой инструкции, всегда молчали и смотрели в одну точку, то есть вроде бы и
не смотрели, Илларион начал воспринимать их как принадлежность саркофага, и,
даже, как некое проявление тела вождя. То есть вождь был как бы уже не совсем
мёртв, а, в какой-то своей ипостаси, и вечно жив. Зато безмолвный и бездвижный
часовой был, вроде, и не совсем жив, отдавая, кажется, часть своей витальности
не до конца умершему вождю. «В этом», – рассуждал Илларион, – «наверное и
заключён высший смысл почётного караула.» Поступили уже две заявки
на посещение «Передвижного Мемориала». Предприятие обещало стать прибыльным. К
тому же на Хранителей, повышая их авторитет среди партийцев, начал падать
отблеск величия вождя – «как на часовых», – говорил себе Илларион. Работа над статьёй
«Русская идея в трудах и делах Нечаева» продвигалась споро. Неделин был увлечён
исследованием Русской идеи, доказывая в своих последних статьях, что этой идее
западные выдумки либерализм и демократия чужды. А то, что это уже доказал сто
лет назад Бердяев, делало задачу ещё более приятной. «Мы с Бердяевым»,
определял авторство идеи Илларион и испытывал законное уважение к себе. Сверхзадачей своей
Иллариону виделось показать, что Коммунистическая партия является учреждением
национальным как по форме, так и по содержанию. Постройку здания своей теории
наш философ начал с противоречивой, хотя и симпатичной ему личности автора
«Катехизиса революционера». Ход мыслей Неделина был
прерван появлением Капиталины, его старшей дочери. Капа после недавнего развода
временно жила у родителей. Она уже три недели работала развлекателем в модном
ночном клубе «Белый медведь» и пользовалась там большим успехом. Домой Капа
возвращалась утром и спала до конца рабочего дня людей обыденных профессий. - Отец, кто-то взял мои
украшения. – Капа сразу перевела разговор в неприятный регистр. – У меня из
шкафа пропала шкатулка. В кабинет вбежала
младшая дочь философа восьмиклассница Олимпиада, подозрительно быстро узнавшая
о пропаже. - Не брала я ничего, и
где ты прячешь свою шкатулку, не знала, – заявила она. «Ещё бы она сразу
призналась», – с одобрением подумал Илларион. - Кто же, если не ты,
мог взять шкатулку? – спросил он младшую дочь. - Да хоть твой мертвец!
– нагло заявила та, резким жестом указав на саркофаг. В отличие от других
членов семьи, Оли крайне отрицательно отнеслась к переезду в их квартиру
«Передвижного Мемориала». Вечер прошёл во взаимных
обвинениях, скандале и склоке. Илларион был рад моменту, когда Капиталина,
быстро переодевшись и накрасившись, умчалась на работу, и он мог спокойно
отправиться спать. Легко сказать
«спокойно». Перед мысленным взором Неделина всё время возникал жест Оли в
направлении мумии – «Мертвец твой...» Ему вспоминалось, что в тот момент
выражение до боли знакомого лица, сосредоточенное на вечной мысли, изменилось,
и облик его, как бы, посуровел. В голову лезло знаменитое начало
«Коммунистического манифеста»: «Призрак бродит по Европе...» Чёрт знает с чего,
в такой тихой всегда квартире всё время что-то поскрипывало и постанывало.
Илларион вспомнил из Маяковского: «Двое в комнате – я и Ленин – фотографией на
белой стене». Уже тогда имел свойство являться. Неделин стал вспоминать
средства против оборотней. «Чеснок... осиновый кол... крест. Где бы взять
крест?» Илларион вспомнил, что с недавних времён жена его начала носить
серебряный крестик. Промучившись пару часов без сна и припомнив немало
исторических событий, из-за которых обитатель саркофага имел все резоны являться
в виде упыря, Илларион переполз широченную кровать. Жена спала на боку, обратив
к супругу своё могучее тело задом. Илларион, исхитрившись, расстегнул замочек.
Цепочка с крестиком упала на простыню. Подобрал её. Расположив крестик на
средней фаланге указательного пальца выставленной вперёд правой руки и зажав в
кулаке цепочку, Илларион отправился босиком навстречу неизвестности... Покинув спальню, он
обнаружил, что из-под двери комнаты старшей дочери пробивается свет. Не дыша,
«как часовой», почему-то подумал Илларион, он прокрался к этой двери и толкнул
её. Сначала глаза, отвыкшие от света, распознали лежащий на полу карабин. Потом
его владельца, прощупывающего, очевидно, в поисках драгоценностей, содержание
вэнити. Илларион онемел – «как
часовой», опять мелькнула мысль. Потом спазм отпустил горло, и Илларион
произнёс: – «... это...» Караульный подхватил свой карабин, и, как дуновение
ветра, улетел на свой пост. Илларион двинулся в
кабинет к «Передвижному Мемориалу». Из спальни вышла супруга, на ходу запахивая
халат на обильном теле, а из своей комнаты выбежала Оли. Видно, дуновение
ветра, подобно которому передвигался часовой, сопровождалось громом,
разбудившим семью. Илларион грома не
слышал. Подобно сомнамбуле, двигался он к саркофагу. Достигнув его, Илларион
упёр палец, на котором был укреплён крестик в огнеупорное стекло, покрывавшее
саркофаг, примерно напротив носа гения. Две нижние фаланги пальца от напряжения
побелели. Как для контраста, лицо часового было багрово, а выпученные глаза
смотрели, как и положено, за саркофаг. - Это... – опять
заговорил Илларион, – это... Это он научил тебя воровать? – вдруг заорал он. –
Отвечай, это он? – Побелевший палец философа обвиняюще тыкал в стекло. - Папочка, успокойся, –
услышал он голос дочери, – он не может говорить. Он на посту. «И
действительно»,
– осознал
Илларион, –
«он же на посту». Бездвижный и безмолвный
часовой по-прежнему ясно символизировал бездвижие и безмолвие мумии. Лишь
крайняя форма смущения, читаемая на его багровом лице, символизировала
непонятно что. Ибо никто не знает, испытывают ли стыд в загробном бытие. В замершем сознании
философа опять почему-то пронеслось почти что марксово: «Призрак бродит по квартире.
Призрак коммунизма...» 2001-2012 |
![]() |
|
|||
|