Три танца Жар-Птицы

Из цикла "Совершенно невероятные музыкальные истории"

Однажды к композитору X. прилетела Жар-Птица.

Было это жарким июльским днём, солнце палило нещадно, все окна в квартире были открыты, так что откуда, из какого окна она влетела, было неясно. Да и потом – X., с головой ушедший в работу, появление непрошеной гостьи некоторое время не замечал.

Но потом он как-то вдруг почувствовал, что в комнате, кроме него, рояля, стола и двух стульев, ещё кто-то или что-то есть, поднял от партитуры голову – и увидел, что перед ним стоит ну самая что ни на есть настоящая Жар-Птица – именно такая, что ни в сказке сказать, ни пером описать: в сверкающем всеми цветами радуги оперении, с длинными, в меру тонкими ногами, обутыми – ну, тут уж совсем, правда, на человеческий манер – в белые атласные туфельки. А главное – с совершенно ангельским, не лишённым, однако, некоторой живости и даже дерзости во взгляде женским лицом.

В первое мгновение X. – ну, не то чтобы опешил, но немного растерялся, посмотрел на гостью долгим взглядом и поправил для порядка очки.

– Ну, чего? – сказала Жар-Птица на чистом русском языке – как ей, впрочем, и полагалось, – не видал, што ли? Жар-Птица и есть! – Голос её был далеко не лишён приятности, хотя и с некоторой дерзинкой.

X., вообще мало любивший, чтобы ему во время работы мешали, хотел было уже спросить гостью, что ей здесь, собственно, надо и кто она вообще такая, но как-то сразу передумал.

Время было шаткое, и непрошеные гости могли появиться в любое время дня и ночи. Правда, входили они обычно через дверь, а перед этим даже и звонили в звонок, но это были, конечно, детали. Новая власть была на выдумки хитра, фантазии для дневных или ночных визитов к людям у неё хватало, и попасть с ней впросак было плёвое дело. Да и потом: что-то в этой необычной гостье было.

Между тем Жар-Птица прошлась лёгкой, танцующей, немного развинченной походкой от окна, где её взгляд X. застал, к роялю, потом таким же манером обратно, облокотилась крыльями о подоконник, обвела медленным взглядом комнату, почему-то задержалась на стоящей на полочке вазе с цветами, и сказала:

– Нда-а-а, а деньжат-то у тебя, видать, не густо, голубь! А?

X., совершенно ошеломлённый вопросом, неизвестно откуда взявшимся знанием о его финансовых средствах, а главное – этим развязным "голубь", не ответил ничего.

А Жар-Прица, то ли ободрённая впечатлением, которое её реплика произвела, то ли продолжая свою мысль, ещё раз обвела глазами комнату, посмотрела на X. каким-то особенным взглядом и сказала:

– И хоромы у тебя не тово... не очень. Бедные хоромы-то... Не то што у Игорь Фёдорыча, - протянула она и заговорщически X. подмигнула.

X., к этому времени уже поняв, что так просто выставить гостью за дверь не удастся, и, с другой стороны, сильно задетый замечанием о хоромах, спросил запальчиво: Это какого же Игорь Фёдорыча?

Но Жар-Птицу, видимо, не так-то легко было смутить. Тем же самым тоном, слегка то ли растягивая, то ли распевая слова, она сказала:

- Како-ово, како-ово - залато-ово! А и не знаешь будто? Стравинского Игорь Фёдорыча! У него-то хоромы не чета твоим!

А Вы, - X. решил ни за что на свете не поддаваться этому "ты" - в надежде, что гостья всё-таки обидится и уйдёт, то есть улетит, - а Вы, собственно, откуда знаете, какие у "Игорь Фёдорыча", - он передразнил её тон, - хоромы?

Я-то? – усмехнулась Жар-Птица каким-то особенным смешком. – Я-то уж знаю! Почитай с год у него жила. На всех харчах, между прочим. С полным довольствием!

– Это как же: в птичнике, что ли? – спросил язвительно X., которого постепенно начинал злить то ли этот тон, то ли сравнение его с "Игорь Фёдорычем" – причём явно не в его, X., пользу.

– В птичнике – это ты живёшь, голубь! – ответила с распевом Жар-Птица. – А я-то – я-то в доме жила. У Игорь Фёдорыча. Квартиру мне отвели. Из трёх комнат – хошь как по бульвару разгуливай! И почитай каждый день в ресторане гуляли. Финьшампань, а то и Клико вдову – слыхал, может? – пила! То-то вот! Игорь-то Фёдорыч, хоть и скаред, а знал: меня уважить надо, а то…

– Да за что же? За что уважить-то? – прервал Жар-Птицу X., к стыду своему заметив, что уже как-то поддался тону своей гостьи, поправился и спросил строго: Так за что же надо было Вас, как Вы говорите, уважить?

Но Жар-Птица и бровью не повела.

– А за то самое, голубь, за то самое, – сказала она, явно наслаждаясь тем, что её собеседник-таки не сумел поставить её на место. – Ты што же думаешь: Игорь Фёдорыч Жар-Птицу свою с головы взял, што ли? Или с курицы, может, списал? – она вызывающе усмехнулась. – Не-ет, голубь, это я ему всё показала! Все танцы, как оно, значит, у нас, у Жар-Птиц то есть, бывает. А он всё потом только на музыку перекладывал. Так-то!

А то стал бы он меня у себя дома держать, по Парижам возить, кошель свой развязывать – как же! Ещё и уговаривал меня всякий раз, штоб станцевала ему, и ждал, пока у меня настроение придёт перед ним танцевать-то!

И то сказать: мужичонка он, конешно, так себе, скушный, даром што денег куры не клюют и все ему кланяются. Ты-то, голубь, поинтересней его будешь, – и она улыбнулась X. вызывающей улыбкой.

И вдруг без всякого перехода сказала: Присяду, я, што ли? Стоишь тут стоишь, а ты хотя б стул предложил! Эх ты, голубь! Неопытный, видать, ещё! – и, пододвинув стул, села, положив ногу на ногу.

Потом она опять обвела глазами комнату, посмотрела на раскрытый рояль и сказала:

 – А хошь, музыку тебя писать научу? Не хуже будешь, чем Игорь Фёдорыч, а? Я ведь у него мно-о-огому научилась – даром што Жар-Птица!

X. от такой наглости совершенно опешил и пролепетал в ответ что-то вроде того, что он в некотором смысле тоже композитор и…

Но тут Жар-Птица его бесцеремонно перебила:

– Ну, ежели композитор, то сыграй мне чего-нибудь. А то ску-у-ушно мне с тобой как-то стало! А я скуку смерть как не люблю.

X., в котором как-то странно смешались желание понравиться гостье, доказать ей, что он не хуже её "Игорь Фёдорыча", и желание каким-нибудь образом, но возможно поскорее от неё избавиться, сел за рояль и начал играть, краешком глаза следя за реакцией гостьи. Но ничего, кроме качания туфелькой – вроде бы в ритме музыки – и тихого мычания он не заметил. То ли она подпевала мелодии, то ли что-то своё озвучивала – понять было трудно.

Внезапно Жар-Птица слегка зевнула и сказала: А ничего, хорошо, нравится мне даже. А всё ж до Игорь Фёдорыча… – она не договорила.

X. почувствовал, что если он ещё раз услышит про Игорь Фёдорыча, он схватит первую попавшуюся из лежащих на рояле партитур и даст своей гостье этой партитурой по голове. Он перевёл глаза на то место, где лежали партитуры и увидел, что сверху лежала "Весна священная" – вполне подходящий по увесисости том.

Жар-Птица, как будто что-то почувствовав, сказала вдруг мирным тоном: Ну это ты чего? Никак обиделся? Поскучнел сразу. Экие вы все, композиторы: одному то не скажи, другому это. Ну хошь, развеселю тебя чем – ну вот даже и станцевать тебе могу. А?

– Это что, из репертуара Игорь Фёдорыча? – язвительно спросил X.

– Да оставь ты Игорь Фёдорыча в покое! – ответила раздражённо Жар-Птица. – Экие вы все право! Он сам по себе, ты сам по себе. Ну, да ладно – она перевела взгляд на свою туфельку и, помедлив, спросила: Так танцевать мне или чего?.. А то ведь и улететь могу: мне это раз-два, – добавила она обиженно.

– Да, да, потанцуйте, конечно, – ответил X., которому стало вдруг неудобно за свой тон, а особенно за только что возникшее желание прихлопнуть гостью "Весной священной". – Конечно. Буду очень рад.

– Ну што ж, рад так рад, – сказала Жар-Птица, которой, по всему видно, очень хотелось себя показать. – А подыграть мне сможешь?

Не дожидаясь ответа, она встала со стула и попыталась отодвинуть его ногой в сторону, чтобы не мешал. X. подскочил, взял стул, поставил его на место – и тут впервые увидел лицо своей гостьи так близко.

Чёрт побери: она была на диво хороша! Особенно прекрасны были огромные зелёные, опушённые длинными ресницами глаза. И надо же было ей уродиться Жар-Птицей!

– Ну спасибо голубь. Услужил, – сказала Жар-Птица, от которой не укрылось произведённое ею впечатление. – А то всё сидишь, сидишь. И давай начнём, пожалуй, а то время вроде, – она посмотрела на стенные часы, – к заходу солнца идёт. А я после захода не танцую.

X. сел за рояль – и тут началось!

Жар-Птица вдруг взметнулась ввысь и распус­тила хвост, сверкнувший в лучах проникавшего в комнату солнца тысячью изумрудов, потом, медленно опустившись на пол, повела плечами и поплыла, почти не касаясь пола, потом закрутилась с возрастающей быстротой, при каждом движении открывая всё новую и новую игру красок.

X., в первые секунды ошеломлённый бешеным темпом, быстро нащупал ритм и с удовольствием увидел, что его музыка поспевает за этими волшебными превращениями и сменой красок.

Внезапно Жар-Птица остановилась, как будто в ней кончился какой-то завод, опёрлась, переводя дух, о крышку рояля и сказала: Хух-х-х, утомилась я! Мне б лимонаду сейчас – у тебя нету, небось?

– Есть, вот лимонад как раз есть, сию минуту принесу. Тепловатый, правда, – ответил поспешно X., ещё под впечатлением танца и своей внезапно возникшей музыки.

Он принёс бутылку лимонада, два стакана, поискал, куда это всё поставить, не нашёл, поставил один стакан на рояль, а в другой, глядя Жар-Птице в глаза, стал наливать из бутылки лимонад.

– Ты гляди не пролей, голубь, – медленно произнесла Жар-Птица и усмехнулась, – а то жена заругает. Или не женат ещё? – тон её сделался каким-то уж совсем вызывающим.

Но странно: на этот раз ни "голубь", ни эта раскованная, вызывающая усмешечка гостьи не казались уже X. неприятными. Наоборот, всё, каким-то образом объединившись с его только что отзвучавшей музыкой и с танцем Жар-Птицы, вдруг составилось в одну гармоничную картину.

Нет, нет, свою новую музыку он, конечно, не забудет: музыкальной памятью его точно бог не обидел.

Но ему вдруг захотелось, чтобы его гостья осталась бы подольше – со всеми её странностями, с этим самым "голубем" и даже с "Игорь Фёдорычем". Будет жаль, если она сейчас уйдёт – ну, или улетит – не всё ли равно. А на то, кажется, похоже...

Видимо мысли эти отразились-таки на выражении его лица, потому что Жар-Птица вдруг спросила: Ну чего это ты опять поскучнел, а? Ну, улыбнись же, улыбнись, чего там? Польза, што ли, тебе какая от печали? ...Играть, однако, ты мастак. Это уж точно, – добавила она без всякого перехода. – И под музыку твою мне хорошо танцевалось. Ну ка, давай ещё раз!

Она протанцевала ещё, а потом ещё раз, показывая всё новые и новые пируэты – то бешено вертясь, то подлетая к потолку и внезапно на лету распушивая хвост, то вдруг почти застывая в каком-то трансе. Потом, так же как и в первый раз, она внезапно прервала танец, облокотилась о крышку рояля и совершенно обессиленным голосом сказала:

– Ну всё, голубь, уходилась я. А и тебе отдохнуть надо – сколько музыки насочинял! Голова-то своя, не казённая, её беречь надо. Я постою вот так – ну, или лучше стул мне дай, посижу, в себя приду. А потом, – она усмехнулась и посмотрела X. прямо в глаза, – мне назад лететь надо.

– Может быть, останетесь? – нерешительно произнёс X., совершенно выведенный из себя этим взглядом, раздираясь между желанием, чтобы гостья не уходила, и желанием немедленно записать только что возникшую музыку. – Может быть, в самом деле останетесь? – повторил он неуверенно.

Угу, – произнесла Жар-Птица с прежней лёгкой развязностью в тоне, – может, ещё с женой познакомишь. То-то она обрадуется!.. Или – чего это я? – ты ж вроде и не женатый ещё. Ну, женатый-неженатый – это мне без разницы. – Она помедлила. – Нет уж, милый, мне лететь надо, а тебе здесь оставаться.

Она встала со стула, лёгким движением расправила крылья, потом медленно отделилась от пола и не то, чтобы вспрыгнув, а как-то всплыв вверх, перепорхнула на подоконник и уже оттуда сказала:

– А ты того… ничего… хорошую для меня музыку сочинил. Пожалуй, получше Игорь Фёдорыча будешь. – И, чуть помедлив, добавила: А уж покрасивей и подобрее точно. Прощай, голубь, не поминай лихом. Может, когда и прилечу к тебе.

С этими словами она взмахнула крыльями и исчезла, как будто её никогда и не было.

В комнате остался запах каких-то тонких духов – впрочем, может быть, это X., в душе которого ещё колыхался взгляд опушённых длинными ресницами зелёных глаз, только показалось.

Но так или иначе – он был свободен и мог записать свою только что возникшую музыку – чёрт возьми, он действительно помнил её от первой до последней ноты!

Он медленно подошёл к столу, сел и стал записывать.

***

– Ну и странная же история! И что это за "Три Танца Жар-Птицы" за такие, откуда их автор выкопал? Ни у какого X. этих самых танцев Жар-Птицы и в помине нет.

...Впрочем, некоторые говорят, будто бы это вовсе даже и не "Три Танца Жар-Птицы" какого-то неизвестного X., а "Три фантастических... – И слышать не желаю!

 – Ну, как знаете...