Смейся и плачь

Когда я поступал работать на ленинградское TV, меня в числе других новичков учили, что объектив камеры безошибочно выявляет ложь, ибо он объективен. Но, увы, очень скоро я убедился, что это особое техническое свойство никого не останавливало: все участники передач за экраном и на экране дружно лгали, и лгали, и лгали… Наоборот, малейший намёк на правду вызывал переполох у начальства и злорадство у младшего персонала… Но то было в далёкие советские времена. Сейчас всё переменилось: искренность правит бал в телевизионных царствах-государствах, – искренность напоказ и нараспашку, со слезами раскаяния и с рассыпающейся по полу мелочью интимных грешков.

Именно такую искренность продемонстрировал трёхсерийный фильм «Диалоги Евтушенко и Волкова», показанный в конце октября по всероссийскому TV.

Видеть крупным планом лицо былого кумира 60-х, а ныне даже и не лицо, а маску хорохорящегося старца — испытание не из лёгких. Зрелище – жалкое, над которым грешно и стыдно смеяться, потому что не знаешь, какие складки и морщины набороздило время плюс возраст и болезни, а какие намяты собственными проступками и деяниями, интригами, гульбой или послебанкетными похождениями. И вот из такой маски глядят с экрана чистые, голубые и предельно честные глаза, пускающие в нужный момент извилистую слезу. Эта вытираемая пальцем слеза впечатляет не меньше, чем байка «для затравки» в самом начале фильма – обнажённая Марлен Дитрих, пляшущая на пиру перед поэтом (а гостей попросили на часок удалиться). Какова клубничка! Зрители Первого канала, должно быть, просто влипли в телевизоры лицом к лицу со старым донжуаном, который то ли похвалялся, то ли исповедовался о разбитых сердцах и жизнях своих (и чужих) жён, детей и подруг. Поклонницы шли под рубрикой «Случайные связи», причём назывались их имена и род занятий. Как зрителю не растаять перед этой «последней правдой» из жизни знаменитости?

Но она оказалась не последней. Соломон Волков тактично, но твёрдо перевёл разговор в другую плоскость: «Был ли Евтушенко агентом КГБ?» Что ж, вопрос закономерный, – ведь в отличие от других этому поэту позволялось слишком многое. Он дерзил властям, печатал публицистически острые стихи в центральных газетах, наслаждался высокими тиражами и привилегиями, а, главное, свободно выезжал за границу, посетив множество (по его словам – 170!) стран.

Но прямых ответов не последовало. Да, вербовка предпринималась, но рассказ о ней остался с открытым концом. Вообще, опытный шоумен легко уходил от настойчивых вопрошаний собеседника, прикрываясь то намёками, то цитатами из стихов, то просто недосказанностью.

Некоторые эпизоды своей таинственностью напоминали остросюжетный детектив. Например, сцена в ванной Роберта Кеннеди, тогдашнего министра юстиции США и брата президента. При включённом душе (ради шумовой завесы от прослушек) Кеннеди открыл поэту государственный секрет: оказывается, имена Синявского и Даниэля, тайком печатавшихся на Западе, передало гэбэшникам само ЦРУ! Сенсация? Несомненно. Но какой в этом сообщении смысл, если псевдонимы уже раскрыты, а писатели арестованы? Ясно лишь то, что Кеннеди использовал Евтушенко для своих целей, считая его советским агентом. Вот уж воистину «поэт в России больше, чем поэт»… Но он ещё и борец с режимом.

Буквально на голубом глазу он рассказывает, как заступался за Солженицына, когда у того возникла арестная ситуация. Из уличного автомата он позвонил на Лубянку самому Андропову и пригрозил самоубийством, если арестуют Солженицына. Тот мрачно сказал: «Проспитесь!» И что ж? Поэт проспался, опального писателя под конвоем вывезли за границу, а недоумения остались: откуда у Евтушенко завёлся личный телефон главы госбезопасности? Он мог быть только у особо приближённых лиц.

Пользуясь таким положением, Евтушенко заступился и за ссыльного Бродского, послав в его защиту письмо «наверх». Этот жест, несомненно, украсил его в глазах сочувствующей интеллигенции, но вряд ли он один мог стать причиной досрочного освобождения Иосифа: там были задействованы многие силы…

Третья часть сериала целиком посвящена отношениям двух «собратьев по перу», а скорее – соперников по успеху, авторитету и славе. У одного успех стал клониться к закату, у другого лишь возрастал, даже после его преждевременной смерти. Их неизбежная конкуренция переросла в непримиримость, и дело было не в стихах и не в том, у кого они лучше. Суть конфликта состояла в несовместимости двух тщеславий, в различии писательских стратегий, по-своему успешных, потому что давала каждому в своё время максимум наград, премий, величаний и юбилеев.

Оказавшись на Западе, Бродский пришёл к выводу сам и стал уверять других, что Евтушенко способствовал его недобровольному отъезду, поскольку он был консультантом Андропова. Многие поверили, – как в России, так и на Западе, и Евтушенко сразу почувствовал это: сократились его гастроли по американским кампусам. Более того, ему отказал в приёме на работу даже нью-йоркский Квинс колледж, где главой Славянского отделения был Альберт Тодд, давнишний патрон Евтушенко и организатор его выступлений. Увы, Тодд скончался и уже не мог ему помочь. Зато на похоронах поэт узнал истинную причину отказа: это было письмо руководству колледжа за подписью Бродского, в котором содержались обвинения в антиамериканских настроениях Евтушенко. Оно показывалось крупно на экране, был виден текст и аутентичная подпись на английском. Что это как не политический донос? Поклонники Бродского вряд ли согласятся с такой оценкой, будут считать письмо фальшивкой. Конечно, не хочется в плохое верить, но подобное отношение лауреата испытали на себе и Василий Аксёнов, и Саша Соколов, и… Не будем продолжать список действительных или мнимых соперников Бродского, которым он, войдя в силу на Западе, чинил препятствия и ставил литературные подножки. Таким образом он просто расчищал пространство вокруг себя, создавая контраст с окружением и возвышаясь до монумента. Понятно, что яркая, пёстрая фигура Евтушенко эстетически раздражала и мешала ему в этом проекте.

К слову, уместно здесь вспомнить мой разговор с Иосифом, состоявшийся осенью 1962 года, при котором имелись две свидетельницы и участницы – Эра К. и Марианна Б. Речь тогда зашла как раз о Евтушенко: он снова по случаю громко надерзил властям, а затем картинно каялся, и публика только это и обсуждала. Я сказал:

– Чем такую славу, я бы предпочёл репутацию в кругу знатоков. А ты?

– Нет. Я всё-таки выбрал бы славу, – сказал Иосиф.

Соломон Волков. Диалоги с Евгением Евтушенко

Так оно и вышло. И прижизненную, и посмертную славу он получил сполна, – причём, вторая ещё действенней продолжает утверждаться и тем самым выдавливает и отстраняет других. Этим и объясняется появление на экране Евтушенко, потеснённого в отдалённую Оклахому и уже изрядно подзабытого публикой.

Надо признать, что ему удалось не только напомнить о себе, но и как в прежние времена, всколыхнуть общественное мнение, подняв небывалую волну дискуссий по блогам, газетам и другим социальным сетям – за или против него? Такая противоречивость гораздо эффективнее действует на публику, чем тотальное утверждение, подавляющее другие мнения. Не гипнотическим величием, как Бродский, а демократически, даже чуть юродиво Евтушенко добивается большего. Он вызывает сочувствие.

Этот телефильм был задуман и предпринят самим Евтушенко. Очень удачно (и продуманно) он выбрал собеседником Соломона Волкова, «Эккермана», известного своими диалогами с Шостаковичем, Баланчиным, а, главное, с Бродским, и этот выбор сразу сравнял соперничающие фигуры. Тактичная, но объективная и твёрдая позиция интервьюера хорошо уравновешивала собой эксцентричность, даже гротескность его собеседника, и в конечном счёте он задал и выдержал приемлемый стиль передачи.

Но Евтушенко не переиграешь. Пусть разговор в реальном времени длился 50 часов, пусть Анна Нельсон выкроила из них всего три, истинным режиссёром остался герой фильма. Несмотря на скомороший пиджак и кричащий галстук, несмотря на «искренний» взгляд его голубых («безумных и хитрых» по выражению Тамары Буковской) глаз, он, если и не убеждает зрителя, то во всяком случае солидаризуется с ним. Невероятным усилием он отодвигает от себя непомерно разросшегося соперника и доводит его до человеческих пропорций.

Перефразируя известное выражение покойного лауреата, я тоже могу в заключение сказать: «Если Бродский против Евтушенко, то я – за».

Ноябрь 2013