Крестьяне о Бабеле

К 120-летию со дня рождения писателя

Публикация и предисловие И.Г.Топорова

В 1926 году в московском Государственном издательстве был впервые опубликован сборник новелл И.Э. Бабеля «Конармия». А уже в феврале 1928 года молодой учитель и начинающий писатель А.М. Топоров[1], как всегда, мастерски и артистично прочитал кое-что из этой книги малограмотным или вовсе безграмотным алтайским крестьянам из коммуны «Майское утро». Во время ее обсуждения эти мужики и бабы особенно выделили два рассказа: «Жизнеописание Павличенки, Матвей Родионыча» и «Соль». В 1930 году стенограмма этого разговора вошла в книгу А.М. Топорова «Крестьяне о писателях».

Жизнь тяжелым катком прошлась по обоим писателям. Коллеги-литераторы говорили об авторе «Конармии»: «Бабель увидел Россию так, как мог увидеть её французский писатель, прикомандированный к армии Наполеона»[2]. Еще дальше пошел будущий маршал С.М. Буденный, назвав писателя «дегенератом от литературы», после чего добавил: «Гражданин Бабель рассказывает нам про Конную Армию бабьи сплетни, роется в бабьем барахле-белье, с ужасом по-бабьи рассказывает о том, что голодный красноармеец где-то взял буханку хлеба и курицу; выдумывает небылицы, обливает грязью лучших командиров-коммунистов, фантазирует и просто лжет... Да, с таким воображением ничего другого, кроме клеветы на Конармию, – не напишешь»[3].

Как итог – арест, признание писателя троцкистом и агентом сразу двух западных разведок, приговор и расстрел, последовавший 27 января 1940 года[4]. Расстрельный список был подписан Генеральным секретарем ЦК ВКП (б) И.В. Сталиным.

А.М. Топоров в 1937 году так же был незаконно репрессирован. Смертной казни, правда, чудом избежал и до 1943 года отбывал наказание в исправительно-трудовых лагерях ГУЛАГа. А книга «Крестьяне о писателях» на позорном судилище над ним фигурировала среди вещественных доказательств вины автора – и во многом из-за разбора коммунарами тех самых двух бабелевских рассказов. Позднее она была включена Главлитом в «Аннотированные списки политически вредных книг, подлежащих изъятию из библиотек и книготорговой сети»[5]. И хотя эти списки позже были аннулированы, во всех послевоенных изданиях «Крестьян» (1963-1982 годы) главы о Бабеле напрочь отсутствовали.

Автор этого небольшого исследования не ставит перед собой задачу литературоведческого анализа рассказов «Жизнеописание Павличенки, Матвей Родионыча» и «Соль», а также соответствующего отрывка из первого издания книги А.М. Топорова. Читателю журнала просто предлагается достать с книжной полки и обновить в памяти бабелевские первоисточники, а затем узнать из настоящей публикации, что же думали о них в далекие двадцатые годы прошлого века простые сибирские крестьяне и – пока еще будущий – «враг народа», сельский учитель и писатель А.М. Топоров. И сделать самим вывод, можно ли назвать человечным сталинский режим, при котором на одной чаше весов оказались всего лишь несколько рассказов из «Конармии» и чуть больше десятка страничек записи крестьянских мнений о них, а на другой – расстрел И.Э. Бабеля и более чем двадцатилетние тюремно-лагерные мытарства А.М. Топорова.

А. Топоров

Крестьяне о писателях[6]

И. Бабель

Жизнеописание Павличенки, Матвей Родионыча

(Читано 5 февраля 1928 года)

КОРЛЯКОВ С.Ф. Матвей Павличенко – это темнотой забитый человек, злой на господ, на своих угнетателей. Имел, видно, большую физическую силу, и потому пошел громить своих обидчиков – дворян. Выдумку его насчет «письма Ленина» нельзя опровергать. Мог Матвей эту штуку удрать. Очень свободная вещь. Он был глубоко уверен: раз революция, то Ленин разрешил бы ему все равно расправиться с барином Никитинским. А если так, то всякую выдумку можно в ход пустить, лишь бы отомстить своему классовому врагу. Именно такое понятие и держал в своей голове Матвей, когда шел дуть барина. А в целости Павличенко представлен так себе. Душа его из слов видна. Пошире надо было писателю кое-где сочинить. Но и при короткости его писания про щеку, например, все понятно. Горит у Матвея щека от Бариновой руки. Горит много лет. Хочется Матвею отплатить за это своему злодею. Ну, и достигает он своего. Это – хорошо. А в остальных местах рассказа много неясности, недоговоренности. Все какие-то перерывы речи идут. Настояще душевность Павличенки выражена, по-моему, вот… когда это он с Настей кружился… Рассказ не обошелся и без брехни. Например, в нем говорится: «и тут я взял его за тело, за глотку, за волосы». Как это Павличенко сразу мог взять барина за три места? Что у него пять рук, что ли, было? Вранье! На-смех сказано. Только где тут можно смеху быть? Еще вот там слова есть: «шакалья совесть». Слова эти будто барин сказал Павличнке, когда тот его за душу сцопал. Нет, в это время барин таких слов не скажет. У него дрожало все от страху. Речь из горла не лезла, а колени все подламывались и трепыхались. Тут предсмертная минута, а он стал бы еще шапериться?

ТИТОВА Л.Г. Видать, что могутной был этот партизан. Я боялась партизан роговских. Пряталась от них. Как, бывалыча, увижу их, так вся и затрясусь, как лист. B сказу этом – ровно нету никакой брехоты. Все по совести обсказано. Быль оповещена. Так это и было. Многих партизан не миловали.

ЗОЛОТАРЕВ П.И. Кабы я был Павличенко, я не стал бы долго с барином возжаться, а минтом придушил бы его еще в погребе, – и хана. А то еще какие-то тары-бары-растабары Матюшка разводил с тем сукиным сыном!.. Не ядреный, и не маленький был Матвей Павличенко, а средний, но хитрый, умственный человек. Я бы мог обвинить Павличенко, если бы он оскорбил кого-нибудь на общем собрании граждан. А с барином он поступил, как и надо. Тогда была партизанская власть. Попался им гад какой-нибудь – ну, и крышка! «Ленинское письмо» с толком присочинено к рассказу. Я думаю, не по хулиганству его «прочитал» Матюшка барину Никитинскому. Не, он делал это от полной своей мысли, что Ленин, – будь он около него, – разрешил бы ему хлопнуть барина. Надеялся в этом Матюшка на Ленина, как на вождя... Рассказ написан, как топором вырублен! Никаких в нем не сделано неясностей. Во всем можно разобраться, ежели человек – не дурак и повидал свет в Гражданскую войну.

ЖЕЛЕЗНИКОВА Т.Ф. С моей руки – мало Матюшка топтал барина. Еще бы ему, подлецу, тальнику, – пуще бока намять! Черт какой, чужих баб дай ему хватать!

НОСОВА П.Д. А, должно, шибко осерчал Матюха на барина за «бабье место». Тот-то, видно, любил пощупать чужого мяска. Сатана!

ЕРМАКОВ Я.М. Написал этот сочинитель, как отпечатовал. Чуть не все разумно и действительно. И проведен весь рассказ по одной тропочке, без виляния по сторонам. И уж дюже этот писатель бережлив на слова! Нигде, кажись, не переговаривает… Я тоже согласен с тем, что Павличенко мог выдумать «письмо» Ленина. Еще не такое выдумывали партизаны! Бывало всякое во время движения. Жалко, что в рассказе нет точного конца. Не хватило у автора ключа. И жалостливости для слушателя не хватило. Примирительной стороны. Все в злости описано. Нельзя так. Матвея целиком не могу я оправдать. Разве уж так много ему барин нагрезил? Ишь, по морде раз дал да бабу похапал за «прочие» места! Автор должен был сделать свое заключение. А то образовалось такое положение: зло на зло. Среднего вывода нет; примирительной в жизни человеческой нет. Люди от рассказа не научатся, как правильно и любовно жить. Требуется к рассказу добавление. А сам по себе он высокого составления.

ШИТИКОВА М.Т. Партизан поступил с Никитинским свыше вины барина. Жестоко поступил. И мне кажется, автор здесь соврал. Вряд ли Павличенко мог так истязать барина за то, что тот когда-то пять лет тому назад, дал Павличенке пощечину и хапал его жену. Мягкими на словах, а жестокими на деле могут быть, кажется, только религиозные люди. А Павличенко – не религиозный. Он «мягкий», но большой злодей... Про женину обиду нечего и говорить. Жена сама виновата. Она должна была в свое время доложить мужу, что барин с ней нахальничал. Не знаю – как на кого, а на меня Матюшка произвел противное, отталкивающее впечатление… Рассказ написан по-деревенски. Автор говорит, правда, шибко ясно и отрывисто, но не могу я не согласиться, что слова в рассказе все Матюшкины. Некоторых слов Матюшке этому не выдумать. Писатель за него их выдумывал и под Матюшкину стать подвел.

ТИТОВ Л.Е. Безумно Матюшка на барина кидался. Ну-к чо, если барин кою-то пору «кое-где» пошарился уего жены? Чо ей сделалось? Хватило бы ее всем: и барину и Матвею. Разве этаких штук не бывало али теперь не бывает? Сколь хошь. Так и топтать людей за это? Зря это! Совсем ни к чему.

КОРЛЯКОВ И.Ф. У Матвея Павличенки очень мстительная душа. Писатель поставил его глупым и забитым, а он – не такой. И шел Матвей на барина не из политической классовой мести, а по своей личной злобе – за бабу. Политической сознательности в Матвее не видно. Трудно допустить, чтобы такой забитый замухрышка, как Павличенко, мог наступить на барина. Да еще один на один. Что такое Павличенко? Это был чуваш, татарин какой-то! Куда он гож?! Он господ и теперь, поди, боится. Историческая трусость в нем перед господами должна быть. Груб, горд и храбр – он слишком скоро стал у автора… Пишет Бабель как-то все набросками, куцо. Фразы неполные. Все, как будто не вполне законченное. Без всяких объяснений, отрывистые и сухие. Напомнят они малость про то и се – и к барину перескакивают.

ТИТОВА Л.Г. (обращаясь к И.Ф. Корлякову). Что ты, Федотыч, Матюшка этот у-ух, какой гордый собой! Ты не гляди, что он собой – мямля. А что скоро сказ ведется и с перескочками – это правда. Партизаны шибко скоро ездили. Им, видно, ехать-то было так, как от Шпагиной до реки Чесноковки. (Шпагина – деревня. Расположена в десяти километрах от нашей коммуны и в пяти километрах от реки Чесноковки. – А.Т.) Воротились – и нету их!

ТИТОВ И.В. Высказывается писатель по-русскому, по-народному. Но продолжение у него очень короткое. А доказательство всякому месту предметное.

БОЧАРОВА П.И. Вопча от скуки рассказик этот люди будут слушать. Павличенко такой же, как наш журавлишинский Яргин: читает книги, а сам неграмотный. Вид кажет людям, что знает много, задается…

ТИТОВ П.И. Матвей Павличенко мстил барину больше из личной пользы. Просто обозлился – и все. А «письмом» только хотел устрашить барина перед смертью, чтобы помучить. Отряд, в котором был партизаном Павличенко, как метеор на нас свалился и исчез где-то. Ничего настоящего про него не сказано в сочинении. Зачем тогда и поминать его?

ШИТИКОВА М.Т. К давешнему моему слову я еще прибавить хочу. Говорят, что «письмо» Матвей Павличенко выдумал. А я уверена, что его выдумал сам автор. Если Павличенке нужно было контромить барина, то зачем ему ложное ленинское письмо? И без письма он его прикончил бы… Рассказ написан так, что со стороны на барина зло не берет. Когда в романе «Два мира» (В. Зазубрина. – А.Т.) старик-партизан Чубуков давит руками белого добровольца, изнасиловавшего его дочь, то ты не можешь спокойно при этом сидеть: так бы и присоединился к нему! А после «Матвея Павличенки» жестокость барина исчезла из моих глаз. Осталось непонятное чувство: и барина не жалко, и партизана не уважаю. Удивляет меня и такое дело: Павличенко один из отряда поехал мстить барину. Поехал прямо в усадьбу, не знаючи, кто там сейчас и что делает? Не мог он не знаючи ехать туда. А ну-ка там оказался бы отряд белых? Что тогда стал бы делать Матвей Павличенко? Слышала я, что Бабель – знаменитый нонешний писатель. Если он – знаменитый, пусть пишет яснее.

БОЧАРОВ Ф.3. Для меня очень много непонятного в этом рассказе. Партизанского движения нет. Какое это движение? Ехал Павличенко с отрядом; как и куда ехал – неизвестно. Остановился отряд. Павличенко один понесся к Никитинскому барину. Зол он на барина, как черт. Приехал. У барина сидит земельная комиссия. Она же белая. Конечно, уж стоит за барина. Значит красный Павличенко в доме – один, а беляков целая компания. И вдруг барин Никитинский сразу подчинился Павличенке. Формальная врака! Перепутка всего. Все свое писание этим автор испортил. Уже ни к селу, ни к городу. На што Матвею Павличенке лгать барину от имени Ленина, если он был настоящий партизан? Да он бы барина и без письма пришиб, коли б они один против другого сошлись. А то, вишь, какую басню писатель развел: белая земельная комиссия сидит, чай пьет, а Матвей Павличенко в этом же доме барина давит. Они бы его все-то так даванули, что только бы сапожнешками застукал! Матвей Павличенко по совести описан только во время его пастушества, а потом писатель соскользнул с верного пути. Понес чушь. Хорошему кузнецу ошибаться нельзя. Так же и всякому прочему мастеру. Ну, и с хорошего писателя должен быть спрос такой же. Ни рыба, ни мясо – вот что для меня этот рассказ. Научного – ни крохи в нем. Надень хоть трое очков, никакой партизанщины в сочинении не выкопаешь, а рассказ ведется про партизан. Что барин Никитинский свою барыню сделал «сумасшедшей» – этого отвергать не буду. Они хотели застращать Матвея или разжалобить его на их сторону. Вообще рассказ этот – ровно с воздуху пал. Кто, что, как? – догадывайся тут сам читатель. С чего у помещика глаза обратились в шары, если Матвей говорил с ним тихо-смирно. Не разобрал я, к чему склонение имел рассказ. Партизаны мстили барам, давили их, только не так, как Павличенко. В рассказе указано, что он зашел к Никитинскому в хоромы неслышно, как кошка, и стал, снявши шапку-кубанку. Теленком стоял. Да разве партизаны так набегали на господ, которые их раньше мучили? Нет, не так! Вбегали энергично и – бух! бух! бух! Готово! Нет барина! Матвей – нюня. Он и сейчас, верно, боится господ. Я раз ехал в Косиху и посадил подвезти какого-то растрепанного мордвина из Пензенской губернии. Места у нас искал для переселения. Разговорились мы с ним дорогой. «Как, – говорю, – у вас там в Расе, с землей-то?» – «Да плохо. Бедствуем. Боимся себе просить барскую землю. А ну-ка барин опять вернется?» Видал как? До сих пор еще в середке у мужиков страх перед барином живет. И это – так. А тут какой-то автюха, Матвей Павличенко, один насмелился к барину идти и давить его в присутствии белой земельной комиссии? Пусть писатель этот расскажет кому-нибудь, а не нам!

КОРЛЯКОВА Н.В. Матюха – маленький, тихонький, смугленький мужичонко. И движимости в нем много-много. Вертушка. Скачок. Чистый Остроухов наш, покойник! По речи слыхать Павличенку. А эти тихони повсегда злей простых людей. Он молчит-молчит, да и тяпнет… Барина Никитинского нужно бы сразу, сволочь такую, придавить! Хам! Вздумал улещать мужних женщин. Хорошо сделал Матюшка, что вымесил ему бока. Чтение про Павличенку было всякое: и страшное и смешное. Больше смешного. Не успеешь об одном посмеяться, другое подваливает.

СТЕКАЧОВ Т.В. Подойдет мысль, но не дадут ее сказать. Ермаков меня давеча перебивал. А потом – мысль сама уходит. Сейчас на уме меньше крутится... Хвалили Матвея. А я думаю, не за что его хвалить. Писатель нас бросал-бросал туда-сюда, туда-сюда – и нигде ничего до путя не договорил. Все писание в каком-то дыму оставлено. Старец являлся Матвею, как видение святому. Что это за старец? Откуда он? Да и не старец являлся, а какая-то тень. Не доказано про него ни слова дельного. Вот тебе старец с Матюхой. Потом уж Матюха с Настей. Куда-то подрали. Зачем и куда их шут понес? Она дует, он за ней, как бешеные. В чтении этом нет связанности. Есть описания порядочные у прочих сочинителей. Все они к тебе сами в душу идут. А оттого это, что они от ума. В них все по порядку высказывается: скажем, человек идет, сорока сидит на березе, колокол гудёть и прочие там прикрасы... Рассказ про Павличенку, конечно, веселый, но что ты примешь в сердце от этой веселости? Хорош напиток, только хмелю в нем нету. «Письмо Ленина» в рассказе – лишнее. Матвей Павличенко и без письма верил, что он имеет право душить своего барина-угнетателя. Рассказ можно принять в деревню для когда нечего читать.

ТИТОВ Н.И. Я свое соображение на уме держу. Прочитанный рассказ есть самый действительный и простой. От простого ума он составлен, и ни единого слова в нем нет лукавого, – нет подводу всякому ясному слову. Были дела страшные и простые, и слова на рассказ взяты тоже простые. Не признаю врак. Здесь описана сбыть. Co-злу заявился Матвей этот к барину и думает. «Дай, я ему оглавлю письмо, будто от Ленина. Пущай потрусится от страсти». Такие мысля у Матвея были. Потому что он сам руководствовал имя. Хотел он барину отомстить. Ладно ли ему будет потом – об этом Матвей не думал. Простой человек обдумывал простые мысля, и писатель просто это и высказал... Ужастей в рассказе настоящих не обозначено. И смешного шибко не имеется. А мучить люди других людей охочи. Натурность в них, значит, такая. В переворот королевского прапорщика Петра Иванович Штокина так же работник иссек, как Матвей барина. За что? За то, что когда-то работник подчинился Петру Ивановичу… Кто знает, кого сейчас критиковать? Нето писателя, нето наших коммунаров? Бают: то не так, да это не по-нашему. А чего там уж неправильного? Произведено, как надо быть. Некоторые наши клики о рассказе, я считаю никудышные. Справедливо, что рассказу этому не быть на первом месте: недохватки в розмысле есть кое-где. Поглядеть по нем, так писатель (читай, Бабель. – А.Т.) млад еще супротив настоящих писателей.

СТЕКАЧОВА П.Ф. Ну, и нахальник же этот партизан, который топтал барина! Не стоило бы ему этого творить. К чему над человеком зря строжиться и галиться? Как зачал Матвей топтать барина – так меня на Матвея зло взяло. А после раздумалась, вспомнила, как баринье над нашим братом чванились, так перестала жалеть барина. Насолили, видно, господа крестьянам. Ну, думаю, мни, Матвей! Остервился, видать, Матвей. Не враз покончил барина, а помучил его вдосталь, сколь душа хотела... Рассказ – так себе. Но крепких слов, навесистых, чтобы придавляли, – нету. На овес похожи. От безделья можно послушать это чтение. Новостей тут мало. Про зло человеческое мы все и давно знаем.

ПУШКИНА А.Т. Когда читали рассказ, мне было интересно его слушать. А как кончили – в голове от него никакого сложенья нет. Читали, так в уме все ложилось рядом, рядом, рядом. Прочли – все смутилось.

НОСОВ М.А. Никак не могу придумать понятия для этого рассказа. Есть в нем ложь. Отступка писателева началась с того времени, как Матвей партизаном явился к барину в дом. Отцэль пошла в чтении путаница. Как Матвей один посмел припехать к барину? Но можно подумать, что он был хорошо оборужонный. А барин, а комиссия – разве они не были оборужоны? Поди, они знали, в какое время они жили. Под боком была партизанщина. Теперь так подумаем. Белая аль красная комиссия была? Ответа писатель не дает. Допустим, она была белая. Конечно, уж она тогда работала при оружии. Пущай и Матвей был при оружии. Все-таки он один на трех не пошел бы. Комиссия барина защитила бы. Она поняла бы, к чему Матвей с барином сурьезный разговор завел, чуть только вступя в горницу. Матвею бы тут досталось. А если комиссия земельная была красная, то она помогла бы Матвею ухлюстать Никитинского на первых порах. Ни за что не соглашусь и на то, будто комиссия, жена баринова и прислуга – какая-нибудь да была она у барина – не услышали бы, как Матвей делал убийство в хоромах. Мысли хорошие хотел преподать людям писатель, но не добился он этого. Вместо рыбы дал нам рака… старец – темный человек. Досада на рассказ берет. Концов нет. Они куда-то пропали. Растаяли. Комиссия как провалилась куда-то. Ни одного члена не найдешь. Затем и зло берет на писателя, что набрехал шибко много. Насовал в рассказ несовместного. Автор рассказа похож на кузнеца в сказке, который хотел из листа железа сковать сошник, а вышел пшик.

БОЧАРОВ Ф.З. Пришло, дескать, время, – и пастухи одолели буржуазию. И должны они ей жестоко отомстить от имени своего пролетарского вождя, Ленина. Должно быть, к такому смыслу рассказ свой хотел прислонить писатель. Хотел он им сказать что-то общее и большое, а свел все на Матвея Павличенку. Пущай его, этот рассказ, кто-нибудь переправит, разъяснит. Тогда его можно будет принять в деревню. А сейчас его сам Авраам не разберет.

СТЕКАЧОВ И.А. У Чехова есть рассказ про чиновников, которые взбунтовались против своего начальника. Выбрали от себя депутата, который должен был пойти в кабинет к начальнику и сказать ему, что подчиненные им недовольны, не будут с ним служить. (Речь идет о рассказе А.П. Чехова «Депутат, или повесть о том, как у Дездемонова 25 рублей пропало». Рассказ этот был мной прочитан коммунарам еще в 1921 году. – А.Т.) Выбрали самого главного храбреца и говорка. Он здорово ерепенился, пока сидел в швейцарской. А как только пришел в кабинет к начальнику, то храбрость куда-то в сапоги ушла. Ничего он, бедняга, начальнику не сказал – испугался до смерти. Начальник спросил: «Зачем пришел?» Он замыкал, заперхал да и ляпнул: «Я слышал, вы разыгрываете карету?» И вместо ругани купил, болван, на двадцать пять рублей билетов лотерейных… Матвей Павличенко – такой же храбрец. Ничего он не сделал бы барину Никитинскому в его доме, если бы на самом деле попал туда. Знаете, после какого места рассказ потерял силу? После коров. А после партизанщины весь рассказ насмарку пошел. Заседание земельной комиссии не могло происходить без военной охраны. Усадьба Никитинского была в пяти верстах от партизанщины. Заставил бы тут комиссию тогда заседать под партизанской угрозой! У Матвея Павличенки классовой злобы на барина не было. Он был только кровно обижен. Павличенко был у Никитинского пастухом. В науке ничего не понимал. Не сказано у писателя об его развитии. Про классовую борьбу с помещиками он не мог иметь точного понятия. Автор думал из Матюхи классового борца сделать. Такая думка есть у многих нынешних писателей. Но только из нее мало толку. У нас в Журавлихе был овечий пастух, Вася Кожуринкин. Так он и остался пастухом. Паня Дубок – тоже... Язычок у автора – вострый. Может он им здорово молотить.

ТИТОВА А.И. Если не разбираться с рассказом, то он пробежит по голове и ничо в ней не оставит. Стань кто один из нас его читать, беспременно мысль вся разойдется по сторонам. А чтобы польза от чтения была, надо в этом рассказе дюже внимательно всякую штуку по уму своему пускать… Матвей яро барина топтал. Хорошую мялку дал барину. Что ж! Это не облыжно сказано. Руганью не доймешь врага. Надо его ударить, чтобы больше ему причисленья сделать. Легче тогда бывает душе, когда злодея своего помучишь. Шибко мало в чтении было похождений Матвея. Описать бы, где он бывал, где был обижен, а где доволен, да как в партизаны попал, да как воевал на разных битвах. Ежедневно читал бы такую книгу. Писатель должен был подробно и дерзко прописать про Матвея. Тогда бы от его рассказу получилось у нас совсем другое распечатление. Сейчас это чтение – немножко недосоля. Слушаешь его – и будто ладно, и будто – нет. И не знаешь, ково тебе от него надо. Когда шибко голоден, так съешь и недосоленное. А налопаешься – рыться будешь.

БЛИНОВ Е.С. Писатель задумал обрисовать нам мстительность человеческую. Обрисовал. Но самый рассказ-то взял не из правдишнего факта, а выдумал из фантазии. Никакой Матвей не рассказывал про себя эту историю писателю Бабелю… Дьявол его знает, что за рассказ! Вчера читали его – ровно как были смешные и вострые слова, а сегодня я их – не единого не помню. И почти все сцены забыты мной. Десять лет назад я читал какой-то – сейчас забыл – рассказ Максима Горького. Два каких-то молодца соткнулись над амбаром. И разговорились. «Куда прешь?» – «А кто тут?» - «Человек с палкой». Может быть, в беспорядке, а теперь еще лежат в памяти эти слова.

Веешь, например, овес. Летит пелева. Садится. Сыздаля смотреть – добрый материал, а хватишь горстью – там нет ничего. Это подобно рассказу про Матвея Павличенку… Само «письмо Ленина» – только поддобрение рассказа. Но в нем – главный смысл всего сочинения, окромя мстительности человека человеку. Эта мысль в рассказе тоже недурно подобрана. Что же мне сказать напоследок? Нужно нашим писателям кончать свои рассказы круглее, чтобы концы сходились с началом и с середкой. Иначе наши литературные соловьи будут петь свои «бесконечные» песни и никогда не докончат их. Во всем этом рассказе, когда его читали, мне нравились только некоторые шутливые выражения. В праздник, во время отдыха можно почитать «Матвея Павличенко». Ради потехи. Для настоящего чтения он, конечно, не годится.

Общее мнение

(Принято всеми против трех: Золотарева П.И., Титова И.В. и Титовой Л.Г.)

Удивляемся большому уменью писателя Бабеля - в маленьких рассказиках наплести кучу неправды и неразберихи. Вследствие этого и «Жизнеописание Павличенки» не нужно деревне, несмотря на то, что оно рассказано доступной, игривой, замечательной речью простолюдина. Недостатки рассказа – куда значительнее его достоинств!

Примечание. «Жизнеописание Павличенки» отчаянно натерло шею и коммунарам и мне. Так, например, приговор обсуждался на четырех вечерах. Все участники разбора рассказа тщательно проверили свои суждения. Вероятно, они старались вынести вполне продуманное решение о произведении столь прославленного художника. Весьма возможно, что на эту неторопливость с вынесением приговора оказало некоторое влияние и одно мое давнишнее (года два назад) выступление перед коммунарами, в котором я касался характеристики творчества некоторых русских писателей революционной поры. И. Бабель был тогда очерчен мной как один из первоклассных мастеров художественного слова наших дней. Отсюда могла исходить и обида М.Т. Шитиковой: «Бабель – знаменитый нонешний писатель. Если он знаменитый, пусть пишет яснее».

«Спиртной остроты» в рассказе Бабеля коммунары не нашли. А может быть, ее там и нет? Может быть, ее выдумали «генерал-критики» для красного словца?.. Трагический, выигрышный для кисти крупного художника эпизод мести раба своему бывшему господину дан Бабелем не настолько «спиртно-остро», чтобы рассказ мог потрясти крестьянское нутро… Нет, читая «Жизнеописание Павличенки», я ежесекундно ощущал свою психическую оторванность от публики. Я осмеливаюсь отвести возможный здесь упрек мне за неискусное чтение. Рассказы Бабеля из «Конармии» читаются необыкновенно легко. К тому же «Жизнеописание Павличенки» – коротенькая вещица, а разучивал я ее перед читкой очень усердно, чтобы осилить богатые модуляции усложненной косвенной речи. Впрочем, речь эта стройна, приятна и легко ложится на язык.

Рассказ холоден. Об этом и говорят крестьянские оценки его. Очень странно вел себя при разборе рассказа – «чужак», Я.М. Ермаков. (Участник зоотехнических курсов при нашей коммуне, которые проводились в феврале 1928 года. Член коммуны «Пробуждение» в селе Косихе.) Дав вначале о «Жизнеописании Павличенки» положительный отзыв, он в конце концов «восстал» против этого рассказа за отсутствие в нем «примирительного в жизни человеческой», «ключа» и «жалостливости для слушателя».

Защитники Бабеля ударили вразнобой: Титова Л.Г. требовала отнесение рассказа к третьей очереди, Золотарев П.И. – ко второй, а Титов И.В. стал в безысходный тупик при определении степени нужности «Жизнеописания Павличенки» в деревне. Но по всем словам его видно было, что он не считал рассказ Бабеля образцовым произведением.

И. Бабель

Соль

(Читано 17 февраля 1928 года)

СТЕКАЧОВ И.А. Сбрехал он тут порядочно: из поезда бабу ружьем не убьешь. С земли убьешь. С поезда на ходу не убить: он дрожит весь, шатается все время. Когда чаю, бывало, кружку нальешь, – она вот так болтается, все выплещется.

ЗУБКОВА А.3. Хлопня простая: не убить. Кабы Балмашев бил сейчас же, как баба соскочила... А то, хочь как иди поезд, – не убить. А товарный во все стороны бултыхается, как ворогуша его тянет, на все стороны. Кабы в темижки стрелять, как баба соскочила, можно бы убить. А то она кое-то еще дорогой бегла. Я поверила бы, если бы сразу, а то солдаты торговались еще сколь меж собой.

КОРЛЯКОВА Н.В. Все это вранье, сильное вранье. Какой-то несчастный пуд соли везла баба. Может быть, для себя. А солдаты с девушками сгальничали. Может быть, девки себе дорогу прочищали.

ЗУБКОВА А.З. На залезной дороге всячина тогда творилась!

КОРЛЯКОВА Н.В. (продолжает). Не хотел солдат дать бабе нажиться и чтобы она не спекулянничала. Там, в вагоне-то много терзавства было девушкам от солдат, а баба спасалась, спокойно сидела за солью. Бармашев грезил с другими девками.

ЗУБКОВА А.З. (Второй раз перебивает Корлякову). Запустил он бабу-то в вагон затем, что дите пожалел. Чувства у него были хорошие. Потом разгляделся – обман. Его зло и взяло. Что такое? Глядит: ребенок – ни крику, ни гому! Спит солдат, а «кур бачит». Глаза защурил, а сам на нее смотрит. Над ней он с подзором был. Потом и шабаркнул!

БОЧАРОВА П.И. Тут война, а она спекулирует, да еще с обманом с таким. Приравнял он ее к белякам. Поддернул ее заодно. Уж вон как обсказано все ясно!.. Как же не ясно? И народно обсказано. Сколь хошь так бабы с солдатами ездили. Дернуло меня за сердце, когда солдат ребенка развернул у бабы. Думала: по путе. Ее пустили в вагон, как честного человека, а она по-свински сделала. Надо такую книжку слушать, чтобы знать, как эдаких сбрасывать. Балашов, вишь, как ее принял! Восстал за нее перед солдатами. А она?

ТИТОВА Л.Е. Вот я так думаю. Женщина тоже ись хочет. Ись нечего было. Смутное время было, и не знали люди, куда деваться, где найти себе место. Каждый искал пользу свою. И баба кусок хлеба себе спроваривала. А солдат, видно, остервился на нее и убил. Наверное, здоровая баба была, коли пуд тащила.

БОЧАРОВА П.И. Ишь, хвостище-то у нее какой долгий был! Мотнула хвостом – юбок на ней много было. Лопушистая была.

ТИТОВА Л.Е. Как курица-парунья над яйцами, так и она над солью сидела.

КОРЛЯКОВА Н.В. Солдат наворачивал слова по-курски. Зряшной был человечишко! Тряплушка! Балмашев-то этот – Демочка рассекай, у нас ходил по деревне. Бестолковый! Не дурак, а «родом так».

БОЧАРОВА П.Ф. Баба себя охраняла «ребенком» этим. Опасала себя от солдат. А из вагона солдат мог убить ее. Осерчал: может, она с ним «не согласилась». У него мысли были на это...

ЗУБКОВА А.3. Как ястреб над мясом сидел он над нею. Ждал. Все долбануть хотел.

БОЧАРОВА П.Ф. Накипело у него. Вгорячах убил. Не обсуждал… Не шибко нравится мне этот рассказ. Не знаю, как сказать, а не нравится. Неохота слушать балясы эти. С обоих сторон можно не жалеть: солдата и бабу. Подманула, должно, она его. Кто знает, как тут? На догад написано. На обе стороны можно повернуть дело. Думаю, у солдата на уме было не так, как написано. Этот рассказ никак не прировняешь: хоть, думаешь, солдат погубит бабу, хоть спасет, – нет горя. Все едино.

ТИТОВА Л.Е. Рассказ не то кислый, не то пресный.

БОЧАРОВА П.Ф. Кислое и пресное можно понять, а рассказ не похож ни на то, ни на другое.

ЕРМАКОВ Я.М. Не кислый, не пресный, а на тульский взвод похож.

КОРЛЯКОВА Н.В. Немного рассказывает писатель. Больше – летит, как стрела. Не можно уловить. Все в одно место, в одну кучу кладет.

ТИТОВА Л.Е. Песенку складывает писатель, сам себя утешает. Мечтает: хорошо я сочинение сочинил!

БОЧАРОВА П.Ф. Это и у нас иной раз бывает. Сочинишь что-нибудь и радуешься.

ШИТИКОВА М.Т. Я далеко умом не раскидываю. Рассказ правдоподобный. Высоко возвысил писатель солдата. Уважаю Балмашева. Бабель шибко коротко пишет. Чтобы тогдашнюю кашу спекуляции и разрухи описать, надо бы целый том писать. А он взял факт один. А если на каждый такой пустяшный факт писать рассказ, то тысячи таких рассказов можно сочинить… Картины природы солдатам редко вспоминаются. Не так, как у автора. Его рассказ – надо. Чувствуешь ненависть к женщине-гадине. Подлые ее чувства и высказываются в рассказе. Кому-нибудь из дурных людей рассказ откроет совесть… Подорвала баба солдатово доверие. Солдаты – грубые – и то разблажились к этой матери. Балмашев сам себя обманул и солдат обманул… первый раз я до конца прочла бы этот рассказ, а во второй раз – не знаю. Из-за «сладости» сама не буду читать.

САШИН Ф.М. Верно. Испытали мы все это. Баба обманула, черт ее бей! Я, конечно, ее виню первым делом. Но Балмашев для своей цели впустил ее в вагон. И сон от него отбежал. Думал: ребенок уснет, я и тово… шпокну. Ждал. Провозился всю ночь. Вышло по пословице: «Всю я ночку провозился, а наутро бабой стал». Весь сон свой угнал. До утра ждал. Потом он ничего не ждал. Полез к ней за своим интересом и ущупал ребенка. После: «Э, сволочь!» Все тут к одному сошлось: и спекуляция, и охота, и досада. «А, сука, ездишь!» Разнервничался. А что застрелил ее – неправда. Поля, звезда зеленая – это правильно описано. По себе знаю: на войне вспоминаешь родину. Как бывало, вспомянешь, так сердце заволнуется, закипит. Это – верно!

СТЕКАЧЕВ Т.В. С краю не точно. Я с кубанцами жил, знаю их. Они так не говорят. Нету ни одного кубанского слова. Они бы сразу: «Ну-ка, хлопцы, пустим бабу ай нет?» Ехали в вагоне казаки, а по-казачьи ничего разговору нету. Врет. Природу хоть и хорошо описал, но казаки не то про нее думали. Они думают тогда не про звезды, а «как твоя женка?» А то разводят небылицу! Ночь-то она так и есть – шатром раскинулась, но только казаки не так думали о ней. Писано ясно. А ничего не берет он меня. Слабое чувство. Хоть бы слушал, хоть бы нет. Как в холодную баню придешь – раздражнишь тело и, не напаримшись, уйдешь. По мне – рассказ не нужен в деревне. Нет чувств и охотности. Это автор просто припустил героизму солдату, чтобы в редакции рассказ приняли. Только раз автор хорошо сказал по-казацки: «после нас не захочет мужа». Балмашев убедил солдат «жеребятину» не делать над бабой. Это хорошее слово! Солдаты бабу вроде как убили, а Балмашев ее опять поднял. Потом он себя как бичом ударил: «Вон девушки». Их гальничали. Завинил он потом женщину, а не завинил своих казаков, которые девушек «пользовали»… По-народному рассказано, но слабо. Неправильно застрелена баба. Если бы так стреляли, как Балмашев, то весь путь осеяли бы тогда трупами.

ЕРМАКОВ Я.М. Мне этот рассказ внутри врезался. Как в зеркале все видать. Две подлые стороны описаны. Языка казацкого, действительно, не хватает. Но, может быть, автор считался и с тем, что книгу будут читать и в Сибири. Не поймут, дескать, ежели напихать солдатских слов. Фамилия Балмашеву автором присвоена такая нарочно. Умысел был к Балмашеву посадить бабу. Подлец он! Мужиков выбрасывали из вагона, а баб сажали. Не из жалости, а из корыстной цели. Говорят, Балмашев убил бабу из гордости. Нет. Тут два совпадения: за обман и за ревность к ней. А может быть, женщина была честная? Хотела спасти себя «ребенком» от позора солдатского. Разве от них просто отвяжешься? «Давай!» – «Выброшу»! И выбрасывали. Над Балмашевым смеялись товарищи: «Он – не меток!» Кубанские поля, зеленая звезда придуманы не к солдатам, а к Балмашеву, когда он думал над бабой. Горела в нем страсть. «Эх, кабы она без ребенка!» Авация здесь у него горячая была. Это естественно высказано автором. Великолепный рассказ! Я понимаю: здесь научно рассказано, что нельзя допускать подлые вещи, какие творили в вагоне с женщинами солдаты и Балмашев. Балмашев – самоотчаянный человек! Как дурной ветер: то повеет легонько, то рванет вихрем. Рванул женщину – и вырвал у нее душу. Человеку так не полагается. Осуждаю его. Подлец он – и больше ничего. Рассказ берет меня в другую сторону. Изложено все правильно, но сам поступок Балмашеву – подлый. В истории не говорится, что женщина постоянно спекулировала. Может быть, она соль везла для своих детишек? Сочувствую автору, но не Балмашеву… На нервы этот рассказ не действует, потому что здесь слеплены вместе две подлости: со стороны женщины и со стороны Балмашева. Балмашеву надо было высадить женщину – и только. Автор не заикается о ней. Может быть, у нее четверо детей. Она никак не могла иначе поступить. (Ко мне. – А.Т.) Ты знаешь, что бывало? Едем как-то в вагоне третьего класса. Кубанские казаки с нами. Один вытащил свою «пожарную трубу» и давай поливать на обе стороны! Вот какие они – кубанцы-то! И Балмашев, возможно, такой же. Если автор оправдывает подлости Балмашева, то грех ему. Автор не дал полной характеристики этой женщины, полнейшего представления о ней: распутная она была или семейная? И не знаешь: корить ее или жалеть? Приходится ее жалеть, потому что над ней совершили Шемякин суд. Не опросили ее географию жизни. Если бы она специально спекулировала товаром и собой – дело иное. А то она прикрывалась солью от любовных поступков и прихоти солдат.

БОЧАРОВ А.И. У Балмашева было еще одно замечание: генералов-контрреволюционеров на коне видать, а баб нет. Блохи они!.. Нельзя ему выйти из положения, он и ищет себе оправдания. Убил-то он ее! Сбухту-барахту впустили ее в вагон. Не с желания они ее пустили. Она вроде как богородицей такой прилистилась к ним. Чтобы покололо на минуту от рассказа – этого нет. Совсем плохо. Словами он ясный, но не захватывает. Как с овцы шерсть стригут – она не чувствует, так и я от рассказа. Не тормошит. Бывают рассказы вроде как и веселые сначала, вроде как заманивают. А потом – как ткнет тебя, аж на стуле затрясешься! «Соль» просто так, от безделюшек только почитать. Если шибко в нее вдуматься, то можно кой до чего додуматься. Но прежде чем вдумываться, надо, чтобы тело твое она раскачала. А она – нет. Мысль в ней – добрая, но не может она раскачать. Мужику она совсем ни к чему. На телосложение никакого влияния не имеет. Чтобы мужика заставить подумать о ней, нужно ему телесное сотрясение сделать. Когда «Два мира» читали, я раз пришел домой, лег на кровать, а в голове мозга так и кружатся винтом, так и хо-о-одят, хо-о-одят!

КОРЛЯКОВ С.Ф. Суховат рассказ, однотонен. Нет никаких шевелящих и оживляющих ответвлений от основных слов. Рубит по-военному. Возьмите «Лес шумит» - Короленко. В тридцати словах можно бы там все дело сказать, а он раздул замечательно! И жизнь старика, и крепостное право, и суеверия, и задушевность природы – все вложено там! Спешный шибко этот рассказ. Неужели конницу Буденного так изображали? «После нас, - говорит, - ты мужа не захочешь»! Существенного вреда баба не сделала. За что ее стрелять?

КОНДРАШЕНКО М.Т. Благодаря Балмашевым и Балмашевщине и партизанщина-то долго была. Если стоило бабу «смыть», то на это был суд. Я бы этого Балмашева просто за чупрын оттаскал, как в старину школьников таскали за шалости… Язык автора – самый обыкновенный. Рассказ в деревне нужен, чтобы показать дикость Балмашевых. Но для мужика он будет непонятен. Его можно растолковать как угодно.

КОРЛЯКОВ С.В. Если мужик его не растолкует, значит это плохо. Полной разъяснительности и детальности нет, чтобы мужик понял рассказ.

БОЧАРОВ А.И. Поджечь мужика снизу надо.

КОНДРАШЕНКО М.Т. Душу в рассказ вложить надо. Если писатель хочет доказать правоту Балмашева, то надо разъяснить рассказ.

КОРЛЯКОВ С.В. Разъяснить женщину. Нужно бы ее сфантазировать, чтобы читатель смотрел на нее или с сожалением или с омерзением. А то не знаешь, как к ней относиться.

ЕРМАКОВ Я.М. Этот же писатель этот же рассказ мог бы написать так, что разлюбовался бы. Ишь, «Лес-то шумит»! Из-под себя забирает рассказ. Ведет-ведет-ведет, закрючивает тебя! Убили там одного барина – и не жалко. А тут сварил писатель кашу и не подмазал ее. Рассказ «Соль», а самой-то соли в нем и не хватило.

ТИТОВ Н.И. Я так же думал, это же мнение держал. Все уже рассказали. По-моему, зря в рассказе про евреев подвернуто. Не скажет баба про Ленина и Троцкого «жиды». Брехня! Удержится – не скажет! Самостоятельно не верится этому. Про чувства скажу: чего-то не хватает. Потому что ясного ничего нет. Для меня рассказ не нужен, а про людей не знаю. Разъяснения в нем нет. Стоит заплесневелый гриб, никому он не нужен. Так и «Соль» эта. За такую подобную штуку, что сделал Балмашев, все бы солдаты могли пострадать. Видал я такой случай, когда из Семипалатинска ехал.

ЕРМАКОВ Я.М. Когда Балмашев ночью посягал на женщину мыслью, то кубанцев писатель представил, и вихорь в голове Балмашева представил, а вот характеристику женщины не мог описать. Действительно, она недостойна расстрела. Оттого и получилось, что в рассказе ни каши, ни семя! Если такую пьесу играть, то не будешь знать, как быть. Не узнаешь, кого судить, кого миловать. «Золотое сердце» (драма С. Ляликова. – А.Т.) я раз прочел – и уже понял, в чем там вся секреция. Там есть начало и конец. До «пеленок» «Соль» шел, как добрый рассказ шел, обыкновенно. А после этого брякнулся, как черт с печки. Взял камень, бросил в речку, булькнуло – и квит. Только душа у меня разгорелась слушать, а там уж конец. Чтобы автору про женщину полноту-то дать! Рассказ сам по себе хорош, но сути дела в нем не хватает.

БОЧАРОВ А.И. Кабы женщину он описал, тогда бы и волосы у нас пошли бы в гору. А то рассказ черепа нам не открыл.

НОСОВ М.А. Конечно, правды нету. Балмашев преувеличен. Не ради идей он расстрелял женщину, а из своих прихотей. У кубанских казаков идей не было… Ночь целую проглазел Балмашев на бабу. Что дальше? Убить?.. Никаких благородных мыслей у Балмашева не было. Писатель иначе об этом думает? Будто баба обманула Балмашева. Посчитал его за идейного человека, он, мол, стоит за Советскую власть… Зря! Кубанцы так не говорят. Они по-хохлацки говорят. Размету в рассказе не было. А что ночь, природу он там описал – это все чепуха, приврано. Солдатам тогда об этом думать некогда было. Они ехали и только за тем и смотрели, чтобы насытить похоть свою. А то рассказывает басни: природу они у него глядели, ночь там шатром раскинулась… нужно это им! Писатель выхваляет солдат, а я – нет. Поверит ему в деревне тот, кто ничего на свете не видал. Таких пониманий, как мое, будет больше. Разных подобных кубанских казаков мы повидали! Наречие у них должно быть хохлацкое, а писатель перекрасил его на русское. Ни черта не осталось у меня от рассказа. Полез через речку, перелез – и стоп. Перебрел – и больше ничего. Чувственного нисколь нет, потому что все наврано… поезд шел не тихо. А ежели не тихо, то бабу надо было сбрасывать – и под колесо ее. Ветром бы ее затянуло. А то бросил из вагона. Она поднялась, и потом уж Балмашев ее застрелил. Хорошего у него только то, что написано ясно, а что неправда, то неправда.

СТЕКАЧОВ И.А. Некоторые понимают рассказ на манер случая такого. Жил у нас в деревне бобыль Филя Еремин. Случайно зимой к нему в хату попала одна женщина. Залезла на печь спать. А печь узкая – двум не поместиться. Филя лег спать на полу. И захотелось ему пригнать бабу с печи к себе. Натопил он железную печку жарко. Удумал воспользоваться бабой. А сам потом на полу и уснул. Проснулся утром, огонь горит, мать топит печку. Видит, женщина лежит с ним рядом. Потом вскочил, осердился: пропало все его! Размахнулся – хлоп кулаком по лампе! Суматоха поднялась. Похоже на Балмашева… Разобрался он, - в мешочке соль, а не ребенок. Досадно стало ему. А я все-таки думаю: будь баба спекулянтка, она бы десять пудов соли привезла, и никто бы ей ничего не сказал. Облизала бы она всех. Эта женщина для защиты от кубанцев соль сделала «ребенком»… Если мужик поверхностно прослушает рассказ, то поверит писателю, а если он знал кубанцев, то не поверит… Фраза хоть и гладко идет, а мимо тебя как-то проскальзывает, не внедряется. Можно не читать рассказа. Я не считаю женщину глупой. Если Балмашев – порядочный герой с глубоким революционным чувством, то со спекулянткой он не свяжется. Сперва у Балмашева была благородная душа, а потом – никудышная. Она могла быть в политике ничем. Во всем рассказе, в словах видна ясность, но она проходит мимо. Недостатки во всех частях. Балмашев – какой-то франтик, любит кругленькие слова говорить. Болтушка. Автор же примазал к нему большую революционную идею. Настоящий революционер должен говорить веские слова. Вот Швандя (из «Любови Яровой» К. Тренева. – А.Т.) говорит по-своему, не округленно, а Балмашев все круглит. Если бы Балмашев был идейный, то не допустил бы в вагоне безобразий. В 1917 году у нас на фронте, в окопах был один тип. Депутат он был в совете от нашей роты. При нем мы, бывало, не только безобразия творить, а в карты не играли. Вот каким должен быть Балмашев, если он идейный.

ЕРМАКОВ Я.М. Балмашев – хвалюшня. Письмо написал в редакцию – вот, мол, я какой, а то забыл, что своим солдатам девушек дал на озорство. Шантан в вагоне устроил. Революционер!

НОСОВА М.М. Баба – честная была. Верно она сделала.

ЕРМАКОВ Я.М. На взгляд только рассказ хорош, а разжуешь – он кислый. Читать его будто бы и охота, а вышла из него несоленая соль. Не сосредоточена «соль» в одну линию. Поэтому рассказ нельзя пускать в деревню в этом виде. Деревне нужно преподавать тот же соус, только вдругом вкусе.

ШИТИКОВ Д.С. Разбираюсь с делом. Надо вперед пробрать писателя. Главное дело – хорошо знаю тех, про кого он пишет. Хохлы говорят по-хохлацки, казаки – по-казацки. Скажу и про авторову фертикультяпность. По Кубани – никто ничего не знает. Худо там. Школ почти не было. У них там лишь одно: «здорово ночевали» да «здорово дневали». Больше ничего они не знают… По «вагонному делу» я много могу сказать. Про Бабеля: раз из двухэтажного дома берешься писать про мужиков, то должен ты знать мужицкую психологию, чтобы мужики верно были выражены. Тот, кто нигде не был, поверит легендам Бабеля, а кто был с казаками, - не поверит. Я бывал с казаками. Знаю всех ихних президиюмов. Они только Сашкой могут орудовать… Балмашев поставлен неправильно. Я бы автору доказал, что у нас такая баба была. Специально с Украины в Курскую губернию хлеб возила. И солдаты даже помогали ей. Бывало и так. Старшой по вагону, который титей-митей занимается, прохаживается на станции около вагона. Являет себя чинарькём. Чувствуют мешочницы, что он старшой. В щечках у них румянец играет. Оскаляются. Он их тоже знает – и дает им всегда душевное настроение. Он может ей пальчиком подкивнуть, а она может ему перекоситься в знак согласия. Она подходит к нему, спрашивает. Хоть он и франт, а тоже деревенский. «Что везешь?» - «Куда едешь?» Приглашает, едут. Желаешь «на удочку?» Цепляйся. Не будешь ночью не спать: скоро она тебя «убаюкает»… Повернусь теперь к бабелевской женщине — судить ее. Вообще, сколько я их по дорогам видал, ни одна женщина от души не говорит. Лишь бы только сесть в вагон. А когда в вагон сядет, то равноправная. «Не кури!» «Подавил табаком!» Кричит. Хозяйствует. Каждый баран за свою ногу виснет, и я по-своему буду долго говорить о рассказе. Шестьсот верст прошел я по Дону. Только в станицах школы, а хутора были без школ. Там живут староверы, дикари дикарями. Табаку не было — перец курили. Это знает Бабель? Сложное дело — про деревню писать... Баба просто обманывала Балмашева. Потому что баба, пока борщ сварит, семь раз мужа обманет, а не кстя, не моля убить бабу нельзя было. Писатель и сообразил: дай-ка подставлю ей контрреволюцию, будто она плохо выразилась про Ленина и Троцкого. Обличить эту внутреннюю «блоху» захотел. Да деревенские бабы все «блохи». Мужики сами знают, что баба — точило. Что же их всех, что ли, бить? Про гимназиста и барышню я не знаю, а про деревенскую девку и парня — знаю. Сидит Бабель на втором этаже и выдумывает звезды, природу. Звезда, как кошкины глаза при огне, — зеленая. Очень хорошо написал Бабель брехню. В дальнейшей истории жизни люди будут про солдат читать у Бабеля. Прочтут и скажут: «Брехню написал». Совсем опровергать ее нельзя, но мужицкую психологию он не знает, темпу мужицкого не знает. Казак никакого материнства не признает. Он — балда такая, что — во!!! Он рубить только может. Куда, бывало, командир, туда и казаки. Разве теперь, при советской власти, изменилось? Это может быть. Обстрогались... Нужно писателям — правду писать. Раз пишешь для всего СССР, то пиши на все языки. Описываешь курских — говори по-курски, описываешь казаков — говори по-казацки. Казаки говорят: спя, лежа, стоя, а не спят, лежат, стоят. Ожидаешь в рассказе лучшего, а там нет его.

БОЧАРОВ А. И. Вихорь пронесся и затух.

ШИТИКОВ Д. С. Мужик – засоренный чернозем, а соки у него плодородные. А Бабель и подумал про «засоренный чернозем»: «Не разберет. Все хорошо пойдет». Природные свойства Бабель знает. Пишет хорошо. Но он чепуху напорол. Типа кубанца нет. У кубанцев великой мысли не должно быть. Балмашева не поймешь, но автор на хотел балмошку дать. Чорт знает, каким он его сознательным хотел сделать! Только правильного и сказано про кубанцев, что девок любят донимать. А писатель норовил сказать: за идею Балмашев убил бабу. И не Балмашев говорит, что за идею он убил бабу, а писатель так составил. Но он ошибся. Пуд соли разрешалось тогда провозить с собой и без билета. Какие там билеты! Тут никак про Балмашева и не думается. И фамилия Балмашева не туда. Я согласен сказать: многие не поймут рассказ, а кто поймет, тому он ни к чему. Мне объяснения писателевы (они сказаны Балмашевым) ни к чему. Я сам должен догадаться. Вот это писатель, когда он не разъясняется, а понимается. В «Соли» иногда и смеешься, но так себе. Над тем только, что чепуха. Чорт знает над чем. Должно, над тем, кто писал. Может быть, писатель хотел дать смуть в голове Балмашева, а дал свою смуть. Смутился сам. В рассказе ни научного, ни воспитательного. Никуда никакое слово не нужно, никто его не будет помнить.

СТЕКАЧОВ И. А. Не вырезал автор Балмашева, а надо было вырезать.

БОЧАРОВ А. И. Рассказ — пустая бутылка.

БЛИНОВ Е. С. Хороши такие рассказы, которые на дальнее чтение суют тебя. А это чо? (Ко мне. – А.Т.) Кончил ты, и нам его будто и не нужно. Недавно читали «Без языка» Короленко. Там сказано про безработицу в Америке, а сегодня я в «Бедноте» встретил статью о том же. И тут я нахожу подтверждение слов Короленко. И вспомнился мне Короленко. Его рассказ связан с делом. А «Соль» ни с чем не связана.

ТУБОЛЬЦЕВ И.И. Автор Балмашева полоумным, чо-ли, хотел изобразить? Убийство, девок мучили, а ты без чувствия глазами хлупаешь. Как будто писатель шел мимо какого-нибудь места, глянул раз, и пошел дальше. Надо было этот рассказ как-то иначе поставить. Да и убийство-то вроде подделки. Не задолжилось бы у Балмашева убийство, если бы он был настоящий революционер. Мы прочитали про вагонных девок, и нам не жалко их. Начал Балмашев тряпки у бабы разбрасывать – не жалко. Тут бы надо половча написать.

БЛИНОВ Е. С. Говорят о жалости Балмашева к девкам. Этим хотят указать на благородство, которое он проявил к девкам. А почему он еще накануне не пожалел девок? А то, вишь, когда пожалел! Когда сам на «бобах» проехал. Никакого в этом революционного благородства не получилось. Для этой идеи автор дал неправильного типа. Балмашев – шелапутный. Ни к чему «балахриста» Балмашева автор смешал с большой идеей. У нас на службе были кубанцы. Ни за что их нельзя было похвалить. Не у места со своей идеей сунулся автор.

Заключение

В настоящем виде рассказ деревню не удовлетворит: в нем много неясного. Когда же к нему будут прибавлены «разъяснения», он для наших крестьян годится в первую очередь.

Примечание. Мы прочли всю «Конармию». В ней немало хороших по замыслу рассказов, но в нашей аудитории более или менее основательно проработаны только два из них: «Жизнеописание Павличенки» и «Соль». Мой выбор пал на них не случайно. Эти рассказы, мне кажется, больше других из всего сборника подходят для деревни. Они серьезны по темам и занимательны по изложению. Оба рассказа именно вследствие указанных их качеств, я читал коммунарам в разное время по три раза. И, казалось, публика принимала их охотно. Я после этого и надумал подвергнуть их подробной критике. Оказалось, рассказы оставили у публики двойственное, досадное впечатление. Идейное содержание и язык – нравились коммунарам, а режущее ухо неправдоподобие сюжетов встречалось слушателями «в штыки». Оно-то, по мнению крестьян, и нанесло смертельный удар многим достоинствам рассказов Бабеля… Разлад между идейным замыслом и отличным языком, с одной стороны, и назойливым невероятием сюжета – с другой, достиг своего предела в «Соли». Отсюда понятно, что мнения коммунаров об этом произведении звучат несогласно, а иногда и прямо противоречиво (Ермаков Я.М.) Нет, значит, ничего неожиданного и в «приговоре» коммунаров, отметающем «Соль» в ее нынешнем виде и обещающем ей первую очередь при условии устранения замеченных пороков, искажающих теперь не только жизненную, но и художественную правду.