Номер 4(41) - апрель 2013
Шуламит Шалит

Шуламит Шалит «Рюмочка свежей клубники». О дочери и внучке Эренбурга

 

 

Ирина Ильинична, так же, как и её отец, Илья Григорьевич Эренбург, была неотделима от России, разделяя с ней и радости и скорби. Оба они любили и Францию, Париж. Вдыхали парижскую атмосферу легко и непринужденно. «Там я чувствую себя женщиной», – говорила Ирина. Она так хороша на французских фотографиях – в шляпке, в элегантном костюме. Ей дышалось там легко. Собственно, это и была ее родина. Она ведь родилась во Франции. 

 

 

Ирина Эренбург. Париж, 1930

 Личность дочери Эренбурга заинтересовала меня, когда стало известно, что ей не только удалось спасти от КГБ, хранить и сохранить рукопись «Черной книги», но и переправить ее именно в «Яд ва-Шем», в Иерусалим, в Израиль. Спустя годы я познакомилась с приемной дочерью Ирины Ильиничны. Попробую рассказать об обеих женщинах.

 

Ирина Эренбург с Фаней (Фейгой) Фишман. Фото М. Наппельбаума, 1946 

В мемуарах Ильи Эренбурга «Люди, годы, жизнь» написано: «В конце 1909 года на одном из эмигрантских вечеров я познакомился с Катей, студенткой медицинского факультета первого курса. Влюбился я сразу, начались долгие месяцы психологических анализов, признаний, вспышек ревности».

Официально в браке с Екатериной Оттовной Шмидт он не состоял, и в метрике, которую и сама-то Ирина увидела впервые после смерти отца, написано: «25 марта 1911 года в 3 часа утра родился ребёнок женского пола, названный Ириной-Наталией, дочь Катрин-Клары Шмидт – уроженки Санкт-Петербурга (русская), 23 лет, проживающей в Ницце». «Отец, естественно, не был указан. Нотариус, повертев эту бумажку, решила, что моей метрикой будет книга мемуаров Эренбурга». (Где водятся такие нотариусы?)

Так что первой фамилией была Шмидт. «Мама ушла от Эренбурга ещё во Франции», – пишет Ирина. – «Ушла к его другу Тихону Ивановичу Сорокину». Сорокин (1879-1959) был искусствоведом, явился прообразом Алексея Спиридоновича Тишина в романе И. Эренбурга «Необычайные похождения Хулио Хуренито…».

Эренбург о Сорокине осенью 1912 года: «Он чем-то напоминал мне Чехова, может быть, добротой, душевной стеснительностью, умением выслушать и понять... заставил меня снова взять книги Чехова... благодаря Тихону Чехов с тех пор стал моим любимым писателем». Через год: «Осенью Катя сказала мне, что решила выйти замуж за Тихона. Я погоревал, поревновал, но примирился. У нас с Катей жизнь не клеилась, мы были людьми с разными характерами, но с одинаковым упрямством. Да и к Тихону я успел привязаться. Они взяли мою Ирину и жили в Пуатье». Ирина через много лет скажет, что мать «ушла потому, что мечтала создать семью, а с моим отцом это было невозможно. Они долго любили друг друга – я это выяснила, прочитав пачку писем Эренбурга к маме, которые нашла в тайном ящичке буфета в Проточном переулке».

Так Ирина стала Сорокиной. Эренбург продолжал дружить с ними. Путешествуя, старался посещать их и впоследствии помогал, чем мог. Ирина вспоминает посылки, которые Эренбург посылал им в голодный Петроград в 1919 году: её поразила белизна муки и яркие акварельные краски, которые она «не удержалась и лизнула». «Никто из взрослых, – пишет Ирина, – не нашёл нужным объяснить мне перемены, произошедшие в моей семье. Я всю жизнь называла Сорокина папой, а Эренбурга – Ильёй».

До шести лет Ирина жила во Франции. В 1917 году она оказалась под Петроградом у бабушки и деда, родителей матери.

Из мемуаров Эренбурга: «Они жили у отца Кати, который не мог слышать моего имени: ко всем прочим грехам я был евреем. Катя тайком от отца привела ко мне Ирину». В кафе «Ампир» он угостил дочку белым хлебом с повидлом, потом они гуляли по Невскому: «Девочка попросила, чтобы мы зашли в Казанский собор; там она тотчас стала на колени и приказала мне последовать её примеру. Я не послушался».

А вот из воспоминаний Ирины: «На случай провала революции – она (мама) меня крестила. Мне помазали лоб водой и подарили крестик. Эренбург поджидал меня у выхода из церкви. Он повел меня в кондитерскую и сказал: "Можешь съесть столько пирожных, сколько захочешь"». Но верующей Ирина не стала. Была атеисткой, как и её отец. Перед смертью деда, Отто Шмидта, до революции имевшего два доходных дома в Петербурге и целую улицу домов в пригороде, Ирина, по настоянию матери, встретилась с ним. «Я навестила этого чужого мне старика, он ослеп, ютился в отведенной ему каморке в некогда принадлежавшем ему доме в Лесном и целыми днями наощупь собирал гвозди на мостовой, чтобы заново построить дома. Я... напомнила, как он моего отца-еврея не пустил в дом, но увидела, что ему стало безразлично, была ли его внучка полукровкой, дочерью известного писателя Эренбурга. Я убрала комнату, перемыла посуду и с лёгким сердцем ушла».

Жизнь Ирины Ильиничны Эренбург угасла 17 июня 1997 года. Она прожила 86 лет. Любила жизнь и незадолго до смерти говорила приемной дочери Фане: «Хочу выздороветь, надо написать ещё одну книгу».

Фаня: «В последние годы она освоила компьютер, оставалась живым и интересным собеседником, поддерживала движение за демократию и свободу в России».

В 1995 году по просьбе немецкого журнала Ирина Ильинична заполнила предложенную ей анкету. На вопрос «Ваша мечта о счастье?» ответила: «Вечная молодость, особенно теперь, когда в России так интересно». – «Что было бы для Вас самым большим несчастьем?» – «Не мочь любить».

Эренбург писал: 

Молодому кажется,

что к старости

Расступаются густые заросли,

Всё измерено, давно погашено,

Не пойти ни вброд, ни

врукопашную,

Любит поворчать и, тем не менее,

Он дошёл до точки

примирения. 

Ирине стариковская ворчливость была совершенно чужда. Но примирилась ли она со своей неласковой судьбой? Написав в далёкие тридцатые годы и издав под именем Ирины Эрбург изящную и раскованную повесть «Лотарингская школа: записки французской школьницы» (Москва, 1935), она до конца жизни так и не увидела её переизданной. Ирина опубликовала десятки очерков, во время войны была корреспондентом газеты «Уничтожим врага», писала сценарии к документальным фильмам, но все это о другом, о других, о себе больше не писала. И беллетристикой занималась только в качестве переводчицы. Мы не всегда обращаем внимание на имя переводчика, но вот передо мной список книг, переведенных Ириной Эрбург, тут Андре Стиль и Моруа, Гамарра, Тери, Мальро...

Только после смерти Ильи Эренбурга в 1967 году, переведя «Жизнь Тулуз-Лотрека» Анри Перрюшо, она впервые подписалась своим настоящим именем – Ирина Эренбург, официально полученным тоже не в час своего рождения, а в возрасте 13 лет.

Воспоминания о своём детстве и юности Ирина написала в 1989 году, в 78 лет. Из них мы узнаём, что у неё были сестра Наталья и брат Серёжа, дети матери и Сорокина. Воспоминания охватывают период её жизни от первого приезда из Франции в Россию и до возвращения к отцу во Францию в 1924 году. Тогда-то она и стала Ириной Эренбург.

И ей и нам повезло в том, что многие годы спустя Ирина обнаружила свой дневник, о котором никто не знал и о котором сама она совершенно забыла. В книгу «Разлука», изданную в Израиле её приёмной дочерью Фаиной Палеевой в конце 1998 года, вошли и воспоминания о детстве и «Дневник» Ирины Эренбург военных лет, начатый 3 ноября 1941 года и не завершенный, как бы оборванный...

Последняя запись в нем сделана 24 ноября 1945 года. Всего одна строка: «В Нюрнберге процесс. Илья, видно, там». Спустя много десятилетий она вернулась к повествованию о своей жизни (об этом – во вступительной статье Фаины Палеевой и Бориса Фрезинского), впрочем, и оно осталось незаконченным.

Стиль не только дневника, но и воспоминаний таков, что скорее напоминает тезисы, наброски к будущему подробному осмыслению и рассказу, которого с нетерпением ждешь, но продолжения так никогда и не последовало. Жаль, потому что потенциал был немалый – для самого краткого описания человека или какой-то запомнившейся сценки, ситуации Ирина находит точные слова, выразительные детали. Она искренна и нелицеприятна.

«В одном из флигелей, кажется (на Фонтанке – Ш.Ш.), жила странная дама. Высокая, худая, закутанная в черную шаль, она выделялась своей горделивой осанкой, за что я ее про себя называла королевой... Ее стихи я прочитала много позже и познакомилась с нею, вернувшись из Парижа. Я ее запомнила во дворе Шереметьевых». Это, разумеется, об Ахматовой. Легкие и точные штрихи – и картинку можно дорисовать, довоображать…

О сестрах Ильи Эренбурга немного больше. «Женя вела хозяйство. Белла была похожа на Илью. Она торговала на Сухаревке сахарином и приносила полотенца керенок, которые она дома разрезала. Была еще одна сестра – Маня, слывшая красавицей. Маня была больна манией преследования, и никто не знал, где она жила. В Париж она приехала позже сестер. Во время оккупации Белла и Женя с Юркой (сын Жени) выжили, никуда не уезжая. Их никто не выдал, а Маня погибла… До войны она изредка приходила к Илье в кафе. Одета она была как нищенка. У нее были пряди волос разного цвета – лиловые, желтые, зеленые. В то время она зарабатывала тем, что показывала на своих волосах клиентам какой-то парикмахерской разные оттенки красок. Я стеснялась тети, а Илья радовался, что она появилась, и отдавал ей все деньги, которые у него были. Брата она боготворила, говорила ему нежные слова, но своего адреса не давала. Белла и Женя тоже очень любили Илюшу: первая переписывала его статьи, а вторая – угощала очень вкусными блюдами, зная его вкусы. Все три сестры были убеждены, что в Эренбургах течет голубая кровь. Откуда? Для меня это так и осталось загадкой».

И для нас осталось немало загадок, но запоминаются не только «пряди разного цвета», но и взаимная любовь между братом и сестрами, и необыкновенная доброта «Ильи»

За два года до смерти Ирины Эренбург в Берлине вышла книга “So habe ich gelebt”[1] («Так я жила»). История этой книги такова. Последние тридцать лет жизни Ирина Ильинична работала над архивом и литературным наследием отца, в частности, разбирала его эпистолярный архив, составивший тысячи писем, полученных Эренбургом, начиная с 1941 года. Результатом её самоотверженной и кропотливой работы стали и дополненные издания «Черной книги» (Киев, 1991, Вильнюс, 1993, оба – с предисловиями Ирины Эренбург, а мы помним, что «Черная книга» на русском языке впервые увидела свет в Израиле в 1980 году), и «Советские евреи пишут Илье Эренбургу. 1943-1966» (Иерусалим, 1993), и «Неизвестная чёрная книга» (Иерусалим – Яд ва-Шем, Москва – Госархив РФ, 1993).

Так что ни написанием собственной биографии, ни личным творчеством все эти тридцать лет Ирина, в общем, не занималась. Но в 1979 году она познакомилась с немецкой журналисткой и переводчицей Антье Леетц, которая была очарована прямотой Ирины, её умом и обаянием. Они поддерживали связь, а позднее Антье решила, что жизнь самой Ирины заслуживает того, чтобы о ней, а через неё и о времени, в котором она жила, было рассказано. Антье стала записывать свои интервью, вылившиеся в длинные монологи Ирины, на кассеты... Одну из них я прослушивала, к примеру, часа полтора. Голос хрипловатый: Ирина курила. О разных событиях жизни рассказывает увлекательно, порою с юмором, точные даты подзабыла, сама же подсмеивается над этим. Любопытны детали. Вернувшись во Францию («Мне было 12 лет, когда я снова познакомилась с отцом»!), она продолжала учебу, позднее окончила Сорбонну, стала психологом. И вот через 10 лет она снова в Москве: «Вырубили Садовое кольцо. Сталин боялся газовой атаки, боялся, что в листьях застревает газ...»

В 1933 году Ирина возвращается в Москву и выходит замуж.

Свадьбу с Борисом Лапиным, писателем, поэтом, путешественником, журналистом, праздновали у неё в Московском институте гигиены труда и профессиональных заболеваний имени Обуха[2]. 

 

Ирина Эренбург – сотрудник Института  им. В.А. Обуха. Москва, 1934 

Ирина записывает: «Дали кашу пшённую с курицей, я нашла там только перья, но нам казалось это роскошным... В диетическом магазине на Арбате купила спаржу, это было удивительно. Что-то можно было купить. Но ходили в кино, в кафе "Националь". Я думаю, что всё было недорого, мы были очень бедные».

Когда прикладную психологию объявили лженаукой, Ирина осталась без работы, пошла учиться на физиологический. Но там «резали лягушек», это было не по ней, и она ушла. И вот тогда-то написала свою «Лотарингскую школу»; потом занялась очерками, писала о разном, например, о дегустации вин: «все напились, а я их, бедных стариков, вытаскивала на себе».

Ирина вспоминает и о вещах более серьезных, в частности, о терроре. Как они сами себя обманывали: этого взяли потому, что шёл в японское посольство (жуткий грех!), а парижскую подругу Наташу Столярову арестовали, мол, потому, что встречалась с иностранцами, «ходила с ними в кино». Потрясло не то, что арестовали, а то, что из мест заключения в 1956 году она вышла «стопроцентной патриоткой». Ирину сильно удивило, что даже в лагере рожали и некоторым давали навещать детей в тюремных яслях. «У нас зверское, что ли, государство?» – отвечала на ее удивление Наташа. Ирина уже знала, что зверское. Были ли они по-настоящему откровенны друг с другом? Знала ли Ирина, что, став после лагеря секретарем у ее отца, Наталья Столярова именно в кабинете Эренбурга хранила опасную тогда рукопись книги А. Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ»?

Из мемуаров И. Эренбурга: «В конце декабря я получил телеграмму из Москвы: «Вышла замуж Бориса Лапина фамилия адрес прежние поздравляю Новым годом Ирина»... Слова о фамилии и адресе, – пишет Эренбург, – мне показались забавными – были в этом и характер Ирины, и характер эпохи». Эренбург о романе с Лапиным не знал, хотя ещё за год до этого познакомился с целой группой молодых писателей, среди которых были и неразлучные друзья Борис Лапин и Захар Хацревин. Эренбург пишет о Лапине с уважением и любовью, он узнал его лучше, когда молодые, после разных мытарств, поселились в его квартире в Лаврушинском переулке. Лапин знал множество языков, обожал путешествия, объездил селения Памира, был с археологами в Крыму, дважды в Монголии. Был мужественным, любил опасность. «Но когда в 1937 году начали бесследно исчезать друзья, товарищи, знакомые, он душевно сжался... Порой он шутил с Ириной, со мной, – пишет Эренбург, – а когда снимал очки, я видел в его глазах грусть и недоумение». 

 

Писатель Борис Матвеевич Лапин, муж Ирины Ильиничны Эренбург. 1930-е годы 

В 1936 году Ирина снова подаёт документы на поездку в Париж. Вызвали на Лубянку. Муж остался ее ждать на том месте, где потом построили «Детский мир». Договорились: если она не появится через 2 часа, он пойдёт тоже. На арест, значит. Генерал: «Вы хотите в Париж? Будет вам паспорт, будет валюта, вот, я снимаю трубку и звоню, но при одном условии, что вы будете следить за знакомыми Эренбурга». Ирина сказала, что этого делать не станет. Он всё время держал руку на телефоне, уговаривал ее часа полтора. Но – отпустили. Муж обрадовался, что жива. Во Францию она всё-таки поехала. Паспорт дали, валюту – нет.

Она рассказывает страшноватую историю о том, как она приезжает в Германию, в Аахен, и не находит на почте обещанных отцом денег. Поезд уходит в Париж без неё. Стоит растрёпанная, с одним чемоданчиком, а «вокруг – фашистская Германия, а в паспорте – и тогда уже достаточно известная в Европе фамилия ярого антифашиста – Эренбурга». Какой-то немец отвёл её в гостиницу. Он сказал: «Запрись и не выходи!» И всю ночь она не сомкнула глаз, готовилась к смерти. Но наутро он пришёл за ней и повел по почтовым отделениям. В одном из них отыскались деньги. Ирина уехала.

Еще одно характерное воспоминание: как им дали ордер на одеяло. Боясь, что их квартира прослушивается, а так оно и было, беседовали шепотом, накрыв головы подушкой. Лапину пришлось пережить отступление первых недель 1941 года. Вместе с армией они с Хацревиным ушли из Киева в Дарницу, дошли до Борисполя, попали в окружение. Некоторым удалось выйти... На чудо надеялась и Ирина. Узнав, что взяли Феодосию, где был похоронен её 16-летний брат Серёжа (он умер от прободения желудка), она записывает: «Немцы ходят по Серёжиной могиле. Его смерть была первым моим горем. Тогда я поняла, что горе одиноко». 

 

Борис Лапин (справа) и Захар Хацревин. Под Киевом, август 1941 

И вот теперь, тоскуя по мужу, ничего не зная о его судьбе, не имея, с кем поделиться, с детства приученная хранить своё в себе, она и начинает свой дневник. Потому, что «горе одиноко»? Последнее письмо от Лапина датировано 10-м сентября 1941 года. Последний телефонный звонок был 14 сентября. 8 ноября она записывает: «14-го будет два месяца с последнего от него известия, а 26 декабря – восемь лет нашей с Борей совместной жизни. Какое было счастливое время, когда он звонил мне из Киева, и я плохо, но слышала его голос».

Думы о Лапине, тоска по нему, отчаяние и надежда, что он всё-таки жив – сквозная, но не единственная тема дневника. А главная – война и жизнь во время войны. И по дороге в эвакуацию, и в тылу, и снова в Москве, и на фронте она встречалась со множеством людей – и знаменитыми, и никому не известными людьми, и её характеристики точны, порою беспощадны. Через десятки лет, перечитывая дневник, она поняла, что многие имена новому поколению неизвестны, и кое-где сделала примечания: «Николай Погодин, ему на всё наплевать». В примечании: «преуспевающий драматург, трезвым я его ни разу не видела». «Емельян Ярославский» (они встретились в поезде по дороге в тыл, из Москвы в Куйбышев): «Рядом... сидел Ярославский, который плакал». В примечании: «Сейчас, думаю, мало кто знает, что... Ярославский написал историю Коммунистической партии и был членом ЦИКа. Вид этого плачущего старика из чуждого мне мира ещё больше усугублял отчаяние катастрофы». Об Алексее Толстом: «Он на двух самолётах летит в Ташкент. Вывез всё…». И нехватка денег, и одиночество, и отвращение к еде (у неё развилась пищевая анорексия), и тщательно скрываемая тоска по родительской ласке, и в том же ряду – нелюбовь к Сталину, и как тошнит от вранья – чужого и собственного, когда стала писать фронтовые очерки…

Она не завидовала тем, кому легче и лучше, но констатировала, что у всех и всего есть и оборотная сторона. «Прошёл слух, что Боря вышел в сторону Ростова, но я не очень верю... Фадеев, сидя в Чистополе, брешет, что Лапин и Хацревин вышли...». Все время между отчаянием и надеждой: «Я готова на вечную разлуку, лишь бы знать, что он жив. Слепой, безногий, но живой... Вчера была нехорошая ночь – полная безнадёжность. Я заснула поздно, после долгих слёз, и проснулась от Бориного зова: "Ирина". Я вспомнила страшное объяснение таких снов, и мне стало нехорошо. Сегодня тоже весь день отчаяния. Но вот вышли два корреспондента. Завтра иду к ним. Наверное, ничего не знают... А вдруг?..» Она слушала французское радио.

Записи отрывистые, не связанные между собой мысли, эпизоды военных будней, и, тем не менее, не раз поразишься смелости её суждений, мы ведь должны помнить, когда это писалось. «Мы в руках Сталина»... «Выжить еврею – запрещено», «Украинская Академия возвращается в Киев, но молодую киевлянку, математика-еврейку, потерявшую за войну мужа и брата, отчислили» (в скобках – «по национальности»)… Себя Ирина считала русской и космополиткой. «Еврейкой я себя чувствую, собственно говоря, только когда сталкиваюсь с антисемитизмом». Но сталкивалась – нередко.

Сначала – записи о расправе гитлеровцев с евреями. Постепенно – и о предательстве своих, по эту сторону фронта (а ведь считалось, что фронт – «кузница» и оплот советского интернационализма), и об угрожающей силе партийного антисемитизма.

«22 октября 1943 г. Два дня назад приехали Илья и Гроссман. Были под Киевом. Рассказы о предательстве, уничтожении евреев ... В Киеве за четыре дня убито 52 тысячи. Много сожжено...»

«8 декабря. ... Все новые и новые письма и рассказы о гибели евреев...»

«13 декабря. ... Страх за мирное время, особенно у евреев: уже в университетах ограничения для евреев… Мальчик Альтмана (знакомого литератора – Ш.Ш.) затравлен в школе».

«20 августа 1944 г. В Варшавском лагере убивали пáром. При каждом рассказе я вижу Борю. Пáром... Наверное, я слон, если могу зрительно видеть Борю и после этого есть, смеяться, думать о чулках...»

«28 августа 1944 г. За это время взяли Париж. Взяли сами французы. У нас замалчивают... Я вспомнила всё, вплоть до запахов, которые бывают только там. Какая же у меня ломаная жизнь – вся из кусочков, хороших и очень плохих. Думаю, что у всего моего поколения... Во мне есть еврейское свойство – находить, что всё – плохо. Но ужасно, когда оно оправдано. Да, почти для каждого еврея – это сейчас так».

«30 марта 1945 г. В поезде в Одессу мой сосед по полке, полковник, оказался антисемитом, который, не закрывая рта, хвастался тем, что получил какое-то количество орденов, что только чисто русские могут так хорошо воевать, а вот евреи отсиживаются в тылу...»

Монологи Ирины Эренбург, напомним, вышли на немецком языке. На русском их не нашла, но из интернета узнала, что как раз дневник Ирины, оказывается, вошел в изданную в 2011 году в Москве книгу под броским названием «Я видела детство и юность ХХ века». Что-то покоробило в самом названии, все сейчас для рекламы. Стала искать толковую аннотацию на книгу, и мои поиски превзошли ожидания. Омри Ронен (1937-2012), замечательный израильско-американский славист и писатель, успел незадолго до внезапной и горестной для всех кончины написать эссе «Послесловие» и опубликовать его в рубрике «Из города Энн», которую вел на страницах журнала «Звезда».

Читаем: «Не знаю, кто дал сборнику Ирины Эренбург заглавие "Я видела детство и юность ХХ века"… Броский (об эпитете мы, как вы понимаете, не сговаривались – Ш.Ш.) издательский титул не соответствует содержанию: автор видел и чудовищно жестокую зрелость и обманувшую надежды старость века. Ее книга послесловие к ХХ столетию и к одной из важнейших книг в истории СССР: к воспоминаниям ее отца… Книга дочери Ильи Эренбурга … содержит только правду и ничего, кроме правды. Если это не вся правда, то потому, что она не описывает зловонных и зловещих послевоенных лет, о которых Слуцкий сказал: "Не отличался год от года, / как гунн от гунна, гот от гота / во вшивой сумрачной орде", и только из предисловия Фаины Палеевой, приемной дочери Ирины Эренбург, мы узнаем, что в 1951 году у них был обыск… Книга состоит из вступительных воспоминаний о детстве, из двух дневников, литературного и личного, и из небольшой подборки писем в приложении».

«Эмоциональное воздействие человеческого документа граничит с искусством», – сказал Илья Эренбург.

Уже упомянутый Омри Ронен назвал «записки» Ирины Эренбург «отважными», «самоотверженными» и «высокоталантливыми» («Звезда», 2012, № 7). Да, и дневник и монологи это «записки» – записи разных лет, состояний, раздумий, отчаяния, надежд, тоски…

Фаня рассказывает, что в начале перестройки, перечитав свой дневник и сделав кое-какие примечания, Ирина решила его опубликовать. Не получилось. Позже она скажет Фане, не без иронии: «Не могу пристроить мой дневник. Ни здесь, ни в Америке... Может быть, в Израиле? Попробуй». 

 Ирина Ильинична Эренбург с дочерью Фаней.

Ирпень (пригород Киева). Июль 1949 

Фаина Палеева (урожденная как Фейга Фишман) принесла мне рукопись матери года за полтора-два до её опубликования. В моей радиопередаче речь шла, в основном, об Ирине. Признаюсь, что собственная судьба сидевшей передо мной женщины взволновала меня не меньше, чем эта рукопись. Потом ко мне пришел один из братьев Фани…

Оказавшись сиротой, спасённая семьёй баптистов, где было еще пятеро детей, девочка должна была запомнить, что зовут ее Христей, Христиной. В конце войны она оказалась в партизанском отряде. Сержант медслужбы Рахман Наумович Сельцовский забирает ее оттуда и привозит в воинскую часть, где она работает на аптечном складе при госпитале («крутила порошки, разносила их раненым, сапожник пошил мне сапоги, была там женщина, Шапиро, капитан медслужбы, она заплела мне косичку в косичку, приговаривая, что в Москве сейчас все так носят – и дали мне чин беспогонной сандружинницы»). Тот же Сельцовский послал письмо с рассказом о судьбе еврейской девочки в Москву, в Еврейский Антифашистский Комитет. Письмо попало к Эренбургу, и он сам написал «дочери полка». Называл ее Фейгой. Она говорила тогда «на чудовищном польско-украинском наречии» и ответила Эренбургу, приславшему ей книги для учебы и чтения, что «гарачо» благодарит его за подарки. 

 

Фаня – Фейга Фишман. Москва, октябрь 1944 

Военный госпиталь не стоит на месте, и вскоре Фаня оказалась с ним в Пинске, потом в Прибалтике и даже в Польше… Тогда главный хирург Яков Борисович Кремер, в свою очередь, отправляет письмо Эренбургу, что они приближаются к логову врага, тут небезопасно, девочку надо отправить в тыл… В документе написали, что родилась в 1930 году, «во второй половине», на самом же деле даты рождения она не помнила, ни дня, ни месяца… Какой-то майор привез ее в Москву, позвонил Эренбургу и доложил, что привез девочку Фейгу Фишман и спросил, каковы будут дальнейшие указания? Эренбург закричал в трубку: «Немедленно привозите!» 

 

Эфраим (справа) и Иосиф Фишманы – братья Фани. Хелм (Польша), июль 1945 

В конце войны Фаню разыщут её братья Иосиф и Эфраим Фишманы, знавшие уже, что родители и две старшие сестры погибли. Эфраим был партизаном, затем служил в польской армии. А Иосиф – в Красной армии. Они захотят увезти сестру с собой в Палестину, но она не поедет. «Ирина не отдала?» – спрашиваю. «Мне было жаль Ирину, – говорит Фаня, – она была такая худенькая, одинокая... Меня ведь Любовь Михайловна хотела удочерить, Эренбурги, то есть. Когда Ирина съехала от них, в 1947 году, я пошла за ней. Ирина меня удочерила. Своих детей у неё не было».

Дочь Фаня, потом и внучка, тоже Ирина, две правнучки, Аня и Люба – стали семьёй Ирины Эренбург. «Я вырастила три поколения», – говорила она. Фаина стала врачом, кардио-нефрологом, доктором медицинских наук. Впервые приехала в Израиль в 1989 году, прямо на седер Песах, позже репатриировалась окончательно, но продолжала ездить в Москву: «Ирина всё время падала и что-то ломала»… И сидела там по полгода и больше, чтобы сама, больная астмой, ухаживать за курящей Ириной и принимать её гостей. Фаня никогда не забывала, как худенькая Ирина усаживала её, уже большую 13-летнюю девочку, на колени и пела французскую песенку: «Если завтра будет солнце / Мы поедем в Фьезиолé, / Я – на маленькой лошадке, / Ты – на маленьком осле...».

«Я её любила и оберегала. Жизнь Ирины была далеко не сладкой». Но Фане не хотелось говорить о горьком. Она, как и Ирина, научилась смотреть на вещи философски: «Не переживай, перемелется!». У Фани голос ровный, негромкий: «При фашистах за каждого еврея давали два килограмма соли, сосед получил шесть килограммов – за маму и двух моих сестёр, Риву и Басю».

Не стоит философствовать, делают ли нас страдания лучше или хуже, отношения и в этой семье были непростые. «Мать, – говорит Ирина, – была вспыльчивой». Про отца: «У Ильи было особое выражение лица, когда он смотрел на собаку. Свою глубоко запрятанную нежность он мог, наконец, излить, ведь собакам важна интонация, а не слова». И трения и примирения, как во всех семьях. Ирина про себя: «Я была очень жестокая» (я бы сказала: жесткая! – Ш.Ш.). Она же про Фаню: «У нее очень трудный характер. Гетто такой ее сделало». Ирина, мол, просила брать деньги, а она не хотела. Много разного…

Когда выйдет книга воспоминаний Фаины Палеевой, над которой она работает, уверена, ей захочется подробнее рассказать и о себе, и о своей семье. А пока немного про ее братьев. С Иосифом Фишманом, жившим в Хайфе, я раза два говорила по телефону. Он заведовал отделением ортопедии в больнице «Рамбам», все израильские войны провел в операционной. У меня записано: «Иосиф с нежностью говорит, что качал свою младшую сестренку Фейгеле в колыбели». А Эфраим приходил ко мне в библиотеку в Рамат-Гане, потому что и сам жил в этом городе. Фаня ведь не помнила, в какое время года она родилась, а он мне сказал, что помнит: осенью! О нем еще одна запись: "5 ноября 1941 года в городе Ровно большую группу молодых евреев вывели на площадь, где оказался и Эфраим. Фашисты вывели мужчин за пределы города, в урочище Сосенки, и там заставили рыть рвы. Подгоняли криками: «Шнеллер! Шнеллер!». Эфраим выкопал быстро и, стоя во рву, обратился к «фрицу»: «Я закончил!» Немец приблизился к краю рва и… поджег ему волосы. Когда их погнали обратно в Ровно, к Эфраиму вдруг подбежала молодая женщина и на бегу сунула ему в руку записку: "Приходи, я тебя спасу". Это была Тоня Куликовская. Снимая у нее угол в студенческие годы, он обучал грамоте двух ее маленьких девочек, потому что матери нечем было платить за их учебу. Так Эфраим избежал смерти. Это свидетельство хранится в архиве Яд ва-Шем мемориале Катастрофы и героизма еврейского народа. На следующий день в Сосенках, в тех самых рвах,  расстреляли 23 тысячи евреев.

Интеллигентный, обаятельный человек, Эфраим Фишман говорил о пережитом так же ровно и спокойно, как пишет Ирина, как вспоминает Фаня.

Никогда не привыкнешь к тому, как удивительно сплетаются и расплетаются судьбы, скрещиваются и расходятся дороги.

Из дневника Ирины:

«28 августа 1944 года. Я ездила в Литву... Написала несколько очерков... В поезде познакомилась с Витке Кемпнер, бывшей партизанкой из Вильно. Она мне рассказала о восстании в Вильнюсском гетто...»

Витке (так на идише) Кемпнер? Витка? Да ведь это будущая жена Абы Ковнера, командира партизанского отряда, израильского поэта. Мы уже были знакомы, но пока по телефону. «Витка, вы встречались с Ириной Эренбург? Вы её помните?»... Отрывок из дневника возвращает Витку на пятьдесят с лишним лет назад. Части Красной армии были на подступах к Вильнюсу. Небольшая группа партизан вместе со своим командиром Абой Ковнером вышла из леса... Немцев уже не было. По дороге в город, шли пешком, их нагнала какая-то машина. Ей помнится, что подошел какой-то красноармеец. Услыхав, что они говорят на идиш, попросил подождать, вернулся к машине и позвал кого-то. Это был Илья Эренбург. «Он ведь входил в оставленные города раньше армии, – говорит Витка и смеётся. – Ты знаешь, что фотографии вильнюсских партизан, вошедших в город в 44-м году – это работа Эренбурга? Они обошли весь мир!" Тогда я не знала.

А Ирина Эренбург, как журналист, приехала в Вильнюс вслед за отцом. Адресов евреев-партизан он дать ей не мог, но рассказал о них. И вдруг – такая удача. Московский поезд подходил к Гродно. На станции в вагон поднялась Витка Кемпнер. Ей дали последнее поручение – съездить в Гродно, поискать товарищей – партизан, членов сионистской организации «А-Шомер а-Цаир». И вот она возвращалась «домой», где ни кола ни двора. Главное, что война кончается. Они познакомились, разговорились. Витка привезла Ирину в бывшую квартиру какого-то сбежавшего министра, где временно поселили партизан их отряда…

Воспоминания почти как новая встреча. Витка была взволнована.

...Начиная дневник в ноябре 1941 года, Ирина не знала, что ее любимого Бориса не стало уже в сентябре.

«9 мая 1945 года. День Победы. Утром пошла в комиссионный – узнать, не продано ли пальто Бори. Нет... На улицах всю ночь были песни и крики. Днём выступал пьяный Сталин... Что было 9 мая? Мы с Фаней... вышли на улицу. Я увидела, что Илью качают <...> испугалась, что его уронят... Такое торжество, а Боря его не увидел... Меня утешает Фаня... Хорошая девочка, гораздо лучше, чем я была в её годы... Надеюсь, что мы с ней не расстанемся».

Возвращаясь с дачи в Москву, Фаня в граненом стаканчике привозила для Ирины мелкую, но необыкновенно душистую клубнику. У Ирины это называлось: «Рюмочка свежей клубники».  Фаня, как могла, старалась выполнять свой дочерний долг.

Фотографии из архива Ф. Палеевой.

Сокращенный вариант текста был опубликован в «Еврейском камертоне» (лит.-ист. приложение к газете «Новости недели») за 11.4.2013.

Примечания

[1] Irina Ehrenburg: So habe ich gelebt. Bln., Berlin Vlg., (1995) Erinnerungen aus dem 20. Jahrhundert. Hrsg. u. aus dem Russischen übers. v. Antje Leetz.

[2] Обух В.А. (1870-1935) – профессор медицины, лечащий врач В.И.Ленина.


К началу страницы К оглавлению номера
Всего понравилось:0
Всего посещений: 18730




Convert this page - http://7iskusstv.com/2013/Nomer4/Shalit1.php - to PDF file

Комментарии:

Revekka Lvovskaya
Chicago, IL, USA - at 2017-12-22 04:57:35 EDT
Very interesting . Iam remembering, how I Erenburg wrote about his first Father-in-Low. I have ate this issue for one hour and will be try to find something else about these people.
Thank you very much for all , what I read.
Iva lvovskaya. e-mail:Ivochka_40@yahoo.com

Ольга Берёза
Краснодар, Россия - at 2017-09-09 09:53:35 EDT
да... нельзя мне читать такие вещи-опять вся обревелась... очень жаль Фаню и её семью (а от того, что таких были миллионы, вообще сердце разрывается). вот здесь "Монах-молчальник" в своём отзыве говорит о том, что человек, открывший своё сердце Святости, не способен на жестокость. я не могу назвать себя верующим человеком, так как это лицемерие. да, я поминаю почти каждый день своих бабушку и дедушку, где-то совсем в глубине души надеясь, что с поминанием и им "там" будет лучше; молюсь и прошу Бога спасти человека, когда мимо проезжает "скорая помощь", стараюсь помогать бедным, никогда не брошу в беде. не думаю, что это все зависит от веры, просто по- другому не могу. если пройду мимо, сама себя потом "съем", а так я сплю спокойно и совесть ни за что меня не мучает.
а вот что толкает "человека" продать своих соседей за соль я не пойму никогда. пусть они вечно горят в аду со своей солью. это психическое отклонение? кровожадность? садизм? это же сознательное убийство людей, ведь он прекрасно знал что сделают немцы с его евреями-соседями. может быть психологи-исследователи Холокоста прояснят причину такой... даже не жестокости, а сознательного уничтожения человека человеком. все это за гранью моего понимания. и очень радует, что люди, рискуя своей жизнью и жизнью своих детей спасали евреев. а это была жертва, за это расстрел.
сейчас читаю Млечина о создании государства Израиль и о помощи в этом Советского Союза. и как потом СССР отказался от этой дружбы... и тоже не понимаю ни одного мотива такого поведения тогдашнего руководства страной. хотя что тут понимать, если Сталин был психически ненормальным маньяком с манией преследования. как можно было помогать, а через 2 месяца объявить Израиль врагом? людям в Израиле тогда было так трудно выживать, война за войной с арабами- и ещё и СССР их кинул на произвол судьбы. такая история моей страны вызывает у меня полное отторжение и злобу... я считаю это позорищем. а завершилось это чудовищным делом Еврейского Антифашистского комитета- людей на допросах просто забили досмерти. и это заметьте не фашисты и не война, а 1948 и "великий друг всех народов, рабочих и крестьян" Сталин. какое отвратительное лицемерие.
Еврейский народ уважаю- за его страдания, за его борьбу, за то, что построили в пустыне голыми руками "город- сад", за Моссад, за то, что поймали и судили Эйхмана и продолжают разоблачать нацистких преступников, несмотря на то что им под 100 лет (никто не забыт и ничто не забыто! мы помним все жертвы и они взывают о справедливости и наказании). за Яд ва-Шем, за память о предках, за благодарность Праведникам Мира.
думаю, евреи действительно Богоизбранный народ.

"По небу
тучи бегают,
дождями
сумрак сжат,
под старою
телегою
рабочие лежат.
И слышит
шёпот гордый
вода
и под
и над:
«Через четыре
года
здесь
будет
город-сад!»
Темно свинцовоночие,
и дождик
толст, как жгут,
сидят
в грязи
рабочие,
сидят,
лучину жгут.
Сливеют
губы
с холода,
но губы
шепчут в лад:
«Через четыре
года
здесь
будет
город-сад!»
Свела
промозглость
корчею -
неважный
мокр
уют,
сидят
впотьмах
рабочие,
подмокший
хлеб
жуют.
Но шёпот
громче голода -
он кроет
капель спад:
«Через четыре
года
здесь
будет
город-сад!
Я знаю -
город
будет,
я знаю,
саду -
цвесть,
когда
такие люди
в стране
Еврейской
есть!

Минна Сергиенко
Москва., бывшая СССР - at 2016-11-22 03:21:50 EDT
СПАСИБО...спасибо вам...

Наум
Нешер, Израиль - at 2015-12-03 20:01:33 EDT
Тепло и искренне благодарю Шуламит Шалит за интересный рассказ о жизни и судьбе Ильи Эренбурга , его дочери Ирины и

внучки . Еще и еще раз вспоминаются тяжелые годы войны , ужасы войны и потери нашего народа . Забыть это невозможно и

нельзя забыть на фоне возросшего антисемитизма в мире , на фоне нежелания большинства стран понять положение

Израиля и непрекращающегося террора со стороны арабских фундаменталистов .

Валерия Кисилюк
Санкт-Петербург, Россия - at 2015-08-29 22:52:26 EDT
Дорогая Шуламит! С большим удовольствием прочитала Ваш рассказ. Узнала много нового и мне неизвестного. Большое спасибо! Всего Вам наилучшего, успехов, удачи! Будьте здоровы!
Мина Полянская
- at 2014-11-15 13:29:26 EDT
Дорогая Шуламит Шалит! Большое Вам спасибо за рассказ об Эренбурге, его замечательной дочери и приёмной её дочери. Тронута до слёз!
Лев Левин
Кфар Саба, Израиль - at 2014-11-14 15:48:58 EDT
Прекрасный материл!Узнал очень много интересного и неизвестного мне (несмотря на мои почти 76 лет). Обязательно пошлю всем моим друзьям и знакомым. Большое спасибо!
Феликс Рахлин
Афула, Израиль - at 2014-02-12 16:08:18 EDT
Неизменно восхищаюсь историко-литературными очерками Шуламит Шалит. она умеет рассказать о писателе и его произведениях то главное и яркое, благодаря чему узнаёшь о человеке и его деле. как будто сам был с нии знаком и проследил его путь. Шуламит любит свою натуру, как художник, тщательно выписывает детали характера, внешности и сюжета. Я долго работал в радиовещании и имею представление о так называемой "радийности" передач и радиорассказов. Она включает в себя использование репортёрских вставок, шумов, музыкального сопровождения. В субботних передачах Шуламит Шалит всего этого либо нет вовсе, либо очень мало. Звучит, в основном, лишь её голос. И однако эти передачи бесспорно радийны. Думаю, это достигается внутренней логичностью и эмоциональности её текстов, её личной увлечённостью рассказов и, не в последнюю очередь, сердечностью рассказа. Вот и этот Вот и этот текст об Ирине Эренбург характерен этими качествами.
Спасибо Вам, Шуламит!

Лев Левинсон
Маале Адумим, Израиль - at 2013-08-27 11:47:24 EDT
Дорогая Шуламит Шалит. Мне было вдвойне интересно прочитать Вашу статью. Во-первых я узнал
из нее о некоторых неизвестных мне страницах из жизни Ильи Эренбурга и его семьи.
А во вторых мне как фотографу и собирателю всего того, что связано с именем Наппельбаума
http://berkovich-zametki.com/2009/Zametki/Nomer14/LLevinson1.php
http://7iskusstv.com/2010/Nomer3/Levinson1.php
интересно было узнать о существовании еще одной неизвестной мне работе мастера. Если Вас не затруднит, то может быть
Вы смогли бы прислать мне файл фотографии, где изображены Ирина Эренбург с Фаней (Фейгой) Фишман.
Мой адрес levirene@gmail.com
А если Вы в Израиле, то я был бы рад переговорить с Вами (02-5355336). Может у Вас есть и другие работы Наппельбаума?
С уважением, Лев Левинсон

Арнольд Левин
Fair Lawn, NJ, USA - at 2013-08-01 22:25:11 EDT

Чудесная повесть. Много нового,интересного, прекрасно написана. Надеюсь,когда будет написана книга Фейги Фишман- её украсит Ваше предисловие.

Шмулович Илья
Иерусалим, Израиль - at 2013-05-13 13:08:48 EDT
С большим интересом прочёл. Спасибо.
Абрам Миль
Москва, Россия - at 2013-05-11 06:02:11 EDT
Дорогая Шуламит!

Спасибо за то, что помните меня, за Ваши поздравления ко дню Победы. Это ведь единственный праздник, который остался неизменным от прожитой жизни.
Ваша публикация об Ирине Ильиничне Эренбург для меня не просто интересна. И вот почему. Мы были знакомы и в середине 70-х – начале 80-х годов регулярно встречались в доме наших общих очень близких друзей - Вадима и Паи Афанасьевых. Пая (её девичья фамилия Рабинович) была двоюродной сестрой Наташи Столяровой. Жили они очень близко от Ирины Ильиничны и поэтому после наших «посиделок» мы всегда провожали Ирину Ильиничну до её дома, а потом уже шли в метро.
Во время наших встреч мы, как зачарованные, слушали рассказы Ирины Ильиничны и Наталии Ивановны Столяровой, когда они вспоминали о своих школьных годах в Париже и о своих подружках-одноклассницах Иде Шагал и Ариадне Эфрон. В те далёкие годы Наташа часто бывала в доме Ариадны и её воспоминания о Марине Цветаевой и Сергее Эфроне были бесценны.
Умерла Наташа в возрасте 70 лет 31 августа 1984 года. Об этом печальном событии я подробно написал в своей книге «На дорогах жизни» (Москва, 2007 г.). Дата эта казалась мистической: 31 августа 1941 года ушла из жизни Марина Цветаева, а 31 августа 1967 года не стало Ильи Григорьевича Эренбурга.
С тех пор, пока были живы Вадим и Пая Афанасьевы, мы все, включая Ирину Ильиничну, собирались 31 августа в их доме.
Ещё хочу сказать о том, что Вадим Афанасьев, сделал очень много для спасения архива Наташи Столяровой после её смерти, чтобы эти материалы не попали в руки КГБ (об этом написал Александр Исаевич Солженицын в своей книге «Бодался телёнок с дубом»).
Заканчивая это письмо, не могу не сказать о том, что книга Ирины Ильиничны, вышедшая в 2011 году под названием «Я видела детство и юность ХХ века», была мною прочитана с огромным вниманием, но – при этом – породила немало вопросов. Поэтому я очень благодарен Вам за Вашу публикацию «Рюмочка свежей клубники».

10.05.2013. Искренне Ваш А.


Райзе Фрида и Тамара
Нью Йорк, НЙ, США - at 2013-05-10 16:02:02 EDT
Дорогая Шуламит! Как всегда, мы получили большое удовольствие, читая Ваш очерк. Спасибо Вам большое! Сил Вам здоровья для осуществления дальнейших замыслов!! Рита и Мара
Лев Иванов
Ашкелон, Израиль - at 2013-05-10 12:12:56 EDT
Лев Иванов
Ашкелон, Израиль - Thu, 09 May 2013 15:12:30(CET)

Дорогая Шуламит, дорогой редактор, дорогие читатели!
Мы вместе с мамой, ветераном войны, поздравляем Вас с праздником Победы, который для моей мамы Миры (ей 92 до 120!) самый значительный и почитаемый! Посылаю ее фото, она скромный чудный человек, очень добрая и мудрая! Жаль только, что годы берут свое.




С удовольствием прочитал про Ирину Ильиничну, ее дочь Фаню и их близких. Мне было очень интересно, я люблю Эренбурга, его стихи и прозу, а прочитав в 14 лет его мемуары, открыл для себя огромный мир (все время штудировал БСЭ). Спасибо Вам, что рассказали о его потомстве так интересно и захватывающе.

С праздником Победы всех!
Лев Иванов, Ашкелон, Израиль

Лев Иванов
Ашкелон, Израиль - at 2013-05-10 12:11:14 EDT
Вдогонку высылаю фото своей мамы Миры и поздравляю Вас с большим и дорогим для нас всех праздником. Вы делаете большое дело в отличном качестве. Будьте здоровы!



Лев Иванов
Ашкелон, Израиль - at 2013-05-10 12:08:31 EDT
Лев Иванов
Ашкелон, Израиль - Thu, 09 May 2013 15:12:30(CET)

Дорогая Шуламит, дорогой редактор, дорогие читатели!
Мы вместе с мамой, ветераном войны, поздравляем Вас с праздником Победы, который для моей мамы Миры (ей 92 до 120!) самый значительный и почитаемый! Посылаю ее фото, она скромный чудный человек, очень добрая и мудрая! Жаль только, что годы берут свое.




С удовольствием прочитал про Ирину Ильиничну, ее дочь Фаню и их близких. Мне было очень интересно, я люблю Эренбурга, его стихи и прозу, а прочитав в 14 лет его мемуары, открыл для себя огромный мир (все время штудировал БСЭ). Спасибо Вам, что рассказали о его потомстве так интересно и захватывающе.

С праздником Победы всех!
Лев Иванов, Ашкелон, Израиль

Виталий
Бат-Ям, - at 2013-05-08 23:52:42 EDT
Дорогая Шуламит!
Ваш очерк, как всегда, строго докyментален и одновременно эмоционален.
О перипетиях судеб известных и малоизвестных людей читаешь, не отрываясь.
Спасибо!
Виталий

Эдуард
Гиватаим, Израиль - at 2013-05-04 17:06:19 EDT
Как всегда потрясён содержанием, формой, языком... Откуда Вы находите время, силы, источники, чтоб вновь и вновь открывать читателям и слушателям важные страницы нашей истории в лицах, образах, фактах, известных и неизвестных?! Низко кланяюсь Вам за Ваш благородный труд очищения прошлого от лжи, полуправды, молчания, за то что Ваши публикации способствуют укреплению самоуважения нашего народа, самоуважения индивидуума. Желаю читать и слушать новые и новые работы Ваши, но с условием беречь своё здоровье до 120-ти, а дальше - как пожелаете. ЭС.
Александр Лейзерович
Маунтин Вью, Ка, США - at 2013-05-03 23:55:46 EDT
Как всегда при чтении (после чтения) материалов Шуламит Шалит (не хочется задействовать сухое слово "статей"), при вспоминании их, - возникает благодарное чувство приближения к кругу(не вхождения в него - это ещё заслужить надо!), сообществу людей высоких человеческих достоинств - словно бы близкое знакомство с ними (не навязывая им знакомства с собой), хотя бы и знал о них немало и раньше (а, может, и совсем не знал, и читал с удовольствием как бы первооткрывателя, разделяя радость автора). И, вроде бы, кто другой мог поведать то же самое с неменьшим успехом... Ан нет! - её материалы всегда на особицу. Спасибо, Шуламит!
АЛ

Дина Сморгонская
Реховот, Израиль - at 2013-05-02 20:53:57 EDT
ДОрогая Шуламит!
Спасибо за Вашу замечательную статью, за Ваши передачи в субботу утром по русскому израильскому радио!
За Ваш голос и за Ваше соучастие в судьбах тех людей, о которых Вы рассказываете!

Аня Г.
Атланта, - at 2013-05-02 05:36:46 EDT
A.SHTILMAN
New York, NY, - at 2013-05-02 02:27:14 EDT
] Это так важно особенно сегодня на фоне заполнившего Гостевую литературного люмпенского зловония славной троицы, восхищающейся собой и друг другом.
-------------------------------------------------
Соня, это что, опять ты да я да мы с тобой? Что за навязчивая идея, ну никак от нее не избавиться, видимо!

Дорогая Шуламит, хоть и не моя это вина, но извините, ради Бога, что такая грязь очутилась под Вашей интереснейшей работой.
С большим уважением, АГ

A.SHTILMAN
New York, NY, - at 2013-05-02 02:27:14 EDT
Читая текст Шуламит Шалит, припадаешь к чистому роднику! Огромная благодарность автору за этот очерк! Это счастье, что есть такой автор, который несёт идеалы этого Портала своим читателям. Это так важно особенно сегодня на фоне заполнившего Гостевую литературного люмпенского зловония славной троицы, восхищающейся собой и друг другом. Как прекрасны люди этого очерка, и какое это удовольствие и душевное отдохновение читать Шуламит Шалит! Тут неожиданно появляется и сам Абба Ковнер! И Витка! И вдруг мир сразу кажется другим - лучше, чище, одухотворённее...Вот теперь так хочется добраться до этих книг поскорее! Спасибо Вам, дорогая Шуламит Шалит, хотя и имел чести быть с Вами знакомым. С искренним уважением и благодарностью Артур ШТИЛЬМАН.
Марк Фукс
Израиль, Хайфа - at 2013-05-01 17:38:58 EDT


Дорогая Шуламит!

Благодарю Вас за Вашу интересную статью. Прочел с большим вниманием и интересом.
Мне довелось, выполняя поручение, встретиться с И.И. в Москве.
Если Вам интересно, то свою встречу с И.И.Эренбург я описал достаточно подробно в (http://berkovich-zametki.com/2011/Zametki/Nomer3/MFuks1.php), вот цитата оттуда: «В Москве я созвонился с адресатом, и через несколько часов, преодолевая мокрый снег на всем пути от станции метро «Динамо» и до самого подъезда, вошел в многоэтажный писательский дом на Красноармейской. Ирина Ильинична проживала на первом этаже. В подъезде сидела дежурная, и меня пропустили только после подтверждения того, что меня действительно ждут.
Ирина Ильинична оказалась невысокой худенькой, приветливой, с выразительными глазами женщиной.
Под ногами вертелась собачонка.
Сквозь узкий коридор я прошел внутрь квартиры.
Кабинет и кухня, совсем не похожая на кухню.
Массивный, натурального дерева стол.
Чай.
Обычные, традиционные вопросы.
Стандартные ответы.
На стенах графика, картины.
Кажется Тышлер, Пикассо, Модильяни.
Старые афиши.
Я знал, что Ирина Ильинична, после смерти отца, перевезла его кабинет и часть библиотеки к себе. Обычный ни к чему не обязывающий разговор: выставки, театры.
Удобные кресла.
Множество фотографий. Каждая – история.»

Б. Лапин погиб в окружении под Киевом, спасая своего друга З. Хацревина, у которого во время отхода случился приступ эпилепсии. Лапин мог уйти, но, прикрывая друга, отстреливался из револьвера до последнего патрона.
Еще раз спасибо.
М.Ф.


Монах -молчальник
- at 2013-05-01 13:54:21 EDT

Получил рассылку этого замечательного рассказа уважаемой Шуламит Шалит, прочитал и позволю себе поделиться своим пониманием.
Прошло много времени после войны, мы всё ещё ищем причину той жестокости, которая случилась. Вроде бы течёт жизнь утончённых воспитанием людей, но жизнь среди мира, где всё далеко от идеала, и мира в основном жёсткого, в котором часто забывают про нравственность, что и губит, рушит всё подряд.
Шуламит Шалит повествует, а я слышу вопрос из её сердца, - за что? С Вашего позволения, Шуламит отвечу.
Вы знаете, и все знают, что так продолжает в мире происходить и сейчас, и это потому, что сердца многих закрыты для общения с Ним. Нас этому общению не учили. Это общение со Святостью открывает новые для нас законы, когда сердце начинает понимать, что главное, Кто главный. И тогда начинают открываться причины всего, что происходит в первую очередь в моей жизни, постепенно всё меняется в жизни человека,
приходит смирение, терпение. Ситуация меняется тогда, когда приходит понимание, Кто нас учит,и становится человек твёрдым в умение с Ним общаться. Да, только это понимание сможет изменить человека,тогда и мир станет таким, как мы мечтаем.
Успехов Вам и здоровья, дорогая Шуламит Шалит.

Томер Адирим
- at 2013-04-30 18:03:04 EDT
Будь я художником, смог бы я соединить на одном полотне рассказанное Шуламит Шалит о судьбах дочери и внучки нашего замечательного писателя Ильи Эренбурга? Даже определить, чем обожгло, не умею. Верно, в каком-то роде как послесловие к судьбе самого Ильи Эренбурга. "Какая же у меня ломаная жизнь, - говорит Ирина, – вся из кусочков, хороших и очень плохих". Ломаной жизнью прожило в России несколько поколений. И так это неназойливо, пунктиром - через жизни двух женщин. Через многое проходишь вместе с ними: картинки довоенной жизни, счастливая встреча, страх, что у стен есть уши (потому шептались под одеялом), и разлука, в которую нельзя поверить, что она навсегда. А потом другая судьба: ужас человеческого предательства (сдашь еврея в гестапо, до войны, наверно, хорошего СОСЕДА - получишь 2 кг соли!), смерть, которая рядом, она отнимает у тебя самых близких, а слез нет, среди чужих не плачут, счастливое спасение, а потом ведь будни, домысливаешь маленькие радости, разочарования, одиночество, словом, та самая "ломаная" жизнь… Невозможно одному поколению понять и принять другое, поэтому "ломаные" мы все…
Строчки из дневника Ирины Эренбург как будто острием по стене тюремной камеры: «Мы в руках Сталина!» Веришь, что дочь Эренбурга писала только для себя. Во время войны кто еще такое сказал?! Потом тоже кратко и буднично: «Выжить еврею запрещено!» Всего три слова. Мысли бегут как волны, одна откатит, другая наплывает: промывание мозгов – страшная сила! Две подружки: одна, Ирина, так рано во всем разобралась, еще с 30-х годов, и вторая, Наташа, которая и после дикого ареста (за то, что пошла в кино с иностранцем!) и после заключения осталась "стопроцентной патриоткой"!!! Вот и моя соседка, допустим, она лет на 20 старше меня, совсем недавно еще повторяла: ну, да, мы шли за Сталина, за Родину и за Сталина!
Рассказ Шуламит Шалит, мне кажется, приближается к определению Ильи Эренбурга: «Эмоциональное воздействие человеческого документа граничит с искусством». Может, тем и обожгло…
Томер Адирим

_Ðåêëàìà_




Яндекс цитирования


//