Паноптикум

Старик в парке

Скамейка. Парк. Старик сидит с газетой.

Он в старой шляпе, в роговых очках.

А в парке тихо созревает лето,

И ангелы витают в облаках.

Нет, нет! На нём не шляпа – тюбетейка.

Он кашляет: хронический бронхит.

Поскрипывает жалобно скамейка,

Где наш старик без отдыха сидит.

Он щурится светло и близоруко,

Бросая птицам крошек конфетти.

А может, это не старик – старуха:

Блондинка лет примерно двадцати.

На ней растут затейливо кудряшки,

По ней плывут французские духи,

Она сдвигает трепетные ляжки,

Когда читает про любовь стихи.

Она потна, толста и краснолица,

Но в очень нижнем кружевном белье.

Нет! Всё-таки старик, а не девица,

Устроился на парковой скамье.

А день пусть будет пасмурный и хмурый.

А парк – не парк. Тайга и бурелом.

И там старик – садовою скульптурой.

Ненужный, словно “Девушка с веслом”.

Благодаря земному тяготенью

Старик, российских парков атрибут,

Колышется затейливою тенью.

И облака над головой цветут.

Дворник

Метла по асфальту – то шарк, то вжик

Среди равнодушных стен.

Он раньше был русский – теперь он таджик:

Реальный продукт перемен.

А вечер в клубок свернулся, ворча,

И северный ветер стих.

В подъезде – моча и подвальный топчан

Вполне умещает двоих.

Дома на песке, ледоход на реке,

А месяц такой голубой.

Нам дворники снятся к дремучей тоске

И строем уходят в запой.

Уходят в закат по людскому дерьму

Под шелест распахнутых крыл.

Герасим когда-то угробил Му-му –

Он правильным дворником был.

ЛЁТЧИК

Я лётчик. Я в небо заброшен, как камушек в воду.

Круги по воде разошлись, и растаял на облаке след.

Я разум мотора. Меня обучили полёту,

Сказали: "Лети. В приземлении сложностей нет".

И вот я – бумажный журавлик, залётная птица,

Небесный Агасфер. Дышу тяжело на бегу.

Я сел бы за стол, но не знаю, как нужно садиться.

Напиться и в брызги разбиться – вот всё, что могу.

Внизу соловьи. Там любовь расцветает чужая.

Моя не созрела ещё. Подожду. Пусть растёт... А пока

Я змеем воздушным парю, сам себя догоняю,

И знаю – мой леер недетская держит рука.

Не мне предназначены первые брачные ночи:

В быту я нелеп, как на палубе альбатрос.

Я просто – соринка попавшая Господу в очи.

И не приручаем, хоть в сущности робок и прост.

Я лётчик. Но баки пустеют, и падает скорость.

Диспетчер кричит: "На посадку!" И, видимо, мне

Придётся познать беспощадную приземлённость,

Щекою дождя прикоснувшись к колючей стерне.

игра в мушкетёров

“Снятся людям иногда голубые города…”

Л. Куклин

Сетка коммунальных коридоров,

Перестук товарных поездов.

Мальчики играли в мушкетёров

Во дворах советских городов.

Свитера и клетчатость ковбоек.

Впереди – дороги вензеля,

За спиною – строй “великих строек”

И возможность начинать с нуля.

Но, пока застолья да болезни

Дружно предрекало вороньё,

В плесень пенсий превращались песни,

А палатки – в грязное тряпьё.

Где вы, мушкетёры и бродяги?

Блекнет городов голубизна.

Только – тень креста, как гарда шпаги,

Звон струны и внуков седина.

СТУЛ

А смысл существованья стула в том,

чтобы удерживать чужое тело

От приземлённости и от паденья на пол.

Стул это знал. Стоял на твёрдых лапах

и был готов. В часах кукушка пела,

чтоб полон был чудных открытий дом.

Чтоб мудрый, повидавший виды шкаф

открылся и противно скрипнул дверью

и обнажил бы запахи белья.

Чтобы открылось жаждой бытия

окошко в сад, где ждут любви деревья,

всю ночь натужно почками шурша.

Чтобы пролилось красное вино,

чтобы раскрылась книга в нужном месте,

там, где понятно всё без лишних слов.

Чтоб ночь пришла под крик перепелов,

чтоб женихи в любви клялись невестам

сливаясь с ними мысленно в одно.

Стоит весна. И ночи так тихи,

что слышно как лежит фата в коробке.

Лягушки стонут. Страстно дышит пруд.

И девушки доверчиво кладут

в ладони стульев вызревшие попки

и пишут о несбывшемся стихи.

штабс-капитан

“…мело по всей земле...”

Б. Пастернак

Метёт, метёт и мерзко на душе,

Хоть редок русский снег в таких широтах.

Подрагивает в блюдце бланманже

И граммофон заходится в фокстротах.

Налить вина, поставить про пажей

Вертинского. Чтоб по душе со всхлипом!

Какая гадость это бланманже.

Куда ни глянь – повсюду гадость, ибо

Метель, как конь, несётся во всю прыть,

И не услышать боле посвист шашек.

И страшно понимать, что не дожить

До дня, когда Господь их всех накажет.