Владимир Маяковский и Лиля Брик: сходство несходного

С осторожностью принимаюсь за это эссе: уж больно щекотливая тема. Мне бы не хотелось уподобиться тем, кто пишет об этой паре в духе желтой прессы. В этом смысле особенно всегда доставалось Лиле. В годы моей юности (1970-е) ее усиленно бросали вниз головой с палубы их с Маяковским общего парохода, упорно старались исключить из биографии поэта. Получалось плохо. В своей статье о наконец-то опубликованных Лилиных воспоминаниях («Пристрастные рассказы, 2003) я писала, как школьницей спросила однажды у сотрудника музея Маяковского: кто эта женщина? Речь шла об обложке поэмы «Про это», на которой красовалось женское лицо с большими широко раскрытыми, даже слегка выпученными глазами. Но странное дело, экскурсовод, словно не слыша вопроса, отвернулся и отошел от меня подальше.[1] Даже поместив в витрине прижизненное издание поэмы Маяковского, музейщики, а вернее, музейное начальство боялось называть Лилю, идентифицировать ее с героиней любовных признаний поэта.

Чего боялось начальство?

Попробую угадать. Лиля не была официальной женой Маяковского, она была женой Осипа Брика, все трое жили в одной квартире. Караул! Безнравственность! Лиля была еврейкой. В 1950-1970 годы евреи не пользовались доверием и любовью «партии и правительства», наоборот, в стране процветал антисемитизм, насаждаемый и поощряемый сверху. И наконец, старшая сестра Маяковского Людмила Владимировна, ставшая как раз в эти годы Лилиным врагом, стояла на страже приличий и камуфляжа в биографии брата[2].

Помню, в 1970-е фотографии Лили Брик бесплатно раздавали на туристических тропах Грузии, там же туристы могли получить портреты Татьяны Яковлевой. Ее имя тогда тоже было под запретом – как эмигрантки.

С того самого случая в музее меня мучило любопытство - хотелось побольше узнать об истории отношений Маяковского и его подвергавшейся остракизму подруги.

К нашему времени свидетельств собралось достаточно.

Особо отмечу исследования шведа Бенгта Янгфельдта, именно этого «варяга» недоставало маяковсковедению, чтобы заполнить некоторые ощутимые лакуны в биографии поэта и его музы[3]. В этом эссе мне бы хотелось задержать внимание читателей на некоторых не до конца проясненных вопросах, связанных с Владимиром Маяковским и Лилей Брик.

Как они оказались вместе – такие разные?

Он, родившийся на окраине империи, плохо образованный, с не слишком изящными манерами, «пролетарий» по своим привычкам и образу мыслей, и она, родившаяся в Москве в обеспеченной еврейской семье, воспитанная гувернантками, начитанная, знавшая с детства немецкий и французский... Но приглядевшись, увидим, что были у этих, на первый взгляд, разных людей точки соприкосновения.

Привычки

Начну с малого. Маяковский и Лиля в самом начале их знакомства обменялись «обручальными» кольцами-печатками. На кольце для Лили Маяковский просил выгравировать три буквы ее имени: Лиля Юрьевна Брик – ЛЮБ. Размещенные в ряд, они давали бесконечные ЛЮБЛЮ. Лиля, в свою очередь, просила гравера выгравировать на кольце две латинские буквы инициалов поэта, помещенные одна над другой. Графически получалось зеркальное отражение одной и той же буквы. Меня поразило, что в ответ на графический трюк Маяковского Лиля смогла предложить тоже что-то весьма оригинальное.

Не обладая грандиозным талантом Маяковского, она умела ему «соответствовать». Связывалась с издательствами на предмет публикации его книг, писала сценарии, снималась вместе с ним в кинематографе, гоняла по Москве на привезенном им из Парижа «Реношке». Между прочим, Лиля - одна из первых московских женщин-автолюбителей. Работала в Окнах РОСТА, и, по-видимому, угловатая резкая графика карикатур Маяковского и Михаила Черемных, которые она раскрашивала, ей, «даме из буржуазных кругов», не претила.

В ее записках то и дело наталкиваешься на стиль Маяковского: «Запосещали иностранцы. Японцы через переводчика спрашивали, кто тут Маяковский, и почтительно смотрели снизу вверх»[4]. Не была домашней курицей, тем более наседкой, была весьма революционно настроенной гражданкой и, в отличие от матери и сестры, осталась в Советской России. Одна из первых оценила стихи Маяковского, поняла его масштаб. И говорили они на одном языке, включая тот придуманный ими любовный язык, который многих так раздражает в их переписке. Да, это особый «детский» язык, но ведь и влюбленные – дети, и эти уменьшительно-ласкательные прозвища – Личик, Киса, Лилек, детик, обращенные к ней, и Волосик, Волосит, Волосеночек, Щенит – к нему, эти бесконечные целую целую целую, люблю люблю люблю и твой твой твой, эти подписи-рисунки в виде Щенка и Кисы, - все это родом из детства и говорит о трогательной нежности друг к другу.

А эта их общая любовь к зверью, к собакам и кошкам! Обычно серьезный на фотографиях, Маяковский улыбается на той, где в руках у него живой черный комочек, собачонок Скотик. Лиля же улыбается, даже держа в руках львенка из Берлинского зоопарка. Лишенная возможности иметь детей, Лиля детей любила, а они любили ее. У нее воспитывалась Луэлла Краснощекова, когда ее отец оказался в тюрьме; мальчиком Василий Васильевич Катанян, несмотря на то, что его отец ушел от них к Лиле, находил у нее ласку и понимание. Что до Маяковского... нет у меня уверенности, что он разделял любовь Лили к детям.

Те семь шоколадок, которые он привозил Луэлле Краснощековой – по одной на каждый день недели, - ни о чем не говорят. «Я люблю смотреть как умирают дети» - сказано им, и хотя легко выдать эту строчку за обычный для Маяковского издевательский вызов буржуазному читателю, все же эта фраза была написана его рукой, рука повернулась ее написать.

Оба - Маяковский и Лиля Брик – были игроками, причем азартными. В карты в своей компании играли порой до утра. Играли в экзотический маджонг и в пинг-понг. Маяковский упоенно сражался на бильярде, любил выигрывать – и это опять-таки черты неизжитого детства.

Так же постоянно играл со словами, строчками, рифмами. Меня всегда потрясал в этом смысле «Наш марш», написанный в год революции и суперреволюционный по всем параметрам – содержанию, строфике, рифмовке, ритму, словесным находкам:

Дней бык пег.

Медленна лет арба.

Наш бог бег.

Сердце наш барабан.

А желание делать подарки! Даже представить себе трудно, как они оба находили, покупали, собирали, а потом переправляли в Москву те гостинцы, провизию, мануфактуру, пантагрюэлевский перечень которых то и дело возникает в их письмах. Целые горы! И нельзя сказать, что только Маяковский бегал по Парижу с Лилиным списком (как-то даже с Татьяной Яковлевой, своей парижской любовью), Лиля тоже привозила из своих поездок неподъемные коробки с подарками, причем доставались они всем друзьям и соседям, включая домработницу. Щедрость и страсть дарить были присущи им обоим.

Это о бытовых привычках.

Но есть и более важные вещи, которые их сближали.

Тяга к самоубийству

14 апреля 1930 года, тридцати семи лет от роду, – возраст смерти гениев - Владимир Маяковский выстрелом в сердце покончил с собой... Но и до рокового выстрела поэт был склонен к суициду. Об этом говорят его поэмы, об этом вспоминает Лиля Брик, называя мысль о самоубийстве «хронической болезнью» Владимира Владимировича.[5] Маяковский боялся старости. Характерный разговор приводит Янгфельдт. Роман Якобсон говорит Лиле, что не может себе представить Маяковского старым, на что Лиля отвечает так: «Володя до старости? Никогда! Он уже два раза стрелялся, оставив по одной пуле в револьверной обойме. В конце концов попадет»[6].

Совсем в духе героев Лермонтова Маяковский играл с жизнью в «русскую рулетку»: чет – нечет. Можно предположить, что и стихи, написанные им на безвременную смерть Сергея Есенина, повесившегося в 1925 году в гостинице Англетер, были своего рода суеверным заговором. Так бывает: человек с помощью слова хочет «заговорить» свои тайные мысли, свою судьбу, свой дремлющий до времени страх. Когда-то написание романа «Страдания юного Вертера», в котором молодой человек кончает с собой на почве неразделенной любви, помогло его автору уйти от самоубийства. Маяковский взялся за стихи «На смерть Сергея Есенина», полагая, что сможет спасти многих «подражателей» и почитателей умершего поэта (о себе он, естественно, не говорит), рассказав о трагедии в ироническом ключе и обезвредив гипнотическое воздействие предсмертных строчек ушедшего своим парафразом.

Есенинскому

«В этой жизни умирать не ново,

Но и жить, конечно, не новей».

Маяковский противопоставил свое:

«В этой жизни

помереть

не трудно.

Сделать жизнь

значительно трудней».

Был ли Владимир Владимирович уверен, когда сочинял свой ответ Есенину, что лично ему удастся «сделать жизнь»?

По иронии судьбы, застрелившись спустя пять лет после Есенина, Маяковский тоже оставил предсмертные стихи, только что не написанные кровью. И там, в этом четверостишии, говорится, что «любовная лодка разбилась о быт». Что означает здесь «быт», следует подумать, об этом еще напишу, важно, что главной причиной самоубийства указана любовь. Погиб от любви. Это, конечно, не вся правда, но для нас важно, что сам поэт осознает (или указывает) главной причиной своего ухода из жизни несложившуюся любовь. В своем эссе - в соответствии с предсмертными строчками поэта - я буду говорить именно об этой причине его самоубийства.

Итак, Владимир Владимирович тяготел к суициду.

Но задумывались ли мы над тем, что и в биографии Лили Брик мы встречаемся с повторяющимися попытками самоубийства?! И жизнь свою она оборвет, как и Маяковский, сама. По какой причине, мы достоверно не знаем. Известно, что она была «безнадежно» лежачей больной, так как повредила себе шейку бедра, а в те времена это не лечили. В недописанной предсмертной записке причины самоубийства она не сообщает: «В смерти моей прошу никого не винить. Васик[7], я боготворю тебя. Прости меня! И друзья простите…».

Лиля, как известно, несколько раз спасала Маяковского в тяжелые моменты, когда он был в шаге от самоубийства. После гибели поэта Лиля Брик писала сестре в Париж: «Если б я или Ося были в Москве, Володя был бы жив... Я проклинаю нашу поездку».[8]

И в то же время, сама Лиля Юрьевна не была свободна от «тяги к самоубийству».

Бенгт Янгфельдт, основываясь на неопубликованных письмах и воспоминаниях Лили Брик, а также на магнитофонных записях бесед с нею, воспроизводит несколько важных для нас эпизодов.

Родившись в 1891 году (на два года раньше Маяковского) в семье адвоката и пианистки, Лиля Юрьевна Каган с юности привлекала к себе внимание мужчин, была для них магнитом. Родителям приходилось «глядеть в оба» за юной дочерью, чье поведение не всегда вписывалось в привычные рамки. В 17 лет она забеременела от молодого учителя музыки Григория Крейна, за этим последовал принудительный аборт в Армавире (где жила сестра матери), мать и тетка настояли на нем против желания самой Лили. Восприняв эту операцию как оскорбление, она спустя некоторое время проглотила целиком содержимое пузырька с цианистым калием. Ждала, что умрет, но почему-то не умерла. Позднее ей станет ясно почему. Мать, Елена Юрьевна, в поисках писем от Крейна, обшарила ее письменный стол и, найдя там страшный пузырек, высыпала из него яд, вымыла и наполнила содой.[9] Немножко все это отдает романом, но поверим Лиле, ей хотелось рассказать эту отдающую мелодрамой историю молодому шведу (своему бы, скорей всего, не рассказала, да и не расспрашивали «свои», это было время запрета на ее имя).

В книге того же Янгфельда читаем, что в декабре 1924 года, тяжелейшего и для Маяковского, и для Лили Брик, когда их отношения разладились из-за Лилиной страсти к Александру Краснощекову, она писала Рите Райт:

«А. Т.(обинсон) очень болен. Он в больнице. Вряд ли я его увижу. Думаю о самоубийстве. Я не хочу жить». «Тобинсон», ставший причиной этих настроений, - псевдоним Александра Краснощекова. Александр Михайлович Краснощеков был человеком необычным. Выйдя из бедной еврейской семьи, рано примкнул к революционерам, сидел в тюрьмах, эмигрировал, попав в США, закончил факультет права Чикагского университета, а, вернувшись после революции в Россию, возглавил Дальневосточную республику; будучи затем вызван в столицу, занимался финансами, возглавил Промбанк, стал крупным работником партийного и госаппарата. Однако в 1923 году был арестован по обвинению в финансовых злоупотреблениях, посажен в тюрьму, где тяжело заболел. Тогда-то у Лили и родилась мысль о самоубийстве.

В тот раз дело не пошло дальше намерения: Краснощекова через полгода, в январе 1924 года, освободили[10], настроение Лили изменилось.

У Бенгта Янгфельдта описывается еще один случай – в этот раз почти осуществившегося самоубийства, предпринятого Лилей. Она «страстно влюбилась», как пишет Янгфельдт, в кинорежиссера Всеволода Пудовкина и, не встретив ответа, пыталась покончить с собой, выпив большую дозу снотворного. Шел 1928 год. Ее откачали, хотя выздоравливала она несколько месяцев. Можно сказать, что желание отравиться возникало у молодой Лили в связи с сильными эмоциональными переживаниями. Очень похоже на Маяковского.

Последняя попытка самоубийства, предпринятая Лилей Юрьевной 4 августа 1978 года, и тоже с помощью снотворного – она проглотила одиннадцать таблеток намбутала[11], - удалась.

Получается, что Лиля, как и Маяковский, постоянно возвращалась к мысли о самоубийстве. Эта мысль не покидала ее в течение жизни. Хочется даже сказать, что такой способ решения «последних», жизненно важных вопросов был органичен для обоих.

В порядке сопоставления. Анна Ахматова, юной девушкой пытавшаяся покончить с собой, позже этих попыток не повторяла. И наоборот, за Мариной Цветаевой, наложившей на себя руки 31 августа 1941 года, мы не знаем юношеских попыток свести счеты с жизнью.

Понятно, что за спиной 86-летней Лили Юрьевны, сломавшей шейку бедра и решившейся противопоставить этому несчастью волевой акт ухода из жизни, стояли и ее собственные повторяющиеся суицидальные попытки, и самоубийство Маяковского. Последнее – особенно. В роковом для Маяковского 1930-м ей приснился сон, явно из разряда «пророческих»: «Приснился сон – я сержусь на Володю за то, что он застрелился, а он так ласково вкладывает мне в руку крошечный пистолет и говорит: «все равно ты то же самое сделаешь»[12].

Еще одно добавление. Лет за десять до смерти у Лили Юрьевны, по-видимому, уже были мысли о суициде. Именно к этому времени относится ее завещание, где она просит развеять ее прах где-нибудь в Подмосковье.[13] Итак, самоубийство было возвращающейся точкой в сознании и Маяковского, и его подруги. Пережив поэта на 48 лет – целая жизнь! - Лиля в итоге избрала для себя похожий конец – смерть от собственной руки.

Но сходство этим не ограничивается.

Кошка, которая гуляет сама по себе

О встреченной в 1928 году в Париже Татьяне Яковлевой Маяковский скажет:

«Ты одна мне ростом вровень». Татьяна и в самом деле была девушкой высокой. Любопытно, что в недавнем телевизионном фильме о Маяковском, показанном на канале «Культура», Татьяна Яковлева не только очень высока, но и наделена всеми атрибутами «модели», в частности, походкой «от плеча». И при встрече она к нему идет этой своей «модельной» походкой. Выглядит смешно. Досадная эта деталь несколько испортила мое впечатление от в общем хорошего, талантливого фильма. Мне кажется, что в метафорическом смысле невысокая Лиля тоже была Маяковскому «ростом вровень». И, возможно, даже в большей степени, чем парижская Татьяна.

Лиля всю жизнь больше всего не выносила, когда ей навязывали, диктовали образ жизни и поведения. Она хотела «гулять сама по себе». И часто ее поступки выходили за грань «разумного». Бенгт Янгфельдт приводит один из таких поступков, о котором слышал от самой Лили Юрьевны.

До отъезда в Мюнхен для занятий скульптурой двадцатилетняя Лиля проводит время с неким Гарри, молодым, подающим надежды художником. Однажды он признается ей, что болен сифилисом. Диагноз мог оттолкнуть от него кого угодно, но не Лилю.

Ее он наоборот привлек. Цитирую: «этим восклицанием Гарри завоевал ее сердце»[14].

Такое ощущение, что Лиля Брик жила, словно пушкинский Вальсингам, «бездны мрачной на краю», испытывая потребность в острых ощущениях.

Словно не была она обычным человеком, молодой привлекательной женщиной, которой в случае венерического заболевания, пришлось бы долго лечиться - причем, с неизвестным исходом, - объясняться с родителями и врачами, короче, попасть в малоприятную ситуацию. Но она как будто даже об этом не думает, объясняя свою близость с Гарри совсем просто: «Очень мне было его жалко».[15] Подобное поведение можно классифицировать и как инфантильность, и как некое импульсивное безрассудство. Обычно, идя на такое, человек произносит: «Эх, была не была!» или «авось, пронесет!» Верила ли Лиля в свою особую звезду? То, что она прошла через 1920-1950 годы, не ощутив на себе когтей террора, - настоящее чудо. Рассмотрев ее жизнь в сталинскую эпоху, можно увидеть, что она все время жила в ситуации «вызова судьбе».

Много ли в сталинской Москве было семей, напоминающих «тройственный союз» Лили, Оси и Маяковского? И легко ли было не бояться (в ту эпоху особенно!) открыто жить не как все? Любопытно, что человек, узнавший Лилю в очень поздние годы (и сразу в нее влюбившийся), двадцатидевятилетний француз Франсуа-Мари Банье, написал о ней так: «... для Лили как человека безрассудного никакого расчета не могло быть ни в чем и никогда. Безрассудство, какая-то бесшабашность, если хотите, все это было для нее стимулом к жизни».[16]

Итак, безрассудство. Это как бы другая сторона жажды свободы.

Но и у Маяковского эта черта преобладала. В дневнике, который Маяковский вел во время двухмесячной разлуки с Лилей в 1923 году (она обнаружит этот дневник много позже) он выделяет две главные черты своего характера:

1) Честность, держание слова, которое я себе дал...

2) Ненависть ко всякому принуждению[17].

Об этой «ненависти ко всякому принуждению» Маяковский в эти же дни говорит и несколько иными словами: «Если у меня не будет немного «легкости», то я не буду годен ни для какой жизни... любовь не установишь никаким «должен», никакими «нельзя» - только свободным соревнование со всем миром. Я не терплю «должен» приходить! Я бесконечно люблю, когда я не «должен» приходить торчать у твоих окон. Ждать хоть мелькания твоих волосиков из авто»[18].

Служа «атакующему классу», Маяковскому приходилось себя смирять, наступать «на горло собственной песне». Это тяжело любому, а уж человеку, ненавидящему принуждение, вдвойне. Поэту, как и птице, хорошо поется на свободе. Работа под прессом самопринуждения в итоге должна была привести к срыву, к катастрофе, что и случилось. Кстати, сам Маяковский сформулировал невозможность для себя долгого существования в искусственной для него ситуации принуждения (в данном случае «самопринуждения») – когда в 1923 году в течение двух месяцев устроил для себя, по инициативе Лили, некое подобие тюрьмы: жил на Лубянке один, с любимой не виделся. В дневнике, который он вел в те дни, записано:

«Можно ли так жить вообще? Можно, но только не долго» (1 февраля 1923)[19].

Однако было в характерах, а главное, - во взгляде на любовь - Маяковского и Лили Брик и нечто несходное, что сыграло роковую роль в судьбе поэта. Но придется начать издалека.

Не везет мне в смерти - повезет в любви

Вообще этот «тюремный» дневник Маяковского раздирает душу[20]. 5 февраля того же 1923 года Маяковский задает себе вопрос: Люблю ли я тебя? Подчеркивает эти слова как заглавие и сам себе отвечает: «Я люблю, люблю, несмотря ни на что и благодаря всему, любил, люблю и буду любить, будешь ли ты груба со мной или ласкова, моя или чужая. Все равно люблю. Аминь». Дневник рассчитан на то, что она его прочитает. Поэтому он добавляет: «Смешно об этом писать, ты сама это знаешь».

Прозрение приходит постепенно. Говорю это о себе. Часто получается, что ты ошибаешься даже не по своей вине – просто в нашем обществе принято было скрывать какие-то факты, особенно если они вредили спущенной сверху «общей установке».

Хорошо помню, что в колонках одного известного газетчика советской эпохи, говорилось, якобы со слов самой Лили Брик, что к середине 20-х годов она уже не привлекала Маяковского как женщина, по каковой причине союз их распался, сохраняя лишь внешние формы. Сейчас думаю, сам ли газетчик придумал эту версию или ее действительно поведала ему Лиля. Она могла сделать это в целях самосохранения. На самом деле, все обстояло с точностью до наоборот. Маяковский продолжал любить ту, в которую влюбился с первого взгляда.

Ускользала она.

Лиля Брик, как известно, была мужней женой, и ее муж, Осип Брик, кажется, был единственным мужчиной, которого она по-настоящему любила всю жизнь. В ее записках рассказана история их взаимоотношений, начавшаяся еще в гимназические годы. Осип был старше, вел в классе Лили – ей было тогда 13 лет - политический кружок (дело было в 1905 году). И барышне, легко влюблявшей в себя мужчин, не сразу удалось завоевать его внимание. Трудно представить гордую и победительную Лилю непослушным языком, в какой-то отключке, раз за разом произносящую: «А я вас люблю, Ося!». Но это было. В течение бурных семи лет, наполненных до краев событиями и романами, это чувство в ней вызревало. «Мне становилось ясным даже после самой короткой встречи, что я никого не люблю, кроме Оси»[21].

Они поженились в 1912 году, и первые два года были абсолютно счастливы. Впоследствии Осип Брик нашел себе подругу, жену кинорежиссера Жемчужного, Евгению Соколову-Жемчужную, и оказалось, что эта простая женщина, без особых талантов, вполне его устраивает. Странность заключалась в том, что, даже женившись на Жене, Осип остался жить в одной квартире с Лилей, а еще раньше то же самое сделала Лиля: уйдя к Маяковскому, продолжала делить кров с Бриком. В воспоминаниях Лиля говорит, что они с Осипом поклялись друг другу, что бы ни случилось, жить вместе. Так? Или была еще какая-то причина? Почему-то никто из исследователей не предположил, что свою роль мог сыграть такой насущный для всех москвичей послереволюционной поры фактор, как «квартирный вопрос».

Лиля не сразу соединила свою жизнь с Маяковским. Встретившись с ним в июле 1915 года («радостнейшая дата» в автобиографии «Я сам» Маяковского), она долго не решалась изменить свою судьбу. Бенгт Янгфельдт пишет, что перелом в отношениях Лили Брик и Маяковского произошел в 1918 году. А это было время, когда «буржуев» уплотняли, квартиры профессоров и адвокатов превращали в коммунальные, заселяя их семьями из рабочих и крестьян, а также работниками советского аппарата. Вопрос жилья нависал над людьми во всей своей драматической неразрешимости.

Однако не буду настаивать на этой версии, нигде мною до сих пор не встреченной, - она, увы, не способна распутать сложный узел завязавшихся взаимоотношений. Видимо, разгадка все же в другом. Когда-то Гейне написал печальное автобиографическое стихотворение: «Юноша девушку любит, а ей полюбился другой, а тот не ее, а другую назвал своей дорогой (пер. Льва Гинзбурга). Сложная эта цепочка, как кажется, присутствует и в истории любви Маяковского.

Лиля Брик любила говорить, что для нее и ее спутников - Маяковского и Осипа Брика - образцом семейной жизни были отношения, описанные в романе Николая Чернышевского «Что делать?»[22] Но Вера Павловна никогда не жила в одной квартире со своим первым и вторым мужем, соответственно с Дмитрием Лопуховым и Александром Кирсановым. Лопухов, придя к выводу, что Верочка полюбила его друга, благородно удалился, разыграв самоубийство, чем помог созданию новой пары. Маяковский, читавший мало и несистематически, роман Чернышевского читал и перечитывал. Может, видел свое сходство с «особенным человеком» Рахметовым?

Он ведь тоже и своим огромным ростом, и мощной фигурой, и низким красивым голосом, и ни на кого не похожей повадкой, и новаторскими стихами словно предъявлял окружающим патент на «особость». Но на этом сходство кончается. Внешне самоуверенный, казавшийся окружающим человеком беззастенчивым, Маяковский был на самом деле раним и не очень в себе уверен. В «железном» Рахметове такой раздвоенности не было.

Возможно, говоря о роли романа «Что делать?» в их жизни, Лиля Юрьевна имела в виду удивительные отношения между мужчинами-соперниками, описанные Чернышевским, - отношения в высшей степени дружеские, деликатные и даже трогательные, хотя автор и пытается объяснить их сухой теорией разумного эгоизма.

По рассказам Лили Брик, отношения Маяковского и Брика были того же рода. Брик, первым открывший поэта Маяковского, спонсировавший издание «Облака в штанах», благодаря новому знакомству перестроивший свою жизнь и начавший заниматься теорией стиха, поэта обожал. Выписываю важное место из записок Лили Брик под заглавием «Как было дело»: «Мы с Осей больше никогда не были близки физически (с 1915 года, - ИЧ), так что все сплетни о «треугольнике», «любви втроем» и т.п. – совершенно не похоже на то, что было. Я любила, люблю и буду любить Осю больше, чем брата, больше, чем мужа, больше, чем сына. Про такую любовь я не читала ни в каких стихах ни в какой литературе... Эта любовь не мешала моей любви к Володе. Наоборот: возможно, что если б не Ося, я любила бы Володю не так сильно. Я не могла не любить Володю, если его так любил Ося. Ося говорил, что для него Володя, не человек, а событие. Володя во многом перестроил Осино мышление, взял его с собой в жизненный путь, и я не знаю более верных друг другу, более любящих друзей и товарищей»[23].

Если проанализировать этот отрывок, получится, что Лиля любила Маяковского через посредство Осипа, то есть какой-то «отраженной», головной любовью. Мужчиной ее жизни оставался тот, кому она девочкой призналась: «А я вас люблю, Ося». И второе: лично у меня вызывает сомнение безоговорочность дружеских чувств Маяковского к Осипу Брику. Поэт был ревнив и, конечно, знал о месте Осипа в сердце Лили. И наконец, третье. Лиля пишет: «Все мы решили никогда не расставаться и прожили жизнь близкими друзьями»[24]. И здесь снова возникают у меня сомнения: кто решил? Ощущение, что решили она и Осип, а вернее, решила она сама, а Маяковский и Брик просто подчинились. По восточной поговорке: «Мужчина голова, женщина шея. Куда повернется шея, туда повернет и голова».

Во времена Чернышевского трое сотрудников журнала «Современник» устроили свою жизнь по схожей модели. Жена писателя и издателя журнала Ивана Панаева, Авдотья Яковлевна Панаева, стала подругой поэта и соиздателя «Современника» Николая Некрасова. Жили они в одном помещении с редакцией, в разных половинах. Панаева с мужем не разъезжалась, носила его фамилию, Иван Иванович Панаев вел жизнь вполне свободную и до и после того, как Авдотья Яковлевна связала себя с Некрасовым. После смерти Панаева в 1862 году Некрасов на Панаевой не женился, что, по-видимому, было для нее серьезным ударом. Вместе с тем, кажется, что именно Иван Панаев был ее подлинной любовью. Как видим, кое-что совпадает с ситуацией «Брики-Маяковский». Женщина в обоих случаях уходит к поэту, безумно в нее влюбленному, только начинающему свой путь. Она становится его музой и помощницей (занимается совместной работой: Панаева пишет с Некрасовым повести для Журнала, Лиля Брик работает с Маяковским в Окнах РОСТА), устраивает быт. При этом мужу отводится роль друга и сотрудника.

После двухмесячного добровольного «сидения», в ходе которого создавалась поэма «Про это», измученный Маяковский и взволнованная Лиля встретились на Октябрьском вокзале, будущем Ленинградском, и отправились почти в «свадебное путешествие» в Петроград. Любимая была снова рядом. А это было главным условием его счастья, даже нет – его пребывания на земле. В конце своего дневника, написанного в его московской «Редингской тюрьме» он писал: «Какая жизнь у нас может быть, на какую я в результате согласен? Всякая. На всякую. Я ужасно по тебе соскучился и ужасно хочу тебя видеть»...[25]

Он был согласен на всякую жизнь – только чтобы она была с ним.

Навек любовью ранен

В исследованиях Бенгта Янгфельдта говорится о кризисе, потрясшем союз Маяковского и Лили Брик в 1922-1924 годах. Но прежде чем коснуться этого вопроса, напомню читателю неординарную историю знакомства этих двух людей. Ведь Маяковский ухаживал за Эльзой, младшей из сестер Каган, а вовсе не за замужней Лилей. Эльза привела его в дом Бриков в Петербурге, и там он впервые прочел перед аудиторией «Облако в штанах». Можно представить себе удивление и негодование Эльзы, когда после чтения, сидя с ней рядом, он неожиданно спросил у Лили: «Можно посвятить поэму вам?» и вывел под заглавием «Лиле Юрьевне Брик». Было это посвящение первым в череде посвященных ей стихов и поэм (даже собрание сочинений Маяковский посвятил Лиле!). Что до Эльзы... то этот феномен истории известен. Шекспировский Ромео до того, как встретил Джульетту, был без ума от некой Розалины.

Маяковский сделал свой выбор, и его не смутило, что у Лили был любимый муж, что она на два года старше – разве обращает внимание ураган на сметаемые им деревья? У Стефана Цвейга это называлось «амок». Часто слышу рассуждения, что Лиля не была красавицей и что Эльза была намного красивее. По мне, Лиля красавицей была - стоит только посмотреть на ее фотографии, сделанные Родченко. Отмечаются дефекты ее фигуры – слишком тонкие ноги, круглая спина – да значат ли они что-нибудь? Красавица, по слову Пушкина, - та, от которой «не можно глаз отвесть». Так вот, на Лилю хочется смотреть, у нее подвижное живое лицо, блестящие глаза. А вот Эльзе не хватало той изюминки, той живости и того огня, которые были дарованы ее сестре. Опять добавлю о недавно увиденном фильме «Маяковский. Два дня».

В нем Лиля в исполнении Дарьи Досталь вовсе не рыжеволоса, лишена обаяния и живости. Однако актриса точно ухватила такие черты героини, как сила, властность, способную управлять людьми и ситуацией. И как результат – образ получился, хотя и с некоторыми потерями.

Знавшая Лилю уже в старости переводчица-итальянистка Юлия Добровольская говорила мне, что, не потеряв в поздние годы своего магнетического обаяния, красоту Лиля Юрьевна потеряла. Ее красота заключалась в красках - ярко рыжих волосах, очень белой коже, темно-карих лучистых глазах. В старости она стала чрезмерно краситься, что ее уродовало, делало похожей на «петрушку» (фотографии это отражают). Добровольская передавала мне рассказ косметички, знавшей ЛБ в возрасте 40-50-и лет: «У нее кожа светилась, словно внутри была зажжена лампочка».

Маяковский взял Лилю приступом, осадой, отвоевал ее у Осипа Брика, и пусть не сразу, сделал своей. По признанию Лили, был он не вполне в ее вкусе – слишком громок, слишком отличался от тихого Осипа. И в общем ей было с ним тяжело. А в какой-то момент – невмоготу.

Они по-разному понимали любовь. Маяковский хотел, чтобы любимая принадлежала только ему, ему одному. Лиля же хотела быть свободной.

А я и не знаю, где ты и с кем

В книге Янгфельдта практически впервые в маяковсковедении уделено подобающее место человеку, связь с которым стала для Лили Брик одним из побудительных мотивов к разрыву с Маяковским. Это имя уже упоминалось – Александр Краснощеков, в прошлом - уроженец местечка Чернобыль Абрам Краснощек. Сын портного, еще до революции вырвавшийся из местечка и получивший университетское образование в США, в 1920 годы, после того как был отозван с Дальнего Востока, он занимал пост директора Промбанка.

Вот как о нем пишет Янгфельдт: «...в Пушкине... Краснощеков снимал дачу недалеко от Маяковского и Бриков. Ему было сорок два, он был высок, широкоплеч, обаятелен, начитан и образован, его окружал ореол приключений и героизма»[26].

Семейная жизнь Краснощекова именно в это время - случайно ли? - дала сбой – его жена уехала с младшим сыном в Америку. Можно предположить, что раздражение Лили против Маяковского, ее усталость от него имели подоплекой события и эмоции, связанные с Краснощековым. В 1923 году он был обвинен в хищениях и осужден на шесть лет тюрьмы, которые отбывал в одиночной камере Лефортова. Лиля его навещала, привозила все необходимое, взяла к себе его 14-летнюю дочь Луэллу. В тюрьме Краснощеков, у которого были больные легкие, серьезно заболел и был переведен в правительственную больницу. А потом, в январе 1925 года, был неожиданно помилован. Все это время Лиля была близка к самоубийству, болела.

В книге Янгфельдта приводится потрясшая меня записка, написанная Лилей Брик весной 1924 года и обращенная к Маяковскому: «Ты обещал мне: когда скажу, спорить не будешь. Я тебя больше не люблю. Мне кажется, что и ты любишь меня много меньше и очень мучиться не будешь».[27]

Можно представить, как подействовали на Маяковского эти слова, жесткие, без всяких эвфемизмов - «Я тебя больше не люблю». Не люблю, - сказала ему та, которой он писал во время их двухмесячной разлуки: «Без тебя (не без тебя «в отъезде», внутренне без тебя) я прекращаюсь»[28].

Внешне жизнь течет в прежних рамках, его союз с семьей Бриков продолжается, но изменилось главное. Лиля перестала быть женщиной Маяковского. Печальным образом сбылось то, что он предвидел: «... если я кончаюсь, то я вынимаюсь, как камень из речки, а твоя любовь опять всплывается над всем остальным. Плохо это? Нет, тебе это хорошо, я б хотел так любить...».[29]

Так любить – у него - не получается. Он пытается себя смирить, не ревновать, найти ей замену. Наташа Брюханенко, Татьяна Яковлева, Нора Полонская. Не получается. Он, как тот азр из гейневского романса с его самохарактеристикой «Я из рода древних азров, /Полюбив, мы умираем». Тут у них с Лилей явное несовпадение. Роковое несходство. И это несовпадение, это несходство, как кажется, приводят к крушению его любовной лодки.

Уйдя от Маяковского «в свободное плаванье», Лиля однако не теряет его из виду, держит на коротком поводке. Он может влюбляться, проводить время с другими женщинами, но возвращаться должен к ней и стихи посвящать – только ей. Те два стихотворения, что посвящены парижанке Татьяне Яковлевой, должны были вызвать у Лили, человека страстного, прилив сильных и не очень контролируемых эмоций. В Лиле Брик было много от мадам Виардо, музы Ивана Тургенева. Полина не хотела, чтобы Тургенев женился, с беспокойством осведомлялась у него об «украинке» (Марко Вовчок), об актрисе Марии Савиной, гостившей у него в усадьбе, - обе казались ей претендентками на роль жены немолодого уже писателя. Лиля Брик просила Маяковского, чтобы он не женился на Наталье Брюханенко, хотя этот брак, как всем казалось, был уже слажен[30]. Впрочем, сам Маяковский никуда не мог уйти от Лили, все его возлюбленные вспоминают, что его постоянный разговор - был о ней.

Лилина любовь от него ушла – и его лодка начала тонуть.

Перечитала сейчас предсмертную записку Маяковского – и нашла в ней последний крик утопающего. Вот он: «Лиля - люби меня».