Козырев и Вертинский

Необходимое пояснение

Лет шесть назад по предложению одного российского издательства я подготовил материал для большой статьи о жизни и творчестве Михаила Козырева, которую предполагалось включить в объемистый сборник, посвященный выдающимся русским писателям 20—30 гг. минувшего века.

По не известным мне причинам подготовка сборника превратилась в предприятие, устремленное в вечность. Между тем, пропагандировать творчество этого смелого сатирика, знакомить общественность с его борьбой за право быть, а не называться писателем в условиях ожесточающегося политического режима, как я убедился за прошедшие годы, кроме автора этих строк, к сожалению, некому.

Это обстоятельство повлияло на решение начать публикацию серии статей, посвященных взаимоотношениям (зачастую идейным либо чисто литературным) Козырева с наиболее известными современниками,  материалом для которых отчасти послужила моя работа 6-летней давности. Другим источником стала «Энциклопедия “Михаил Козырев”», над которой я продолжаю работать с начала 2000-х годов.

Принимая во внимание интерес, который вызвали ранее представленные публикации подобного рода: «Козырев и Пастернак», «Волошин и Фетисов», отчасти «Марк Савельевич Гельфанд» -  с любезного согласия уважаемого редактора продолжаю начатую работу.

Правда, эта и последующие статьи по большей части будут представлены в “двойном” формате «Энциклопедии»: авторский текст предварят небольшие биографические справки (компиляции из разных источников) о соответствующем историческом персонаже, призванные напомнить некоторые даты, факты и деяния, которые помогут лучше понять материал, относящийся непосредственно к М. Я. Козыреву.

Итак, Александр Николаевич Вертинский (1889, Киев – 1957, Ленинград) – эстрадный артист, поэт, композитор:

Родился в семье ж/д служащего. Рано осиротев, воспитывался у родственников. Окончил 1-ю киевскую классическую гимназию (1898-1906/?/). В годы учения увлекался театром, выступал на любит. сцене, был статистом.  В конце 900-х приехал в Москву. С 1912 снимался в кино, играл в драм. театре «Алитор». Был дружен с Верой Холодной, И. Можухиным, близко знаком с Маяковским, выступал в Кафе футуристов, к которым какое-то время себя причислял. В 1-ю мировую войну некоторое время служил санитаром-добровольцем ж/д госпиталя. После ранения в 1915 вернулся в Москву. Приобрел широкую известность в качестве исполнителя собств. песен в моск. театрах миниатюр: Мамоновском, Петровском (на Петровских линиях), кабаре «Жар-птица», где выступал с  «ариетками Пьеро», одетый и загримированный под этого персонажа. Многие из песен В., написанных до 1918: «Маленький креольчик», «Лиловый негр», «Ваши пальцы пахнут ладаном» (все три посвящены Вере Холодной) и др., печатались с нотами и распространялись по стране, в то время как автор выезжал с гастролями в различные города России.

 Во второй половине 1918 уехал в Одессу. Выступал в маленьких частных театрах и лит.-артистич. обществах в Одессе, Киеве, Ялте, Севастополе, откуда осенью 1920 эмигрировал в Константинополь. Проживал и выступал в Румынии (в т. ч. в бывшей российской провинции Бессарабии), Латвии, Польше, Германии. Первым браком был женат на польской гражданке Рахили Потоцкой. С 1925  проживал с ней в Париже, где продолжил свои выступления. С начала 30-х стал записываться на грам. пластинки различных европейских  фирм. Получил  общеевропейскую известность. Гастролировал в Египте, Палестине, Ливане, США. В 1935 переехал в Шанхай, где выступал в кабаре и ресторанах. После развода с Р. Потоцкой женился на Лидии Циргава, от которой имел двух дочерей: Анастасию и Марианну. В 1943, после третьего (два других имели место в начале 20-х и в 30-е гг.) обращения к сов. властям о возвращении на родину, переехал с семьей в СССР. Жил в Москве, до конца жизни выступал с концертами по стране, пользуясь огромным успехом. Записал несколько патефонных пластинок. Снимался в кино.  Опубликовал мемуарную книгу «Четверть века без родины».

***

О личном знакомстве Козырева с Вертинским твердых сведений нет. В то же время почти со 100-процентной уверенностью можно утверждать, что в 1918-м, когда Козырев и его жена, поэтесса Ада Владимирова (О. В. Ивойлова), проживали какое-то время в Москве, они посещали театр миниатюр на Петровских линиях, где слушали Вертинского. Во-первых, его выступления носили сенсационный характер, и Козырев, внимательный наблюдатель тогдашней общественной жизни, увлеченный к тому же новыми литературными веяниями и вовлеченный в развернувшуюся литературную борьбу, не мог не заинтересоваться столь яркой фигурой, о которой говорила вся Москва.

Во-вторых, он не мог не знать о футуристических увлечениях  Вертинского, его дружбе с Маяковским, так как в 14-16 гг., проживая в Петрограде, сам отдал дань увлечения футуризму, вместе с Игорем Северяниным и Велимиром Хлебниковым печатался в альманахе В. Ховина «Очарованный странник». Однако после 1917 Козырев отходит от футуризма, особенно левого толка, и на какое-то время даже становится сторонником Пролеткульта – главного борца с этим направлением.

В Одессе, где Козырев, спасаясь от голода и безденежья, оказался в 1919 г., он,  наверняка, снова побывал на выступлениях Вертинского. Об этом косвенно свидетельствует хорошее знание Козыревым текста песенки Вертинского «Лиловый негр», которую артист продолжал с успехом исполнять в белой Одессе.  В СССР 20-х – 30-х гг.  эта песня была фактически запрещена. Между тем, в неопубликованной пьесе Козырева «Балласт» (1929/30), впоследствии высоко оцененной М. Булгаковым, один из персонажей, некто Феоктистов, вместе с главным героем мечтающий о загранице,  то и  дело напевает строки из «Лилового негра»:  “И снится мне / в притонах Сан-Франциско / лиловый негр / вам подает манто…”.

Ноты песни выходили в 16-м или 17-м гг. и вряд ли попадались в руки Козыреву: в 16-м он проживал в Петрограде и был далек от произведений подобного рода, в начале 17-го призывался в армию, затем находился у родителей в Тверской губернии.  Заграничная пластинка с «Лиловым негром» вышла лишь в начале 30-х гг. и в СССР не продавалась.     Т. о., если Козырев слышал «Лилового негра» в 18-м в Москве или в 19-м в Одессе, обращает на себя внимание довольно долгий (в течение 10-11 лет) срок хранения в памяти песенки, запомнить которую помогла, скорее всего, неповторимая исполнительская манера автора и интерес писателя к самой личности Вертинского.

Нельзя также исключить, что Вертинский когда-то (скорее всего, за рубежом) исполнял на концертах романс Бориса Прозоровского на стихи Козырева «Ты, смотри, никому не рассказывай» (текст 1913, музыка и первое нотное издание 1924), в годы нэпа пользовавшийся бешеной популярностью благодаря блестящему исполнению Тамары Церетели, которой аккомпанировал сам композитор. Пластинка Церетели с записью этого романса выходила в 1933 г., и можно не сомневаться, вывозилась за рубеж. Вывозились, безусловно, и ноты.  Во всяком случае, Вертинский долгие годы помнил мелодию  и текст этого произведения. В 1941 в Шанхае он написал посвященное Лидии Циргава стихотворение «Старомодный романс», начинающийся как у Козырева: “Ты смотри, никому не рассказывай…” Козыревское “в косыночке газовой” (давшее романсу народное название «Газовая косыночка»)  превратилось у Вертинского в “…твоем платьице газовом”. Козыревское “никому не скажи, что я – нежная” эмигрантский Орфей превратил в “…только людям молчи, что ты нежная”,  а авторское “что связало нас счастье безбрежное” – в “…что из нашего счастья безбрежного…”

Текст стихотворения Вертинского опубликован Л. Вертинской уже после смерти автора. Но можно ли сомневаться, что в 1941-42 гг. он напевал юной невесте свой «Старомодный романс»? Автор музыки, Б. Прозоровский, еще в 1937 г. был отправлен в лагерь, где и погиб, а автор вдохновивших Вертинского стихов, Михаил Козырев, в это время дожидался той же участи в саратовской тюрьме.

Следующая «встреча» Козырева с Вертинским относится к середине 30-х, когда первый создавал свою фантастико-сатирическую повесть с острой антитоталитарной направленностью «Пятое путешествие Лемюэля Гулливера». Мог ли он что-то знать к этому времени об эмигрантской жизни Вертинского?

Что-то, конечно, мог: от бывших коллег по писательском цеху, побывавших за границей и встречавшихся с артистом; от наркома Якова Аркадьевича Яковлева (Эпштейна), своего бывшего институтского товарища, а ныне – непосредственного руководителя (Козырев работал в литературных приложениях к «Крестьянской газете», редактируемой Яковлевым), который также часто выезжал в заграничные командировки. Жена Яковлева, Софья Соколовская, вместе с Адой Владимировой училась в СПб на Бестужевских курсах, увлекалась искусством кино (в 30-е гг. работала директором к/с «Мосфильм»). Наверняка, бывшие «бестужевки» встречались  в Одессе, где Соколовская при белых находилась на нелегальном положении.  Были и др. источники информации о Вертинском – конечно, только в том случае, если последний  продолжал представлять для Козырева интерес.

Теперь обратимся к одному, на первый взгляд, загадочному эпизоду из «Пятого путешествия»:

 «После долгого перерыва в гавань столицы прибыл корабль из Бразилии, нагруженный солеными огурцами. Как он попал сюда, какова была истинная цель его прибытия, почему он прибыл с таким малоценным грузом - все это осталось для меня тайной. Но как бы то ни было, ему была оказана торжественная встреча. Капитан пировал во дворце, и первый министр от имени императора распорядился, в знак особой милости, считать его огурцы бананами. Население набросилось на столь редкостный и экзотический продукт, и капитан, выручив порядочную сумму от этой оригинальной коммерции, готовился к отплытию.

   Лучшего мне нельзя было ожидать.

   Распростившись с городом, поблагодарив первого министра за гостеприимство, выразив при этом надежду, что я вижу его не последний раз, кивнув на прощанье королеве, смотревшей из окон дворца, я отправился к пристани. С собой захватил я только одно из волшебных зеркал, приобретенное мною в мебельной лавке.

   К моим появлениям в самых неожиданных местах уже привыкли. Но береговая стража считала, по-видимому, императорский приказ необязательным для себя и явно чинила мне всяческие препятствия. Часовой, сделав вид, что не замечает меня, так, однако, расположился на мостках, что я должен был, чтобы попасть на корабль, или столкнуть его или перепрыгнуть через него. И то и другое было небезопасно.

   Остановившись у мостков, я стал терпеливо ждать подходящего момента. Ждать пришлось очень долго. Уже подняты были паруса, а я все стоял и ждал, с каждой минутой теряя надежду на спасение.

   Не знаю, удалось ли бы мне использовать этот единственный удобный для бегства момент, если бы не произошло то, чего я больше всего боялся: громогласный сигнал возвестил о прибытии императорского фрегата.

   – Император прибыл! Император прибыл!

   Волнение охватило всех. Часовой вытянулся во весь рост и взял на караул.

   Я проскользнул мимо него и одним прыжком очутился на палубе корабля.

   Долго бы мне пришлось объяснять капитану причину моего неожиданного и непрошеного появления, если бы не предусмотрительно сохраненное мною золото. Оно было красноречивее всяких слов, и я был принят на корабль в качестве пассажира.

   Через полчаса я сидел в капитанской каюте, пил грог и рассказывал о своих приключениях.

   Имевший какие-то секретные поручения корабль нескоро пристал к берегам Великой Британии. Я принужден был довольно долго путешествовать на нем, посетив при этом еще некоторые страны, о которых обещаю рассказать вам, мой читатель, если вы благосклонно примете эту правдивую и бесхитростную повесть».

***

Козырев никогда не позволяет себе праздного фантазирования, чисто развлекательных сюжетных ходов и забавных ситуаций, придумываемых исключительно ради смеха. Всякий  персонаж нагружен у него особым смыслом и целью, для понимания которых требуется определенное интеллектуальное усилие.

Поэтому появление в последней главе повести безымянного капитана из Бразилии, обязывает отнестись к этой фигуре со всей серьезностью.

Как и в  случаях с прочими неясными персонажами, Козырев предоставляет нам  ключик, с помощью которого как бы приглашает проникнуть в свою мастерскую. В случае с капитаном им является топоним «Бразилия».

Тем, кто не читал «Пятого путешествия», необходимо сообщить, что предполагаемая география основных событий повести – атлантическое побережье Южной Америки.

Время действия – между июлем 1730  и сентябрем 1732 гг. Казалось бы,  в самом факте прибытия в портовую столицу южноамериканского государства судна из Бразилии нет ничего удивительного.  Однако в означенное время на южноамериканском материке не было ни одного суверенного государства. Кроме находившейся под властью португальского короля Бразилии все прочие территории имели статус испанских колоний, и говорили  там (во всяком случае, в крупных городах) по-испански.

Между тем, в Юбераллии, судя по всему, говорили по-немецки: «…ни одно из названий стран не является пустым звуком, а должно иметь смысл на каком-нибудь из существующих языков: так Франция (Frankreich) – страна свободных людей, Эллада, так же, как и Deuschland, – божьи страны. Ничего более подходящего к названию этой страны, как немецкое uber alles, я не нашел, а значение этих слов – выше всего или лучше всего – как нельзя более соответствовало присвоенному ей эпитету». 

Хотя говорили в Юбераллии по-немецки, и англичанин Гулливер быстро освоил этот  родственный язык, но в качестве ее  жителей автор сатирически изобразил не немцев, а своих советских современников, за двести лет до того как бы оказавшихся под властью царя Ивана Грозного образца XYIII века. Кроме того, не лишне напомнить, что в те годы не существовало ни одной германоязычной империи со столицей, являвшейся морским портом, в то время как столицей имперской предшественницы сталинского СССР был город-порт с немецким названием  Санкт-Петербург. 

Таким образом, «прототип» Юбералии – это онемеченная Россия, вступившая в тоталитаризм на два века раньше, чем это произошло в действительности.  Именно поэтому предусмотрительный «бразильский» капитан  привез ее обитателям соленые огурцы – их любимую закуску под любимый напиток. Вопрос лишь в том, в самом ли деле эти овощи, равно как и привезший их капитан, приплыли из Бразилии?

Почему-то козыревский «корабль из Бразилии» сразу напомнил мне  о песенке Александра Вертинского на стихи Игоря Северянина «Бразильский крейсер», впервые вышедшей на пластинке английской фирмы «Парлофон» в 1930 г., а затем повторенной на польской «Сирена Электро» в 1932-м. Есть в ней, кстати, такая строка о прибывших в порт кораблях: «привезли тропические фрукты». Так и хочется спросить: случаем, не огурцы ли, объявленные бананами, о которых, кстати, напоминает еще одна знаменитая песня Вертинского тех же лет – «Танго “Магнолия”» («В бананово-лимонном Сингапуре»)? 

Скорее всего, ко  времени работы над «Гулливером» Козыреву было известно о двух попытках Вертинского вернуться в СССР. В этом смысле артист являл собой полную противоположность бывшему россиянину Юджину (Евгению Натановичу) Лайонсу, приехавшему туда из Америки в 1927-м и к 1933-му полностью прозревшему относительно сути советского режима.

На наш взгляд, именно история Лайонса окончательно подвигла Козырева приступить к «Пятому путешествию». Прозревающий в Юбералли Гулливер – это, в сущности, Юджин Лайонс, под воздействием увиденного в СССР полностью разочаровавшийся в своих коммунистических идеалах. Как и козыревский герой, он чудом уносит ноги из сталинской Юбераллии и на следующий год публикует в Лондоне книгу «Современная Москва», написанную с антисоветских позиций.

Вертинский же, воочию наблюдавший и октябрьский переворот, и красный террор, не понаслышке знавший, что представляет собой установившийся на родине режим, тем не менее, стремится туда из относительно сытой и благополучной Европы, где имеет не только широкую аудиторию и приличный заработок, но и все условия для свободного творчества.

- Зачем? – задается вопросом Козырев, недавно закончивший пьесу («Балласт»), где тема эмиграции – одна из важнейших.  Следом приходит сомнение:

-  Уж не оборотень ли он? Не служебной ли командировкой  в Узегундию (соседняя страна, куда убегали юберальские оппозиционеры и с которой император Юбераллии вел бесконечную войну) была его странная эмиграция в конце 1920-го?

Напомню, что первый серьезный успех пришел к Вертинскому в соседней (по отношению к сталинскому СССР) Польше, где артист в обшей сложности прожил не один год. Там же он впервые обратился к советским властям (через посла Войкова, которым был тепло принят) с просьбой о возвращении на родину. Нелишне напомнить, что  с той же Польшей примерно до 1925 года советский «император» вел изнурительную партизанскую» войну,  засылая туда обученные ГПУ диверсионные подразделения.

На эти мысли наталкивает появившийся в столице Юбераллии капитан  бразильского корабля.  В конце концов, не за огурцы же, объявленные бананами, ему была оказана торжественная встреча с пирами в императорском дворце. Ясно, что дело было не в огурцах, а в «секретных поручениях», которые он имел от правительства Юбераллии. Выполняя их, капитан долго путешествует по разным странам. Вот и Вертинский - как раз в годы создания «Пятого путешествия»  -  много и долго путешествует: Франция – Египет - Палестина – Ливан - США – Китай.

Что же касается эпизода с Гулливером, принятым капитаном на корабль  вопреки желанию береговой стражи, то и тут автор не просто устраивает нужную сюжетную ситуацию, но колко указывает на известную слабость Вертинского.

Капитан принимает беглеца на борт, поддавшись воздействию золота, которое оказывается для него  «красноречивее всяких слов».   Устоять против воздействия презренного металла Александру Николаевичу всегда было нелегко.

«Из грязного трактира Вертинский перешел в фешенебельный кафешантан, где выступали заграничные артисты.  Он уже получал приличные деньги, но для отъезда из опостылевшего Бухареста их недоставало. И снова его величество случай, - словно в авантюрном романе, в шантане появился знакомый по сигуранце «аристократ», вор в законе Вацек. Узнав товарища по отсидке, пригласил за свой стол. <..> «Я не хочу, чтобы ты служил в этом воровском притоне… ты не должен петь этим паразитам. Уезжай немедленно!» Вынул из кармана пачку ассигнаций и дал их Вертинскому <..>. Через день вместе с Кирьяковым они уже были в поезде на пути в Варшаву» (Е. Уварова. Александр Вертинский. В кн.: Мастера эстрады, М.,2003, стр. 43).

В заключение несколько слов об «огурцах». Похоже, и здесь Козырев не просто посмеивался над доверчивыми юберальцами. Теперь точно известно, что в 1935-36 гг. в Ленинграде, для особых клиентов, с негласного разрешения властей, на заводе Музтреста небольшими тиражами выпускались копии заграничных пластинок Вертинского (впрочем, не его одного) с этикетками, маскирующими их подлинное содержание. Как видим, не так уж боялись советские коммунистические бонзы растлевающего влияния главного эмигрантского Орфея. Ведь соленые русские огурцы всегда можно объявить экзотическими бразильскими бананами.