Влюбленные этой войны...
***
Ривке
Как жаль, послушай, что прошла пора других, тебе подобных. Как жаль,
что кажется немодным сидеть, закутываясь в шаль. Шальное время -
век шальной не устает, а мчится, мчится. Вскормила двух людей
волчица, сама осталась за стеной большого города. Пойми, ты -
устарела! Впрочем, вновь ты (сквозь тьму веков и непогоды),
укрыв волчицу шерстью кофты, о чем-то шепчешь ей одной.
***
Илье
Великому смирению учусь... О, сколько я пыталась научиться не маете и не
смятенью чувств, а бытию спокойной ученицы! Мне не умелось плакать
по ночам, мне не хотелось лишнего раздолья, но ветер пел, но
кипарис молчал, но я - зачем-то - наполнялась болью.
Не знала я - к
чему даны блага - блаженство, блажь, бродяжничество духа? Зачем
пришла ослепшая старуха и мне свой дар прозренья отдала?
И, получив
ответом на вопрос, не голос, не послание, не песню, - а просто
взгляд упрямый поднебесья... Я поняла. И не сдержала слез.
Парафраз
Шептали тени на ушко про то да это... Сперва - дуэтом, а
потом - осталось эхо.
Стихи лились - чистейший шелк. Торшер,
халатик. Подумав "будет хорошо", сказала "хватит".
И ночь упала на
огни, рычала вьюгой о том, что надо так - "одни" и "друг без
друга".
И никаких
сплетений ног, свечи горенья... Не выходил иной итог стиха
творенья.
*** ... Но
память мне, прости уж, не нужна. Ни о тебе, ни о безумном всяком.
Маяк маячил (закурившим зеком), босяк гундосил, глупый калик кашлял
и бормотал про то, что день вчерашний воспринимать обязаны двояко,
тогда не будет холодно и страшно прощаться с городом, рекою, веком.
Ты умер.
Впрочем, умер понарошку. Нашел укрытие (в нём волгло и
прохладно). Сидишь и гладишь женщину иль кошку - тебе без
разницы - мурлычет, вот и ладно.
И память мне,
поверь уж, не нужна ни о тебе, ни о безумном всяком. Раз в год
очнуться, даже не заплакав... Не кошка, не подруга, не жена.
***
И не
умножай разговоры с женщиной... Пиркей авот (Поучения отцов)
Назло дарению
простому, подарок непростой лови. О, смесь гремучая любви с
привычкой наслаждаться словом!
Проговорю,
пролепечу, рождая звуков мириады, заговорю и сяду рядом, под
говорок прижмусь к плечу. И буду, буду говорить... А ты, мои
услышав речи, не углядишь стальную нить, тебя связавшую навечно.
***
"Рахель
оплакивает сыновей своих, и не может утешиться" (Иермияу 31:14)
Вот женщина. Она лицом черна. Глаза мертвы. И пустота над нею.
Над пустотою только ястреб реет. И смотрит ястреб с поднебесья
на сидящую, глядящую в пески, укрытую не тенью тамариска, но
тьмою боли, тьмой земной тоски.
Сын - далеко,
она - безумно близко от ночи той, в которой нет ни зги.
***
Влюбленные
этой войны... Непросто они влюблены. Непросто. Увы.
Непривычно. В глазах у влюбленных войны не розы, не звезды,
не клин, курлычащий говором птичьим.
В глазах у
влюбленных войны застыл океан тишины.
Секунда в такой
тишине поможет забыть о войне.
***
Когда
закончились слова в моей осипшей глотке, душа сказала:
"Ничего, ты помолчи чуть-чуть. Век человечьих слов, пойми, и
скорбный, и короткий. Но вечен и всегда хорош слов бессловесных
путь".
Когда устала
я смотреть на этот мир кровавый, душа взглянула на меня,
проговорила: "Да... Ты отдохни и не смотри - ты вправе.
Вправе, право. Но - помни - зрение души не меркнет никогда".
Когда я слушать не смогла коротенькие сводки, когда
оглохла от толпы, орущей "вам - позор!", душа сказала:
"Тишина имеет голос кроткий, но этот голос растворит и грохот, и
разор".
***
Говорю себе:"Ну же, ни к чему нынче слезы, пей,
давай, валерьянку, пей, давай, мятный чай ".
Только фото...
Вот кто-то был и сыном, и мужем, а сегодня он - фото, а
сегодня - "прощай".
Я-то выпью свой чай, и запью валерьянкой.
Я-то сделаю вид, что сильней - не бывает.
...этот мальчик
на фото от меня улетает он вот-вот - и растает в незыблемых
далях...
Этот чай - слишком горький. Горше худшей полыни. В
каждой капле - отравой - о погибшем рассказ. - О, скажи мне,
доколе - Испокон и поныне. Но - поверишь? - не дольше. Но -
молитесь! - о нас.
***
Не сумерки, не мгла, не тени тьмы -
но вздох пустынный, обморок, ненастье. Настил постелен - жесткий пол
незастлан, старик бормочет, что рабы - не мы.
Я в сотый раз
пытаюсь не забыть про голос звавший, про шофар гудевший.
И
монотонно повторяю "Где ж ты?". И снова рву нервущуюся нить.
|