Наречение живущих
Проза Фолкнера: имена и судьбы

Содержание:

Имена «с претензией»

Маленький полковник

«Сакральные» имена

Рыцарь Ланселот

Люди и животные: родство по обонянию

Люди и животные: родство по именам

О трёх Нэнси

О двух Милли

Обратный случай Минка Сноупса

Итоги

Имена «с претензией». У Фолкнера особая значимость некоторых имён может обсуждаться как в «авторском тексте», так и в высказываниях и мыслях персонажей. Вот, например, в «Свете в августе» обсуждается имя Кристмас (Рождество): «– Его зовут Кристмас, – сказал он. – Как зовут? – переспросил один. – Кристмас. – Иностранец, что ли? – А ты слыхал когда, чтобы белого человека звали Кристмасом? – спросил мастер. – Я вообще не слыхал, чтобы человека так называли, – сказал другой.

И вот тут, насколько помнит Байрон, ему впервые пришло в голову, что имя человека может быть не просто служебным звуком названия, но и каким-то предвестием того, что человек совершит, – если, конечно, другие сумеют вовремя разгадать его смысл. Ему казалось, что никто из них и не смотрел особенно на пришельца, покуда они не услышали его имя. Но когда услышали, впечатление было такое, словно имя намекает, чего от него ждать, словно он сам нес роковое предупреждение о себе – как цветок несет свой запах, как гремучая змея – гремушку. Только ни у кого из них не хватило ума понять намек».

Подобным же образом в «Авессаломе…» Компсон-старший объясняет сыну происхождение имени Клити: «да, Клити тоже была его (Томаса Сатпена, – И.К.) дочерью. Клитемнестра. Он сам дал ей это имя. Он всем давал имена сам – всем своим отпрыскам … Впрочем, мне всегда хотелось думать, что какой-то чисто драматургический инстинкт побудил его не только породить дочь, но и дать ей имя верховного прорицателя собственной погибели, и что он намеревался назвать Клити Кассандрой и просто перепутал имена по ошибке, естественной для человека, который наверняка выучился грамоте чуть ли не самоучкой».

Маленький полковник. В рассказе «Поджигатель» нет сколько-нибудь подробного обсуждения имени мальчика – любопытного составного имени полковник Сарторис, а есть на сей счёт лишь реплика судьи: «– Как тебя зовут, мальчик? – спросил судья. – Полковник Сарторис Сноупс, – прошептал он. – Вот как? – изумился судья. – Говори громче. Значит, так и окрестили тебя от рождения полковником? Ну, тот, кто окрещён в честь полковника Сарториса, должен говорить только правду. Не так ли?». Конечно, так. И мальчик пусть не сразу, пусть лишь к концу рассказа, но порывает с отцом-поджигателем, уходит из семьи – то есть, совершает поступок, которого от него требует его, мальчика, имя. Говорящее, требующее имя.

«Сакральные» имена. Но часто «требующее имя» требует слишком многого, требует невозможного – и что тогда делать герою? Тут возможны три варианта поведения.

Чаще всего герой начинает вести себя «противоположно имени». Так, в рассказе «Когда наступает ночь» есть персонаж по имени Иисус. Ясно, что вести себя соответственно такому имени – невозможно. Иисус и не пытается. На его лице – шрам, полученный в драке. Он уже отсидел срок в тюрьме, но не угомонился, и у него всегда при себе бритва на шнурке – ну и так далее. А в романе «Святилище» есть героиня – девушка по имени Темпл (Храм). Но как под «Святилищем» понимается нечто прямо противоположное, так и Темпл ведёт себя совсем не по уставам храма – какого бы то ни было. Не самым лучшим образом ведёт себя и Квентина («Шум и ярость»), носительница благородно-романтического («вальтерскоттовского») имени. В «Когда я умирала» один из сыновей носит имя Джул (Jewel – драгоценный камень, сокровище). Но по характеру, по манере поведения он из тех, о ком говорят: «не подарок».

Другой вариант поведения являет дядя Квентины, Квентин. Он, Квентин, остаётся верен благородному характеру своего имени, он не желает меняться, приспосабливаться к духу наступающей эпохи, и потому – добровольно уходит из жизни.

И наконец, третий вариант поведения являет Лэмп Сноупс.

Рыцарь Ланселот. Рэтлиф говорит миссис Литтлджон: «А всё этот новый приказчик. Сноупсов подголосок. Ланселот. Лэмп. Я знавал его мамашу».

Лэмп Сноупс, быть может, самый циничный и жестокий из Сноупсов. Хотя он называет себя Лэмп, и все его так зовут, но, как мы теперь знаем, его подлинное имя – Ланселот. Но подлинное имя «слишком благородное», оно мешало бы Лэмпу быть самим собой, циничным и жестоким. И потому он предпочитает короткое пробивное Лэмп. Что ж, нежелание Лэмпа называться «обманным» именем Ланселот – это ведь проявление своеобразной циничной честности, не правда ли?

Нет, у него правдивый взгляд, Его глаза не лгут. Они правдиво говорят, Что их владелец – плут.

Впрочем, можно выразиться несколько иначе. Можно сказать, что Лэмп сменил имя, предъявлявшее к нему невыполнимые требования, на другое, более отвечающее духу наступившей эпохи – и не обременённому благородством духу самого Лэмпа.

До сих пор мы рассматривали каждое имя изолированно от других. Но имена могут вступать друг с другом в отношения – парные и групповые. Так, в «Шуме и ярости» вырождение рода Компсонов можно проследить по именам героев: Джейсон, Мори, Бенджи, Квентин (Последнее имя – Quentin – является и мужским, и женским. А в русском переводе оно расщепляется на Квентин и Квентина). В данном случае не важно, что имя Квентин взято из Вальтера Скотта («Квентин Дорвард»), Бенджи (=Бенджамин=Вениамин) – из Библии, а Мори – «ниоткуда не взято и ничего не означает». А важно, что герои «ходят парами», каждая пара под одним именем, как под знаменем. И отсюда возникает дополнительная смысловая нагрузка.

Джейсон: отец и сын.

Мори: дядя и племянник. Племяннику потом, когда станет окончательно ясным, что он от рождения неполноценен, дадут другое имя: Бенджи. Согласно хронологической таблице, составленной Эдмондом Л. Волпэ, это произойдёт в ноябре 1900 года, то есть на переходе от 19-го века к 20-му. Неудачная попытка обмануть судьбу и вписаться в новый век.

Квентин (Quentin): дядя и племянница (племяннице дают имя дяди-самоубийцы, наложившего на себя руки ещё до её рождения).

Здесь важно отметить, что второй персонаж в паре нравственно и/или интеллектуально уступает первому: происходит вырождение.

Отметим ещё, что повторение имён внутри узкого семейного круга чем-то сродни заключению браков внутри этого круга – браков, ведущих к вырождению (ср. инцестуальное влечение Квентина к его сестре Кэдди).

Люди и животные: родство по обонянию. У Фолкнера человек ещё не вполне выделился из природной среды, он ещё крепко связан с землёй («клочком земли размером с почтовую марку»), её флорой и фауной. Отсюда – обилие лесных, охотничьих, а также «индейских» и «негритянских» рассказов и тем. Отсюда же и особая роль растений и запахов. У героев Фолкнера чувство обоняния обострено (особенно у негров, по сравнению с белыми. Так, в «Авессаломе…», в погоне за сбежавшим архитектором, Томас Сатпен пускает своих негров по следу, как собак). Кто не различает запахов, тот, в лучшем случае, нелепый и никчёмный человек (Уилфред Миджлстон в «Чёрной музыке»), а в худшем – недочеловек, выродок (Лупоглазый в «Святилище»).

Вот, например, несчастный идиот Бенджи («Шум и ярость») – очень даже различает запахи: «Кэдди присела, обняла меня, прижалась ярким холодным лицом к моему. Она пахла деревьями»; « – Здравствуй, Бенджи, – говорит Кэдди. Открыла калитку, входит, наклонилась. Кэдди пахнет листьями»; «У ручья стирают, хлопают. Одна поет. Дым ползет через воду. Пахнет бельем и дымом».

В этих трёх примерах запахи – реальные. Так сказать, «запахи жизни». Но Бенджи различает и метафизический запах, запах смерти:

«…и стало темно. Я замолчал (перестал плакать, – И.К.), чтоб вдохнуть, и опять, и услышал маму (её плач, – И.К.), и шаги уходят быстро, и мне слышно запах. Тут комната пришла (включили свет, – И.К.), но у меня глаза закрылись. Я не перестал (плакать, – И.К.). Мне запах слышно. Ти-Пи (негритянский мальчик, внук Дилси, приставленный нянькой к Бенджи, – И.К.) отстегивает на простыне булавку. − Тихо, − говорит он. – Тш-ш.

Но мне запах слышно. Ти-Пи посадил меня в постели, одевает быстро.

− Тихо, Бенджи, − говорит Ти-Пи. − Идем к нам. Там у нас дома хорошо, там Фрони. Тихо. Тш-ш.

Завязал шнурки, надел шапку мне, мы вышли. В коридоре свет. За коридором слышно маму.

− Тш-ш, Бенджи, − говорит Ти-Пи. − Сейчас уйдем.

Дверь открылась, и запахло совсем сильно, и выставилась голова. Не папина. Папа лежит там больной (на самом деле: мёртвый. Слова «мёртвый», «смерть» слишком абстрактны, чтобы входить в словарь идиота. Бенджи чует смерть, но слова такого не знает, − И.К.).

− Уведи его во двор.

− Мы и так уже идем, − говорит Ти-Пи. Взошла Дилси по лестнице.

− Тихо, Бенджи, − говорит Дилси. − Тихо. Веди его к нам, Ти-Пи. Фрони постелет ему. Смотрите там за ним. Тихо, Бенджи. Иди с Ти-Пи.

Пошла туда, где слышно маму.

− У вас там пусть и остается. − Это не папа. Закрыл дверь, но мне слышно запах.

Спускаемся. Ступеньки в темное уходят, и Ти-Пи взял мою руку, и мы вышли через темное в дверь. Во дворе Дэн сидит и воет.

− Он чует, − говорит Ти-Пи. − И у тебя, значит, тоже на это чутье?»

Вот рассказ «Запах вербены» (заключительная часть «Непобеждённых»). Герой, от лица которого ведётся повествование – молодой человек. Он изучает право в колледже и готовится стать правоведом. Но не «правоведом в футляре», знающим только пыльные фолианты. Наш молодой человек не уступит «правоведу в футляре» в знании законов, но он ещё умеет скакать на коне и стрелять из пистолета (хотя стрелять в человека противно его натуре; но уметь – умеет), он различает запахи растений (той же вербены, например: «И я пошел к площади, под жарким солнцем. Был уже почти полдень, вербена у меня в петлице пахла так, как будто вобрала в себя все солнце, все томление несвершившегося поворота на зиму, и возгоняла этот ярый зной, и я шел в облаке вербены, словно в облаке табачного дыма») и голоса птиц: «Вскоре козодои смолкли, и я услыхал первую дневную птицу – пересмешника. Я всю ночь его слышал, но то было дремотное, лунатическое посвистывание, а теперь он запел по-дневному. Затем вступили остальные – зачирикали воробьи у конюшни, подал голос живущий в саду дрозд, перепел донесся с выгона – и в комнате посветлело».

Для героев Фолкнера время – их настоящее и их прошлое – размечается не только событиями, но и запахами. Событиями запахов. Или, если угодно, запахами событий.

Вот в рассказе «Жила однажды королева» Нарцисса собирается рассказать девяностолетней Вирджинии Дю Пре нечто очень важное. Это касается тех анонимных писем с непристойными предложениями, которые Нарцисса получала, когда ещё не была женой Баярда.

«– Это всё из-за тех… – начала она, садясь. – Подожди, – перебила её старуха. – Подожди, пока ты ещё не начала. Жасмин. Слышишь, как он пахнет? – Да. Это всё из-за…

– Подожди. Этот запах всегда появляется примерно в один и тот же час. Он появился в этот же час в июне пятьдесят семь лет назад. Я привезла их в корзине из Каролины. Помню, как в тот первый год, в марте, я однажды всю ночь напролёт жгла газеты возле их корней. Слышишь, как он пахнет?»

Люди и животные: родство по именам. В период своей дружбы с Шервудом Андерсеном Фолкнер сочинял истории и рассказы о полулюдях-полуживотных (истории эти никогда не были опубликованы). В этих историях человек не был чем-то биологически отделившимся, удалённым от мира животных или рыб (человек-акула, например). Разумеется, эти рассказы и истории сочинялись «не всерьёз». В «настоящих», «серьёзных» произведениях Фолкнера подобных монстров, кентавров или амфибий, нет. Но по косвенным признакам определённое родство фолкнеровских героев-людей и «героев»-животных всё-таки можно проследить. Можно, например, сопоставить имена людей с именами (кличками) животных.

Как это ни странно, в мире Фолкнера очень мало животных кличек (из них особого упоминания заслуживает пёс по кличке Лев (Lion) в «Медведе»), зато вместо них – человеческие (и даже божественные: Юпитер) имена.

Мулицы Кэти («Медведь») и Алиса («Осквернитель праха»), псы Генерал («Сарторис»), Дэн («Шум и ярость»), Моисей («Сойди, Моисей»), лошади/кони Боб («Непобеждённые»), Рузвельт и Тафт (мерины, впряжённые в одну повозку, носят имена 26-го и 27-го президентов США – «Сарторис»), литературный жеребец Роб Рой и литературная же кобылица Гризельда («Уош»), Цезарь («Нагорная победа»), Бетси («Непобеждённые») и Юпитер (вернее, даже два Юпитера: один в «Лисьей травле» и один в «Непобеждённых»), мулы Тесть и Стоик в тех же «Непобеждённых».

Вот в «Сарторисе» мы видим лисицу, носящую человеческое имя (Эллен) и ведущую себя как человек: Баярд Сарторис едет на пони по кличке Перри (Перри – человеческое имя). «Баярд резко остановил Перри – на краю поля у самой дороги сидела лисица. Она сидела на задних лапах, как собака, и глядела на деревья за прогалиной, и Баярд снова пустил Перри вперёд. Лисица повернула голову и украдкой окинула его быстрым, но совершенно спокойным взглядом, который заставил его в полном изумлении остановиться. Лай собак, бегущих по лесу, приближался, но лисица сидела на задних лапах, украдкой поглядывая на человека и не обращая никакого внимания на собак … Лисица поднялась, ещё раз украдкой окинула взглядом всадника и, окружённая пёстрой дружелюбной толпой усталых щенков, вышла на дорогу и скрылась за деревьями. – Ну и чертовщина! – сказал Баярд, глядя им вслед. – Поехали, Перри».

Но мало этого: часто оказывается, что одно и то же имя в одном месте (в одном произведении) обозначает животное, а в другом – человека. Только что мы цитировали отрывок из «Сарториса», и в нём Эллен была лисицей, хотя и с человеческими повадками. А в «Авессаломе…» Эллен – женщина, дочь Гудхью Колдфилда, выходит замуж за Томаса Сатпена.

В том же «Сарторисе» Руби – собака (сука). А в «Святилище» Руби Ламар – женщина.

Джон Генри. В «Сарторисе» он – молодой негр, в «Диких пальмах» – мул.

Алиса. В «Свете в августе» она – приютская девочка, единственная из всех детей проявляющая внимание к маленькому Кристмасу. А в «Огне и очаге» она – мул (вернее, мулица: «О пропаже мула Эдмондс узнал вечером… Это была пятисоткилограммовая мулица, трехлетка, по имени Алиса Гнутая Стрела…». И в «Осквернителе праха» (1948) упоминается «старая одноглазая охотничья мулица Алиса, не боявшаяся даже медвежьего духа». Но вообще-то впервые Алиса появляется в «Солдатской награде» (1926), причём там она … – бутылка виски!

Дэн. В «Шуме и ярости» – пёс, а в «Похитителях» – человек: старый Дэн Гриннап.

Злые комнатные собачки Мисс Реба и Мистер Бинфорд в «Святилище», причём мисс Реба – хозяйка публичного дома – героиня того же «Святилища», а мистер Бинфорд, ныне покойный, был её любовником. Моисей (Мозес). В «Сойди, Моисей» – пёс, в «Лисьей травле» – «дядя Мозес» (вернее, «Unc Mose» – в негритянском произношении), негр, ходящий за лошадьми в конюшне.

В той же «Лисьей травле» мы наблюдаем настойчиво проводимую аналогию между женщиной (женой Блера) и лисицей. Во-первых, они обе – «самки». Во-вторых, ни у жены Блера, ни у лисицы нет имени – своеобразная (нулевая, если можно так выразиться) форма совпадения имён. В-третьих, подчёркивается внешнее, чисто физическое, сходство жены Блера с лисицей («Я раз слышал, как он…<Блер, – И.К.> сказал ей такое, чего женщине при людях не говорят, и у нее глаза стали красные, как у лисицы, а потом опять рыжие, как лисицын мех») или с кобылой («узел ее мягких шелковистых волос отсвечивал в косых лучах солнца тем же цветом, что и круп рыжей кобылы»; «а он возьми и купи ей эту рыжую кобылу – под цвет ее волос»). Кобыла здесь (тоже «самка») – как бы посредница между женщиной и лисицей. Наконец, в-четвёртых, вызывающе-настойчивые ухаживания мистера Готри за женой Блера уподобляются охоте на лисицу.

До сих пор речь шла об именах (кличках) домашних животных: лошадей, собак и т.д. (лисица Эллен тоже росла в доме, с людьми и собаками). Но вот в «Медведе» мы видим лесного зверя, нападающего на домашний скот, и тем не менее этот зверь, этот хищник носит человеческое имя: «Старый Бен был медведь особый (медвежьим царём величал его генерал Компсон) и потому заслужил не кличку, но имя, какого не постыдился бы и человек».

В рассказе «Уош» тяжеловесная, неудачная шутка Сатпена, стоившая ему жизни (« – Жаль, Милли, – сказал Сатпен, – что ты не кобыла. Я поставил бы тебя в хорошее стойло у себя на конюшне») продиктована «сходством» и одновременностью двух событий: кобыла Гризельда ожеребилась, а Милли, внучка Уоша, родила (от Сатпена). Событие в животном мире «почти зеркально отражается в человеческом».

Вообще, конская тема у Фолкнера – особая, даже внутри темы животных вообще. Она стала основой полудетективной повести «Ход конем». В «Притче» она приобрела даже фантастический оттенок – трёхногий необгонимый конь, побеждающий на всех скачках.

Напомним, что и «в жизни» Фолкнера лошади занимали много места. Вот отрывок из беседы на семинаре в Нагано, Япония (1955-й год):

«Фолкнер: … Охоту? Охоту я люблю. И уж если говорить о моем хобби, то это прежде всего лошади. Мне очень нравится растить и выезжать лошадей.

Вопрос: Есть ли у вас лошади?

Фолкнер: Да, есть.

Вопрос: Сколько же?

Фолкнер: Пять.

Вопрос: И каких?

Фолкнер: Одну я выездил как скаковую, другую – как охотничью, и могу мчаться на ней по равнине вслед за гончими, преследуя дичь. Сейчас я работаю еще одну лошадь, которую хочу сделать спортивной лошадью – для соревнований. Остальные лошади – для работы, их впрягают в тележки, экипажи и так далее.

Вопрос: Отчего вы любите лошадей?

Фолкнер: Думаю, я унаследовал эту привязанность. Мой отец был заядлым лошадником. И мои первые воспоминания детства – о лошадях: я сижу на пони, пасущемся на зеленой лужайке.»[5, 184].

(И конечно, не будем забывать, что «принял он смерть от коня своего» – писатель умер от последствий падения с лошади).

Учитывая всё это, рассмотрим сюжет с именем Нэнси.

О трёх Нэнси. Эти совпадения человеческих имён и животных кличек – случайны ли? Мы не знаем. Но, кажется, в одном случае можно с уверенностью говорить о неслучайности.

В «Шуме и ярости» (1929) Нэнси – это имя лошади. Кэдди говорит: «Нэнси упала в ров, и Роскус ее пристрелил, и прилетели сарычи, раздели до костей». Ну, «до костей» – это вольность переводчика (О. Сороки), добавленная для лучшего понимания. У Фолкнера просто «and undressed her» – «и раздели ее».

А в рассказе «Когда наступает ночь» (1931) Нэнси – женщина-негритянка, и дом её находится по ту сторону рва (очевидно, того же самого рва). «Чуть не каждое утро приходилось бежать к дому Нэнси и звать её, чтоб она скорей шла и готовила завтрак. Мы останавливались у рва … и отсюда принимались кидать камнями в дом Нэнси, пока, наконец, она, совершенно голая, не подходила к дверям». Значит, когда Нэнси была лошадью, то «раздели», а когда Нэнси – женщина, то «совершенно голая». Наследуется не только имя, но и обстоятельства. Когда рассказ «Когда наступает ночь» заканчивается, Нэнси ещё жива, но ясно, что она будет убита в самом скором времени.

Нэнси-негритянка фигурирует и в «Реквиеме по монахине» (1951). По утверждению Фолкнера, это тот же персонаж, что и в «Когда наступает ночь» («Вопрос: Существует ли какая-нибудь связь между Нэнси в романе «Реквием по монахине» и в рассказе «Когда наступает ночь»? Фолкнер: Это один и тот же персонаж. Я руковожу своими героями, имею право перемещать их во времени, когда мне это представляется необходимым».)

Но мы здесь не можем согласиться с Фолкнером. Нэнси полагается быть давным-давно зарезанной своим бывшим сожителем из «Когда наступает ночь», а не ожидать повешения по приговору суда в «Реквиеме по монахине». Поэтому мы считаем, что речь идёт о двух разных Нэнси, хотя и похожих.

Итак, из одной Нэнси-лошади (в «Шуме и ярости») получаются две Нэнси-негритянки – одна в «Когда наступает ночь», а другая в «Реквиеме по монахине». Две метаморфозы с тремя инвариантами. Инварианты следующие: 1. Женское имя – и вообще принадлежность к женскому полу. (Отметим, что у Фолкнера всегда, при всех метаморфозах, сохраняется пол. Оговорка требуется лишь для Алисы – бутылки виски. Бутылка – предмет неодушевлённый, и потому пола не имеет. Не следует путать понятия пол и грамматический род). 2. Подневольное состояние (низкий социальный статус). Не дикий табун и вольная кобылица в нём, а дом с конюшней, и в ней – лошадь для хозяйственных работ («Шум и ярость»). Или – неграмотная негритянка, прислуживающая белым хозяевам («Когда наступает ночь» и «Реквием по монахине»). 3. Трагичность судьбы (упала в ров и застрелена; зарезана сожителем; повешена по приговору суда).

Эти три инварианта – общие для обеих метаморфоз. Но если рассмотреть по отдельности каждую из них, то могут обнаружиться дополнительные – локальные – инварианты. Один из них мы уже упоминали: «раздели» («Шум и ярость») – «голая» («Когда наступает ночь»). Можно назвать ещё два. Первый: отнюдь не безупречное поведение Нэнси-женщин в прошлом. «Путалась с белыми» («Когда наступает ночь»), «шлюха» («Реквием по монахине»). Второй: Наличие рва, отделяющего дом Нэнси-негритянки от дома Компсонов («Шум и ярость» и «Когда наступает ночь»). В этот ров падает Нэнси-лошадь, и в нём же прячется Иисус, ждущий, чтобы Нэнси осталась в доме одна.

О двух Милли. Имя Милли у Фолкнера – страдательное (чего сам писатель, по-видимому, не замечал). Первый раз оно появляется в «Свете в августе», второй – в «Авессаломе…». В обоих случаях Милли – незамужняя девица, вступающая в связь с мужчиной, рождающая от него незаконного ребёнка и убиваемая своим близким родственником: отцом или дедом. В «Свете в августе» убийство Милли – косвенное (отец запрещает оказывать дочери какую-либо помощь при родах, она умирает, а выживший младенец подбрасывается в приют). В «Авессаломе…» убийство настоящее, причём дед убивает и свою внучку, Милли, и новорожденную правнучку. В обоих случаях, т.е. и в «Свете…» и в «Авессаломе…», убивается также мужчина, с которым Милли вступила в связь, причём мужчина убивается первым, а Милли − второй. Вот какие страсти скрываются, как в ящике Пандоры, в имени Милли – таком вроде бы обычном имени.

Обратный случай Минка Сноупса. О Минке Сноупсе рассказывается в «Посёлке» и в «Особняке»: первой и третьей частях трилогии. Две версии кое в чём не стыкуются. Так, в «Посёлке» Минк умеет писать (передаточная надпись на обороте долговой расписки, при покупке швейной машинки), в «Особняке» же он умеет только «читать по-печатному». И так далее.

Но в обоих романах Минк – неудачник. Несчастья прямо-таки липнут к нему. Тяжёлая бесконечная работа в поле. Изнурительная тяжба с Хьюстоном… Убийство… Пёс Хьюстона мешает спрятать тело… Минка везут в тюрьму, он пытается бежать – и что-то себе ломает. Уже из тюрьмы он пытается бежать – и получает второй срок: двадцать лет. Теперь он больше не пытается бежать, но пытаются бежать его «товарищи» по кандальной команде – и Минк чудом остаётся в живых – и попадает в лазарет. И так во всём. «Я-то думал, убьешь человека, и на этом точка, – сказал он себе. – Не тут-то было. Теперь только оно и началось». Бывают, конечно, везучие люди, и бывают невезучие, но с Минком просто какая-то патология. И мы хотим знать, в чём её корни.

Корни – в имени Минк. Mink по-английски – норка (зверёк вроде хорька). Для американского уха имя звучит необычно. Рэтлиф пытается его вспомнить: «Клин? Блин? Шплинт? Имя такое, вроде клички… ах да – Минк». Вроде клички! Значит, в американском английском клички животных всё-таки существуют?

В беседе с начальником тюрьмы (после неудачного побега, подстроенного Флемом) Минк говорит: «Ко мне в лазарет приходили эти молодые ребята из газеты. Все спрашивали, как меня зовут, я говорю Минк Сноупс, а они говорят – Минк не имя, это какая-то собачья кличка. Как, говорят, ваше настоящее имя?».

Если Минк для американского уха – собачья кличка, то всё плохое, что происходит с Минком, вся совокупность маленьких и больших несчастий – это собачья жизнь. Вот почему столь велика роль пса Хьюстона, мешающего Минку спрятать труп как следует: «собачья кличка» Минк как бы притягивает пса. Если фолкнеровским животным даются человеческие имена, «возвышающие» их до человека, то случай Минка Сноупса – обратный: человеку даётся имя (кличка!), «снижающая» его до животного. (Впрочем, впервые имя Минк появляется ещё в «Шуме и ярости», там его носит эпизодический персонаж: негр-кучер).

Итоги. Эти шесть (если угодно – семь) имён – полковник Сарторис, Иисус, Темпл, Квентин(а), Джул, Ланселот – обладают двумя свойствами: они яркие, декларативные, «с претензией», сразу обращают на себя внимание.

Несмотря на яркость, они простые, «одномерные». Не считаясь ни с чем, они предъявляют своим носителям очень высокие требования. Носители же демонстрируют четыре варианта поведения: уход из семьи и «следование за своим именем» (полковник Сарторис); уход из жизни (Квентин); «обратное поведение» (Иисус, Темпл, Квентина, Джул); смена имени (Ланселот – Лэмп).

К другому, совершенно особому типу относится имя Кристмас. Оно: 1) яркое, как в предыдущем случае 2) но при этом ещё и сложное, «многомерное». Предсказать судьбу персонажа, это имя носящего, невозможно. Можно только сказать, что судьба эта не будет рядовой.

И наконец, есть имена неприметные, от которых никаких сюрпризов не ждёшь: Милли, Минк, Нэнси. Тем не менее, они развёртываются в сложные сюжетно-ассоциативные построения.

 ***

Настоящими заметками тема имён у Фолкнера отнюдь не исчерпана. Внимательный читатель заметил, надо полагать, что мы никак не комментировали «литературное» имя Байрон, промелькнувшее в начале статьи. Ещё более «литературным» является составное имя Перси Гримм («Свет в августе»). Ещё до прихода Гитлера к власти Фолкнер вывел тип молодого убеждённого расиста, напоминающего гитлеровского штурмовика. Так вот: первая часть этого составного имени есть имя поэта Шелли, а вторая часть есть фамилия братьев Гримм. Словом, тема имён у Фолкнера ещё ждёт своего исследователя.

 Литература

1. «Сарторис»//Уильям Фолкнер. Мастера современной прозы. США. Изд-во «Прогресс», Москва 1973.

2. «Шум и ярость»//Уильям Фолкнер. Избранное. М., «Терра» - «Terra», 1997.

3. «Свет в августе»//Библиотека литературы США. Уильям Фолкнер. М., «Терра», 1999.

4. «Авессалом, Авессалом!»// Уильям Фолкнер, изд-во «Гудьял-Пресс», М.,1999.

5. Уильям Фолкнер. Статьи, речи, интервью, письма. М., «Радуга», 1985.

6. Уильям Фолкнер. Собрание рассказов. Кишинев, изд-во «Лумина», 1989.

7. Уильям Фолкнер. «Посёлок». Харьков, изд-во «Фолио», 1998.

8. Уильям Фолкнер. «Город». Харьков, изд-во «Фолио», 1998.

9. Уильям Фолкнер. «Особняк». Харьков, изд-во «Фолио», 1998.