Два пижона из «Креста и полумесяца»

И еще один из «Дейли телеграф» –

Передали ахинею с околесицей,

Обзывая меня «Русский Голиаф».

Два приятеля моих – копьеметатели –

И еще один товарищ-дискобол –

Показали неплохие показатели...

Я – в гостинице позвал их в нижний холл.

И сказал я им: «Товарищи, внимание!

Взявши в руки копья, диски всех систем, –

При метаньи культивируйте желание

Позакидывать их к черту насовсем!»

Казалось бы, никакого сходства нет: здесь о герое напечатали в двух английских газетах, а в стихотворении «Я тут подвиг совершил...» – в советской. Однако, во-первых, после публикации к нему «припер вдруг японский репортер», который захотел узнать его «наследственный код», так же как и в «Песенке про метателя молота»: «Сейчас кругом корреспонденты бесятся...», где речь идет вновь об иностранных корреспондентах, поскольку герой говорит: «Эх, жаль, что я мечу его в Италии: / Я б дома кинул молот без труда». И эти корреспонденты также хотят «наследственный код» лирического героя: «Так в чем успеху моего секрет?».

И если в стихотворении «Я тут подвиг совершил...» герой упоминает отечественную публикацию (в газете «Волжский комсомолец»), то скорее всего такая же ситуация присутствует и в более позднем стихотворении, хотя для сокрытия подтекста газетам даны английские названия: «Крест и полумесяц» и «Дейли телеграф». Вдобавок газеты с названием «Крест и полумесяц» не существует в природе. Однако если нарисовать крест и полумесяц рядом, то получится изображение... серпа и молота, которые составляли советский герб. А травля Высоцкого происходила в том числе в газете «Советская Россия» – именно в ней были опубликованы две первые погромные статьи: 31 мая 1968 года появилась статья В.Потапенко и А. Черняева «Если друг оказался вдруг», а 9 июня – статья «О чем поет Высоцкий» за подписями Г.Мушты и А.Бондарюка. Причем изображение советского герба (с серпом и молотом) всегда присутствовало на первой полосе газеты «Советская Россия» – слева от названия.

Так каких же «двух пижонов из “Креста и полумесяца”...» имел в виду Высоцкий? Скорее всего, В.Потапенко и А.Черняева, поскольку они написали следующее: «Видимо, в погоне за такой популярностью клуб в нынешнем году провел два “колоссальных” мероприятия – выступление Владимира Высоцкого и ленинградского молодежного ансамбля электроинструментов “Лира”». В стихотворении это высказывание нашло отражение в следующих строках: «Передали ахинею с околесицей, / Обзывая меня “Русский Голиаф”».

Но этим не ограничивается пародийная связь стихотворения «Два пижона из “Креста и полумесяца”...» и особенно «Песенки про метателя молота» с серпом и молотом, т.е. с главными символами советского государства.

В воспоминаниях сотрудника Научно-исследовательского института точных приборов Леонида Беленького, по приглашению которого Высоцкий дал концерт в московском кинотеатре «Арктика» 28 декабря 1968 года, есть такой эпизод: «В машине он достал листок бумаги и обратился со словами: “Значит так. ‘Известия’ обещали прислать корреспондента. Вдруг чего хорошего напишет. Поэтому спланируем показательную программу, а недельки через две подыщите какой-нибудь ДК, и я спою там все, что захотите”. На том и остановились. По дороге Володя спросил: “Как тебе новая ‘Песня о двух автомобилях’? Вроде требует доработки”. Я ответил: “Да нет же. Хорошая и так”, и предложил добавить в список “Песню о новом времени”. Он сказал: “Раз попросил, включу. Мне она самому нравится”. Я разошелся и в шутку добавил: “А про метателя молота нельзя?”. Рассмеявшись, Высоцкий рассказал анекдот: “Одного метателя спросили: ‘Как тебе удалось так далеко бросить молот?’ А тот ответил: ‘Это что! Дали б серп – запустил [бы] еще дальше’”»[6]

Эх, жаль, что я мечу его в Италии!

Я б дома кинул молот без труда.

Ужасно далеко, куда подалее,

И лучше, если б раз – и навсегда!

Я был кузнец, ковал на наковальне я,

Сжимал свой молот и всегда мечтал

Закинуть бы его куда подалее,

Чтобы никто его не разыскал!

Я против восхищения повального,

Но я надеюсь, года не пройдет,

Я все же зашвырну в такую даль его,

Что и судья с ищейкой не найдет.

В этом и заключается секрет успеха лирического героя, о чем (как и в том анекдоте) его спрашивают корреспонденты: «Так в чем успеху моего секрет?! <…> Сейчас кругом корреспонденты бесятся...».

В таком контексте логично предположить, что у Высоцкого серп и молот символизируют советскую власть, которую он хочет «забросить куда подалее».

Подобное желание лирический герой Высоцкого высказывает еще в ряде произведений. Например, в песне «Штангист» (1971) молот сменится штангой. Если «молот» лирический герой стремился забросить «куда подалее», то теперь его цель – «с размаху штангу бросить на помост»[7], в то время как цель обычного штангиста – зафиксировать штангу над головой.

Угадывается также мотив из стихотворения «Мне в душу ступит кто-то посторонний...» (1970): «Ах, если бы он был потусторонний, / Тогда б я был спокойнее стократ» /2; 254/.

Во всех этих произведениях лирический герой стремится сделать своего противника (как легко можно догадаться, персонифицированную советскую власть) «потусторонней», т.е. избавиться от нее «раз и навсегда».

Теперь вернемся вновь к стихотворению «Я тут подвиг совершил – два пожара потушил», в котором сюжет с японским репортером по-прежнему остается непонятным. Однако если обратиться к источнику стихотворения, то многое прояснится.

Заметим для начала, что в романе Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев» (глава VIII – «Голубой воришка») Остап Бендер представляется «инспектором пожарной охраны», а теперь откроем их роман «Золотой теленок» (глава XXXIV – «Дружба с юностью»), где рассказывается история, приключившаяся с землемером Бигусовым, и сопоставим ее со стихотворением Высоцкого:

1) «И вчера ко мне припер вдруг японский репортер...», «Приходит он однажды со службы, а у него в комнате сидит японец...»

2) «Мы, – говорит, – организм ваш изучим до йот...», «...не будете ли вы любезны снять толстовку, – мне нужно осмотреть ваше голое туловище».

3) «Вы человек непосредственный – / Это видать из песен. / Ваш организм наследственный / Очень для нас интересен!» (черновик /2; 365/), «...ровно тридцать шесть лет тому назад проезжал через Воронежскую губернию один японский полупринц – инкогнито. Ну, конечно, между нами говоря, спутался его высочество с одной воронежской девушкой, прижил ребенка инкогнито. И даже хотел жениться, только микадо запретил шифрованной телеграммой. Полупринцу пришлось уехать, а ребенок остался незаконный. Это и был Бигусов. И вот по прошествии стольких лет полупринц стал умирать, а тут, как назло, законных детей нету, некому передать наследство...»

4) «Я не дал: а вдруг он врет? Вон, с газеты пусть берет – / Там я схожий с ихнею микадою. <…> Ни за какие иены / Я не продам свои гены...», «А Бигусов теперь принц, родственник микадо и к тому же еще, между нами говоря, получил наличными миллион иен».

Как видим, в отличие от Бигусова, лирический герой Высоцкого отказался «продаться» японцу и тем, кто за ним стоял: «Ни за какие иены / Я не продам свои гены, / Только для нашей науки – / Ноги мои и руки!», как и десять лет спустя: «Даже если сулят золотую парчу / Или порчу грозят напустить – не хочу! / На ослабленном нерве я не зазвучу, / Я уж свой подтяну, подновлю, подвинчу!» («Мне судьба – до последней черты, до креста...», 1977)[8].

Кстати, задолго до истории с Бигусовым Остап говорил: «Позавчера мне, например, снились похороны микадо, а вчера – юбилей Сущевской пожарной части» (глава VIII – «Кризис жанра»). Обе эти детали Высоцкий позаимствовал и вставил в свое стихотворение «Я тут подвиг совершил...». То есть, по сути, он ощущал себя Остапом Бендером, что подтверждают воспоминания Геннадия Внукова, относящиеся всё к тому же 1967 году, когда Высоцкий давал концерты в Куйбышеве: «Я осмелел, тщательно навел резкость и щелкнул раз, другой, третий... И тут вдруг сам Высоцкий: “Уберите фотографа!”

Я растерялся, как-то сжался, все неудачи этого дня собрались вместе и у меня вырвалось: “Тоже мне – Остап Бендер, сниматься он, видите ли, не хочет!” Мне казалось, я сказал это про себя, разве что кто сидел рядом, слышали. Но, оказывается, Высоцкий – тоже. Он зажал ладонью микрофон, посмотрел на меня в упор и процедил сквозь зубы: “Однако ты, парень, нахал. Да еще дразнишься...” (Это был намек на мой хриплый голос, очень похожий на голос Высоцкого). <…> 29 ноября снимал Высоцкого, он просил занести фото в театр и отдать ему лично в руки. <…> Высоцкий, увидев меня, воскликнул: “А, Самара, оперативно, оперативно... Боря [Хмельницкий], познакомься, это тот самый хрипатый, назвавший меня Остапом”. И обращаясь ко мне: “Я что – действительно похож на Остапа Бендера?”

Я не знал, что ему нравилась эта роль и что он на нее готовился»[9].

Фраза Высоцкого «Уберите фотографа!» дословно повторяет реплику Остапа Бендера во время его сеанса одновременной игры в шахматы в Нью-Васюках: «…Остап сердито замахал руками и, прервав свое течение вдоль досок, громко закричал:

– Уберите фотографа! Он мешает моей шахматной мысли!

“С какой стати оставлять свою фотографию в этом жалком городишке. Я не люблю иметь дело с милицией”, – решил он про себя» (роман «Двенадцать стульев», глава XXXVII – «Междупланетный шахматный конгресс»).

Почему же Остап Бендер был близок Высоцкому? Да потому что его лирический герой также часто выступал в образе вора, заключенного, хулигана и разбойника, т.е. изгоя советского общества, каковым был и Остап. Причем речь здесь идет не только о ранних песнях (так называемых «блатных»), но и о ряде других, написанных значительно позже: например, «Разбойничья песня» (1975) или «Баллада о вольных стрелках» (1975), а также стихотворение «Я был завсегдатаем всех пивных».

Итак, всё стянулось в единый узел.

Кроме того, если Бигусов – землемер, то главный герой стихотворения «Я тут подвиг совершил...» – пожарник, что восходит к песне «Она – на двор, он – со двора...» (1965): «...А он носился и страдал / Идеею навязчивой, / Что, мол, у ней отец – полковником, / А у него – пожарником...» Точно так же в роли «пожарника» выступит «живучий парень» (alter ego автора) в одноименном стихотворении 1976 года: «Ваш дом горит – черно от гари, / И тщетны вопли к небесам: / При чем тут Бог – зовите Барри, / Который счеты сводит сам!»

Встречается этот мотив и в повести «Дельфины и психи» (1968), где один из дельфинов говорит, профессору, ставившего до этого над ними опыты: «Мы говорили, мы давно говорили, но что толку. Цезарю говорили, Македонскому, Нерону, даже пытались потушить пожар. Люди, – говорили, – что вы? – а потом плюнули и замолчали, и всю дальнейшую историю молчали как рыбы, и только изучали, изучали вас, людей».

Так что во всех перечисленных случаях мы имеем дело с разными масками лирического героя или (как в повести «Дельфины и психи») лирического мы, выступающих в образе пожарников.

Теперь разберем переклички стихотворения «Я тут подвиг совершил...» с другими произведениями Высоцкого.

«Японский репортер» явно является прообразом фоторепортера из песни «Вратарь». В обоих произведениях он хочет, чтобы главный герой сделал что-то для себя неприятное: во «Вратаре» репортер умоляет его пропустить гол, а в раннем стихотворении он хочет узнать у героя его наследственный код, но герой сразу же отказался продаться: «Ни за какие иены / Я не продам свои гены, / Ни за какие хоромы / Не уступлю хромосомы!». Такая же ситуация повторится в песне «Вратарь»:

«Я, товарищ дорогой, всё понимаю,

Но культурно вас прошу: подите прочь!

Да, вам лучше, если хуже я играю,

Но поверьте – я не в силах вам помочь».

Оба репортера продолжают «уламывать» лирического героя Высоцкого. Вот как это делает «японец»:

Он мне «Сони» предлагал, джиу-джитсою стращал,

Диапозитивы мне прокручивал.

Думал он, пробьет мне брешь

чайный домик, полный гейш –

Ничего не выдумали лучшего!

Строка «Думал он, пробьет мне брешь...» трансформируется в черновиках дилогии «Честь шахматной короны» (1972) следующим образом: «Но в моей защите брешь пробита...» /3; 383/. Вспомним также в связи с «гейшами» и стойкостью лирического героя Высоцкого к соблазнам: «Не соблазнят меня ни ихние красотки...» /1; 111/, «На Пикадили я побыть бы рад. / Предупредили, правда, что разврат, / Но я б глядел от туфля до колена» (черновик «Аэрофлота», 1978 /5; 558/).

Репортер из песни «Вратарь» тоже обещает герою сделать подарок за то, что он пропустит мяч в свои ворота: «Обернулся, слышу из-за фотокамер: / “Извини, но ты мне, парень, снимок запорол. / Что тебе, ну лишний раз потрогать мяч руками, / Ну, а я бы снял красивый гол” <…> Вот летит девятый номер с пушечным ударом, / Репортер бормочет: “Слушай, дай ему забить, / Я бы всю семью твою всю жизнь снимал задаром”. / Чуть не плачет парень, как мне быть? / “Это все-таки футбол, – говорю, / Нож по сердцу каждый гол вратарю”. – / “Я ж тебе как вратарю / Лучший снимок подарю. / Пропусти, а я отблагодарю».

Наблюдается даже прямое сходство в методе «уламывания»: «Хоть японец желтолиц – у него шикарный “блиц”: / “Дай хоть фотографией порадую!”», «Ну а он всё ноет: “Это ж, друг, бесчеловечно! / Ты, конечно, можешь взять, но только, извини, – / Это лишь момент, а фотография – навечно. / А ну, не шевелись – потяни!”»

Но если в стихотворении герой японцу отказал, то в более поздней песне репортеру в конце концов удалось «уломать» его, после чего он постоянно мучается угрызениями совести: «Снимок дома у меня – два на три метра – / Как свидетельство позора моего».

Как известно, в 1966 году Высоцкий впервые сыграл роль Галилея в одноименном спектакле Театра на Таганке. Галилей же, согласно легенде, вынужден был отречься от своих убеждений перед лицом угроз инквизиции. И как бы в противопоставление его поступку лирический герой Высоцкого в стихотворении «Я тут подвиг совершил...» (1967) говорит современному «инквизитору» – японскому репортеру: «Только для нашей науки – / Ноги мои и руки!» А этот японец не только соблазнял его подарками, но и угрожал: «Он мне “Сони” предлагал, джиу-джитсою стращал...».

Нетрудно догадаться, что и в этом стихотворении, и в песне «Вратарь» Высоцкий проецировал сюжетную линию на свои взаимоотношения с советской властью, которая хотела его «купить» или «сломать», используя при этом метод кнута и пряника.

Заметим еще, что в песне «Вратарь» герой говорит: «Попрошу-ка потихонечку партнеров, / Чтоб они ему разбили аппарат». А через год в черновиках шахматной дилогии, где героя также окружили фотокорреспонденты («Фоторепортеры налетели / И слепят, и с толку сбить хотят»), он уже действует сам: «И, разбив всю оптику задире, / Я сказал: “Ну, с Богом!” – И партнер / Сделал ход с е2 на е4, / Точно, как с Таймановым... Хитер!» /3; 387/. Вспомним и фразу Высоцкого из вышеприведенных воспоминаний Г.Внукова: «Уберите фотографа!»

Но самое интересное заключается в том, что японец из стихотворения «Я тут подвиг совершил...» имеет своим источником не только роман «Золотой теленок», но и песню Высоцкого «О китайской проблеме (1965): «Сон мне тут снился неделю подряд – / Сон с пробужденьем кошмарным: / Будто – я в дом, а на кухне сидят!»

Через два года эти китайцы превратятся в японского репортера, который придет к лирическому герою домой уже не во сне, а наяву.

Вот что герой говорит про приснившихся ему Мао Цзедуна с Ли Сын Маном: «И что – подают мне какой-то листок: / На, мол, подписывай – ну же, – / Очень нам нужен ваш Дальний Восток – / Ох, как ужасно нам нужен!»

А вот как он описывает действия японского репортера: «Очень, – говорит, – он нужен нам, / Наследственный ваш код».

Сходство более чем очевидно.

В обоих случаях «китайцы» и «японец» предлагают лирическому герою Высоцкого подписать договор, т.е., по сути говоря, «продаться». Но если в первом случае лирический герой не выдерживает натиска китайцев и то, что ему приснилось («Нас – миллиард, их – миллиард, / А остальное – китайцы...»), предлагает осуществить в реальности: «Левую – нам, правую – им, / А остальное – китайцам», то в стихотворении 1967 года он уже бескомпромиссен: «Но ни за какие иены / Я не продам свои гены, / Ни за какие хоромы / Не уступлю хромосомы! <…> Эх, неопытный народ! / Где до наших вам! / Лучше этот самый код / Я своим отдам!»

Следующее произведение Высоцкого, которое имеет своим источником роман «Золотой теленок», – это «Песенка про йога».

Откроем главу XXXIII – «Индийский гость». Остап приходит на прием к заезжему индийскому философу, чтобы узнать у него, в чем смысл жизни. И главный герой «Песенки про йога», и Остап констатируют, что индийский йог и индийский философ – это их последняя надежда: «Я на тебя надеюсь, как на бога»[10], «Пойду к индусу <…> другого выхода нет».

Интересно, что если в «Песенке про йога» главный герой приходит к йогу, чтобы узнать его секрет («Я знаю, что у них секретов много. / Поговорить бы с йогом тет-на-тет!»), то в стихотворении «Я тут подвиг совершил...», которое будет написано несколько месяцев спустя, японец приходит с такой же целью к самому лирическому герою, который, таким образом, выступает здесь в роли «йога», как и через год в «Песенке про метателя молота», где героя обступили иностранные корреспонденты: «Так в чем успеху моего секрет?».

Ситуация, как видим, симметричная. Но и этим не исчерпываются сходства. Лирический герой говорит: «Ведь даже яд не действует на йога – / На яды у него иммунитет», но и у него самого иммунитет на яды: «Яду капнули в вино, / Ну а мы набросились. / Опоить меня хотели, но / Опростоволосились. / Тот, кто в зелье губы клал, / И в самом деле дуба дал. / Ну, а на меня, как рвотное, то зелье приворотное, – / Здоровье у меня добротное / И закусил отраву плотно я» («Мои похорона», 1971).

Вот еще несколько перекличек:

1) «Третий день уже летит – / стыд, – / Ну, а он себе лежит, / спит» («Песенка про йога»), «Я же славы не люблю – / Целый день лежу и сплю» («А меня тут узнают...», 1968).

2) «Под водой не дышит час – раз».

Это сказано в том числе и о себе, так как Высоцкий мог долго не дышать под водой. Юрий Кукин рассказал о его концерте в 1972 возле озера Лампушка (поселок Сосново Приозерского района Ленинградской области): «Вдруг голос из толпы: “Володя, может искупаешься?”. Он говорит: “А что? Действительно...” Снимает с себя майку, джинсы, кеды, и – бульк! И нет его. А все по берегу стоят голые и в воду смотрят. А там солнце отражается – ничего не видно. А когда человек под водой, время идет иначе – секунды за минуту. И вот минута [его] нет, две нет, три нет, четыре нет. И все от ужаса начинают цепенеть, и волосы подыматься. Только что чуть не разбился, а теперь утонул на глазах. Но все стоят. И вдруг – бульк! Матров [Владимир Матров, бывший боксер, в тот день выполнял функции охранника Высоцкого. – Я.К.] во фраке, в ботинках, в галстуке гребет спасать Высоцкого. Но голова Высоцкого появляется метрах в семидесяти. Он говорит: “Я семьдесят метров могу пройти под водой”. Матров погреб обратно» (цит. по фонограмме концерта Ю.Кукина в г. Полярные Зори, 1989).

3) «Он необидчив на слова – два» («Песенка про йога»), «Уж лучше сразу в дело, чем / Копить свои обиды. / Ведь, если будешь мелочен, / Докатишься до гниды» («Песенка об индуизме, или О переселении душ», 1969). Обратим внимание, что последняя песня также посвящена индийской религии, и в конце ее лирический герой высказывает восторг по поводу индуизма: «Я от восторга прыгаю, / Я обхожу искусы, – / Хорошую религию / Придумали индусы!».

4) «Если чует, что старик / вдруг, / Скажет “стоп!”, и в тот же миг – / труп» («Песенка про йога»), «Когда постарею, / Пойду к палачу. / Пусть вздернет на рею, / А я заплачу» («Песня о Судьбе», 1976).

5) «Я попросил подвыпившего йога, / Он бритвы, гвозди ел, как колбасу: / “Послушай, друг, откройся мне, ей-бога[11], / С собой в могилу тайну унесу!» Да ведь это же явный портрет друга Высоцкого Левона Кочаряна! «Лева мог и умел делать ВСЁ: <…> показывать фокусы вроде продевания иголки с ниткой через щеку без капли крови и поедания бритвенных лезвий и еще умел бог знает чего делать из различных областей человеческой деятельности»[12]; «Представьте, человек мог выпить бокал шампанского и закусить фужером, пропустить сквозь щеку иголку с ниткой, жевать бритвы... И всё это с улыбкой, ловко, будто его ежедневный завтрак составляли колющие и режущие “яства”»[13]

Теперь обратимся к черновикам песни:

6) Хорошо индийским йогам – / Они ходят по дорогам» /2; 322/, «Хожу по дорогам, как нищий с сумой» (1966) /1; 264/.

7) «Они выгодно отличаются / От простого и серого люда» /2; 322/. Ненависть к «простому и серому люду» прослеживается во многих произведениях Высоцкого и несомненно является авторской позицией: «Средь своих собратьев серых белый слон / Был, конечно, белою вороной» («Песня про белого слона», 1972), «И взмолилась толпа бесталанная, / Эта серая масса бездушная, / Чтоб сказал он им самое главное, / И открыл он им самое нужно»...» («Из-за гор – я не знаю, где горы те...», 1961), «Бродят толпы людей, на людей не похожих» (1964), «И из смрада, где косо висят образа, / Я, башку очертя, гнал, забросивши кнут, / Куда кони несли и глядели глаза, / И где люди живут, и – как люди живут...» («Чужой дом», 1974), «Мразь и серость пьют вино / Из чужих бокалов» («Нет прохода и давно...», 1971), «Мы черноты не видели ни разу – / Лишь серость пробивает атмосферу» («Представьте, черный цвет невидим глазу...», 1972), «Без всяких гирлянд и без лавров / Стоите под серым навесом, / Похожие на динозавров / Размером и весом» (1973). Ср. также с репликой Высоцкого, обращенной к Геннадию Внукову осенью 1968 года: «Ты периферия, серятина и совейский человек. Так что не поймешь»[14], и с воспоминаниями Михаила Шемякина: «Года за полтора-два до смерти он все сетовал на какую-то безысходность, серятину, усталость от театра...»[15]. Да и в известной анкете 1970 года на вопрос о том, какие человеческие качества он считает отвратительными, – Высоцкий ответил: «Глупость, серость, гнусь».

Заметим, что в вышепроцитированном стихотворении «Из-за гор – я не знаю, где горы те...» лирический герой выступает в образе пророка (вариация на тему йога), приехавшего «на белом верблюде»[16], а позднее он пересядет на белого слона: «Я прекрасно выглядел, сидя на слоне, / Ездил я по Индии – сказочной стране» («Песня про белого слона», 1972). Опять восточная тематика! Кроме того, в этой песне говорится о более чем тесных связях лирического героя с Индией: «И владыка Индии – были времена – / Мне из уважения подарил слона. / “Зачем мне слон?” – спросил я иноверца, / А он сказал: “В слоне большое сердце”». А когда герой потерял этого слона, индийский правитель снова ему сделал подарок: «...Мне владыка Индии вновь прислал слона: / В виде украшения для трости – / Белый слон, но из слоновой кости».

7) «Индийские йоги в огне не горят, / Не тонут они под водой» /2; 322/, «Ну а мы – не горим, / Мы еще поговорим!» («Частушки к 8-летию Театра на Таганке», 1972), «А мы живем и не горим, / Хотя огне нет брода»[17] («К 15-летию театра на Таганке», 1979).

8) «Ни руки, ни ноги у них не болят, / И яд им не страшен любой» /2; 322/, «Нам прививки сделаны от слез и грез дешевых, / От дурных болезней и от бешеных зверей» («Марш космических негодяев», 1966).

Кстати, у Высоцкого действительно была «прививка от слез». На одном из домашних концертов он сказал: «...я никогда не плакал вообще, даже маленький когда был. У меня, наверное, не работают железы. Правда, честное слово. Меня, например, просили – я играл Достоевского, – меня просил режиссер: “Ну тут, Володя, нужно, чтобы слезы были”. И у меня комок в горле, я говорить не могу, а слез нету. Нету, просто не идут слезы. У меня нет их, слез. И когда мне сказали, что Вася Шукшин умер, у меня первый раз брызнули слезы из глаз» (Велико-Тырново, Болгария, на дому у Стефана Димитриева, 17.09.1975). Да и «от дурных болезней» у него тоже была «прививка». Как сказано в песне о холере («Не покупают никакой еды...», 1970): «И понял я: холера – это блеф: / Она теперь мне кажется химерой. <…> Вперед! Холерой могут заболеть / Холерики – несдержанные люди».

Неслучайно и то, что в черновиках «Песенки про йога» лирический герой высказывает прямо противоположные мысли: от противопоставления себя йогам – до желания быть на них похожим: «Но если даже йог не чует боли / И может он не есть и не дышать, / Я б не хотел такой веселой доли: / Уметь не видеть, сердце отключать» /2; 323/, «Если б я был индийским йогом – / Я бы сердце свое отключил» /2; 322/. А в основной редакции герой иронически сравнивает с йогами весь советский народ: если йоги теперь «всё едят и целый год пьет», то и советские люди от них не отстают: «А что же мы? И мы не хуже многих – / Мы тоже можем много выпивать. / И бродят многочисленные йоги, / Их, правда, очень трудно распознать».

В целом же идея отождествления лирического героя с индийским йогом также была заимствована Высоцким из «Золотого теленка» (глава VI – «Антилопа-Гну»):

– Я не хирург, – заметил Остап. – Я невропатолог, я психиатр. Я изучаю души своих пациентов. И мне почему-то всегда попадаются очень глупые души.

 Затем на свет были извлечены: азбука для глухонемых, благотворительные открытки, эмалевые нагрудные знаки и афиша с портретом самого Бендера в шальварах и чалме. На афише было написано:

Приехал Жрец

(Знаменитый бомбейский брамин – йог)

сын Крепыша

Любимец Рабиндраната Тагора

И О К А Н А А Н М А Р У С И Д З Е

(Заслуженный артист союзных республик)

Номера по опыту Шерлока Холмса.

Индийский факир. Курочка невидимка.

Свечи с Атлантиды. Адская палатка.

Пророк Самуил отвечает на вопросы публики.

Материализация духов

и раздача слонов. 

 Входные билеты от 50 к. до 2 р.

Грязная, захватанная руками чалма появилась вслед за афишей.

– Этой забавой я пользуюсь очень редко, – сказал Остап. – Представьте себе, что на жреца больше всего ловятся такие передовые люди, как заведующие железнодорожными клубами. Работа легкая, но противная. Мне лично претит быть любимцем Рабиндраната Тагора. А пророку Самуилу задают одни и те вопросы: «Почему в продаже нет животного масла?» или «Еврей ли вы?»

Однако если здесь Остап сам выступает в роли индийского йога, то в конце романа он, хотя и получает желанный миллион, но выглядит растерянным и идет к индийскому философу, чтобы узнать, в чем состоит смысл жизни.

Высоцкий же в 1973 году еще раз отождествит (хотя опять же с горькой иронией) весь советский народ с индусами и их религией: «Но, как индусы, мы живем / Надеждою смертных и тленных, / Что если завтра мы умрем, / Воскреснем вновь в манекенах» («Баллада о манекенах»), а в 1971 году в черновиках «Песни певца у микрофона» лирический герой говорил: «А я индус – я заклинатель змей: / Я не пою, а кобру заклинаю»[18].

Кстати, в своем объявлении Остап Бендер именует себя Иоканааном Марусидзе и сыном Крепыша. Что это означает? «Почему Иоканаан – ясно: Иоанн Предтеча, почему Марусидзе – еще ясней: Марусидзе в переводе Марусьев, то есть сын Девы Маруси. Что же касается таинственного сына Крепыша, то это указание не на биологическую, а на духовную связь Крестителя со Спасителем: “Идущий за мною сильнее меня”»[19]. А в «Песенке про плотника Иосифа» (1967) лирический герой Высоцкого выступит в роли мужа Девы Марии. Сходство это сам поэт, может быть, не осознавал, но оно имеет место.

Таким образом, в «Золотом теленке» Остап выступает не только в роли йога, но и в роли Иисуса Христа. Об этом говорит и следующая реплика Остапа: «Ксендз! Перестаньте трепаться! – строго сказал великий комбинатор. – Я сам творил чудеса. Не далее, как четыре года назад мне пришлось в одном городишке несколько дней пробыть Иисусом Христом. И все было в порядке. Я даже накормил пятью хлебами несколько тысяч верующих. Накормить-то я их накормил, но какая была давка!» (глава XVII – «Блудный сын возвращается домой»), как и лирический герой Высоцкого в целом ряде произведений: «На мой на юный возраст не смотри, / И к молодости нечего цепляться, / Христа Иуда продал в тридцать три, / Ну а меня продали в восемнадцать. / Христу-то лучше – всё ж он верить мог / Хоть остальным одиннадцати ребятам, / А я сижу и мучаюсь весь срок: / Ну кто из них из всех меня упрятал?» (1965), «Я как Христос по водам», «Я как бог по воде» (черновик прозаического наброска «Парус», 1971)[20], «Мак-Кинли – маг, суперзвезда, / Мессия наш, мессия наш! <…> Мак-Кинли – бог, суперзвезда, – / Он среди нас, он среди нас!» («Вот это да!», 1973).

Ближе к концу романа Остап еще раз сравнит себя с Христом: «Мне тридцать три года, – поспешно сказал Остап, – возраст Иисуса Христа. А что я сделал до сих пор? Учения я не создал, учеников разбазарил, мертвого Паниковского не воскресил...» (глава XXXV – «Его любили домашние хозяйки, домашние работницы, вдовы и даже одна женщина – зубной техник»).

Когда Высоцкому исполнилось 33, он также размышлял на эту тему в стихотворении, обращенном к Марине Влади: «Мне тридцать три – висят на шее, / Пластинка Дэвиса снята. / Хочу в тебе, в бою, в траншее – / Погибнуть в возрасте Христа» («В восторге я! Душа поет!...», 1971).

Более того, Остап сравнивает себя не только с Иисусом Христом, но и вообще с Богом: «Живу, как бог, – продолжал Остап, – или как полубог, что в конце концов одно и то же» (глава XXXIV – «Дружба с юностью»). А герой исполнявшейся Высоцким песни «Сам я Вятский уроженец» сравнивал себя с пророком Магометом: «В Турции народу много – / Турков много, русских нет, / И скажу я вам по чести: с Алехой / Жил я, словно Магомет». Остап же, которого намеревался сыграть Высоцкий, представлялся «сыном турецкоподданного»[21]. А сам Высоцкий однажды впрямую назвал себя богом. Об этом рассказал художник Михаил Златковский: «Володя обиделся, когда увидел рисунок, где рука сжимает сердце-динамометр. Стрелка доходила только до цифры 4. “Ну неужели я выжимаю только на четверочку? Ну поставь на ‘отл.’”. Я сказал: “Нет!” “Ну почему?” Я объяснил, что для меня 5 – это бог. “А я что, не бог, что ли?” – полушутя спросил Высоцкий. ‘Нет!” Но ему было безумно приятно и безумно важно, что у него появился ЕГО плакат, пусть сделанный в единственном экземпляре»[22]. Эта же мысль прозвучала в песнях «Вот это да!» (1973) и «Про Джеймса Бонда» (1974), где в образе главных персонажей угадывается сам поэт: «Мак-Кинли – бог, суперзвезда, – / Он среди нас, он среди нас!», «Был этот самый парень, – / Звезда, – ни дать ни взять, / Настолько популярен, / Что страшно рассказать. / Да шуточное ль дело? / Почти что полубог. / Известный всем Марчелло / В сравненье с ним – щенок!»

И, наконец, еще одна песня Высоцкого, которая имеет своим источником роман «Золотой теленок», – это «Сказка о несчастных лесных жителях», также датируемая 1967 годом.

В главе XXV «Три дороги» Остап сравнивает себя с Ильей Муромцем, Балаганова с Добрыней Никитичем, Паниковского с Алешей Поповичем и произносит следующие слова: «Здесь сидит еще на своих сундуках кулак Кащей, считавший себя бессмертным и теперь с ужасом убедившийся, что ему приходит конец».

В песне Высоцкого Кощей говорит: «Я бы рад [умереть], но я бессмертный, – не могу!», но в итоге ему также приходит конец: «И от этих-то неслыханных речей / Умер сам Кощей, без всякого вмешательства».

Как видим, роман «Золотой теленок» был предметом самого внимательного чтения со стороны Высоцкого и послужил основой для целого ряда его собственных произведений.

Ижевск