А мальчик проговаривал слова
Стихи

Вдруг баба с пустым ведром

 перейдет дорожку.

 С подворотни под ноги

 метнется черная кошка.

 Без денег ступишь в дерьмо,

 и засветятся глазки…

 Как хочется верить

 в злые и добрые сказки.

 С перепою креститься начнешь

 и звать: Боже!

 Плевать через левое

 и в карман пихать фиги.

 А Аннушка разольет масло,

 и трамваем по роже,

 даже если не знал,

 что было в той странной книге.

 Кукушка, кукушка, сколько мне?

 Не первый с огнем играет.

 А жизнь выйдет полная,

 когда рак на горе свистнет.

 Закрадется мысль подлая.

 А вдруг он узнает?! –

 спохватишься.

 Да поздно.

 Он – все твои мысли.

***

 те на тень

 и те на тень

 тени водят за нос массы

 тени веры

 тени расы

 тень наводят на плетень

 лжи на целый Вавилон

 год от года

 век от века

 нет печальней человека

 в этом мире

 друг Платон

 и несет в тартарары

 мириады душ

 мытарство

 и забыто «Государство»

 до космической дыры

 ***

 Умничай, разумничай, переумничай.

 Толку-бестолку, теши кол на темени.

 Коли бесишься – не такой умный чай.

 Пропащее дитя полоумного времени.

 Ехало-болело. А гори оно всё огнём!

 Всё равно прорываться к свету, раз вышел свет.

 А чё это вообще было? То ли всё. То ли видишь сон.

 Вдруг входят. Считаешь. Семь бед, а ответа нет.

 А без ответа никак. Даже толком и не уйдёшь.

 Куда возвратиться, если из ниоткуда упал?

 Говорят, раньше был дорожный знак: «Что посеешь, то и найдёшь».

 Да главный по знакам куда-то давно пропал.

 Искал конец очереди. Все первые. И последних нет.

 Зачем стоим? Обещали: узнаем, когда войдём.

 И тут титры. Конец. Длинный коридор. Свет.

 Которого мы целую жизнь ждём.

***

 другой

 я пошарю в карманах

 огниво огонь затянусь

 есть штука такая

 тоскливо

 такая привычная грусть

 такое и не возрастное

 я мальчиком в звезды глядел

 оно и тогда без покоя

 и может тогда поседел

 не верьте что все это осень

 а если и осень

 навек

 внутри что-то ноет и просит

 чего не поймет человек

 но знает что спустятся кони

 вернуться со звездных лугов

 промчатся и может обронят

 крупицы неведомых слов

***

 А мальчик проговаривал слова.

 Из вязи слов сплеталась паутинка.

 И в паутинке этих слов

 судьбинкой

 жила судьба.

 А он все проговаривал слова.

 За годом год.

 Порою замолкая.

 И ничего не ждал.

 Так,

 словно зная,

 они – судьба.

 Так,

 словно зная,

 кроме этих слов

 он больше жизни ни зачем не нужен.

 Так, словно жизнью

 в это вот заужен –

 в плетенье снов.

 Несчастный ум рефлексией распят.

 Он ищет слов,

 когда вокруг все спят.

 И счастлив лишь тогда,

 когда находит.

 Он видно спятил,

 люди говорят.

 А жизнь проходит.

 Мой мальчик.

 Мой ловец несчастных снов.

 Твой век закрылся.

 Мой преданный искатель вещих слов.

 Ты сбылся.

***

 поник

 и мыслящий тростник

 пошел в растопку диабету

 сто лет письмо доходит в лету

 иное даже не дошло

 а тело грешное ушло

 душа уже

 одно мгновенье

 читает лете донесенье

 поник

 и мыслящий тростник

 задумал зашуметь о главном

 и в невозможное проник

 язык

 и кончился

 про это

 не так

 и только с того света

 ***

 завернется мозгóй высший замысел

 отдается тоской божий промысел

 в беготне мирской вижу умысел

 гробовой доской вот и тут мы все

 али что сказал не услышим мы

 может наказал каждого за всех

 вот он я вошел и вот он вышел я

 родился на грех петухам на смех

 а кому звезда а кому крестиком

 гностик в молоко туда же мистики

 пухнет голова от софистики

 не дай бог наш бог вышел мясником

 время режет круги мясорубкою

 разлетается фарш пыль космичная

 все вбирает дыра черной губкою

 в петербурге тоска дела обычные

***

 на бескрайних просторах фейсбука

 расцветает трава-лабуда

 не веселая это наука

 а вселенская это беда

 не безумное это всезнанье

 и не в этом задача сетей

 им поставлено тайно заданье

 собирать одиноких людей

 там где сожраны ногти до мяса

 где один на один с чернотой

 только кажется точат здесь лясы

 здесь до смерти воюют с собой

 здесь в контакте в оргазменном акте

 то ли фио то ник лицедей

 мониторы ведут к катаракте

 и бинарно сжирают людей

 ворожит бодрийярова штука

 симулякры планету сосут

 сквозь волшебный прибор левенгука

 наблюдает нас обэриут

 и в сосуде ни дна ни покрышки

 пустотою затоплен огонь

 и мотает на маятник кишки

 неуемный введенского конь

***

 Новый год по-питерски

 кпд поэта с того света всем привет

 зимой хотелось лета

 если не декабрь а сопли в плюс

 тут зима хреновая тут это

 с оттепелью гребаный аншлюс

 и лежишь в простуженной дремоте

 новый год на питерском болоте

 денег шиш и в слезах небеса

 птица тройка русская краса

 по пушистому несется снегу

 на открытке в ту открытку мне бы

 и на лысый череп волосả

 есть что есть иного шиш с бонжуром

 тут не пуля тут погода дура

 только с этой дурой жить и жить

 в городе замученном культурой

 под протяжный стон литературы

 чифирúть и теплый спирт глушить

 кпд поэзии потеха

 банкомат сожрал остатки смеха

 дай подай на паперти мозгú

 новый кризис как терпений веха

 а в судьбе не трещина прореха

 и на сердце пролежни тоски

 от такая вырви душу песня

 чистая история болезни

 номер шесть палата дуркин дом

 тут бы искры свет но хоть ты тресни

 тут хандра кромешная кругом

 ***

 не важно все это

 наверно все это не важно

 что как-то не внешне

 а внутренне как-то живем

 не важно как каждый

 ты просто проснешься однажды

 и больше не спишь

 все глядишь и глядишь в окоём

 и тянет

 не манит

 а именно тянет и тянет

 уйти за него

 оборвать пуповину с землей

 и боль первородства

 уже не саднит и не ранит

 а просто добитого

 молча ведет за собой

 простите меня

 и уже ничему не учите

 ученый картошкой печеной

 всего не забыть

 и в белую дверь

 покидает тюрьму заключенная

 ей по небу плыть

***

 А. Генису

 иван петрович умер*

 от бесконечных слов

 в компе загнулся кулер

 в башке не стало снов

 обложки без романов

 рассказов и новелл

 иван петрович умер

 он просто надоел

* Александр Генис «Иван Петрович умер»

 ***

 На двоих

 И утонул, а начинал по капле.

 Сначала первый, после нервный срыв.

 А сколько раз везли, чего-то капали,

 и зашивали мозговой нарыв.

 А ты молчала, а ночами плакала.

 Ведь горе, как и счастье на двоих.

 Да лучше б ты кричала, что-то вякала,

 тарелки б била, об пол била их.

 И год за годом круг за кругом адовый –

 глядеть как бьется лысой головой.

 И падали надежды, тихо падали.

 – Садись за стол.

 (какой ни есть, а мой)

 И бился, все летел за блядской музою.

 Чего-то там ловил на виражах.

 А приземлился одичавшим лузером.

 Со всем, чем только можно, на ножах.

 Какими мы их видим? Ну какими?

 Во что вгоняет нас природный псих?

 Мы сами женщин делаем такими,

 за что потом так ненавидим их.

 И вдребезги сосуд тот Заболоцкого…

 И пустота пустая красота.

 И бродит по геномам шобла плотская.

 А держит лишь святая простота.

 И нечем крыть, когда все изувечено.

 В колени падать старой головой,

 вжимаясь в то, что с дуру покалечено.

 И тихо выть: «Спасибо, что живой».

 От удали ошметки, и Иудою.

 Покуда окаянен, есть вина

 откуда ты, не ведая откуда я,

 меня взяла и молча увела.

 Ссутулишься.

 До одури обкуришься.

 И до утра чего-то там строчишь.

 А за окном седое небо щурится.

 И ты за стенкой одиноко спишь.

***

 Что-то грустно и устно и письменно.

 Что-то пропадом все пропади.

 Не цепляют избитые истины.

 Ничего не видать впереди.

***

 … и ночью приплетусь к своей норе.

 А счастье?

 На кудыкиной горе.

 Сто петухов прокличут аллилуйя.

 И жизни смысл висит на фонаре,

 где лампочка ждет звездных поцелуев.

 Я поднимусь, пыхтя, на свой этаж.

 Дружище дом – непропитый винтаж

 томами полок, DVD на стенках.

 И просто лист.

 И просто карандаш.

 И соль в коленках.

 Наощупь,

 наугад,

 пинком под зад

 по тропке еле чуемых наитий,

 ведь доползу до них,

 такой вот гад,

 до этих удушающих открытий.

 ***

 ну что мой друг

 такие вот дела

 такие никакие перспективы

 скрипят тела

 уже антитела

 и строчки запропащие тоскливы

 и взад никак

 все пропиты мосты

 и впереди никто не жаждет встречи

 и гложет мозг последнее прости

 и вяжет горло поминальной речью

 ну что мой друг

 из лиры вышел плуг

 и бороздой прошел по мятой роже

 и лирикой пробитой на испуг

 из кожи вон и иглами под кожу

 подбить счета и разнести долги

 и долгим криком вымолить прощенье

 уже не достучаться

 помоги

 уже не вспоминается крещенье

 уже воронка кружится быстрей

 и все черно и никаких оттенков

 и хочется последнего

 налей

 и к стенке

***

 раскладывание себя по полочкам

 распиливание себя по косточкам

 каждый фрагмент в формалин и прошит иголочкой

 каждый нейрон пронумерован и на досочку

 и выдергивание из себя кривой иглой и на ниточку

 эвона какой распятый под стеклом

 и история болезни ниже свиточком

 развернешь и уронишься в пол ничком

 выковыривание себя расковыривание

 осторожно

 идет операции

 я

 и лежишь перед собой поизвилинно

 инвентаризация

***

 А знаешь,

 ничего я не могу.

 И ничего давно не понимаю.

 Я знаю только то, что я бегу.

 Что от себя все время убегаю.

 И где тот я, что грезил превозмочь,

 мечтал и западал от перспективы?

 Глухая ночь кругом, глухая ночь.

 И гиблые тоскливые мотивы.

 Отдал бумаге.

 Большего не смог.

 И, видит Бог, иного не умею.

 А знаешь, я до судорог продрог

 в своей постели.

 Зашаркаю на кухню.

 Пусть кипит.

 Сейчас заварим.

 Этот лысый чайник

 Затянется.

 Ведь он всегда дымит.

 Печальник.

 И знаешь, вот и весь ее секрет,

 вся мудрость многокнижного развала –

 семь тысяч бед, и проклятый ответ:

 нет разницы жил много или мало.

***

 направо где возгласы браво

 налево где крики ура

 по парку про&баной славы

 бредут полунет полуда

 рассеянно ясный кенжеев

 не верящий в бога цветков

 рассею уехав посеяв

 засеяв шеренгами слов

 пронзительно больно и пусто

 и с ними никак и без них

 и письменно режет и устно

 мучительный лосевский стих

 и льются хореи и ямбы

 осенние слезы в тетрадь

 и смерти строчат дифирамбы

 и с ужасом лезут в кровать

 за веру неверия в веру

 взмывают дурные кресты

 по серому пишется серой

 чтоб к серости все низвести

 и бьются и рвутся поэты

 про это ему и про то

 привет мы давно тут с приветом

 ах дайте мне зонт и пальто

 я в темень сознания юркну

 и пропадом все пропади

 пойду доживать полудурком

 раз нет ничего впереди

***

 А сколько лет Душе твоей?

 Вот этот малец – сердцем старец.

 А этот старец – сердцем малец,

 Иного юноши живей.

 Так сколько лет Душе твоей?

 ***

 мы стучали мы стучали

 наши пальчики устали

 наши руки словно крюки

 клавиаторные штуки

 наши лбы во все экраны

 а глаза экраноскопы

 сетевые тараканы

 мы айтишные циклопы

 мы жуем себя сживая

 изживая повседушно

 мы коммуникавтираемы

 в сети едва проснувшись

 мы уже не самодельны

 мы давно не самоцельны

 мы свистки чужого пара

 в симулякрах бодрийяра

 ***

 ну вот и всё

 лежишь зажавши рот

 и взгляд пустой

 на часовую стрелку

 река течет

 как эта жизнь течёт

 и плачься

 хоть в жилетку

 хоть в тарелку

 заразная кенжеевская хмарь

 а и своей

 на пять земных потопов

 и рушится к полуночи словарь

 и календарь

 арабскими затопав

 стучит по перепонкам

 по мозгам

 долой стихи

 долой все эти книги

 и бродят тени

 по ночным стволам

 показывая

 языки и фиги

 ну вот и всё

 за чтеньем справлен плот

 айда на тот

 который в дымке берег

 за тем

 кто аки по суху идет

 и тем

 кто на него глядит и верит

***

 Мой друг дорогой.

 Я хотел написать тебе,

 лето

 наступит.

 Куда ж оно денется.

 Боль отойдет.

 Мы купим билеты.

 Куда?

 Мы прочтем на билетах.

 И поезд нас или корабль

 повезет, понесет.

 Куда-то туда,

 где иные слова и приметы.

 Куда-то туда,

 где не так,

 всё не так,

 всё не то.

 Мой друг дорогой.

 Попроси отпустить тебя Лету

 на лето одно.

 ***

 И опять ноль рублей ноль копеек.

 Праздник мая. В окошке народ.

 Кто куда: кто-то вниз в бакалею,

 кто за водкой, а кто в огород.

 Пробки в городе. Пробки на выезд.

 Все из Питера. Питер глазеть

 едет импорт и те из России

 кому легче с тоски помереть.

 Ну а к ночи и грех первородный.

 Санкт забыт. Бург разбит. Петер жжот.

 Первомайский родной огородный

 всенародное пугало ждет.

***

 На Северном, на Северном*

 чичи-гага подстреленный,

 чичи-гага порезанный

 лежит на лоскуты.

 Там выпито немерено.

 Там проклято немерено.

 Там продано и предано немерено.

 Там ты.

На Северном, на Северном

 смертями все засеяно

 и плетками**, и веером***.

 Опухшая земля.

 Зачем-то уцелели мы.

 Зачем-то прилетели мы.

 И все мы были целями.

 И он.

 И ты.

 И я.

*Северное кладбище, Ленинград — Санкт-Петербург

 ** Плётка – пистолет

 *** Веером – автоматной очередью

 ***

 Тусклый свет горел в окошке.

 На помойке рылись кошки.

 Брёл по снегу точно в след,

 не спуская глаз с окошка.

 И еще продрог немножко.

 Мне сказали – Бога нет.

 Дескать, был тот Взрыв Большой.

 Только сплыло все до взрыва.

 И стоим мы у обрыва,

 на ушах трясем лапшой…

 Что, брат Хокинг!

 Всех развёл,

 нажимая пальцем кнопку?

 Сто веков исканий к топке

 математикой подвёл?

 Как же «весь я не умру»?

 А, охранное колечко?

 Попадись мне в руки свечка,

 белый саван по утру…

 Значит просто так умрем?

 Нет обещанного ада?

 Рая нет, кто ждал награду?

 Все на атомы пойдем?

 Разнесет по весям пыль –

 галактическое просо

 и космических вопросов

 несложившуюся быль?

Дверь открыл.

 Моргает свет.

 Скрип суставов по ступеням.

 Жидкость вышла из коленей.

 Эх, пол-века.

 Раз и нет…

 Раз ступенька.

 Вот вопрос.

 Два ступенька.

 Нет ответа.

 Эх, скорей бы уже лето.

 Задолбал сырой мороз.

 Здравствуй, дом.

 Меня встречай.

 Я пришел из ниоткуда.

 Господи!

 Какое чудо

 закурить под крепкий чай.

 …

 Тусклый свет горел в окошке.

 На помойке рылись кошки.

 Брёл по снегу точно в след,

 не спуская глаз с окошка.

 И еще продрог немножко.

 Мне сказали – Бога нет.

***

 Кому это нужно? Ему?

 Ему это нужно?

 Или всё же тебе это нужно?

 Ах, да,

 ты просто не можешь иначе.

 Или нет? Можешь иначе?

 Но ведь это уже и не ты,

 если можешь.

 Уложишь багаж

 и отправишься жизнь доживать

 пассажиром на поезде лжи?

 Или, все-таки, хочешь

 кумиром вертеться

 в зеркальных своих отраженьях?

 Ведь хочешь?

 Но всё время боишься признаться себе?

 А ночами, как мантру мусолишь

 про то, как быть некрасиво

 таким знаменитым, каким ты не стал,

 но хотел?

 И вот так эту жизнь просопел

 от обиды на весь это свет?

 И не бел и не мил он тебе?

 Мой милый стареющий мальчик,

 обиженный сукой судьбой.

 Какой же ты, право, смешной.

*** 

я родился в городе беде

 в городе поминок по надеждам

 я шатаюсь в городе нигде

 проживая состоянье между

 и на берегу его реки

 в слякоть неба лысой головою

 я стихи меняю на грехи

 пропитое с этою невою

***

 Не парадоксов друг.

 Не гений.

 Так получилось.

 Мир растений.

 Кто вкривь, кто вкось.

 Межзвездный гость.

 И сами звезды.

 Всё сбылось.

 И что ему тогда казалось?

 И ведал ли?

 Какая жалость…

 Нам знать того…

 И что он нам?

 Когда и мы, и всё – он сам.

 Куда забрел уже не знает.

 И этим миром пребывает.

 От мира есть.

 И миром есть.

 И миру мировая весть.

***

 написать чтоб удивить

 написать чтоб удивиться

 сколь веревочке ни виться

 ариадны эта нить

 станет если тать споет

 оду праведной природе

 происшествие в народе

 богу ей произойдет

 ну а так что мозг дрочить

 дергать фасмерово вымя

 любопытные нагими

 брались яблока кусить

 подглядеть как сам умрешь

 вынуть мозг на сковородку

 яблоко глазное в нож

 и козлиную бородку

 пляшут буквы гой еси

 капля жизни в волоси

 капля жизни капля смерти

 бо помилуй мя спаси

 седоум и седовлас

 из глубин миропровода

 явит агнца из урода

 звездоокий центроспас

 словоточие мудрил

 мозг шалеет от укола

 по ступеням без перил

 под статью без протокола

 ну а дальше ты и сам

 вечный хам и шах на мате

 три шестерки небесам

 и одна твоей палате

***

 это только сложность языка

 или простота

 по главной сути

 истина предательски легка

 словно нити

 стоит потянуть и

 вот и узел

 из твоих дорог

 где одна последняя дорога

 это же так просто

 за порог

 и смертельно сложно

 до порога

***

 написанному верить

 топором

 не вырубить

 перо торчит из почки

 пустите без билета на паром

 до белой точки

 как на тарелке черти на башке

 в мозг тычут стрелкой

 по часовой

 а против на песке

 сон скачет белкой

 в лесу сова

 на кой лисе слова

 что пню до ибо

 и ни кола

 а на траве дрова

 дефис без либо

 чертой меж дат

 и этих цифр ряд

 где цифр столько

 на сколько он

 побьется об заклад

 и только

***

 а и жил он вопреки

 все рукой подать

 поляна

 от стола и до дивана

 акватории реки

 нерест слов

 идет путúна

 сигареты комп рутина

 раз в сто лет на белый свет

 выбирался короед

 вся кора больного мозга

 луноходные борóзды

 ночью за рекою бдил

 кто кому чего мутил

 от укола до укола

 городились частоколы

 фоносéм

 никто не брал

 почему лишь фасмер знал

(день денёшенек денёх

 на развалинах союза

 дан урок не пить зарок

 ни хера себе обуза

 ни хера себе тоска

 корабельная доска)

так и жил он вопреки

 все рукой подать

 поляна

 от стола и до дивана

 акватория реки

***

 обожрешься собой

 захлебнешься словами

 пой рефлексия ной

 бог привет

 между нами

 за тобою собой наблюдает оно

 дно проекции той

 о моё сатанó

 человеко за веко

 бревно во всю зенку

 тем бревном

 я пожизненно вмазанный в стенку

 припечатан

 за лужей большой напечатан

 и надежно в ряды запечатанных спрятан

 рвется вон из себя охреневшее эго

 в микроскопе творец наблюдает как мега

 среди прочих микробом корячится мег

 задыхается бедный смешной человек

 ***

 когда из букв кончились слова

 когда самих не стало этих букв

 космические струны трын трава

 не выдавили поминальных звуков

 все ухнуло в кромешную дыру

 все провалилось в мóрок коматозный

 вселенский пес забился в конуру

 и выл на звезды

***

 я повякаю чего-то накалякаю

 я состряпаю свой гоголь моголь свой

 я кириллицею столбиком заляпаю

 лист бумаги паранойей дождевой

 серым грифелем на белое и серою

 мышью шишелом и мышелом тоска

 словно триппер из общаги сэсэсэровой

 гвоздь и тем гвоздем прошитая доска

***

день космонавтики

он сказал поехали

 и махнул рукой

 и в семипалатинск я

 больше ни ногой

 автомат на вытяжку

 на длину руки

 чтоб металл расплавленный

 не на сапоги

 белкою и стрелкою

 терешковый мед

 песней сэсэсэркою

 на нью-йорк уйдет

 разнесет на атомы

 их и нашу про

 поползет над кратерами

 чудо дэ два о*

 отделите косточки

 янки от славян

 где ты твистер с тросточкой

 где ты холм буян

 их взлетели дружно

 и

 наши из под льдин

 стали все ненужными

 счет 1:1

*тяжелая вода (D2O) — компонент водородной бомбы

***

 По какому каналу сегодня война?

 По какому порталу?

 Какая страна?

 Это пульт.

 Это культ.

 Это ульт промеж рас.

 Это ультрас как в паз

 вставлен нам в телеглаз.

***

 ей богу бога нет когда трезвей

 трезвее трезвого тверёз мороз по коже

 в морщинах рожа и кошмарами полей

 до горизонта проклято исхожен

 как раньше пьяного бросало целовать

 стволы осин и расползаться млея

 все было богу даже изблевать

 ведь он же блядь не просто а жалея

 и в дважды два четыре ерунды

 и трижды лох семь раз на зуб отрезал

 а до креста как до караганды

 какой там бог вон кризис как обрезал

 шалом славяне мне за косогор

 за тот бугор на чёртовы кудыки

 слов перебор не ты ли правду спёр

 и всех развел могучий и великий

 ***

 А по «Розе Ветров»*

 все ветра на Московском постылые.

 Нас в стране дураков

 разметало полями чудес.

 Я историю вёл,

 да история та вся с могилами.

 Философию плёл,

 да забрел в костенеющий лес.

 А по «Розе Ветров»

 тот, что с юга – заточкой от южного,

 а с востока – по горлу,

 а с севера – лучше не знать.

 Ветер западных снов

 наши жизни вмиг сделал ненужными.

 Он пришел, чтобы все,

 чтобы все до единой забрать.

 После «Розы Ветров»

 да на все на четыре

 и в сторону.

 Тот гимнаст на голдáх

 толщиною и в палец и в ствол,

 он когда-то давно говорил:

 «Хорошо, когда поровну».

 Так и вышло: за решку одних,

 для других был орёл.

 Всё забыть и засыпать.

 Просядет, как холмик на Северном.

 Память снами заверена так,

 что в слезах потолок.

 Я историю вёл

 и закончил на слове «Немерено».

 Это время потерянных,

 вечно мотающих срок.

* Бар «Роза Ветров» на Московском пр. – стрелка бандитского Ленинграда-Петербурга

***

 прокисло оливье

 и колбаса засохла

 и через не могу

 наполненный стакан

 январская тоска

 чтоб я да чтоб ты сдохла

 не пожелать врагу

 и сорванный стоп-кран

 два рождества в уме

 в два глаза ржут две белки

 в душе такая муть

 не приведи господь

 два новых года где

 второй на опохмелку

 и жидких мыслей ртуть

 в полуживую плоть

 над глобусом гремит

 наш нерушимый новый

 под всем скребет черту

 до неба дофига

 и доктор айболит

 пришьет нам башни снова

 чтоб снова в суету

 в крысиные бега

Всем молодым нравятся детективы и триллеры