«Талантливый человек талантлив во всем»

Эта расхожая сентенция, как правило, не оправдывается. Но Вова Кирсанов был ярким исключением из этого правила – он действительно обладал многими и разнообразными талантами.

Он не сразу нашел свой путь в науке, но выбранная им в конце концов область – история физики – дала возможность раскрыться обоим его талантам, естественно-научному и гуманитарному. Я не специалист и не могу оценить детали его анализа научных трудов XVII – XVIII веков, но его статьи о Ньютоне и Лейбнице, его книгу о научной революции XVII в. я читал с неослабным интересом.

Вова владел английским и немецким, насколько я понимаю, он мог читать и французские и итальянские тексты. Он специально изучил латынь, необходимую ему для чтения старинных трактатов. Как-то он показал мне на компьютере копии рукописей Лейбница; надо было очень хорошо знать язык, чтобы разбирать этот не очень-то четкий почерк.

Сын замечательного поэта, Вова сам писал очень хорошие стихи. Он не подражал отцу, как не подражал и другим поэтам. У него был свой стиль, даже в его шутливых опусах часто проскальзывала легкая ностальгическая нота. Хотя у него был свой стиль, но он мог, шутки ради, стилизовать под разных поэтов, от Пушкина до Вертинского. Поэзию он знал очень хорошо, круг его пристрастий был весьма широким – и старая добрая классика, русская и немецкая, и серебряный век, и более поздняя поэзия, вплоть до современной.

При этом он не следовал слепо общепринятым оценкам, полагаясь только на свой вкус. Наиболее яркий тому пример – он не считал Анну Ахматову таким уж великим поэтом. Он охотно читал стихи, когда его просили. Если не помнил наизусть, не стеснялся брать книгу. Иногда он дурачился, утрированно передразнивая манеру чтения Пастернака или другого поэта.

Рисовал он в совершенно особой манере – рисунок, далекий от академического, но очень выразительный, подчеркивающий какие-то характерные черты. Недаром одним из его любимых художников был Анри Руссо, особенно любил он его Заклинательницу змей. Хотя собственные его рисунки были совсем другими, но их сближала свобода от канонов и стремление к выразительности.

У Вовы были, что называется, золотые руки. Он умел сделать все – починить водопроводный кран, отреставрировать найденное им на свалке старинное кресло, приготовить вкуснющую жареную говядину и многое другое. И все это он делал с удовольствием, явно испытывая гордость от хорошо выполненной работы. Когда у них в квартире был евроремонт, мастера не смогли установить какую-то хитрую электролампу и решили, что она неисправна и подлежит замене. Вова разобрался в конструкции и все наладил. Потрясенные рабочие вполне всерьез предложили ему вступить в их бригаду.

Вова был замечательным собеседником. Его рассказ не изобиловал особыми красотами, яркой передачей чьей-то речи и т.п. Но его разговор отличало обилие интересных фактов и оригинальных мыслей. Это было что-то вроде импровизированной лекции. Разговаривать с ним было всегда удовольствием, даже если ты был с ним не согласен. Из своих заграничных поездок он выносил очень интересные и нестандартные наблюдения и впечатления.

Он мог и пофантазировать, рассказывая о чем-нибудь, но потом признавался в своем художественном вымысле. Стиль его непринужденной и насыщенной речи могли оценить многие телезрители. Его беседы о Ньютоне, Галилее, Лейбнице, Семене Кирсанове  передавались по телевидению; к счастью, они сохранились в записи.

Он любил делать подарки, иногда забавные. Моей жене на один из дней рождения он подарил в качестве вазы с цветами плетеную корзину кувшинообразной формы с овощами вместо цветов. Она у нас до сих пор хранится. Мог подарить что-нибудь не к дате, а просто так, чтобы доставить удовольствие. Последний такой его подарок была замечательная книга М.Л. Гаспарова «Записи и выписки»; он хотел, чтобы я тоже получил удовольствие от ее чтения.

Вова был великий жизнелюб, он, можно сказать, жил со смаком. Он умел получать удовольствие от всего, даже от мелочей. У нас дома, я пошел заваривать чай. «Леша, обязательно надо сначала сполоснуть чайник кипятком, иначе чай не будет таким ароматным». Любил красивые вещи. Как-то привез из Англии чайные чашки и с удовольствием их демонстрировал, обсуждая достоинства английского фарфора. Он подарил мне книгу о музее Д`Орсэ, в которой было много репродукций замечательных картин; но он специально обратил мое внимание на показанную там исключительно изящную мебель.

 Однажды в конце сентября мы были за городом. Был относительно теплый, но все же осенний день. Но Вове захотелось, и он растянулся на траве. Это было вообще в его стиле – делать то, что ему захотелось. Мы все очень любили Вову, и спокойно принимали его небольшие причуды. Например, у нас в доме на праздновании дней рождения он всегда вставал в середине застолья и отправлялся в соседнюю комнату немного соснуть на диванчике.

Очень трогательно он относился к своим собакам, переживал их смерть. В последний раз он не стал заводить новую собаку. Мне он сказал: «слишком уж привязываешься к этой живности».

Вова был замечательным другом, всегда готовым прийти на помощь. Когда я сломал руку, и меня надо было срочно доставить в довольно далеко расположенную поликлинику, моя жена позвонила Вове. Был поздний час, он только что пришел домой и сел за стол. Но он немедленно бросил ужин и тут же приехал за нами. Всю дорогу он очень осторожно вел машину, так как малейшие толчки причиняли мне сильную боль. По приезде на место отыскал нужного врача, обо всем договорился, и потом отвез меня загипсованного домой. Это – самый яркий, но не единственный случай, когда он оказывал «транспортные услуги» – привозил из больницы моего отца, перевозил меня из Звенигородского пансионата в Москву – всего не перечислишь.

Мы познакомились в середине 60-х, но по-настоящему сблизились в 68-м г., когда большой компанией отдыхали в Коктебеле. Солнце, море, красивейшие скалы, легкое местное вино, продававшееся из квасных бочек квасными же кружками, и бесконечный треп обо всем что угодно. И в центре этих разговоров был Вова. Однако, 68-й г. был особенным. Мы с волнением следили за чехословацкими событиями, благо в Крыму глушилки не мешали. Вначале мы были преисполнены оптимизма, но потом наступило горькое разочарование. Все же, несмотря на все волнения, это лето осталось в памяти как очень радостное. После 68 г. мы уже встречались постоянно. К сожалению, в последние годы из-за моих проблем наши встречи были не очень частыми, всего два-три раза в году. Последний раз я видел Вову на праздновании его семидесятилетия. Он был веселым, оживленным и, как всегда, невероятно обаятельным. Таким он и остался в моей памяти.

В один из своих последних дней Вова сказал: «Я пожил достаточно, я прожил хорошую жизнь». Эти простые и мужественные слова – лучший итог его жизни.