Евгений Шраговиц. Новая физика как источник образов в цикле Мандельштама «Восьмистишия»

Н. Бердяев. Опыт философии одиночества и общения

Цикл О.Э. Мандельштама «Восьмистишия»[1] до сих пор представляет собой одну из главных загадок мандельштамоведения. Судя по воспоминаниям Н.Я. Мандельштам[2], Осип Эмильевич не оставил почти никаких относящихся к нему пояснений. Только раз он вскользь обронил, что это «стихи о познании». К. Тарановский, рассуждая о природе творчества Мандельштама, заметил: «Не только литература, но и архитектура, живопись и музыка, а также философия, история, даже естественные науки были источником его вдохновения»[3]. Он же высказал соображение о том, что «исследование всех Мандельштамовских литературных и культурных источников становится очень важной предпосылкой для более глубокого понимания и более глубокой оценки его поэзии»[4]. Пожалуй, обе приведенные здесь мысли как нельзя более приложимы по отношению к «Восьмистишиям», о которых писали, помимо Тарановского, многие ведущие филологи России и Зарубежья, такие как М. Гаспаров[5] и Ю. Левин[6]. В некоторых исследованиях разрабатывалась тема влияния на творчество Мандельштама трудов французского философа Анри Бергсона. Бергсон еще до Эйнштейна выдвинул гипотезу о динамической природе времени (по отношению к человеку) и отрицал причинно-следственный детерминизм в работе сознания. Бергсон вел свои изыскания в области философии науки (первые научные труды были посвящены философии математики, впоследствии же к ним прибавились работы по философии физики, биологии и эволюционизма); также он уделял внимание социальной философии, и получил Нобелевскую премию по литературе. На Мандельштама, посещавшего в студенческие годы лекции Бергсона в Сорбонне, выводы философа, судя по всему, произвели огромное впечатление. По свидетельству близкого друга Мандельштама, известного поэта Г. Иванова, делившего с ним петербургское жилье, «свои стихи и Бергсона он помнил наизусть»[7]. Тесный «сплав» поэзии Возрождения, современной науки и философии в «Восьмистишиях» Мандельштама, явленный через сложную, богатую образность, поставившую в тупик многих, мы и попытаемся осветить в этом анализе, сосредоточив внимание на том, что пока осталось за рамками литературоведения. «Восьмистишия» были написаны в конце 1933 года, то есть более чем через 25 лет после появления фундаментальной работы Бергсона «Творческая эволюция» (1907). Можно сказать, что за эти 25 лет произошла «научная революция» в физике, космологии и других естественнонаучных дисциплинах. Отзвуки ее можно найти в культуре; отразилась она и на стихах Мандельштама. Образы, которые родились как опосредованный результат перемен в научном видении мира, и будут предметом нашего исследования. Прежде чем перейти к деталям, мы перечислим дисциплины, атрибуты и положения которых послужили «нитями» для «ткани» произведений поэта. С одной стороны, для «Восьмистиший» очень значимы были физика, представленная новыми для времен Мандельштама областями – квантовой механикой и теорией относительности, – а также математика, космология и естественные науки: геология, биология, и теория эволюции. С другой – философия науки, социальная философия, классическая философия с ее интересом к теории времени и пространства. Кроме того, нельзя забывать о русской поэтической традиции и истории мировой культуры, присутствующих в любом тексте, и особенно отметить влияние творений Данте, которые он изучал в период написания Восьмистиший. Степень осведомленности Мандельштама в перечисленных нами областях пусть и вызывает удивление, но не заставляет в себе сомневаться: Мандельштам в своих черновиках «Разговора о Данте», написанного одновременно с «Восьмистишиями», составил целый список законов физики, упомянутых в «Божественной комедии». Сам Осип Эмильевич активно интересовался новшествами в науках и философии. В своем труде о Данте он засвидетельствовал «ослепительный взрыв современной физики» и сетовал на то, что не услышал его отголосков в творчестве большинства своих современников-поэтов: «Как быть с нашей поэзией, позорно отстающей от науки?»[8]. О стихах самого Мандельштама такое сказать никак нельзя. Широта его интересов дает о себе знать, например, в следующем высказывании: «Дант может быть понят лишь при помощи теории квант»[9]. Кстати, мы должны отметить, что влияние Данте прослеживается в разных аспектах «Восьмистиший», начиная с уровня образов (в тексте Мандельштама они иногда напрямую заимствуются из «Божественной комедии») и кончая смысловым (внимание к устройству Вселенной). Приведем пример. В «Рае» Данте сам себя назвал «геометром»:

А вот начало 9-го стихотворения в «Восьмистишиях»:

Возможно, именно «Божественная комедия» вдохновила Мандельштама на обращение к математике и физике при создании «Восьмистиший». Вернемся к их «научному» аспекту.

Некоторые из дисциплин, которые мы назвали, фигурировали в связи с «Восьмистишиями» Мандельштама в работах исследователей. Однако сквозной интерпретации самого загадочного десятого стихотворения, насколько мы знаем, еще никто не приводил; мы попытаемся это сделать в нашей статье. Мы будем рассматривать «Восьмистишия» в контексте упомянутых нами наук; чтобы описать их состояние во времена Мандельштама, потребовался бы отдельный том, мы же ограничимся информацией, породившей некоторые образы и смыслы в этом цикле.

Фундаментальные перемены в науке, происшедшие в ХХ веке, войдут в историю человечества наравне с мировыми войнами и громадными социальными потрясениями, которые имели место в этот период. Квантовая механика и теория относительности лежали в основе этой научной революции. Квантовая механика, в свою очередь, базируется на принципе неопределенности Гейзенберга, из которого следует, что невозможно точно определить состояние окружающего мира во всех его деталях, не говоря уже о том, чтобы предсказать его. То есть принцип неопределенности означает разрыв с детерминистическим взглядом на Вселенную, преобладавшим со времён Ньютона. Теория относительности, предложенная Эйнштейном, объединила понятия пространства и времени, отдельно анализируемые в классической механике, в континуум пространство – время и включила в рассмотрение неинерциальные системы и гравитацию. Рождение теории относительности, которое можно назвать крупнейшим событием в истории физики, не только привело к невиданному прежде ускорению технического прогресса; оно перевернуло взгляды человечества на мироздание и изменило аксиоматику многих наук, включая философию, и не могло не повлиять на искусство. Формирование общей теории относительности, предложенной Эйнштейном, не было завершено к моменту написания «Восьмистиший» Мандельштама (1933-1935). Не закончено оно и сегодня (2014): некоторые фундаментальные проблемы остаются неразрешенными на сегодняшний день: например, вопросы о природе гравитации или о темном веществе, составляющем бóльшую часть массы Вселенной; отсутствует общая теория частиц и многое другое.

Новые научные теории потребовали философского осмысления. В какой-то мере оно присутствовало в трудах Бергсона. У Мандельштама наибольший интерес вызывали два направления в работах Бергсона: проблема причинно-следственных связей между явлениями и отношения между временем и пространством. При этом нельзя сказать, что в сочинениях Бергсона вопрос о причинно-следственных связях стоит на первом месте: в историю философии он вошел как автор теории времени.[11] Если Кант в «Критике чистого разума» утверждал, что пространство и время являются априорными формами организации чувственного опыта, то Бергсон полагал, что в основе чувственного опыта лежит время. При этом он различал «научное» время, которое является формой пространства и измеряется техническими средствами, и «чистое» время – время сознания, которое существует как поток изменяющегося опыта и характеризуется его качеством и длительностью[12]. Согласно Бергсону, причинная связь явлений сознания не является детерминистической, так же как квантовая механика. В его теории эволюция органического мира происходит благодаря «жизненному порыву».

В 1930 году известный русский биогеохимик В.И. Вернадский опубликовал в журнале Французской Академии Наук статью под названием «Изучение явлений жизни и новая физика», в которой присоединился к Бергсону и ввёл для деления новый термин «биологическое время-пространство», распространив тем самым свойство внутреннего импульса к изменению на всю биосферу[13]. Фундаментальность представления о времени как о свойстве биосферы невозможно переоценить, поскольку оно приводит к новому пониманию космоса. Эта статья Вернадского появилась на русском языке в 1931 году и, возможно, о ней Мандельштам узнал от своего близкого друга биолога-теоретика Бориса Сергеевича Кузина. Кроме того, выяснилось, что теория относительности и теория времени Бергсона вовсе не взаимоисключающие, а дополняют друг друга.

За последние годы взгляды Бергсона на отношения между пространством и временем нашли отражение как в традиционных дисциплинах, так и в новой науке синергетике, занимающейся сложными самоорганизующимися системами. Выводы Бергсона будут для нас актуальны при обсуждении тех текстов из «Восьмистиший», которые дают читателю отсылку к сфере точных наук.

Теперь мы приведем некоторые сведения из квантовой механики, прямо относящиеся к теме статьи. В 1926 году было впервые опубликовано волновое уравнение австрийского физика Шрёдингера, описывающее динамику частиц во времени. Это уравнение можно назвать квантовым эквивалентом уравнений Эйлера-Лагранжа и Гамильтона в классической механике. Решение уравнения Шрёдингера представляет собой волновую функцию, которая полностью определяет состояние частицы в любой момент времени. Согласно вероятностной интерпретации Борна, за которую он получил Нобелевскую премию, волновая функция ψ в каждой точке x представляют собой амплитуду вероятности пребывания частицы в данной точке в определённый момент времени, представленную комплексным числом (т.е. оно содержит мнимую часть). Квадрат модуля этого комплексного числа представляет собой вероятность или плотность вероятности. Поскольку значения, которые принимает нормализованная волновая функция ψ в каждой точке х, образуют амплитуду вероятности, то |ψ(x)|² даёт плотность вероятности в точке x. После простых преобразований, связанных с нормализацией (когда имеешь дело с вероятностями, их сумма не должна превосходить единицы)

получается следующая формула для вычисления вероятности состояния через решение волнового уравнения:

ρ(x) есть всегда функция плотности вероятности для всех t. Это ключ к пониманию важности этой интерпретации, потому что для данного начального ψ(x, 0,) уравнение полностью определяет последующую волновую функцию и даёт вероятность положения частицы для любого момента времени. При этом такой расчёт не предсказывает истинного положения частицы в каждом отдельном эксперименте, т. е. частица может оказаться в любой точке пространства, где вероятность не равна нулю.

Мы приносим извинения нашим читателям за то, что в этой статье используются некоторые формулы из квантовой механики. Мы вынуждены были воспользоваться математическим языком, непривычным в филологической статье, только потому, что, по нашему предположению, именно эти или родственные им формулы описаны в «Восьмистишиях» Мандельштама. Здесь мы подходим к обсуждению образного ряда в Восьмистишиях и собираемся показать, что многие образы в этих стихах представляют собой «экфразы», то есть словесные описания графики математических символов, используемые в 10-м и других стихотворении цикла. В своём разборе истории «Грифельной оды» М. Гаспаров[14] отметил, что в ней Мандельштам использовал приём «метафоризации метафор», а в данном случае мы можем говорить о метафоризации символов, что представляет собой ещё более высокий уровень сложности, принципиально исключающий возможность единственной интерпретации и позволяющий расширение поля ассоциаций. Естественно поинтересоваться, были ли в кругу близких знакомых Мандельштама математики, работающие в области теории относительности? Можно найти ответ на этот вопрос в «Четвёртой прозе»: текст начинается с упоминания имени крупного математика того времени[15]. Это Веньямин Федорович Каган, автор трудов по дифференциальной геометрии и заведующий кафедрой дифференциальной геометрии в Московском университете, который вел первый в СССР курс по теории относительности. Его студентами были будущие академики и лауреаты Нобелевских премий по физике: Тамм и другие. В той же «Четвёртой прозе», в самом начале, Мандельштам пишет: «...деятельность Вениамина Фёдоровича покоилась на основе бесконечно-малых»[16]. Мы ещё вернёмся к «бесконечно-малым» при обсуждении стихов.

Влияние «революции», происшедшей в физике, на культуру изучается давно и многими, и, несомненно, анализ произведений искусства в этом ключе будет продолжаться. Наша же задача сводится к рассмотрению одного лишь сочинения – «Восьмистиший» Мандельштама – в связи с открытиями, о которых мы говорили. Образность «Восьмистиший» в контексте конкретных положений науки и философии исследовали немногие. Ближе всего к такой постановке вопроса приблизился Ю. Левин в анализе одного стихотворения из «Восьмистиший» – «В игольчатых чумных бокалах...»[17]: он отметил наличие «философского», «космологического» и «математического» слоя в этом стихотворении и даже упомянул, что «скрытым материалом стихотворения являются квантово-механические и релятивистские идеи»[18]. Но дальше этой констатации в выделении физико-математических и философских корней стихотворения он не пошел, а вывод выглядел так: «рациональное осмысление этого текста возможно лишь на уровне отдельных слов и словосочетаний»[19]. При этом он счел, что «логические и реальные связи между двустишиями очень слабы». Мы не можем согласиться с этим мнением.

Наша цель – показать, какие именно квантово-механические и математические образы были использованы Мандельштамом в «Восьмистишиях», и продемонстрировать связи между этими образами как в пределах прокомментированного Ю. Левиным 10-го стихотворения, так и в других стихах цикла, и выход за рамки одного текста позволяет сделать более обоснованные выводы по поводу намерений автора и выяснить, что именно объединило между собой отдельные восьмистишия. Последовательность стихов в цикле была выбрана публикаторами, а не автором. Н.Я. Мандельштам в книге «Воспоминания» предложила свои комментарии к «Восьмистишиям». По ее словам, она бы отвела «ключевое – последнее место» стихотворению о «наваждении причин»[20]. Мы также считаем, что десятое восьмистишие – наиболее значимое в этом цикле, и именно его мы будем анализировать наиболее детально.

Рассмотрение мы начнём с двух центральных стихотворений «В игольчатых чумных бокалах…» и «И я выхожу из пространства…», представленных в цикле под номерами 10 и 11 соответственно. Тексты этих стихов мы приведем полностью:

По нашему мнению, в первых четырех строках каждого из этих восьмистиший образность навеяна дискуссией о причинности в квантовой физике. Наш «маршрут» по тексту определяется последовательностью образов в стихотворении «В игольчатых чумных бокалах…» и близким к нему по образности стихотворении «И я выхожу из пространства». По завершении обсуждения образов в этих двух стихотворениях мы рассмотрим родственные образы в других стихах цикла.

Вспомним первые две строчки из 10-го восьмистишия:

Формула, приведённая выше для вычисления вероятности появления частицы в определённой точке в данный момент времени, с виду походит на бокал; он образован иглами математического символа модуля, а его содержимым является мнимая величина, обозначенная словами «наваждение причин», чем Мандельштам подчеркнул ее иллюзорность и призрачность, отказывая, таким образом, в определенности факторам, которые привели к результату. Формула отрицает детерминистическую причинно-следственную связь между поведением частицы и внешними силами, которые на нее действуют. Для нас с этой точки зрения также важно начало 11-го стихотворения:

В первых двух строках автор говорит о неправомерности использования категории пространства при оценке причинно-следственных отношений, поскольку соседство в пространстве не является доказательством причинности. В третьей и четвертой строке он отказывается признать детерминизм в отношениях между объектами. Частица в микромире может при равных начальных условиях повторенного эксперимента оказаться в разных точках пространства. Отсюда: «И мнимое рву постоянство/ И самосогласье причин».

В 10 стихотворении говорилось о «наваждении причин» – как мы предполагаем, за этим словосочетанием скрывается решение волнового уравнения, представленное мнимыми числами. (В 11-м же прямо употребляется математический термин «мнимый»). Мы выяснили, почему «наважденья причин» в 10 стихотворении подаются в «игольчатых бокалах». Остаётся понять, зачем поэт назвал их «чумными». Очевидно, так он дал нам знать, что наши заблуждения о причинности не просто ложны (наваждение), но заразны и смертельно опасны, как чума. Можно также напомнить, что в известном стихотворении «Новелино», датированном 1932 годом, есть слова: «…пересиливали срам/ и чумную заразу». При этом в период «Восьмистиший» Мандельштам написал сатиру на Сталина: «Мы живём под собою не чуя страны», что грозило поэту гибелью, и в 10 стихотворении угадывается преследовавшее его ощущение ужаса от окружавшего его мира лжи и даже, может быть, страх смерти. Как раз на словосочетание «легкая смерть», так же, как на образ «крючьев» в 10 стихотворении мы и хотим сейчас обратить внимание читателя.

Так как по тематике стихотворение соприкасается со сферой точных наук, мы можем позволить себе догадку, что «крючья» представляют собой метафорическое описание математического символа, который часто используется как в квантовой физике, так и в космогонии. Этот символ – определенный интеграл и его верхний и нижний пределы. Тут можно отметить, что понятие интеграла было хорошо известно Мандельштаму и он, например, упоминал интеграл в «Разговоре а Данте», написанном примерно в то же время, что «Восьмистишия». Действительно, символ интеграла похож на крючок, а «подвешенные» на него верхний и нижний пределы напоминают бирюльки, особенно когда они представляют бесконечность, обозначаемую в математике как ∞, или колечко нуля 0. (Пример использования определенного интеграла – приведенная выше формула). В тексте об интегральном исчислении говорится не только метафорически. Строчки «касаемся крючьями малых, как легкая смерть, величин» появились потому, что оно оперирует бесконечно малыми величинами. Определенные интегралы присутствуют во многих формулах в квантовой механике и космогонии, а в качестве верхнего и нижнего предела часто служит символ, больше всего напоминающий бирюльки и представляющий положительную и отрицательную бесконечности ∞, о которых говорит Мандельштам в 11-м стихотворении: «И твой, бесконечность, учебник/ Читаю один без людей». Весьма вероятно, что имеется в виду конкретный учебник, скорее всего пособие по физике, который был перед глазами автора во время написания текста^{^[21]}. «Легкая смерть», как мы уже говорили, связана с опасностью отравиться или заразиться, употребив сомнительный напиток: «наваждение причин». Определение «легкая» – антоним к слову «мучительная»; смерть без мучений – это еще самое «безобидное», что может произойти со вступившим на скользкий путь причинности, так сказать, «нижний предел», «подвешенный» на крючок интеграла.

Образ как сцепившихся бирюлек, так и люльки естественно возникает при взгляде на формулу, в которой два знака определённых интегралов с пределами, обозначенными символами бесконечности, расположены близко к друг другу. Выражение между двумя символами интегралов действительно кажется помещенным в люльку. При этом этот зрительный образ совершенно не связан с физической основой проблемы, а только с её математической записью, как в этом фрагменте:

По поводу происхождения образа ребенка в этих стихах можно сослаться на Гераклита, цитата из которого приведена в статье Левина: «Вечность – дитя, играющее в кости, – царство ребёнка»[22], и на черновики «Разговора о Данте», где есть следующая запись «Ребёнок у Данта – дитя (“il fanciullo”). Младенчество как философское понятие с необычайной конструктивной мощностью»^{^[23]}. Интересно также отметить, что этот образ употребил Эйнштейн в своём знаменитом письме, написанном позже, чем стихотворение Мандельштама. «Мы находимся в положении дитя, вступающего в огромную библиотеку, заполненную книгами на многих языках. Ребенок знает, кто-то должен был написать эти книги. Он не знает, как это сделать. Он не понимает язык, на котором они написаны. Ребенок неясно подозревает загадочный порядок в расположении этих книг, не осознавая, что это такое». В стихотворении, по нашему мнению, есть только видимость смыслового разрыва между первым и вторым четверостишием, заставившая Левина усомниться в цельности этого текста. Ребенок – это человечество, пытающееся изучить мир и знающее так мало; это «мы» из начала стихотворения. Две последние строки стихотворения требуют отдельного обсуждения. Обратим внимание на пунктуацию, в частности на тире между 6-й и 7-й строкой восьмистишия. Оно призвано создать отношения параллелизма между «ребенком, хранящим молчание» и «спящей Вселенной». Параллелизм основан на том, что Вселенная находится в положении младенца – она помещена в люльку. Это, по нашему мнению, имеет принципиальное значение для понимания стихотворения, к чему мы вернемся позже. Относительно последних двух строк можно сказать, что, поскольку Вселенная – это пространственная категория, а вечность – временная, речь идет об отношениях пространства и времени. Ю. Левин по поводу этих строк замечает: «Последние две строки проникнуты релятивистскими представлениями: тут можно увидеть намёки на относительность пространства (большая вселенная в люльке) и времени (у маленькой вечности) и даже на взаимную соотнесённость пространства – времени.»[24], а в сноске Ю. Левин приводит сведения из специальной теории относительности о трёхмерной «гиперповерхности», вложенной в четырёхмерный пространственно-временной континуум. Однако, отметив «относительность пространства» и «соотнесённость пространства-времени» Левин не обратил внимания на характер этой соотнесённости у Мандельштама, то есть не объяснил, почему «маленькая» вечность управляет «большой» Вселенной и какое это имеет отношение к ребёнку. На первый взгляд, «маленькая вечность» – оксюморон. Если это так, то зачем он был употреблен Мандельштамом? Как заметил К. Тарановский, «Мандельштам ничего не писал просто так»[25]. Наука избегает таких определений, как «маленькая»; к тому же оно парадоксально, если рассмотреть его в контексте трудов Бергсона, который считал невозможным применение пространственных категорий в отношении времени. Но сочетание перестает быть оксюмороном, если вспомнить о «ребенке» из шестой и седьмой строчки и соотнести определение с его возрастом, то есть понимать характеристику «маленькая» как «юная». Таким образом, и Вселенная, и вечность, то есть пространство и время – объект познания – наделяются атрибутами детства, и тем самым как бы «очеловечиваются», обретают черты того, кто над ними размышляет – «ребенка» в смысле уровня познания. Здесь уместно вспомнить А. Бергсона и его теорию времени – пространства. Бергсон различал «научное» время и время «сознания», время разумного существа, доминирующее над пространством, а не просто выступающее дополнительной, четвертой его координатой (что мы наблюдаем в релятивистских представлениях). У Мандельштама в стихотворении «вечность» «качает» люльку Вселенной – то есть время в философии человеческого существования главенствует над пространством. И хотя стихотворение Мандельштама по смыслу ближе к теории Бергсона, чем к пониманию релятивистов, тем не менее, мы не можем сказать, что оно сводится к иллюстрации бергсоновской теории. Стихотворение – не трактат по космологии, даже если автор заимствует образы из науки. В конечном счете в произведении искусства речь всегда идет о человеке и его соприкосновениях с окружающим его социальным, культурным и физическим миром. При этом наука не отрицается пишущим, а приветствуется как инструмент познания. Для Бергсона, а вслед за ним Мандельштама, ощущаемое время было основой познания, а пространство его продуктом, что и отразилось в 10-м восьмистишии. Бергсон по поводу главенства времени написал так: «Если ...мы не выйдем за пределы пространства, пространства, которое прикрывает время и очень удобно представляет его нашим чувствам: мы не дойдём таким образом до времени самого по себе»[26]. Вспомним строчку из 11 восьмистишия Мандельштама: «И я выхожу из пространства…»

Резюмируем наши наблюдения относительно связей между образами в стихотворении. В первых строках говорится о том, что философствующее человечество, от лица которого написан текст, пьет из бокалов, образованных формулами для вычисления вероятности разных последствий для одной и той же причины, при этом внутри «бокалов» находятся мнимые числа, названные поэтом «наважденьем причин». Чтобы получить эти числа, используются определенные интегралы, имеющие форму крючьев с «подвешенными» сверху и снизу пределами. Интегрирование базируется на применении бесконечно малых величин. Это тоже отражено в стихотворении. Верхние и нижние пределы, которые поэт назвал «бирюльками», «сцепляются», когда интегралы расположены близко друг от друга. Все вместе образует нечто похожее на колыбель, или «люльку». Введенный поэтом образ ребенка, с одной стороны, указывает на уровень знания человечества о себе и окружающем мире, а с другой – позволяет «вручить» людям время и пространство, об отношениях между которыми говорится в последних двух строчках. Ощущение родственности между субъектом и объектом познания возникает потому, что тому и другому Мандельштам присваивает статус дитяти. Таким образом, прослежена сквозная семантическая связь между первым и вторым четверостишием, а также внутри каждого из них.

Вернемся к 11-му восьмистишию, которое по смыслу близко 10-му. Оно завершается так:

Мы процитировали эти строки потому, что, на наш взгляд, в них тоже есть описание математических символов, которые в приведенных нами формулах походят на безлиственные растения (интегралы определённые и неопределённые; знаки суммы; знак модуля; скобки: дугообразные, квадратные и волнистые; корни и т. д.). «Огромные» корни, о которых говорит Мандельштам – это, скорее всего, квадратные корни для вычисления расстояния между точками в Эвклидовом пространстве. Формулы для представления координат точек в одной системе координат через их координаты в другой системе очень громоздки.

Тема пространства затронута и в некоторых других стихах этого цикла. Например, в восьмистишии под номером 5:

Породы «юродствуют», то есть демонстрируют неожиданное поведение, и в нашем воображении возникает ученый, ищущий в их причудах проявление творческого импульса развития в геологическом, а может быть, и в космическом масштабе. Правда, Бергсон изначально связывал этот импульс со свойствами человеческого разума. Но к моменту написания «Восьмистиший» академик Вернадский^{^[27]} уже задавался вопросом, может ли закон, выявленный Бергсоном, распространяться на сферы, не касающиеся человека. Формулировки «дорога, согнутая в рог» и «внутренний избыток пространства» похожи на описание случаев проявления имманентно присутствующего импульса жизни, ведущего к возникновению новых форм и изменению геометрии пространства.

Положения квантовой механики отразились еще в 2 стихотворениях цикла, под номерами 1 и 2. Чтобы подкрепить наше наблюдение, процитируем заметку из записных книжек Мандельштама, сделанную при работе над произведением «Литературный стиль Дарвина» в 1932 году: «Энергия доказательства разряжается квантами, пачками. Накопление и отдача: вдох и выдох, приливы и отливы»[28]. А вот текст 1-го стихотворения из «Восьмистиший»:

Соотнеся стихотворение с приведенной выше цитатой, мы можем заключить, что в нем Мандельштам говорит о квантованном характере творческого процесса, не обязательно состоящего из равномерно чередующихся «приливов» и «отливов», названных в этом восьмистишии «задыханиями» и «вздохами». В этом процессе может быть и неравномерность в чередованиях. Догадка, которая сначала была зафиксирована в виде заметки, явила себя в форме стихотворения.

В этом стихотворении, так же как и в 10-м, фигурируют «пространство», «дитя» и «люлька». «Пространство» в этом стихотворении возникает на наших глазах, порожденное поэтической мыслью, и ему еще только предстоит полностью «пробудиться» и «узнать люльку». Эта ширь открыта для воображения сочинителя, как море для парусных яхт. Таким образом, можно сказать, что 1-е стихотворение описывает динамику процесса творчества и его результат, а 10-е – только результат.

Второе стихотворение начинается, как и первое, но тема творчества получает иное развитие: если в первом стихотворении поэт сосредоточен на характере открытия, то во втором он фиксирует свои собственные ощущения в момент его совершения, подчёркивая непредсказуемые для него самого развития[29]:

В этой статье мы проследили на примере конкретного цикла стихов, каким образом достижения физики преломились призмой поэтического ви́дения автора. Естественно предположить, что информация из физики и космологии, проявленная в «Восьмистишиях», нашла себе место и в более поздних сочинениях. В стихотворении «Наушнички, наушники мои!»[30], датированном апрелем 1935 года, есть строки:

Здесь речь идёт о связи пространства и времени, которое измеряют кремлёвские часы. Эта связь является предметом теории относительности.

Приведем также отрывок из «Стихов о неизвестном солдате», датированных февралём 1937 года (часть 3):

Здесь речь идёт о том, что скорость света 300 000 км/сек. постулирована теорией относительности как предел скорости в природе. А в 7-м стихотворении того же цикла поэт пишет:

Здесь говорится об изменениях в спектре звёзд, в зависимости от направления движения по отношению к обозревателю. Мандельштам ошибся в направлении смещения спектра в заданных им условиях: спектр звезд смещается в сторону красного, когда звезды удаляются от наблюдателя, а не приближаются к нему. Несмотря на это, очевидно, что Мандельштам знал об изменении в спектре звёзд в зависимости от направления движения.

Примечания

[1] Мандельштам О. Собрание сочинений: в 3 т. / под редакцией Б. Струве и Б. Филиппова

[2] Мандельштам Н.Я. Третья книга: воспоминания. М.: Аграф, 2006. С. 318.

[3] Тарановский К. Очерки о поэзии Мандельштама /Тарановский К. О поэзии и поэтике. М.: Языки русской культуры, 2000.С. 16

[4] Там же. С. 16

[5] Гаспаров М.Л. «Восьмистишия» Мандельштама// Смерть и бессмертие поэта. Материалы международной научной конференции, посвященной 60-летию со дня гибели О.Э. Мандельштама (Москва, 28-29 декабря 1998 г.) М., 2001. С. 47-54.

[6] Левин Ю.И. «В игольчатых чумных бокалах...»/ Избранные труды. Поэтика. Семиотика. - М.: «Языки русской культуры», 1998. – С. 28-35.

[7] Иванов Г. Петербургские зимы. СПб.: Азбука, 2000. С. 115.

[8] Мандельштам О. Разговор о Данте. Первая редакция// Мандельштам О. Полное собрание сочинений и писем: в 3 т. Т. 2. С. 445

[9] Мандельштам О. Черновые наброски к «Разговору о Данте»// Мандельштам О. Слово и культура. М.: Советский писатель, 1987. С. 157

[10] Данте Алигьери. Божественная комедия. Рай. XXXIII/ пер. М. Лозинского. М.: Наука, 1968. С. 133-136

[11] Бергсон А. Творческая эволюция. М.: Канон-пресс: Кучково поле. 1998.

[12] Бергсон Анри. Длительность и одновременность. По поводу теории А. Эйнштейна. Пг., 1923.

[13] Vernadsky V.I. L’etude de la vie et la nouvelle physique. / Revue général Sciences pure et appliquées. 1930. Vol. 41. № 24. Р. 695-712. По-русски опубликовано при жизни автора в 1931 и в 1940 гг. Современное издание в кн.: Вернадский В.И. Проблемы биогеохимии. М.: Наука, 1980. С. 246-277.

[14] Гаспаров М «Грифельная ода» Мандельштама: история текста и история смысла// Philologica . 1995. Т. 2. С. 154.

[15] Мандельштам О. Четвёртая проза // Мандельштам О. Полное собрание сочинений и писем: в 3 т. Т. 2. С. 345.

[16] Там же.

[17] Левин Ю. «В игольчатых чумных бокалах...» // Левин Ю. Избранные труды. Поэтика. Семиотика. М.: 1998. С. 28-35.

[18] Там же. С. 32.

[19] Там же. С. 29.

[20] Мандельштам Н.Я. Третья книга. С. 318.

[21] Такой книгой могла быть книга Дирак П А М. Основы квантовой механики (М.-Л.: Гостехиздат, 1932)

[22] Левин Ю. « В игольчатых чумных бокалах…». С. 32.

[23] Мандельштам О. Разговор о Данте. Первая редакция// Мандельштам О. Полное собрание сочинений и писем: в 3 т. Т. 2. С. 415

[24] Левин Ю. Там же. С. 32

[25] Тарановский К. Там же. С. 18.

[26] Бергсон А. Длительность и одновременность. С. 6

[27] Аксаков Г. К истории понятий дления и относительности // Вопросы философии. 2006. № 2. С. 107-117

[28] Мандельштам О.С Собрание сочинений: в 3 т. Т. 3 Очерки, письма. С. 176

[29] Мандельштам О. Т. 1 Стихотворения. Восьмистишия. С. 198-202

[30] Мандельштам О. Собрание сочинений. Т. 3 Очерки, письма. С. 183

[31] Мандельштам О. Собрание сочинений, т. 1 С. 245

[32] Мандельштам О. Собрание сочинений т. 1 С. 248


	Номер 2(60) февраль 2015
Евгений Шраговиц