Номер 8(65) август 2015 года | |
Юлий Герцман |
Постоялый дворец
Она должна была стать восьмой сестрой, самой красивой, самой торжествующей. Другие либо подкорячивались крабовыми отростками, либо, наоборот, торчали складной тростью, а в этой все должно радовать величавой гармонией – не зря же поручена она была тому, кто уже хорошо отчечулил город и был полон энергии чечулить дальше. Тридцать два этажа! Двести семьдесят пять метров! Шпиль! Вознесется выше он! Зря что ли мы – страна вечного будущего? Непременно вознесется!
Не случилось.
Едва дождавшись выстроенного цоколя, умер вдохновитель. Как-то в последние
годы у него, за что бы ни брался, шло наперекосяк: вроде бы все с ним
соглашались, аплодировали, вскакивали, в глаза называли гением, но тонули
его замыслы во вязком тумане: зловредников в Сибирь не заслали, природу
преобразовали, а урожаи не поднялись, на Волге до войны за пять лет три
ГЭС ввели, а после войны за семь лет – ни одной. Вот и восьмая высотка не
доросла.
А пришедший ему на смену кукурузник и вовсе велел ее отменить, а посреди
разрушенного Зарядья, на готовом цоколе, выстроить невиданную гостиницу в
стиле международных пожатий, и поручить это дело все тому же мастеру
чечульничья, вовремя перековавшемуся из ампириалистов в корбюзьеонеры.
Встал в Зарядье серо-коричневый куб, внесенный в Книгу Гиннеса как самая
большая гостиница в мире. Три тысячи сто восемьдесят два номера на пять
тысяч триста человек – это ли не рекорд, это ли не гордость?!
И я там жил, мед-вино пил.
Насчет меда я соврал. Пил «Ркацители». Но – жил.
Дважды.
В первый раз это произошло в 1973 году. Застой уверенно входил в расцвет, у
Леонида Ильича было пока только две золотые звезды, а у нас с женой
совпала поездка в Москву. Она отправлялась сдавать вступительный экзамен в
аспирантуру Института истории искусств, я же направлялся в
СоюзМорНИИпроект с дурацкой идеей расчета уровня страховых запасов на
складах пароходства. Тут надо отметить, что пока в стране царило
недостроенное светлое будущее всего человечества, мест в гостиницах не
было. Куда они девались – еще предстоит выяснить ученым, вполне возможно,
что разгадка найдется вместе с решением проблемы темной материи, а пока
что приходилось удовлетворяться Шестой аксиомой Евклида: «Мест нет и не
будет». Поэтому, приезжая в Москву, жена жила у подруги матери, я же – в
подвале Постпредства ЭССР, где было оборудовано мужское общежитие на пару
десятков коек, или же в другом общежитии того же постпредства – на улице
Герцена, в котором ютились командировочные обоих полов плюс приблудный
сумасшедший, который целыми днями что-то записывал в амбарную книгу, а
ночью, не раздеваясь, спал на матрасе, брошенном на пол кухни. Горячей
воды там не водилось. Я-то что: все институтские пять лет жил в общаге, в
стройотряде на прокладке железной дороги «Астрахань-Гурьев» вкалывал,
бутерброды в колхозе, сидя на куче перегноя, жевал – с такой закалкой
можно хоть куда. Но вот тащить в эту берлогу перспективного специалиста по
влиянию драматургии Бернарда Шоу на творчество Джона Ардена, ну просто
было немыслимо.
К счастью, у жены имелась одноклассница, мама которой служила главным
администратором таллинской гостиницы «Палас» - она-то и написала на бланке
челобитную: просим, мол, помочь нашему сотруднику.
И помогли.
В очереди перед нами стоял лауреат Ленинской премии, которому администратор
с лицом третьего секретаря райкома казенно сообщила, что мест сейчас нет,
пусть посидит пару часов, пока не выселится какой-нибудь Герой
Социалистического Труда и, если больше Героев на подходе не будет, то его,
так и быть, заселят. Оптимизма это не внушало, но когда жена дала ей
письмо, лицо администратора смягчилось: «А, товарищи из Эстонии! У вас
есть бронь!» – громко сказала она. Конечно, никакой брони не было, но
братство по оружию не подвело, и мы получили прекрасный номер с видом хотя
и не на Кремль, но тоже на что-то вполне кирпичное.
Жена отправилась в Козицкий переулок, я же почухал, с пересадками, на
Большой Коптевский проезд, где выяснилось, что пропуск мне подписать
забыли, а совершить этот подвиг может только зав. отделом, который уехал в
министерство и вообще, отдыхайте, товарищ Периферийман, до завтра, а
завтра все будет в ажуре.
Ничего не оставалось, как возвратиться в гостиницу. Время было обеденное и,
найдя по схеме буфет, я направился туда. Там предлагалось заливное мясо,
яйцо крутое и салат «Столичный» - дитя неправедного союза классического
«Оливье» и советской власти. Организм требовал банкета, поэтому пришлось
заказать у грудоносной буфетчицы все три перемены. Чтобы доставить себе
удовольствие не любоваться бюстом трудящейся общепита, я сел хоть и за
ближний столик, но спиной к стойке. Пока я смаковал крутое яйцо с солью, к
стойке прошагала, как я понял, подруга буфетчицы, которая начала с места в
карьер:
- Галка, спасай, к Олежке на день рождения однокласники придут, а у меня
после ночной сил не будет готовить. Что у тебя есть?
- Да ничего нету, Олюнчик, вот что в холодильнике, то и есть – мероприятий
же не было. Ты бы на неделю перенесла, у комсомольцев пленум будет:
корейку подбросят, кету, конфеты обещали рижские.
- А икра?
- Комсомольцам?! Это тебе до большого пленума ждать надо, а пока вообще
ничего нет. Да ты возьми мясо, оно ничего, а пацанам что нужно? Много они
в икре понимают!
- Ну ладно, дай мне десять штук, а коробочка у тебя есть.
- А коробочка у меня как раз есть. Коричневая подойдет, ха-ха?
Тут я как раз сам добрался до мяса, и голову посетила светлая мысль: мы
ждали в гости дружественную пару, так отчего бы не взять с собой четыре
порции и не устроить на прикроватной тумбочке фуршет из «Рислинга» с
деликатесом? С тем еще деликатесом, признаюсь: пресность основного
продукта в сочетании с резиной щедро зажелатиненной заливки могли привести
в восторг разве что заядлого британца. И то – после пудинга. Или как там у
них эта гадость называется?
- Спасибо за закуску, - льстиво начала я, - а нельзя ли с собой мне четыре
единицы этого продукта?
Благодарность моя звучала неубедительно, а просьба – жалко, потому что салат
«Столичный» сделал первую попытку пообщаться с миром прямо из
кишечно-желудочного тракта.
- Мы на вынос не продаем!
- Ну как же? – проблеял я, давя отрыжку – Вот же дама только что целых
десять порций унесла...
- Это – сотрудник! – отрезала буфетчица, и такая маяковская сила была в
словах, что я поджал хвост, обвис на собственном скелете и отвалил на
мягких ногах.
Обошлись конфетами и счастливо подобранным в «Елисеевском» грузинским
«Ркацители». Когда гости только пришли, приятель, работавший на Заводе
слуховых аппаратов - в том самом цехе, который занимался как раз слуховыми
аппаратами, а не во втором, секретном - но кое-что знавший о продукции
коллег, наметанным глазом обозрел комнату, встал на стул и снял
декоративную решетку. В углу открывшейся ниши притаилась черная пуговица
диаметром в трехкопеечную монету.
- Э? – спросил я, вставляя указательные пальцы в уши.
- Э-э, - ответил приятель, поставив экран на место, - никому ты даром не
нужен. Подключаются только к тем, к кому интерес. Я слышал, у них
сотрудников до черта, но на всех не хватает.
Какое-то слово из этой реплики отзывалось горным эхом, но уловить его не
удалось: «Столичный» не сдавался, пришлось срочно анестезировать его даром
солнечной Грузии.
Жена экзамен благополучно сдала, мое предложение, увы, одобрили, что стало
причиной двухлетнего битья головой о прочные пароходские стены, и о
проживании во Дворце мы вспомнили один лишь раз – в связи со страшным
пожаром, случившимся там через четыре года после нашего визита.
Воспоминание было эгоистичным, поэтому цитировать его постесняюсь.
А потом судьба повернулась так, что, через десятилетия, я стал работать в
компании, у которой была фабрика в Москве и, после долгого перерыва, стал
ежегодно туда прилетать – проверять бухгалтерские книги. Что было здорово,
и было бы здорово совсем, если бы не время проверки: декабрьские книги
закрывались в конце января, и прилетать приходилось в средине февраля.
Пора не отличалась гостеприимностью, встречая либо мелким жгучим снегом,
либо – того хуже – снегом с дождем, либо – вообще ужас - голым морозом.
Добирался я прямым рейсом из Лос-Анжелеса, который прилетал в три часа дня.
Час уходил на пограничные формальности, и в свежие сумерки машина начинала
свой скорбный путь до центра, длившийся часа три под аккомпанемент радио
«Шансон», бывшего неиссякаемым источником культурного развития шофера Юры,
стереофонически услаждавшего слух и своими размышлениями. Где-то на уровне
Речного Вокзала на меня наваливался двоюродный - и гораздо менее приятный
- брат блек-джека, и звуки начинали сливаться в не то, чтобы белый, скорее
– серый шум:
«Бу-бу-бу-петровичтретьеблякольцо-невкипешьделояпожалуйчифирьну-бу-бу-бу-пятихаткувыложиагдестолько-унейнааборт-бубубу».
Я знал, что надо бороться с этой марью – если задремлю, то ночью сна не
будет. Его и так будет мало: в три – пол-четвертого проснусь с жутким
чувством голода и, если не наемся с вечера и не запасусь бутербродами,
больше не усну и буду страдать, а если запасусь, то просто не усну, а если
усну в машине, то и бутерброды не помогут – исстрадаюсь. Поэтому мотал
головой, пытался вступить в разговор, хотя Юре собеседник на фиг не нужен
был, и так мы добирались до аэрофлотовского комплекса, который будил меня
воспоминаниями и о гостинице, где я проживал полуусым юнцом и имел
романтическое приключение, и о картине Дейнеки «Все флаги будут в гости к
нам», провисевшей в Аэровокзале до начала семидесятых, и мало ли о чем.
Вот и «Динамо», где я отравился перестроечным пирожком, вот и Белорусский
– скоро, значит, прибудем: селили меня внутри Садового.
В тот раз директор фабрики куда-то уехал, а секретарша, боясь ошибиться в
выборе, позвонила в Лос-Анжелес и спросила, где бы я хотел остановиться.
На полном автомате я назвал Дворец, до сих пор не понимая, почему.
Ну, так и был мне Дворец - исполнительная оказалась секретарша, вышколенная.
Поселили меня на десятом этаже с
теоретическим видом на Кремль, напрочь утонувшем в тяжелой смеси ночи и
тумана. Номер был люкс, и оборудован мебелью красного дерева... траченной
какой-то. Так-то все было в порядке – чисто, лампочки на месте, ванна
отливала белизной, но напоминал чем-то этот номер задержавшегося в чине
бывшего перспективного полковника: и папаха есть, да не генеральская, и на
погонах три звезды уже навсегда. Меня, на самом деле, это волновало не
слишком: ночевать можно и – хорошо, я же здесь хозяйство заводить не
собираюсь. Взглянув на декоративную решетку, я почувствовал прилив
ностальгического тепла, влез на стул и снял ее. Родной был на месте! Но,
Боже, как убого выглядело электронное оружие пролетариата: пыль покрыла
благородный черный бакелит мохнатой затрапезой, напрочь ликвидировав
угодливый страх, внушаемый прежде, и выглядел микрофон похожим на дохлого
паука. Да, никому не нужны здешние насельники, сик, как говорится,
транзит.
И вот в тот момент, когда я предавался печальным размышлениям о преходящих
ценностях, резкий телефонный звонок заставил вздрогнуть и неуместно
вспомнить неопределенный артикль на вторую букву алфавита. Так что же они,
гады, теперь просто-напросто ви-и-идят?! Взлетел орлом – упал ряшкой! В
ожидании дурного, я снял трубку, приготовившись требовать консула.
«Молодой человек, вам одному не скучно?» - вкрадчиво спросил телефон
грудным, хорошо поставленным голосом. Скучно?! Москва скучать не даст!
«Не-е-т!» - проблеял я, лихорадочно вспоминая умные слова, которые где-то
затерялись. «А, может, вам прислать подружку для веселья или, - голос стал
совсем интимным, - дружочка?» «Спасибо, я – недружелюбен!» И повесил
трубку. Пошел в душ. На выходе услышал звонок. Волнующий голос, но уже
другой: «Молодой человек, вам не скучно?» «Ну что вы, я себя только что
пощекотал под мышками, так хохотал! Какая скука?». Оделся и отправился на
поиски буфета.
В коридоре было мрачно. Редкие лампочки горели вполнакала, а может
пятнадцативаттки поставили, в сочетании с длиннющим узким пространством,
едва прошедшим испугом и моим джетлегом, они создавали обстановку,
приличествующую «Рукописи, найденной в Сарагосе», а не «Москве
златоглавой». Чудилось - прямо из стен сейчас выползут заложные покойники:
ощерится упырь, оближется навь, протянет крючковатые руки мавка. Горе,
малый я с приветом... И в ответ моим страхам появился из ниоткуда клубок
тумана и стал наплывать, наплывать, улыбаясь алыми устами, которые даже
при моей подслеповатости слепили нижним фонарем светофора. И отверзлись
они: «Молодой человек, вам одному не скучно?». Тьфу! Туман оказался серой
каракулевой шубой, внутри которой старательно ежилась бедрами не очень уж
юная, но и не зрелая еще женщина лет тридцати. Губы – да, щедро были
ошпаклеваны алой помадой. Очень щедро.
- У вас что сегодня – субботник? – поинтересовался я.
- Почему – субботник?
- Два звонка в номер, теперь – вы, а ведь еще не 22-е апреля.
- Дак это наш отдел маркетинга опрашивал, а про 22-е я не знаю, а что там?
- Дедушка Ленин родился.
-О, знакомы, меня мама в Мавзолей водила, желтенький такой. А вам, правда,
не скучно?
- Девушка, я после самолета, да из Шереметьево, мне сейчас развлечься –
поесть, да баиньки.
В буфете было светло и приветливо, на столиках – скатерти, буфетчица мило
улыбнулась.
- Голодны?
- Еще как! Что у вас есть?
- Горячая кухня уже закрыта – поздновато вы, но я могу разогреть борщок,
салатики вот: «Оливье», «Цезарь», нарезочку могу из серевелата и сыров,
хотите?
- Борщок, пожалуй, брать не буду, а вот «Оливье» и нарезку возьму.
-А вам «Оливье» с чем? Можно с курицей, можно с креветками или, может, с
«Докторской»? И каким майонезом заправить: «Классическим» или «Весной»?
Я млел. И, уплетая все подряд, рассказал ей о своем прошлом посещении.
-Ну что вы, теперь все по-другому! Вам с собой бутерброды сделать? Я могу с
колбаской, с семгой, с «Гауди». Все в коробочку сложим.
Ушел я благостен и нагружен. Через несколько шагов услышал:
- Молодой человек... а, это вы? Ну что, поели? Не заскучали случаем?
- Хотите бутерброд?
-Нет, я сытая. А с чем?
- Да вот: с семгой, с колбасой...
-А можно с тем и тем?
-Можно-можно... только не воспринимайте как аванс. Я сейчас спать пойду и
настаиваю: один. А вы еще будете здесь круги нарезать?
-А что делать? Никого, скукота до мозолей, а на девятый этаж хабибчики
заселились, там весело.
-Ну и шли бы на девятый.
-Вы чего?! У меня по графику этот, а там другие дежурят, зубы вынесут, если
там появлюсь. Мы правила знаем, - и вдруг подмигнула – как говорится:
Вхутемас уже не школа ваянья. Ладно, спасибо вам и спокойной ночи... да, в
комнате какую-нибудь цифру на диске наберите и подушкой аппарат прикройте.
Я так и сделал и уснул мгновенно, и проснулся в четыре, и перекусил, и
почитал до семи какой-то детектив. А дальше пошли, конечно, водные
процедуры.
Наутро ко мне должен был заехать главбух фабрики, с которым мы, по
установленной традиции, обменивались сувенирами (я ему – американские
мультивитамины, он мне – низку сушеных белых), вместе завтракали и
обсуждали наши веселые дела типа соотношения активов и долгосрочных
кредитов.
К восьми песочно запуржило, грязноватая марля метели колыхалась над
шахматной фигурой Кремля, искажая пропорции и обрубая расстояния. Я
спустился в вестибюль. Там было пусто, и только охранник в козловом
полушубке и с аналогичной рожей кемарил в кресле под мощным комнатным
растением типа фикус. Тут как раз с морозца завалил коллега. Был он
вальяжен, румян и лыс. И старше меня лет на десять, а я уже и тогда не был
дитятей.
- Хоть и раненько, а коньячку я выпью, - плотоядно потер он руки, - и за
встречу, и с морозца, и для облегчения разговоров.
- Конечно, пошли, буфет уже открыт.
- К-у-у-да? – воспряла козловая морда – Пропуск!
- Да-да, - благожелательно ответил я, - вот.
И протянул ему гостиничный квиток.
- Это ваш, я и так видел, как вы спустились. А гражданину нужно пойти к
администратору в другой корпус с паспортом и сделать заявку на пропуск.
Я ничего не понимал.
- Послушайте, это мой товарищ, он ко мне в другие гостиницы без всяких
пропусков заходил, почему здесь нужен пропуск?
- Туда заходил, а сюда не зайдет! Здесь режимный объект. Не пропущу.
- Да оставь ты его в покое, - вмешался товарищ, - он же не пропустит, а
паспорта у меня все равно с собой нет. Иди одевайся, позавтракаем в кафе
возле службы.
- Какого черта? – рассвирепел я – Вчера здесь по коридору проститутка
шастала, ей тоже пропуск выписывали?
- Проститутка? – вдруг заинтересовался козломордый – На каком этаже?
- На десятом, а что?
- Во что одета была?
- Какая разница? Ну, в серую каракулевую шубу.
Он вытащил из кармана блокнотик, взглянул в него и веско сказал:
- Ей можно. Она – сотрудница!
И такая маяковская... хотя, это я уже, кажется, писал.
Позавтракали мы в кафе близ фабрики, и хорошо позавтракали, часто смеясь
натруженным смехом. Больше я никого к себе в гостиницу не приглашал и не
селился в ней в дальнейшем, и лишь пожимал плечами, проезжая случайно мимо
могучего куба.
А потом я узнал, что его снесли. Не из-за того, что Фиму не пустили ко мне,
нет, просто глянулось золотое место одному из королей московской
недвижимости, пообещавшему после сноса воздвигнуть бизнес-центр с
удобствами и красотой. Снести-то он снес, а построить не удалось:
сменилось городское начальство, уплыл девелопер из фавора, и вообще,
оказалось, что национальность у него годна для принуждения к миру, а не
строительству. Есть в этом какой-то рок: не дано им строить на этом месте
– ни горийскому, ни чигиринскому...
А затем прогуливался Всея Руси и не освоенных еще территорий, обозревая
окрестности, с городничим на поводке, и высказал глубокую мысль, что, мол,
хорошо бы на этом месте разбить парк, а городничий преданно завилял
портфелем. Разобьют, конечно - выкопают пруды, зарыбят ценными породами, а
поверху пустят лебедей. По берегам же расставят лавочки и посадят на них
сотрудников. Чтоб глядели в озера синие. Как же без них, без
сотрудников-то? |
|
|||
|