Портрет человека в капроновой шляпе

Не сотвори себе кумира.

Библейская заповедь

Вот не покидает меня ощущение, что я когда-то видела Калиновку с её «горюхинцами» и энергетическими аномалиями, повлиявшими не только на их сознание, но и на ход Большой истории. Так и стоит у меня перед глазами деревня, утопающая в безбрежном море колыхающихся с серебристой рябью цветов, и как будто вижу дома – для меня по-бредберевски ярко-зелёные и ярко-синие, утопающие в немыслимо ярких полевых цветах, сохранившихся только здесь со времен Екатерины Великой. Но, увы, правда жизни выпорхнула на волю подражанием вымыслу, который почему-то радует сочинителей больше, чем обратный процесс.

В деревне Калиновка прошлым летом произошёл бунт, тот самый – бессмысленный и беспощадный.

Я постараюсь придерживаться хронологии эпизодов, чтобы они выстроилось в событийную связь, но вынуждена отступить в прошлое, поскольку нет другого пути.

Я впервые услышала о деревне, пограничной с Украиной – всего десять километров их разделяет – лет пятнадцать тому назад от берлинской моей приятельницы Ольги Л.

Ольга – дальняя родственница Никиты Сергеевича Хрущёва. Настолько дальняя, что не существует для такого родства генеалогического термина. Тем не менее, она на удивление похожа на Хрущёва. К тому же, и родилась она в той же деревне, что и Хрущёв – мать приехала в Калиновку на две недели в гости и там её родила.

Деревня Калиновка Хомутовского района Курской области  расположена в зоне Курской магнитной аномалии. В небесах над Калиновкой, как в Бермудском треугольнике, отказывали приборы на борту первых советских самолётов. Ольга полагает, что эта аномалия отразилась на жителях деревни, пронизанных какой-то особенной магнетической энергией. Калиновцы, точно братья и сёстры, похожи друг на друга и все вместе взятые – на Хрущёва. А, кроме того, они сильно смахивают на жителей села Горюхина: росту среднего, сложения крепкого и мужественного, глаза их серы <…>. Женщины отличаются носами, поднятыми несколько вверх, выпуклыми скулами и дородностью.

У калиновцев одинаковое выражение глаз, как будто бы и весёлое и даже хитрецой, но всё же… не совсем нормальное, наверное, из-за неугасающей улыбки на устах. Рассказы Ольги о родной деревне вызывали в памяти романтика Э. Т. А. Гофмана с его пристрастием к «животному магнетизму», теории, созданной австрийским врачом Францем Месмером об особой энергии живого, способной гипнотически влиять на психику.

Некалиновские родственники Ольги любили подчеркнуть, что она, мол, родилась в Калиновке, а стало быть – «другая». Например, Ольга не может носить электронных часов, электронные будильники останавливаются при её появлении, а компьютеры, разумеется, тоже замирают.

─

Весной 1997 года наш берлинский друг писатель Ф.Г. познакомился с Ольгой и, выслушав странные рассказы о Калиновке, назначил Ольгу, несмотря на её протесты, внучатой племянницей бывшего генерального секретаря, и, таким образом, сама того не подозревая, она оказалась втянутой в очередную литературную игру писателя, поскольку Хрущёв – персонаж главного его романа, детища его. Сам глава государства на страницах романа ни разу не появляется, а остается за кулисами, или смотрит весело из портретной рамы. В домах реабилитированных жертв сталинизма красуются его портреты – «в капроновой шляпе и рубашке с широкой улыбкой на жирном крестьянском лице любителя простой и обильной пищи». Личностью Хрущёва буквально пронизан преогромный роман, повсюду о нём говорят – на кухоньках, на вокзалах, в поездах, троллейбусах и трамваях:

– А анекдот слышали? – сказала толстуха с янтарными бусами, и, ещё не успев рассказать анекдот, она затрясла жирным своим бюстом. – Хрущёва, значит, возле мавзолея поймали: с раскладушкой туда пробирался... А то ещё один: как найти шахту, где Хрущёв в молодости работал...

– Да какой он там шахтёр, – махнул рукой старичок, – помещик он... Из помещиков... Хотите коммунизм, говорит... Вот вам коммунизм... Вот вам голодуха...

Ольга не подозревала ещё, что в глазах Ф.Г. ей доведется нести личную ответственность за поступки и деяния давно ушедшего из жизни генерального секретаря. Время от времени в её берлинской квартире раздавался звонок – на проводе был наш писатель с очередными претензиями по поводу событий более чем тридцатилетней давности: говорил, например, что не простит перестроенного в эпоху «оттепели» Арбата. Узнав о том, что памятник работы Эрнста Неизвестного на могиле Хрущёва на Новодевичьем кладбище разрушается – на нём появилась трещина! – он потребовал, чтобы Ольга восстановила памятник: «Стыдно жалеть каких-нибудь пару тысяч марок, когда разрушаются памятники!»

Рассказы Ольги о Калиновке органично вписывались в созданный писателем противоречивый образ «Любушки-России». Быть может, и в самом деле магнитная аномалия виновна в скудости и убожестве Калиновки? Или же магнитная аномалия – метафора, не поддающаяся объяснению?

В одной повести Ф.Г. в приволжском городке герой случайно заходит в столовую под названием «Блинная». Грязная и прокуренная, она напомнила ему записки некоего серба-путешественника, потрясённого когда-то атмосферой русского трактира, «где из века в век сидят люди мелкого счастья, лакомы на питьё, где место и посуда свинского гнуснее». Однако рассказчика обескураживает не пошлость заведения, а отсутствие логики, аномалия происходящего. В таком притоне должно отталкивать абсолютно всё, в том числе и качество блюд. Однако фирменное блюдо «Блинной» превзошло всякие ожидания. В лучших ресторанах не ел герой таких обжариваемых до румяной корочки блинчиков с тающими во рту фаршем из рубленных варёных яиц, риса и мяса. Рассказчик вопрошает: «Зачем жарили здесь эти блинчики? Зачем их подавали на заплёванные столы или на смрадные вонючие скатёрки. А если и подавали, то отчего не вымыли помещение, не постелили хрустящие белоснежные скатерти, на которых таким блинчикам место? В этих чудесных блинчиках на грязных скатертях была какая-то достоевщина, какой-то гоголевский шарж, какая-то тютчевская невозможность понять Россию».

Здесь явно напрашивается сравнение с противоречивой Калиновкой. С незапамятных времён Горюхино… оговорилась – Калиновка! – славилась своим плодородием и благодарственным климатом. Вот, например, Курский чернозём! Он - самый плодородный в мире. Однако это обстоятельство, долженствующее как будто бы и содействовать процветанию и благоденствию, повлияло на калиновцев гораздо меньше, чем магнитная аномалия, сказавшаяся не только на их сознании, но и на ходе истории (стук ботинком во время выступления в ООН, Карибский кризис – курско-бермудский треугольник). Стоят скособоченные деревянные избы, окрашенные в давно выцветшие голубой и зелёный цвета.

А рядом, совсем рядом торжествует неземной красой заповедная Стрелецкая степь, островок первозданности, которая не запахивалась со времен Екатерины II. Миллионы трав уничтожил человек, а Стрелецкая степь осталась. И до синего горизонта в середине лета рассыпаны крупные, намагниченные полевые цветы всех цветов радуги. И особенно здесь много ромашек, маков, солнечных володушек и волчеягодника лилового цвета. И растут цветы у дорог, проникают и в Калиновку (а маки алые – так целыми оазисами!), их там видимо-невидимо у заборов, во дворах, у курятников и свинарников, и куда ни кинь взор, рвется с фантастической энергией из земли ликующая красота.

И можете себе представить такое положение? Рядом с красотой – примитивный быт Калиновки, следствие, на мой взгляд, всё же в первую очередь магнитной аномалии, повлиявшей на исторические процессы. А вот, кстати, ещё одно противоречие, напоминающее о чудесных блинчиках на грязных скатертях в повести нашего писателя: хотя и льётся самогон рекой, а в избах царит нищета, здесь еженедельно, всей деревней направлялись в баню. Личная гигиена соблюдалась и соблюдается неукоснительно.

И свято в нашей деревне оберегалась чистота традиции: мебель и другие предметы в жилищах десятилетия не сдвигались и не снимались со своих мест, на стенах висели фотографии из давно ушедшей, другой жизни и открытки из прошлых времён, а в углу – икона, которая почему-то не убиралась не только в сталинские, но и в Хрущёвские антиклерикальные времена, прославившиеся невиданных масштабов погромами церквей, а на стене - портрет Хрущёва, благодетеля и гордости деревни, посетившего её однажды, что и было запечатлено на обложке журнала «Огонёк»: на центральной площади девочка вручала ему цветы. (Кстати, именно это хорошенькая девочка станет впоследствии главарём – сказывалась порода! – деревенского бунта). И номер засиженного мухами «Огонька» – на обложке Хрущёв, окружённый радостной толпой односельчан, принимающий букет от девочки, – приколотый гвоздём, висел в каждом доме между портретом Хрущёва и семейными фотографиями.

А мы для надвигающегося неизбежного конфликта должны представить себе (выдвинуть на передний план своего сознания) два главных предмета декорации обиталищ: икону и портрет погромщика икон. Стало быть, в углу у нас икона, в центре – портрет. В капроновой шляпе. Вы конечно же помните эпохальный лозунг человека на портрете – «коммунизм – это химизация всей страны?» Отсюда и шляпа.

─

Нашего писателя уже двенадцать лет не было в живых, когда Ольга вдруг позвонила мне и гневно сообщила, что летом четырнадцатого года в Калиновке произошёл русский бунт против Хрущёва за отдачу в пятьдесят четвёртом году Крымской области Украине. Претензий к девяносто первому, когда Крым уже совсем отъехал, у калиновцев не было, поскольку с девяносто первым пускай себе разбираются жители Буткинского района Уральской области деревни Бутка – гнезда, из которого выпорхнул другой птенец, ставший впоследствии бесшабашным, и тоже, кстати, на удивление весёлым, первым российским президентом. Ольга требовала, чтобы я о деревенском позоре написала. Я отнекивалась, говорила, что достаточно написала (целую главу!) о ней и её деревне в книге о писателе Ф.Г., но Ольга, политически накалённая, как и вся её деревня, породившая некогда вождя-феномена, требовала, чтобы я переписала текст, ибо это – мой долг и моя честь. Как верно заметил один мыслитель, никто не знает целого, «всякая версия состоит из оторванного клочка». Утрата единства мстит, злорадствуя в каждой частности. Полагаю, что мне, частному человеку, не следует расслаблять себя такими фатальными понятиями как «логика истории» и её «закономерности», или же другими утешениями, которые предлагают нам философы истории. Я решила переписать главу о Калиновке, предложить мою версию «оторванного клочка» насколько возможно искренне и даже исповедально. К тому же, я и в самом деле была захвачена историзмом момента, а, кроме того, поскольку я после смерти писателя уделила в книге о нём Калиновке почтительное внимание, то как бы установила с ней метафизическую связь.

─

Вот как совершился бунт живых людей с изображением их идола, портретом человека, которого давно уже не было в живых. Калиновцы, охваченные патриотизмом нового времени, всей неделимой этнографической группой дружно сняли со своих обветшалых стен старые портреты Хрущёва, те самые – в шляпе из капрона – и толпой, достаточно большой, подчиняющейся уже не законам личности, а законам массы, когда любое слово и движение носило уже не самостоятельный, а публичный смысл, торжественно вынесли эти портреты на площадь, и там предали публичной казни. Калиновцы «с детской резвостью» топтали бывшего односельчанина ногами и костылями, которых немало обнаружилось в деревне. Такие вот дела…

А и в самом деле: отчего бы не ударить, не поставить на колени, не превратить в посмешище, если за это не последует наказания?

Позвольте-с! – ответил мне Салтыков-Щедрин. – Что мы не можем бунтовать иначе, как показывая кукиш в кармане, – это так. Но это печальное требование времени – и ничего больше. Это скудная форма современного [русского] бунта, которая, однако ж, отнюдь не предрешает вопроса о форме и содержании бунтов в будущем

Да, Михаил Евграфович, финал в этой истории обречён на вечную циклическую повторяемость, поскольку всего лишь на время была убрана заповедь «не сотвори себе кумира» до появления нового кумира (или новый кумир на горизонте уже обозначился?)

─

После такого рода протестных выступлений, независимо от того носят ли они в себе элемент массовости и народности, или же они – результат действия кучки злоумышленников, могут возникнуть даже и всеобщие беспорядки, могут запылать даже и пожары, может быть разгромлен магазин, или винно-водочный склад, но мне про такое развитие бунта ничего не известно. А известно только, что затихла - замерла деревня.

И пустынная площадь, заваленная грязными стеклянными осколками, обломками рамок, обрывками бумаг иной раз и с разорванной вдвое-вчетверо улыбкой Никиты Сергеевича, разносимой ветром, производила опасное и напряженное впечатление.

Sic transit gloria mundi? Так проходит мирская слава? Жалко и горестно было мне видеть этого некогда воистину эпохально значимого человека, разорванного в клочья на собственной родине.

 Ульм 30.08.2015