Володя Тихомиров
Воспоминания жены

(окончание. Начало в №9/2016)

Последние дни перед отъездом Лидочки Володя не приезжал с работы. Отвозившие меня на дачу и с работы шоферы на мои вопросы отвечали, что очень у всех в КГБ много работы и они «томятся» в гараже без дела. Просили «съездить куда-нибудь, а то совсем застоялись». Но я ничего для них придумать не могла, да к тому же всегда стеснялась лишний раз просить машину. Пансионат, работа и обратно. О шоферах надо написать отдельно. Сначала мы очень их побаивались, в машине старались никакие даже семейные дела не обсуждать, подозревали, что они могут быть «информаторами». Они тоже к нам относились с недоверием. Однажды один из них с раздражением сказал: «Ну что за хозяева пошли: все спасибо да извините. Вот раньше хозяева были: всю ночь стоишь у подъезда зимой, совсем замерзаешь, и ни тебе ни спасибо, ни до свидания». Расставаясь с нами оба плакали: «Первый раз людей настоящих встретили». До самой смерти Володи всегда ему звонили и поздравляли с праздниками, даже после своего выхода на пенсию.

Лидочка улетела в Прагу. Договорились, что она при первой возможности встретится с Таней и позвонит из ее квартиры. Мы стали ждать звонка. Дальнейшее знаю от Лидочки.

Делегатов Конгресса геологов разместили в одной из лучших гостиниц на Вацлавской площади. Тетя получила прекрасный номер с видом на площадь. Через пару дней, открыв занавеси в своем номере, она увидела дуло танка, направленное на окна гостиницы. Советские войска оккупировали Прагу. Лидочке не пришлось прочесть свой доклад. Мне позвонила на работу взволнованная мама и сообщила о том, что передали по радио. Я сразу все поняла: и Володино молчание, и его мрачное настроение, и его предупреждение Лидочке. Шок, ужас – вот, что я чувствовала в эти дни. На бедных родителей было невозможно смотреть. Папа не отходил от радиоприемника, пытаясь через «глушилки» прослушать «вражескую» информацию. Мама, как всегда, не очень стесняясь в выражениях, ругала «эту ужасную страну», меня, Володю и Советскую власть. Когда Володя после случившегося первый раз появился дома у моих родителей, они с папой ушли далеко в парк и вернулись такие бледные и расстроенные, что мы с мамой поняли — дело очень серьезное. О чем они так долго и доверительно говорили, я так и не узнала.

Недавно, обсуждая эти события с сестрой, поняла, что родители мне многого не говорили. Оказывается, у Тани и Иржи к тому времени уже были получены визы для поездки в Югославию. Это помог сделать по просьбе отца его друг Павле Савич, в то время президент Югославской Академии Наук. Это было сделано еще в мае! А я ничего об этом не знала, да и Володя, я уверена, тоже. В мае родители навещали Таню в Праге после рождения внучки Саши. Папа сказал Иржи, что «скоро будет или путч, или оккупация» и они должны быть готовы к отъезду. Он просил Савича о визах. Для Саши требовался отдельный паспорт, т. к. она при рождении была внесена в русский паспорт Тани и ее могли не выпустить, если бы Таню задержали на границе. Всего этого ни я, ни Володя, не знали. А может быть только от меня это скрывали, а Володя все знал? Они с папой часто «секретничали». Я считала, что папа советуется с Володей о своих делах, а теперь понимаю, что, наверно, какие-то решения папа принимал, согласовывая их с Володей. Уверена, что и Лидочка ничего не знала. Не могу представить себе так хорошо разыгранную сцену общего недоумения из-за опасений Володи за безопасность ее поездки в Прагу.

Началось в Праге по воспоминаниям сестры все вот так. Им позвонил их друг Франта Яноух и сказал, чтобы они слушали «свободное радио» (после пяти дней оккупации оно прекратило свое существование) и шум «антоновых» над ближайшим к ним военном аэродроме. «Антоновы» перевозили танки. Они вышли на балкон. Небо гудело. Самолеты приземлялись через каждые несколько минут. Когда Лидочка им позвонила, договорились, что Иржи встретит ее у моста через Влтаву. Там уже стояли кордоны: люди против танков. Лидочка принесла собранные по дороге антисоветские листовки. Хотела их привезти в Москву, но Иржи отобрал их со словами: «Вы с ними можете уехать много дальше Москвы». В ту страшную ночь напряженного противостояния чехов и советских войск Лидочка проявила огромное мужество. Не зная Праги, боясь обращаться по-русски к стоящим у костров и ждущих обращения плененного чешского правительства, ночью, по карте она разыскала место, где должна была встретить Иржи. Она сказала им: «Уезжайте, убегайте. Это ваш единственный шанс сохранить семью и себя». Утром советскую делегацию геологов вывезли на «Антонове» с военного аэродрома, из которого выгрузили танки. Посольству не было дела до бедных растерянных советских ученых. О них все забыли. В гостинице, где до оккупации их так любезно принимали, весь обслуживающий персонал игнорировал их просьбы, отказывая даже в чашке кофе. Коллеги — геологи разных стран не подавали руки и не здоровались. Володя помог организовать возвращение делегации в Москву.

Иржи и Таня познакомились на физическом факультете МГУ во время учебы. Потом Иржи еще оставался в аспирантуре в Дубне. После потери родами первого ребенка, Таня и Иржи уехали на год на работу в Канаду. После возвращения из Канады они оба успешно работали в Праге. И, наконец, после всех страхов, в апреле 1968 года у них родилась девочка Саша. У многих друзей Иржи были русские жены. И в одну минуту все они превратились во врагов. Для Иржи вернуться в Москву, к врагам его страны, было невозможно. Оставалось только единственное: уехать в третью страну. Бросив все, взяв с собой только самое необходимое для 5-месячной Саши, они ушли через открытую тогда с Западом границу сначала в Австрию, затем переехали в Англию, а потом осели в Канаде, где Иржи получил работу. Таня и Лидочка больше не увиделись. Лидочка умерла в 1978 году.

Впоследствии то, что Володя не сообщил о бегстве сестры, было использовано Владимиром Крючковым в доносе на Володю, как подтверждение того, что и мы тоже стремимся убежать на Запад. Крючков был единственным человеком, которому Володя об этом рассказал. Володя при переходе из ЦК в КГБ никаких анкет не заполнял. Он уже тогда считал себя таким большим начальником, которому не требовалось формальное оформление на работу. Никто и не рискнул его об этом спрашивать.

В августе 1969 года на следующий день после ухода Крючкова в отпуск, Андропов вызвал Володю. «Мне стало известно, что Ваши отношения с Крючковым на новом месте работы не складываются. Это мешает работе. Я не вижу другого решения, как предложить Вам новую работу, которая бы Вас устраивала. Чего бы Вы хотели?» Вопрос о Крючкове не обсуждался. Никаких претензий к работе мужа Андропов не высказал. Было ясно, как объяснял мне Володя, что его недовольство работой в КГБ Андропову было уже хорошо известно. Да Володя и не особенно скрывал этого, со многими коллегами и друзьями делился. Особенно — с Крючковым.

Дрожащим от волнения (и счастья) голосом, Володя ответил, что по образованию он дипломат, знает иностранные языки, английский, немецкий… Андропов пообещал «поговорить с Громыко». На следующий день Андропов сообщил, что Володе предлагается место советника-посланника в ГДР. Решение надо было принять срочно. Володя дал согласие. Через несколько дней на Политбюро ему был присвоен ранг чрезвычайного и полномочного посланника и приказом Министра иностранных дел Громыко он был назначен советником-посланником в ГДР.

В архиве В.Д.Тихомирова

Господи! Германия, не Корея, о которой я думала с ужасом. Культурная страна. Отдохну от тяжелой ситуации с няньками, от напряженной работы в институте. А может смогу и работать по специальности, ведь в ГДР много и плодотворно занимаются жидкими кристаллами. Вот и все, о чем по крайнему легкомыслию, я тогда думала. Родители с обеих сторон не очень активно возражали. Они еще были молоды и в нашей ежедневной помощи не нуждались.

Володя начал собирать свои вещи в КГБ. Вот тогда и вернулся в нашу квартиру злополучный чемодан, набитый секретными бумагами о Корее из ЦК и КГБ. Володя его поставил в угол, времени на разбирание бумаг у него не было, а я на чемодан и не взглянула.

Я начала изучать учебник по дипломатическому этикету. Снялась на фотографию вместе с детьми для оформления заграничного паспорта.

На загран. паспорт. 1969 г.

Всей семьей прошли медосмотр. Спросив разрешение у Володи, сообщила своему руководителю Фридкину, что ухожу с работы, и он может принять на работу только что закончившего аспирантуру способного ужгородца Герзанича. Встретились с товарищем Володи, помощником Громыко и его женой в крутящемся ресторане Останкинской башни, чтобы выяснить некоторые детали дипломатической заграничной жизни. Помню также, что умная, опытная жена дипломата откровенно сказала мне, что для такой, как я, жизнь в посольстве будет невыносима. «В посольствах, а в ГДР особенно, Вам и дышать-то будет трудно».

 Андропов страшно спешил, каждый день спрашивал у Володи, все ли дела по сдаче своих обязанностей в КГБ он закончил. И не случайно… Срочно вернулся из отпуска, не досидев его до конца, Владимир Крючков. Первое, что услышал от него Володя было: «Хочешь остаться беленьким, а мы здесь — черненькими? Не выйдет, полковник Тихомиров. В МИД? В дипломаты? А начальником лагеря или тюрьмы не хочешь? Забыл, что ты теперь военнообязанный».

На следующий же день с утра и все последующие дни недели Володю вызывали на допросы. Каждый день черная «Волга» с двумя охранниками увозила его, а вечером, совершенно измученного, привозила обратно. Весь день у нашего дома «дежурили» машины. Меня, свекровь и даже няню с детьми, сопровождали «топтуны». Мы чувствовали себя, как волки в загоне. Из Володи пытались сделать «шпиона». Ему инкриминировали сокрытие информации о том, что моя сестра сбежала в Канаду, связи с иностранцами, служебные нарушения, связи с «шелепинцами». Его сейф в КГБ был вскрыт, обнаружены незарегистрированные через канцелярию письма, в частности, переданное ему письмо Бовина на имя Андропова о несогласии с вводом войск в Чехословакию. Адрес Эрнста Музиаля, разорванный и брошенный Володей в мусорное ведро, был тщательно собран из кусочков и приклеен на бумагу. Каждый день разные допрашивающие его высокие чины КГБ, задавали ему одни и те же вопросы и требовали ответов, совпадающих в деталях с предшествующими допросами. Только Цвигун, во время одного из допросов сказал: «Скажите Вашей жене, чтобы она хотя бы без мата ругала Советскую власть, а то как-то неудобно, все-таки интеллигентная женщина…» – дал понять, что нас прослушивают. Но к этому времени они от меня уже все получили по полной программе. Наши ближайшие соседи, в течение нескольких лет, ожидавшие большую квартиру, срочно ее получили и переехали в один день с помощью солдат. А я еще удивлялась этому… Я требовала от Володи объяснений, что происходит, что он от меня скрывает. Он клялся и божился, что сам не понимает, и ему нечего скрывать. Что все это-ложь, и скоро все разъяснится. А я вспоминала, что случилось с теми, кто ни в чем не был виноват в 37 году.

Володя ничего не мог объяснить ни мне, ни родителям. По-видимому, он и сам не понимал, что от него требуется. Признание несуществующей вины? Покаяние, но в чем? Все его попытки встретится с Андроповым, кого бы он не просил об этом, не получались. Все те, кого еще вчера он считал своими коллегами, буквально убегали от него, как от прокаженного. На одной лестничной клетке с нами жила семья Мочульских, глава которой — китаист по профессии, работал с Володей, был его подчиненным. Володя всегда подвозил его на машине на работу. Так этот человек, боясь встретиться с нами на общей лестничной площадке, сначала приоткрывал дверь в общий коридор, и, если мы стояли на площадке, дверь захлопывалась. А между тем долго работал резидентом в Китае и, наверное, не раз рисковал жизнью. Единственным местом, куда нас «топтуны» не сопровождали, доведя до ворот, была территория Института физических проблем, где жили мои родители. Теперь-то я знаю из опубликованных недавно секретных архивных материалов, что подслушивающее устройство стояло в квартире родителей с 50-х годов, а охранники института, всегда приходившие к маме одалживать деньги до очередной зарплаты, были все теми же «топтунами» из КГБ.

При любом выходе из квартиры за нами неотступно следовали «духи». Скоро мы всех их знали в лицо. Мужчины и женщины. Однажды мы даже сообщили одной даме, что собираемся вернуться поздно вечером, чтобы она кофточку прихватила, прохладно было… Смешно было смотреть, как «духи» прятались за кустами, когда мы часами сидели на скамейке в Лужниках, просто сидели, в полном молчании. Да они и особенно не прятались, у них было задание показать нам, что мы «под колпаком», в полной изоляции. Чтобы мы поняли - деваться некуда. А куда мы могли «деваться»? У кого просить помощи и поддержки? Мы перестали встречаться со всеми своими друзьями, предупредив их о нашем положении и о нежелании подвести их общением с нами.

Володя понимал, что обыск в нашей квартире неизбежен. Тогда-то он и рассказал о зеленом чемодане и его содержимом. Мы приняли решение — увезти чемодан в Перхушково к Репиным и тут же сжечь его содержимое. Иначе из Володи по его глупому легкомыслию сделают второго «Пеньковского». До сих пор горжусь, что я спасла мужа и всю нашу семью. И кагебешников обманула. 

На работе отношения с Фридкиным осложнились после того, как я сообщила, что, наверное, никуда не поеду и остаюсь на работе. Герзанич не получил места и вернулся в Ужгород. Я страшно себя ругала за поспешность. Всего-то я хотела помочь Гензаничу, а вот что получилось…

После недельных допросов наступила передышка. Два или три дня Володю не вызывали, ни о чем не предупреждая. Мы сидели дома, как на баррикаде во время восстания. Ни одного телефонного звонка, как в пустоте. Наконец, раздался телефонный звонок. Володю вызывали в КГБ. Уходя, Володя наклонился ко мне и шепотом произнес: «Если я не вернусь, попробуй связаться с… Береги детей». Я даже и не поняла, и не расслышала, кого он мне назвал. Я села на пол у двери и решила, что никогда больше не увижу своего любимого мужа. Что мне делать? После нескольких часов ужасного волнения, слез, страха за детей, полного отчаяния, Володя открыл дверь. Обливаясь слезами счастья, я обняла его. Бледный, как смерть, он прошептал: «Я виделся с Андроповым». И, приложив палец к губам, протянул мне вынутую из кармана сложенную бумагу. Я прямо в коридоре прочла ее. Это было официальное письмо Крючкова Андропову. Донос на моего мужа. Что он антисоветски настроен, о чем лично ему Володя говорил, о побеге моей сестры, о связях Володи с иностранцами. И о нашем планировании побега на Запад, для чего нами и была выбрана ГДР… Как такое было возможно? Неужели все эти допросы из-за этого доноса? Что все это означает? Я была в полном недоумении. Месть Крючкова в такой форме? Он пользуется у Андропова таким доверием? Андропов так боится Крючкова? Какой общей кровью они повязаны, может венгерской?

«Юрий Владимирович! Я работал с Вами 12 лет. Последние годы Вы поручали мне решение многих Ваших самых личных вопросов, неужели Вы не доверяете мне?» Ответ Андропова: «Если бы я позволил себе доверять, меня бы здесь сейчас не было». И… показав пальцем на потолок и стены своего кабинета, протянул Володе лист бумаги со словами: «Это единственное, чем я могу Вам помочь». Это был донос Крючкова. Через два дня в наше отсутствие в квартире был обыск. Унесли записные книжки с адресами, фотоальбомы с семейными фотографиями… и донос Крючкова, который по наивности и глупости мы оставили дома. Мы об обыске и поняли-то не сразу. Обнаружив пропажу телефонных книжек, стали искать и донос, все перерыли и поняли, что приходили за ним. Я и прочитала его только один раз. Но подпись Крючкова под этим машинописным текстом отлично помню. Вот и понимайте все, что произошло с нами, как хотите.

«Духи» исчезли, машины уехали, осада была снята. Приказ о назначении Володи в МИД и решение Политбюро были отменены. Володе предложили должность заместителя начальника Иностранного Отдела Академии наук. Хорошая зарплата, служебная машина, высокая должность… Но здесь мой отец почти в буквальном смысле встал перед Володей на колени и взмолился не позорить его честное имя и седую голову. Что такое Иностранный отдел Академии наук всем было хорошо известно. Большинство сотрудников этого отдела состояли из провинившихся по разным поводам сотрудников КГБ и других номенклатурнозначимых мест. Это была ссылка, почетная ссылка, часто без ущерба в зарплате и льготах. Чиновники Иностранного отдела были всесильны в Академии Наук, т.к. от них практически зависела каждая командировка за рубеж для научных работников. Подарки, взятки процветали. Ведь в нашей стране великодержавный шовинизм прекрасно уживался со всеми формами низкопоклонства перед Западом. Поездки на Запад были привилегией избранных. Часто возможность какого-либо сотрудника института поехать в заграничную командировку воспринималось остальными, как «стукачество» или службу в КГБ. На самом же деле это основывалось в большинстве случаев на знакомстве и хороших отношениях с каким-нибудь ничтожным сотрудником Иностранного отдела или на тривиальной взятке. Долгое время лаборатория, в которой я работала, платила дань за поездки нашего шефа какой-то чиновнице тем, что на должность машинистки была устроена ее умственно отсталая дочь. Девушка не только не могла печатать, но и читать не могла. В результате все сотрудники работали за нее. Зато шеф побывал во Франции. Однажды бедная девочка принесла мне на проверку напечатанный ею список приборов на списание их по старости. На мой вопрос: «Разве ты не знаешь, что нет слова згибяры (вместо приборы), она, смущенно улыбаясь, ответила: «У вас здесь все может быть…». Год с лишним мы помучились с ней, а затем я встретила ее в поликлинике АН СССР, где она разносила истории болезни, наверно, заведующий поликлиникой собирался в Париж…

Чиновники Иностранного отдела создавали искусственные трудности при оформлении командировок из-за неправильного оформления выездных документов, ссылаясь при этом то на ЦК КПСС, то на КГБ, то на МИД, заведомо зная, что никто не имеет возможности проверить это. Выдача паспортов всегда происходила таким образом, чтобы до последнего момента дня и даже часа отъезда вы не могли быть уверены в своей поездке. В 1965 году меня включили в состав делегации для поездки во Францию на конференцию по высокому давлению. Кроме руководителя делегации член-корр. Хитарова все ехали научными туристами, т.е. за свои деньги. Правда, мы считались в командировке, а не в отпуске. При этом было придумано условие: вам выплачивали командировочные только после сдачи отчета о поездке, что заставляло вас принять участие в написании такого отчета, часто весьма неформального: перед поездкой всех вызывали в отдел по выездам ЦК КПСС (хотя большинство делегатов не были членами партии, кроме руководителя делегации). После прослушивания нравоучения о правилах поведения советских граждан за границей и подписью каждого под соответствующей инструкцией, нас предупреждали об ответственности за оказанное доверие нашей партии к нам, ученым. Затем нас пригласили в Президиум Академии, где с нами снова беседовало некое лицо, объяснявшее необходимость получения от каждого ценной научной информации. Затем нас еще и Хитаров нравоучал. Разошлись поздно. Паспорта должны были быть готовы и получены из МИД в пятницу вечером. Но они были не готовы. Нам было сказано, что поездка не состоится. Возмущенные, мы долго не расходились по домам. Один из нас, один из главных докладчиков на конференции, жил с семьей на даче, где не было телефона. В 11 часов вечера мне позвонили, что поездка состоится, и паспорта мы получим перед полетом в аэропорту. Все поехали, кроме специалиста, который имел несчастье уехать на дачу. Впоследствии после разговоров с другими, ездившими за границу, мне стало ясно, что такова была обычная практика Иностранного отдела Академии… Отправлявшему нас чиновнику отдела был привезен роскошный подарок, составлявший немалую часть обмененной валюты. Но ведь все хотели еще побывать на зарубежных конференциях. Валюты и жалко-то не было…

Вот такая работа предлагалась моему мужу. И логики-то никакой в таком назначении не было. Если он «шпион», то как же обязательные для начальника встречи с иностранцами, поездки заграницу? А если не шпион, то почему его назначение в ГДР отменено? Вопросы, вопросы…

Несколько дней Володя молчаливо размышлял над сделанным ему предложением. И отказался, несмотря на то, что ему звонили какие-то его знакомые из ЦК и КГБ и поздравляли с новым назначением. Затем начались звонки – сначала недоумевающие, затем с прямыми угрозами. А потом – отказы в любой другой работе. Думаю, отказали бы и в работе дворником. Я знаю, что похожая ситуация была у нашего друга Лена Карпинского, которого не брали даже рабочим в Театр на Таганке носить декорации. Так и просидел он на даче без работы до перестройки. Потом стал главным редактором «Московских новостей», но вскоре, бедняга, умер. У меня в то время была зарплата младшего научного сотрудника, кандидата наук – 175 рублей и двое детей в возрасте 9 и 3 лет. Ни копейки сбережений. И муж в бессильной сжигающей его ярости, ненависти и невозможности отомстить за лживый донос и предательство. «Пойду учиться на водителя троллейбуса. Водители требуются. Буду ездить мимо нашего дома по Воробьевке». «Володя, ты не сможешь. Это тебе будет неинтересно» – возражала я. А мой отец-академик сказал: «Это неправда. Просто водителем троллейбуса быть неинтересно. А самым лучшим водителем троллейбуса очень даже интересно». Я хорошо запомнила его слова. 

Мой отец пообещал Володе материальную поддержку, пока тот не станет на ноги. Настроение у мужа было такое, что я неотступно следила за ним, как бы не застрелился. Да, слава Богу, пистолета не смог ни у кого найти. Спрашивал об этом у своего отца. Но у Дмитрия Федоровича, отца Володи, последний пистолет – подарок командующего ВВС РККА Якова Алксниса своему личному пилоту – давно был выброшен с лодки в Москва-реку. Наверное, многие так поступали. И Яков Алкснис был расстрелян, да и иметь личное оружие полковнику в отставке не полагалось. Володя был в очень подавленном состоянии. Все спрашивал меня, когда гуляли вместе по любимым нашим липовым аллеям Воробьевки: на что ушли 15 лет его жизни? Кто эти люди, с которыми он работал? Глубокое, глубочайшее разочарование преследовало его.

То, что его взяли в Институт Востоковедения, спасло ему жизнь. Спасибо Фане Исааковне Шабшиной — это она помогла нам. Никогда не перестану быть ей благодарна. Конспиративно встретившись с нею на улице, мы честно объяснили ей ситуацию. Она Володю знала давно, ее муж Куликов занимался Кореей, где она с ним долго жила. Талантливая жена дипломата стала интересоваться историей и политикой Северной Кореи, стала доктором исторических наук, автором многих работ по Корее, известным специалистом-востоковедом. Работала в Институте Востоковедения АН СССР. Директором Института тогда был академик Гафуров. Она была с ним в хороших отношениях. Охарактеризовав Володю как хорошего специалиста по Корее, она не скрыла от него преследование Володи спецслужбами КГБ. На что смелый восточный человек ответил: «Мне специалисты нужны. А на КГБ мне наплевать». Спасибо ему тоже. Володю зачислили младшим научным сотрудником. Ему надо было в 40 лет начать новую жизнь. Это было не просто. За полгода, не разгибая спины, не вставая из-за письменного стола, работая по 12-14 часов в день, он написал и защитил кандидатскую диссертацию. Вскоре стал старшим научным сотрудником. Сложности у него снова начались, когда через 5 лет он написал и защитил докторскую диссертацию. Хотя она была утверждена на Ученом Совете института, но продолжала лежать без утверждения ВАКом целых четыре долгих года. Володя прожил эти годы очень нервно, был уверен в сговоре Примакова, тогдашнего директора Института Востоковедения, с Крючковым. Думаю, что это напряженное состояние и привело впоследствии к трагическому концу его короткой жизни. Все не проходит и не забывается… Ни для кого не было секретом, что Примаков тесно сотрудничал с КГБ еще со студенческих лет и, по-видимому, в чем-то зависел от Крючкова.

Эпизод, о котором мне еще и сейчас страшно вспоминать, произошел года через три после ухода Володи из КГБ. Жизнь уже вошла в новую "колею". Мне казалось, что муж уже полностью погружен в новую работу. Был конец февраля – начало марта, воскресение. Мы с Володей шли от нашего дома по Воробьёвской аллее к моим родителям, чтобы забрать детей. Липовая аллея уже была в подтаявших сугробах снега, но еще с обеих сторон вдоль улицы чернели лыжные следы, хотя под ногами уже была слякоть. Мы о чем-то говорили. Вдруг я почувствовала, как Володя почти застыл на месте, окаменел. И я еще даже не успела понять, что с ним, как он бросился вперед. Навстречу нам шли двое. Одним из идущих, я и не сразу узнала его, был Крючков. Мой муж в мгновение настиг его, повалил на землю и стал душить. Я с ужасом сначала наблюдала эту сцену, а потом и я, и человек, с которым Крючков шел, стали пытаться оторвать Володю от Крючкова. По аллее на помощь уже бежали двое охранников Крючкова, выскачивших из сопровождающей его машины. Я поняла, что сейчас моего мужа застрелят. Я стала страшно плакать и кричать. И Володя отпустил своего врага. Я убеждена, что, если бы они были бы только вдвоем, он убил бы Крючкова. Я со всей силы, рыдая, тащила Володю за руку домой, он еле шел, был страшно бледен. Оглядываясь, я видела, как охранники стряхивают снег с упавшей с головы меховой шапки и с еле стоящего на ногах Крючкова. И о чем-то спрашивают своего хозяина. Помню еще, что человек, шедший с Крючковым, по-видимому был знаком с моим мужем, т.к. тоже назвал его Володей. Мы пришли домой. Володя не мог стоять на ногах. «Тебя арестуют, тебя убьют! Умоляю — уезжай!» «Я уже ничего не боюсь». Несколько дней я не оставляла мужа одного, всюду ходила с ним. Почему Крючков ничего не предпринял? Привлекать внимание к этому эпизоду, наверно, Андропов не позволил — он уже шел к вершине власти. Но Крючков — не забыл. Он стал ждать подходящего момента. Такие люди ничего не забывают и не прощают.

Мне же совершенно случайно удалось помочь Володе. Как ни странно, помогла почти юмористическая ситуация. Если Вы спросите любого человека, может ли порно роман помочь утверждению докторской диссертации в ВАКе, навряд ли даже мастер детективного жанра придумает такую сложную связь… Но не такова была советская жизнь. В ней было все возможно, как выразилась бы психически больная дочка Толстухиной. Вот эта история.

По своей работе я сотрудничала с кафедрой физики Калининского Университета теперь, наверно, Тверского. Меня пригласили прочесть там лекцию. Вечером я приехала в Калинин, меня встретили на вокзале и отвезли в гостиницу. Лекцию назначили в 10 часов утра следующего дня. Номер в гостинице был двухместный. Моей соседкой оказалась очаровательная молодая женщина, приехавшая на конференцию музейных работников. С раннего утра она собиралась на экскурсию в город Торжок. Когда мы укладывались спать, соседка застенчиво спросила меня, не буду ли я возражать, если она будет читать книгу при неярком свете ночника. Я, конечно, не возражала. Просыпаюсь в 2 часа ночи — читает, в 4 -читает! Что за интересную книгу могла читать моя очаровательная соседка, специалист по музейному делу и столь типичная его представительница: оренбургский тонкий платок, наброшенный на худенькие плечи, скромное чистое домашнего покроя платье, прическа в виде небрежного пучка из слегка вьющихся тонких волос на затылке, очки, такая типичная нежная женщина. Что же читает она, не отрываясь, с таким интересом? Неужели описание Торжка перед экскурсией? Книга была обернута в плотную бумагу, прочесть ее название не представлялось возможным. В те скучные времена читать было совершенно нечего. На мой вопрос, что она читает, соседка ответила, что изучает английский язык. Я была потрясена. Учиться английскому языку в течение целой ночи! Вот они какие эти музейные работники! Я восхитилась. Когда соседка ушла, я совершила постыдный поступок, достала из-под ее подушки книгу, чтобы посмотреть ее название. Полезная книга для изучения английского языка. И только. В 9.30 за мной должны были зайти. В 9 часов я уже звонила зав. кафедрой Рудяку. Попросила перенести доклад на следующее утро, сославшись на сильную головную боль. И вздрагивая от шагов по коридору, боясь скорого возвращения соседки, читала книгу. Если еще добавить к этому, что даже если бы книга была написана по-русски, я и половины бы не понимала в силу плохого знания предмета описания, но по-английски! До этого по-английски я читала только технические тексты и примитивно написанные детективные романы. А здесь и предмет описания, и слова, и действия были мне неизвестны. А читала моя милая и скромная соседка самую порнографическую книгу из всех, когда-либо попадавших до этого мне в руки. Я и не догадывалась о существовании таких книг. Бесстыдно, честно, откровенно написанная книга. Почти не понимая отдельных слов, с огромной скоростью я поглощала текст, стремясь закончить чтение до прихода моей соседки. Наверное, читала бы и всю ночь, как и она… К приходу соседки я была где-то в середине истории. Я не рискнула быть разоблаченной и не спросила соседку, где она достала книгу. В те времена нельзя было и получить достоверного ответа. Вы получали книгу неизвестно от кого и отдавали неизвестно кому: одна ночь — один рубль.

И задалась я целью достать эту книгу, самой дочитать и мужу дать прочесть для интереса и только. Использовать прочитанное было не с кем. Как известно всем — секса в России тогда не было. Есть ли сейчас — не знаю. Всю обратную дорогу из Калинина, не скрою, я думала не о подписанном научном соглашении с Калининским Университетом, а о том, где бы достать эту книгу. Проблема заключалась не только в том, у кого могла быть только что вышедшая в США книга, но и в ее содержании. Не очень мне хотелось демонстрировать своим друзьям свой интерес к литературе такого жанра. Бог знает, что подумают… Пришла к заключению, что обладатель книги должен был недавно побывать заграницей, и не в первый раз, а часто там бывать, иметь больше денег, чем обычный командировочный, т. е. читать лекции или иметь совместные работы. А это значит, он должен занимать высокое научное положение: быть директором института, академиком или чиновником высокого уровня. А главное еще и интересоваться описанным, и еще, быть может, иметь желание или надежду применять знание на практике, т. е. ухаживать за женщинами. Соблазнить женщину, предлагая такую книгу для прочтения тайно только для нее привезенную из-за границы, да ни одна не устоит! Мне также было необходимо, чтобы этот человек мне был хорошо знаком… Согласитесь, что задача была не из легких. Путем длительного анализа я остановила свой выбор на член-корреспонденте Академии Наук Виталии Гольданском, хорошо мне знакомом (и родственнике), который подходил по всем требуемым параметрам к предмету поиска. Вечером после возвращения я позвонила ему. Сказала, что для практики английского языка мне нужны книги, нет ли у него таковых. Он ответил, что с удовольствием готов мне дать — у него много книг, написанных по-английски. Я знала его любовь к чтению. Когда я пришла, он был занят важным разговором по телефону: «Ролик, Ролик!» Прикрыв рукой трубку, сказал: «Посмотри в шкафу в соседней комнате!» Я открыла дверцу книжного шкафа. Первой книжкой, которую я увидела была та, которую я искала. Я была очень горда своим правильным прогнозом. Книга имела уже весьма зачитанный вид. Не решаясь взять только ее, я выбрала несколько детективов Агаты Кристи, а желаемую книгу положила в пачку выбранных последней. Посмотрев, что я выбрала, услышала комплимент от хозяина: «А ты оказывается смелая женщина, если решаешься читать такое!» Звучало это очень даже игриво. Я наивно спросила: «А о чем это?» «Прочтешь, узнаешь!» — засмеявшись, ответил Витя. К моему огорчению, на мужа книга не произвела ожидаемого мной эффекта. Володя был очень застенчивым человеком, не любил разговоров на сексуальные темы и «инициативных» женщин. Забыла написать, что, конечно, обещала не давать книг никому. Боясь подвести дававшего, никому из подруг прочесть не дала, о чем очень жалела, так хотелось с ними обсудить впечатление от прочитанного. После возвращения книг, заметила, что Гольданский стал относиться ко мне более доверительно, стал часто звать «попить чайку», прогуляться по вечерам. С ним я и раньше чувствовала себя комфортно, а после таких частых совместных прогулок, стала более откровенна. Рассказала ему о Володиных страданиях, о том, что его не могут утвердить заведующим отделом в институте, пока ВАК не утвердит его докторскую диссертацию. Это создает у него сложное, зависимое и от сотрудников, и от начальства, положение. «ВАК? Только ВАК?» — спросил Гольданский. «Если это так, то я постараюсь решить это немедленно». Через пару дней он позвонил и поздравил Володю, сообщив, что решением ВАКа его диссертация утверждена. Спасибо, дорогой человек. К сожалению, его тоже уже нет на этом свете. От всего сердца — спасибо. И спасибо порно роману. Значит они действительно жить помогают.

Как могло случиться, что такой чистый и светлый человек, каким был мой муж, мог оказаться в лапах этой страшной системы? Сколько таких человеческих жизней перемолола она? Вспоминаю, как счастлив он был в последние годы, возвращаясь с международных конференций, ощущая себя профессионалом, с мнением которого считались ведущие специалисты. Это было его делом, к такой работе он стремился. Письменный стол, любимые книги, справочники, картотеки корейских слов и выражений… Все это в идеальном порядке, чего нельзя было предположить по состоянию шкафа с одеждой или беспорядку в гараже. Он гордился, что помнит биографии более 200 корейских деятелей, определявших политику Северной и Южной Кореи.

Володя родился в сложной семье, хранившей несколько семейных тайн. Его отец — Дмитрий Федорович Тихомиров родился в 1901 году в селе Вымно Витебской области.

Он был первенцем в семье сельского священника. Ученые дьяки и священники Тихомировы служили России с 15 века. У деда Дмитрия Федоровича было 18 детей. Все 12 сыновей стали священниками сельских церквей в средней полосе России, а дочери-женами священников. Федор Михайлович, родившийся в 1875 году был священником в селе Вымно. Его женой была княжна Маковецкая, из обрусевшего и обедневшего старинного польского рода. Она умерла родами 5-ого ребенка. После Революции, когда церкви стали закрываться, а священники преследоваться, Федор Михайлович вернулся в село Усвяты Смоленской области, где родился. Церковь, где служил еще его отец, забрали под электростанцию. Тогда он стал служить в маленькой деревянной церкви при кладбище. В июле 1937 года всех, кто участвовал на спевках в этой церкви, арестовали. Сидел Федор Михайлович в Велижской тюрьме. В ноябре того же года передачи от родных принимать перестали. Только недавно после получения реабилитационных бумаг стало известно, что всех сидевших по этому не существовавшему делу, расстреляли. Федор Михайлович был не совсем обычным священником. В тех местах, где он служил, жило много евреев. В православной церкви в хоре пели еврейские дети.  У моего свекра все самые ближайшие друзья были евреями c его Родины, а он сам неплохо знал и говорил на идиш. Прекрасно знал все сельскохозяйственные работы, так как с детства был приучен к работе на земле.

«1919 год. Заканчиваю школу 2-ой ступени в местечке Яновичи Витебской губернии. Это соответствовало 10-летке. Пора подумать о самостоятельной жизни…Мне очень мешает мое социальное происхождение, но тем не менее я состою уже в волостной организации коммунистов, которая тогда называлась так: «Волостная организация идейных большевиков». Все мои друзья-товарищи состояли в ней, хотя мне еще не исполнилось 18 лет. Мечтал о поступлении в Петербургский Университет. Увы…Для меня это несбыточная мечта - я сын «лишенца». Что делать? Пахать землю? Но для этого образование не нужно. Я узнаю, что в г. Смоленске открыт прием на курсы «военных техников». Условия приема - обязательное среднее образование. И вот я — курсант. Грызу гранит науки, изучаю телефоны, телеграфические аппараты, связь. Идет гражданская война. В мае 1920 года я окончил курсы и был отправлен на фронт. Время было очень голодное. Молодой и здоровый, как бычок, я страшно голодал. Все мы, командиры и красноармейцы, обовшивели. Больницы и госпитали были переполнены тифозными. Не миновало это несчастье и меня. Я едва выжил. После болезни и отпуска меня, как связиста, направили в 7-ой авиаотряд, базирующийся на аэродроме г. Витебска. В конце мая 1921 года авиаотряд перебазировался в г. Смоленск. Мне очень хотелось полетать, и я упросил командование перейти на работу авиамотористом. Образование позволило мне быстро освоить конструкции самолетов и моторов. Работалось мне легко. С интересом наблюдал я за полетами наших летчиков и однажды попросил полетать со мной в качестве пассажира. Лето 21 года, август. Было роскошное солнечное утро. Повернув кепку козырьком назад (все мы, авиамотористы, носили либо кепки на работе, либо кожаные фуражки), я, трепеща от радости забрался в заднюю кабину самолета. Небольшой пробег, и вот мы в воздухе. Трудно представить мое состояние в этот миг. Я был готов кричать от восторга. Все так красиво, так ярко, солнечно! Полет на меня произвел неизгладимое впечатление. Должен сказать прямо, что самостоятельные вылеты впоследствии я перенес куда спокойнее, без особого восторга. После этого полета я решил раз и навсегда, что должен обязательно стать летчиком и никем другим. Все мои мысли, все мои стремления были направлены на это». Это написано Дмитрием Федоровичем через 60 лет. Он стал заслуженным летчиком-испытателем. Испытывал десятки новых самолетов. Знал и понимал небо. Был экстра- профессионалом. Но всю жизнь тяжело переживал судьбу отца. Вспоминал, как вынужден был тайно встречаться с ним в городе Смоленске на частной квартире. В 1936 году встречался с отцом последний раз. Боясь репрессий с семьей уехал в Иркутск, где работал летчиком – испытателем на Авиационном заводе. Семья Тихомировых вернулась в Москву только после 1945 года. Когда я познакомилась с Дмитрием Федоровичем в 1956 году, он был уже пенсионером. Занимался подмосковным садовым участком. У него всегда были прекрасные урожаи, т. к. он блестяще знал все приметы капризной погоды Подмосковья. Определял ее лучше официальных прогнозов. Но любимым его занятием было чтение книг. Обожал книги о путешествиях, познавательные, географические и исторические. Был красивым, скромным, достойным человеком. Служившие с ним летчики восхищались им.

Дмитрий Федорович познакомился с матерью Володи Евгенией Ивановной Луценко на Каче, под Севастополем, где служил летчиком-инструктором в авиационной школе. Ей было 19 лет, и она была очень красива. Ее дедом был Митрофан Фролович Рубан, дворянин, полковник Царской армии. Женившись на мещанке Софье Антоновне Маринаки, 16-летней гречанке и дочери рыбака из Керчи, он был лишен наследства от родителей в виде обширных лесов под Полтавой, и вынужден был выйти в отставку. С любимой женой имел 15 детей, большинство из которых умерло во младенчестве. Бабушка Володи Надежда Митрофановна гражданским браком была замужем за Иваном Павловичем Луценко, который был солистом в хоре Крапивницкого. Евгения Ивановна считала его своим отцом. Только в 15 лет узнала, что ее отцом является Владимир Владиславович Янчевский, из поляков. Он был мужем родной сестры Надежды Митрофановны — Веры.

Володя обожал своего деда Ивана Павловича. Считал, что свой приятный баритон и музыкальные способности унаследовал от него. Когда я как-то спросила Володю, что было для него в жизни самым страшным, думала ответит — неразделенная первая любовь, а он ответил: «Когда мама сказала мне после смерти Ивана Павловича, что он мне не родной дедушка…» Родители Володи очень любили друг друга. Вот что вспоминала Евгения Ивановна через 20 лет после смерти Дмитрия Федоровича: «В 1926 году я впервые увидела Дмитрия Федоровича, который был в то время летчиком–инструктором в Качинской летной школе. Таких инструкторов было всего несколько человек. Познакомились у общих знакомых, и я сразу влюбилась. Он был в гимнастерке, кареглазый, в крагах, подпоясанный ремнем и на руках у него было кожаное пальто. Форма летчиков того времени». Ей шел девятнадцатый год.

Евгения Ивановна и Дмитрий Федорович Тихомировы, 1934 г.

Девизом молодой семьи Тихомировых стало: выжить, выжить любой ценой, несмотря на все жизненные сложности. Оба вступили в партию, рассматривая это как необходимость, и сына впоследствии уговорили. Уехали в Иркутск и родителей Евгении Ивановны увезли за собой. Иван Павлович был непримиримым противником Советской власти, отказывался от работы и, конечно, пострадал бы в 37 году.

Похожий на мать, в которой текла греческая кровь, Володе много раз приходилось драться в детстве с теми, кто считал его «чужаком». Жизнь в коммуналках, не очень легкое детство в Иркутске, частое отсутствие в командировках отца, красивая, молодая и легкомысленная мать, все это сформировало в красивом и застенчивом молодом человеке, какую-то нерешительность и болезненное самолюбие. В 17 лет он не имел особого интереса к какой-либо профессии. Любимая девушка поступала в МГИМО, и он туда же подался, чтобы учиться вместе. Но его не приняли, блата не хватило. Девушка же была из семьи дипломатов… Мама плакала, настаивала: «Ну, тогда попробуй в Институт Востоковедения». Восточные языки были тогда в большой моде. Но китайское отделение было уже заполнено, и он подал на единственное еще не заполненное-корейское отделение, и-поступил. Учился легко и отлично, дополнительно занимался иностранными языками, участвовал в институтских соревнованиях по боксу, лыжам и волейболу. Был завидным женихом, родители позволяли ездить на своем «Москвиче». Тогда для студента иметь машину было большой редкостью. Работать послали по распределению на Центральный телеграф цензором — перлюстратором частных писем. Не выдержал. Друг Виталий Костомаров порекомендовал его переводчиком с корейского в группу партийных функционеров, присланных из Северной Кореи в Высшую партийную школу. Молодой член партии, вступивший в нее еще в институте не без настояния родителей, Володя был принят, и пошло, поехало…Прекрасное знание языков (кроме корейского Володя знал английский и немецкий) позволило ему легко подружиться со слушателями ВПШ из других социалистических стран. Еще многие годы иностранные слушатели продолжали ему писать трогательные письма с благодарностью за помощь в учебе. Не случись наша «трагическая» встреча с Николаем Шубниковым, может быть и не было бы в жизни Володи такой ужасной раздвоенности, и не свела бы его судьба с Владимиром Крючковым и другими столь же отвратительными людьми. Может и не случилась бы тогда трагическая развязка его шестидесятилетней жизни.

Вместо послесловия

Эти воспоминания написаны более 10 лет назад. Почему я не публиковала их? Боялась. Боялась, пока был жив Крючков. И до сих пор боюсь. Недавно прочла изданные в 2004 году воспоминания Игоря Синицина «Андропов вблизи». С 1973 по 1979 годы Синицин был помощником Андропова. Из воспоминаний Синицина следует, что то, как поступили с моим мужем, а впоследствии и с ним, было обычной практикой, «как враждующие между собой сотрудники КГБ расправляются друг с другом. Рыцари «железного Феликса» действуют методами 37-го года. Они крадут у ненавистного им человека служебный документ с грифом «секретно» и «забывают» расписаться в его получении. Разумеется, такую операцию тщательно готовят. При первой же проверке человек, не предоставивший бумагу из своего сейфа, идет под трибунал и получает несколько лет тюрьмы за утрату документа с грифом «секретно» или «совершенно секретно». За словечко «совершенно» добавляют пару-тройку лет. Приговор обжалованию не подлежит» (стр. 244)

Остается неясным поведение Андропова. Зачем он, расставаясь с мужем, с которого уже были сняты все обвинения в измене, передал ему донос Крючкова? Неужели хотел остаться в его глазах «рыцарем без страха и упрека»? Вряд ли. Безупречная служба «системе» пропитала страхом всех ее служак, и Андропов, скорей всего, просто хотел оградить себя от возможных последствий этой истории.