«С твёрдым характером ангел»
Стихи
* * * «Коммунистическая»,
«Ленина» и «Правды», скамейки сломаны, не светят фонари, домов
облуплены унылые фасады в Тамбове сумрачном, а может быть, в Твери.
Пробили ямины глубокие в асфальте судейский «opel», депутатский
«shevrolet», фартовый жулик продаёт на рынке «Walter», бандитский
ветер по опущенной земле
гуляет пьяный, как тинэйджеры в кроссовках
цветных китайских, в супермаркет заходя, вино поддельное берёт себе в
коробках, «Play boy» листает и присвистывает: «Бля-а-а!»
* * *
«Тайны следствия» или же «Пусть говорят»,
а дома престарелых горят и горят,
протекают проклятые крыши,
и Господь нас, убогих, не слышит.
И ползёт по стране нехорошая весть:
человек износился и кончился весь,
и бюджетные средства не может
не присвоить… Но хочется в рожи
этим гоблинам плюнуть, уехать на край
обманувшего света, построить сарай
и рыбачить, охотиться, верить
в то, что Правдой живут, как святой Серафим,
на земле, посреди первобытных пустынь,
все: и птицы, и люди, и звери.
* * * Всё пропадает в этих
бескрайних болотах: деньги, танковые колонны противника, казаки
хмурые, конные, пешие, половцы, печенеги, изобретатели, народовольцы и
дураки.
Умные, впрочем, тоже. И кажется, неподвижно время
остановилось и более не течёт. Только колышет ветер травы: репейник,
пижма, мята и зверобой. И только к дождю плечо
ноет и ноет,
словно бы сердца не стало вовсе. Что ему, бедному, попусту здесь
унывать, болеть? Все мы уйдём, конечно, и только прохожий спросит: –
Чей это крест?.. – А ничей. Никого здесь нет…
* * * С твёрдым характером
ангел, жёнушка, где-то, пойми, в Дели, допустим, на Ганге счастье
бывает с людьми.
Нам же с тобой не случилось так далеко
побывать. Тело твоё искривилось, губы нельзя целовать.
Сядем
на кухне под лампой в сто окрыляющих ватт. Иней с окошечка лапой
вьюга пришла соскребать.
Воет и бьётся о стёкла, раненой птицей
кричит, словно бы небо оглохло, одеревенело в ночи.
Есть у
нас Пушкина книги, плед (замечательный ворс). Жёнушка, вспомни-ка,
нигер тоже в имении мёрз!
Вот и сидим у плиты мы – чайник и
сушек пакет. Видно, таким дефективным даже и смерти-то нет.
* * * И белая цветущая
нимфея у берега озёрного, и рдест, и кажется: уже из этих мест я
не уеду. С юга вдруг повеял холодный ветер. Шумные осины простым
заговорили языком: – Ты хочешь заграницу?.. – Вы о ком? Подумаешь,
фонтаны, апельсины и этот их порядок… А над ёлкой повисла туча –
первые круги пошли, и вдруг сильнее, и шаги дождя по тенту зачастили
долгой музЫкою… – Так за каким же бесом, – вдруг вырвалось, – я
плачу? Боже ж мой Всевидящий, спасибо, что живой!.. И эхо мне
ответило над лесом: – Всеви-сибо-товой-товой-товой!..
Так сердце
вдруг, объятья открывая, вместило мир от края и до края: и озеро с
водою торфяною, и чагу на берёзовых стволах, и всё, что было мёртвое
и прах, – всё-всё, что стало истиной живою: безлюдный дол с
некошеной травою, и рыбу с оттопыренной губою, и дерзкое моленье на
устах…
А небо надо мною, угоревшим, вдруг
треснуло и хлынуло из трещин.
* * * Нас растрясло. Да
как! – Вязанку горбылей так не везут! – устало женщина в сторонке
сказала с горечью. Но чей-то голос тонкий добавил с нежностью откуда-то
за ней:
– Я за тебя, милок, молилась – не болей!.. Тащился
«пазик» запылённый по бетонке: старухи охали, хихикали девчонки,
тянуло сыростью с некошеных полей.
И вдруг подумалось: «Безбытная
земля так от небес недалека, что человеку нетрудно тронуться и в
рубище по снегу ходить, молиться – от села и до села».
Всё в
мире – Бог! О да! И кажется, нигде так в это люди не поверят, как в
России, пока черны ступни юродивых босые и на лице глаза,
как звёзды на воде.
* * * Где-то за срубами
чёрных избушек трактор шаляпински густо басист. В банку солёных,
упругих горькушек я добавляю смородины лист.
Саша-сантехник
заходит с «горючим», но у меня не найдёшь стаканА. Прадед был
пахарь, а стал подпоручик. Ну, а теперь и страна – не страна.
А
по раздолбанной напрочь дороге сонный, как муха, ползёт лесовоз.
Дверь распахну – постою на пороге – в горле першит от беспомощных слёз.
Вот мы и выжили в заднице мира, где в магазине тушёнка и соль,
разные крупы, водка и мыло – радуйся, шваль, перекатная голь!
В
роще сосновой прозрачно и сыро. Сяду на хлыст,
подожду бригадира.
Бедная родина –
старая боль!
* * * Потратить последнюю
стошку, предаться печали всецело, стихи сочинять понемножку,
смотреть в календарь обалдело.
Уже настоящая осень, берёзы уже
пожелтели. Любимая, Бога попросим о счастье – оно неужели обходит
наш дом стороною? Так, может, по чаю хоть, что ли? А дождик закрыл
пеленою бурьяном заросшее поле и всю эту сонную, волчью, унылую,
злую безбрежность.
Давай же, на русскую почву привьём иудейскую
нежность! Ты – бабочка хрупкая – ночью на свет полетишь в
неизбежность.
Крыло обожгла – хромоножку целую! Ах, бедное
тело! А хочешь, сварганю картошку с грибами? Хорошее дело!
А
то заплету тебе косу? Возьму и накрашу ресницы? С безумца – ни
денег, ни спросу! А с ведьмы-то что?.. С баловницы?..
* * * Мудрые птицы по
звёздам летят домой, и грибники, улыбаясь чему-то, режут влажные
шляпки. Деревья стоят стеной, и на погосте ночью рыдает нежить.
Можно соседке-старушке купить «Ахмад». Сидя за кружкой дымящейся,
жаркой влаги, пусть повествует о том, как в сельпо хамят, как
выносили когда-то на площадь флаги.
Может, расскажет: однажды она
вождю рапортовала, а после отца, конечно, органы взяли, да… А комары
к дождю. А человеку нужно святое Нечто.
Впрочем, я лучше пойду
на болото за клюквой – хорошая нынче и цвета крови. И опадает
листва, и слезит глаза тихая боль небесной Его любови.
* * * Не Полярный,
конечно, Круг, но такая, мой друг, туга: снежный лес в окне, что на
юг, и в окне на север – снега. Ну, и славно! В супе – грибы, в
пузырьке – для зренья визин. А пурга, призывней трубы, за стеклом
большая, как жизнь. У неё – дремучий разброд, чтобы ясно стало ежу:
нас любовь за глотку берёт. Ноутбук пойду разбужу: то да сё, стихи
ни о чём, обо всём, что во мне болит, и про облачный окоём, и про
то, что в единый слит твой сердечный короткий стук и глухой,
непонятный мой. Жёлтой лампы уютный круг и квадрат окна ледяной.
А за ним седая тайга. А за ней дымят города. – А меня ты ждала?.. –
Ага. А меня ты любишь?.. – Ну да…
* * * Сквозь колонны
ельника шагаю, по дороге щёки на ходу растираю, небо постигаю –
никакого смысла не найду.
Что же есть у нас? В ночи морозной,
всей моей тоски и жизни всей больше, Треугольник многозвёздный,
Золотая рыба и Персей.
Что за дело космосу до мелких горестей,
затерянной среди огненных миров, Земли, безделки, жёлтой, угасающей
звезды?
Но и всё же елей пирамиды, снеговой, искрящийся подбой
кто-то же придумал, дальновидный, и прекрасен шарик голубой.
|