Простые размеры

ЛЕДОХОД

Уже с утра ходили под хмельком,
Смотрели, как в воде ступенька тонет,

Как каждый особняк, цветным мелком

Закрашенный, смеется на ладони,

И город, пробудившийся, как жизнь,
Сорвав с реки шуршащую рубаху,

Склоняется, на локоть опершись,

Как над невестой, плачущей от страха.

Был воздух, словно пение, тягуч,

Обрывки льда неслись, блестела фляжка,

Соломенный адмиралтейский луч

Ломался возле тополя на Пряжке,

И ты, ногой пошевелив шугу,

Все повторял, на женщину кивая:

- Так – никогда углы скорбящих губ

Не опускай. И я не опускаю.

  *  *  *

Как на воре пылает шапка,

Так на клене горит листва.

Никому от нее не жарко,

Только кружится голова –

То вороной вокруг собора,

То трамваем вокруг кольца.

Мы ведь тоже с тобою воры –

Эти голенькие тельца –

Как вещественные улики,

Как словечки из письмеца.

На листе – узелок улитки.

Не разыгрывай храбреца.

Чем с дружками пойти напиться

Или ждать меня у метро –

Раздобудь-ка ты мне жар-птицу

Этой осени. Хоть перо!

  *  *  *

Когда между персонажами – три моря

И, ладно, не тридевять земель,

А хотя бы девять, то, посуду моя

И белье стирая, гадать не смей,

Кто, откуда, правда ли – догнать не пробуй,

Покорми с ладони ручную жар-птицу – клен.

Поперек неба перекинут провод

Перелетный, курлычущий: «алё, алё!»

И когда слово повернется, как ключик,

Заводное сердце запрыгает – скок-поскок,

Посмотри внимательно – это пространство глючит

Серым волком, потертым, как шерстяной носок.

Все при нем – царевна с косой до земли, царевич,

Натурально, конь богатырский и весь комплект.

Ты в него не входишь. С тебя довольно зрелищ,

Птичьей стаи, на небо закинутой, будто плеть.

  *  *  *

Желто-красное оперенье

Улетающего куста.

Отрешенное – вкось – паренье

Потерявшего страх листа,

Обрывающего цепочку –

Ту, что нам оборвать слабо,

Превращающегося в строчку

Чуть подвыпившего Ли Бо.

Узнаю этот жар подкожный,

Так рождаются в явь – из сна:

То-то жизнь его так ничтожна,

То-то смерть его так красна.

   *  *  *

Спит Нева в гробу хрустальном,

Небеса над ней пусты.

Пересыпанные тальком,

Спят воздушные сады,

Спят двугорбые сугробы,

И с лопатою таджик,

На окне пучок укропа

Засыпающий лежит.

Спит бездомный на вокзале

На заплеванном полу,

И с открытыми глазами

Спит прохожий на углу.

Спит Исакий – будто сани

Перевернутые – сквозь

Вьюги рваное вязанье,

Ветра сломанную трость.

Спит пустой почтовый ящик,

Спит собачья – дыбом – шерсть.

Есть ли кто-то настоящий?

Кто-то бодрствующий – есть?

Средь боков дворцовых желтых

И покатых белых спин

Только мы с тобой, дружок мой,

Целый год уже не спим.

  *  *  *

Все простые размеры – как жизнь,

Как морская волна, набегают,

Две-три ноты, не больше. Скажи,

Посмотрев на меня: «дорогая» -

И довольно. И можно идти,

Неуклюже скользя по канаве

Достоевской, по льду, посреди

Серых стен, на басовой октаве

Прилепившихся к музыке сфер,

Пирожковых, кафешек в подвале, -

То витрина с туфлями, то дверь,

То дворняжка трусит, подвывая,

То в глаза насыпается снег,

То песок, точно это пустыня,

И ни окон, ни берега нет,

Ни ворот с вензелями литыми,

Ни клочков прошлогодней травы,

Ни увядших имен в разговоре –

Только путь от любви до любви,

День и ночь – как от моря до моря.

  *  *  *

Не много осталось одежды сносить,

Стоптать башмаков,

Смотреть, как земля одевается в сныть

И болиголов.

Не много осталось от ветра грустить,

От солнца шалеть.

Осталось жалеть и осталось любить,

Любить и жалеть

Мужчину, дитя, воробьиную прыть,

Рябинную медь –

Недолго, но все же осталось любить,

Но больше – жалеть.

  *  *  *

Раскачивай меня, веселый мой,

Хватайся за небесные канаты.

Под скользкою небесною доской

Не видно, перед кем мы виноваты.

И города тяжелый виноград

За железнодорожною лозою,

И первым снегом оглушенный сад

Исчез, и только желтою лисою

В чугунной печке бегает огонь,

И нам близки его повадки лисьи

И воздух разогревшийся, нагой,

В котором тают улицы и лица,

Обязанности, дружества, долги,

Цитаты из Державина и Сартра –

Как маковые зернышки, легки

И далеки, они вернутся завтра,

Заговорят, окружат нас толпой,

И мы в привычный мир, как будто в реку,

Опять шагнем виновною стопой –

И каждый миг готовою к побегу.

  *  *  *

О, эта жизнь чужая, багровым краем

Касающаяся лица, как закатное солнце – леса,

Оставляя ожог на кромке. Мы так и не узнаем,
Что там за плоским диском, вставшим отвесно,

Как монета в руках мальчишек, играющих за сараем.

О, это солнце рдеющее, густое,

Лучше б не вытекало из туч, не озаряло

Редеющий гребень жизни, стареющий лес, листвою

Сорящий, как шулер карточный – козырями.

Как горит оранжево! – только зря мы

Рты разинули, неподвижно стоя

На краю опушки, трясущейся от озноба.

Лучше б нам не видать потока и разоренья –

Красного и белого, листвы и снега, Деникина и Краснова,

Чапаева и Котовского – кровавой мездры, основы,

Холщовой изнанки – зажмуриться, поберечь бы зренье,

Белые вихри в казацких вихрах травы не видать бы,

Красные полосы в небе, следы погрома,

Снежный пух из еврейских перин, на щеки летящий. Свадьба

Вокруг ракитового куста, без венца и крова,

Сковала нас золотой цепочкой – но ее не хватит

Ни на два шага из колонны, ни на пайку хлеба, ни на пук соломы.

Вот она, чернеет над нами – глазница неба

С вытекшим солнцем, с незаживающими краями.

Время течет сквозь душу, закинутую, как невод,

В мутные воды памяти – шевеля прозрачными ячеями.

  *  *  *

Как не хочется уходить,

Даже если совсем устал,

Даже если угрюм и дик

Век, и лживы его уста.

Все не чувствуешь, что пора,

Все не ведаешь – обречен,

Словно книжица, из костра

Унесенная – отречен.

Все доносится в твой закут,
Где ты скорчившийся лежишь,

Как кузнечики цепь куют

Золотую – длиною в жизнь.

Все считаешь – удар, другой,

Все бормочешь, разлив вино, -

Подожди, я еще с тобой –

Ну, еще, ну еще звено!