Номер 4(29) - апрель 2012 | |
Очередь за корюшкой
О начале весны в нашем городе
возвещает Нева. Потрескивают и шуршат присыпанные гарью льдины. Изнуренное
долгой зимой очищается небо от серых всклокоченных туч. И над соборами и дворцами,
шпилями и куполами воцаряется легкомысленный запах свежей корюшки. В конце апреля – начале мая входит
эта мелкая рыбешка, дальняя родственница семейства лососевых, в Неву и Нарову
метать икру. В это время и происходит главный улов. И нет на свете для жителей
нашего города, весеннего деликатеса, более желанного, чем жареная, или
маринованная в луке корюшка. Продают корюшку с лотков на улицах и
площадях. Вот работяга устанавливает на тротуаре ящики. Рядом отдает приказы
продавщица Шура, с утра хмельная, с багровым, одутловатым лицом. На ней пуховой
платок и пятнистый от грязи, словно маскировочный, халат поверх ватника. Вокруг
уже собирается толпа. – Куда напираешь, – вишь весы еще не
привезли!– огрызается Шура, – Да подай ты назад, совсем озверели! Появляются весы. Шура, не спеша,
ворожит над ними, мистическим способом проверяя их точность. Наслаждаясь
накалом страстей, высыпает из тюбиков мелочь и мучительно долго изучает накладную.
Затем отдирает планки с верхнего ящика, матерится, напарываясь на гвоздь, и
запускает руку в плотную серебристую массу. – Кто без бумаги, граждане, пусть не
стоит! – хрипло возвещает она. Толпа нехотя разматывается в очередь.
Торговля началась. Ах, очередь, очередь, непременная спутница
нашей советской жизни! Голова ее и хвост имеют разную температуру, разные
политические установки, разное философское мировоззрение. В богатом спектре ее
чувств – надежда, страх, отчаяние и торжество! Главная задача в очереди – дружеский
контакт с окружением. Добрососедские связи дают почти неограниченную свободу
отлучиться: сбегать в булочную, на почту или за молоком. Впереди меня за корюшкой – угрюмая
дылда с авоськой пустых бутылок. Это - добрый знак, я поймала уже ее
подобострастный взгляд. Сзади – ситуация неблагоприятная: бабуся из семейства каракуртов,
фея коммунальной справедливости. Оборачиваюсь и бросаю пробный шар: – Ну, не свинство ли за паршивой
корюшкой два часа стоять! – А не нравится, милая, и не стой,
никто не неволит. Итак, мы прикованы друг к другу...
Если только не случится чудо. И оно немедленно случается. За углом на Фонарном разгружают
бананы. Смятение в строю, меня обдает теплым светом ее ласковых слезящихся
глаз. – Женщина, вы будете стоять? Мне бы
отлучиться ненадолго. – Конечно, идите, я вас запомню. И вот уже в кошелке у бабки тропические
грозди, и дылда разрешилась от бутылочного бремени, и я вернулась с почтамта,
где в окошке "до востребования" мне вручили первое письмо от Стива.
"Дорогая
моя девочка, доброе утро! Сегодня - пять дней, как мы расстались. Я столько раз
пытался звонить тебе, но Ленинград дают только ночью, и я не хотел тебя
беспокоить. Видишь, пишу, как обещал, по-русски. Не смейся над ошибками. И я
тоже обещал не горевать /или не огорчать?/, что не скучаю. Но я был бы сказать
неправду... (O, my God! I want you to know how terribly I miss you!)
В
Париже все время дождь, очень скучно, и я нигде не был, кроме университет. Но
лекция прошла хорошо, и меня пригласили осенью читать еще одну. Я выбрал тему
завоевание Сицилии норманнами. Я люблю Роджера Отвиля, потому что он был
терпеливый к другим религиям". ...Я не заметила, когда появился этот
старик. Худой и высокий, он стоял в нескольких шагах от прилавка, в стороне от
очереди, и тяжело опирался на палку. Видимо, мучила его одышка, так трудно, с
присвистом он дышал. На старике было поношенное пальто, из-под подола свисал
кусок ватина. Заросшее седой щетиной лицо выглядело болезненным, но косматые
брови над глубоко посаженными глазами и орлиный, костистый нос придавали его
лицу выражение гордое и величавое. Вот он поставил палку между ног, вытащил из
кармана аккуратно сложенный лист газеты и свернул кулек. Очередь насторожилась. – Не помню, где я занимал, –
пробормотал старик и подошел ближе к прилавку. Никто не ответил. – Мне только
полкило, – заискивающе посмотрел он на продавщицу. – Не было тут тебя, – огрызнулась ближайшая
тетка. –- И не примазывайся. – Нет, я стоял, я за бумагой ходил. – Вот и ищи, где стоял. Старик пододвинулся ближе. – Эй там, не отпускайте без очереди! –
заверещали вокруг. Продавщица Шура мельком взглянула на
старика и протянула руку за его кульком, но кто-то метким ударом вышиб кулек, и
он полетел в лужу. – Воли-то рукам не давай! – рявкнула
Шура, – А то воще торговать не буду! Очередь заклокотала. – Наведите порядок! – Не отпускайте со стороны! – Выкиньте его оттудова! – неслось со
всех сторон. – Может, человек инвалид и право
имеет, – засомневалась угрюмая дылда. – Как же, инвалид он! – взвизгнула
бабка-каракурт, – Это нация их настырная всюду на шармачка лезет. Гоните его в
шею! Из очереди вышел кудлатый парень. – А ну, папаша, проваливай, понял? – Да вы нелюди, что ли? – взорвалась
продавщица, – Не видите, ноги у человека больные! Давай, дед, три рубля, сорок
копеек. Старик поднял трясущуюся руку, но
парень сильно оттолкнул его. – Вы что... – задыхаясь пробормотал
старик и пошатнулся. – Милицию, милицию зовите! – взвизгнула
ближайшая бабка и с наскока ударила старика в грудь. Тот выронил палку,
наклонился поднять, но парень шваркнул палку ногой, и она отлетела в сторону. Старик растерянно оглянулся. Очередь
ощетинилась, выжидая. Он снова шагнул к продавщице, протягивая деньги. На него налетели
двое, сбили с головы шапку. Старик упал. – Звери проклятые! Чтоб вы передохли
все! – Шура выскочила из-за прилавка и протиснулась к старику. Он лежал на боку
и хрипел. Вокруг рта пузырилась пена, пальцы судорожно шевелились, царапая ногтями
пальто. – Уби-или! Человека убили! Пролетел
над головами истошный вопль. Очередь смешалась, послышались свистки, сквозь
толпу пробивался милиционер. Кто-то бросился в автомат вызывать "Скорую". Врач и санитары долго хлопотали над
стариком, но в сознание он не пришел и постепенно затих. Когда его укладывали
на носилки, на его лице уже застыло выражение величавости и гордыни, так не
вяжущееся с ободранным пальто и измазанной шапкой, которую второпях, не
отряхнув, положили ему в ноги. Про палку забыли, и она осталась на тротуаре. ...
"Я еду в Палермо всего на две недели. Потом домой. Сразу же буду высылать
тебе приглашение. Ты должна верить, что все будет О.К. Я повезу тебя на La Cubola,
тебе там понравится. Об этой романтической вилле писал Боккачио в новелле о
Джованно ди Прочида. Обнимаю тебя и помню каждый день. Твой Stephen".
– Нечего и стоять, один ящик остался,
– обреченно сказала дылда. – А пускай полкило в одни руки
отпускают, – заныла старушка-каракурт, – А то дежуришь с утра без пользы. – Корюшка – вся! – заорала
продавщица, побеждая нарастающий гомон, – Да что я вам, рожу ее, что ли? ...Весной в нашем городе стоит
свойственный только нашему городу, легкомысленный запах свежей корюшки. И если
апрельским вечером вы пройдетесь по царственно-прекрасным проспектам и площадям,
окутанным сиренево-серебристым сумраком, то сможете заметить пустые лотки,
обрывки газет, груду ящиков, поблескивающих от приставшей чешуи, и две-три
раздавленных рыбешки на тротуаре. Это значит, была здесь сегодня
очередь за корюшкой. |
|
|||
|