Номер 3(40) - март 2013
Павел Нерлер

Павел Нерлер Високосные крýги: стихи 1970–2012 гг.[1]

Павел Нерлер (Полян) – географ, историк, писатель, литературовед, председатель Мандельштамовского общества,  автор многочисленных книг, одна из которых – Слово и «дело» Осипа Мандельштама» (2010) вошла в шорт-лист списка премии НОС («Новая словесность») за 2011 год. Ученик Аркадия Штейнберга, участник группы «Московское время» и студии «Луч».

Его первая книга лирики «Ботанический сад» вышла в 1998 г. и содержала стихи, написанные не позднее 1987 г. Более двадцати лет П. Нерлер «молчал», но в 2009–2012 гг. появились новые стихотворения. Из сочетания «старых» и «новых» стихов и сложилась эта книга. Стихи и избранные переводы расположены в ней хронологически и разбиты на разделы, соответствующие четырехлетним високосным циклам, чем и обусловлено заглавие книги – «Високосные крýги».

Представляя книгу Павла Нерлера читателю, журнал «Семь искусств» публикует его предисловие, его новые стихи - те, что не входили в «Ботанический сад», а также отзывы А. Тарковского, Л. Озерова и С. Липкина о поэзии П. Нерлера.

От автора

С одной стороны, писание стихов – высшее счастье. Как и то, что в молодости их вызывало – любовь, дружба, путешествия.

Именно стихи – свои и чужие, споры и разговоры о них одарили меня дружбой и многолетним общением с такими замечательными собеседниками и людьми, как Аркадий Штейнберг, Семен Липкин и Арсений Тарковский, как Ефим Эткинд, Надежда Мандельштам и Наталья Штемпель, как Александр Сопровский, Бахыт Кенжеев и другие сотоварищи по «Московскому времени», как Николай Поболь, Андрей Трейвиш и Наум Клейман, как Семен Заславский, Эсфирь Богданова или Женя Пермяков. И многие другие, здесь не упомянутые.

Состояние поэта всегда ощущалось мною как первичное по отношению к любым иным занятиям и ипостасям, не исключая и сугубо профессиональную и публичную деятельность в качестве географа, историка или филолога.

Но само это состояние вовсе не производная от непрерывности процесса стихослагания. Скорее, наоборот.

С годами я пришел к убеждению, что, оставаясь поэтом, стихи писать как раз и не следует: если можешь не писать – не пиши! А если уж пишешь – то тогда и только тогда, когда сила переживания и погудки такова, что не писать не остаётся уже никакой возможности.

Да и занятия Мандельштамом накладывали определенные ограничения и обязательства, формируя вполне определенные и весьма строгие критерии. Применительно к себе они означали безжалостное отсеиванье и вычёркивание строк, строф, стихо­творений и целых циклов.

Но все-таки поэтическая аскеза ещё не целибат, и главное не в этом. Хотя я строго придерживался сформулированного выше правила, – и после стихотворения на смерть Екатерины Константиновны Лившиц, вдовы Бенедикта Лившица, написанного в ноябре 1987 года, воздерживался от стихослагания почти 25 лет.

Если что-то всё же начинало набарматываться, то, конечно же, записывал. Но, если спустя какое-то время «бормотание» засыпало, – не будил.

И только в конце 2000-х годов смерти друга (Жени Пермякова) и отца переломили этот последовательный стоицизм. С годами источники неудержимости погудки не слишком переменились, но изменилось их соотношение: на первые роли выдвинулись смерть близких людей и вообще человеческое горе, а к «географии» добавилась «история».

Простая временная последовательность всегда казалась естественнейшим и наилучшим способом композиции лирической книги. Но, когда в 1998 году я собирал свой единственный поэтический сборник «Ботанический сад», то не смог прибегнуть к нему, ибо сборник включал в себя остатки сразу нескольких книг, разрушенных строгостью отбора. Поэтому он был перекомпанован по иным – тематическим – основаниям, и место для хронологизма, и то не строгого, оставалось только внутри разделов.

Название одного из них – «Високосные крýги» – вынесено в заглавие этой книги. Дело в том, что всё происходившее и вызывавшее стихи не только существовало во временной связи, но и обладало определенной цикличностью – четырёхлетней, с кульминациями именно на високосных годах. Отсюда разбиение книги на части, соответствующие таким четырёхлетиям.

Это совершенно иная композиция – одновременно хронологическая и кольцевая.

Состав почти тот же, что и в книге «Ботанический сад», – за вычетом одного перевода из Рильке, но с добавлением нескольких стихотворений, что были написаны в последние годы.

Попавшие в книгу переводы идут наравне с прочими стихотворениями.

Все стихи датированы. Многие писались или правились на протяжении очень долгого времени, но решающей являлась именно первая дата – дата погудки.

31 июля 2012 г.

П. Н.

Книга посвящается С. Ц.

 

 

СЕНГИЛЕЕВСКИЙ СПУСК

 

Памяти Жени Пермякова

 

В тот миг, когда подъём на спуск

Дорога с радостью меняла,

На Сенгилеевский на спуск

Судьба, как на курок, нажала.

 

Переглянувшись с красотой,

Ты словно бы коня пришпоришь

И вниз рванешь – навстречу той,

с кем не поспоришь!..

 

Руль вырывается из рук,

небесная тускнеет смальта…

Не защитят ни шлем, ни друг

От равнодушного асфальта.

 

Не защитят ни друг, ни шлем

от бесшабашности спирали.

А неба нет уже совсем,

лишь крутятся в траве педали.

 

И руки тянутся назад,

как будто руки виноваты…

И как теперь твой чистый  взгляд,

Твой детский, твой подслеповатый,

поймать, – скажи?..

2008-2012

 

УМАНЬ И БАБИЙ ЯР

Триптих

 

1

…Гул молитвы, базарная ругань,

помесь святости со шпаной.          

Гайдамацкая, гойская Умань –

с Йом-Кипуром, блин, с Рош-Ха-шаной!

 

Этот гул – он уже не затихнет,

Посмотрите на эту толпу…

«А Вы тоже религии ихней?» –

Полицейский, дающий кипу.

 

Сколько жизни в могиле зарыто!

Реббе Нахман, давно ли Вы тут?

Двести лет без кола и защиты

пролетели, как двадцать минут.

 

И свиваются пейсы в колечко

визави фантастических сцен.

На неделю свернулся в местечко

Этот польско-радецкий райцентр…

 

И хасиды бредут, как в исподнем,

в помраченьи своем новогоднем,

бьют поклоны, качают права!..

С Новым Годом, блин! Шана-товá!

 

2

…О евреях ни слуху, ни духу.

Тишина, словно кляп, на слуху.

Здесь скосило не только мишпуху,

Но и треснувшую галаху.

 

Грош цена этой крови из ступки,

раз пристреленный пулемет

двадцать тысяч убитых за сутки

Прошивает навылет и влёт.

 

Синагога под небом разрытым,

раскуроченным, как Бытиё.

Столько смерти в овраге сокрыто,

Что ничто не удержит её!

 

И на выходе из каверны

Только кости и черепа.

Нет защиты от пульпы и скверны,

гидрография не слепа.

 

Эксгумированное преданье,

слева кривда и справа ложь…

И беспамятства напластованья

Экскаватором не свернёшь.

 

3

…Только Умань и в ус не дует,

отбивает молитвенный шаг.

И хасидский трансфер минует,

Не заедет на тот овраг.

 

Неподвластные укоризне,

Новогодние схлынули дни.

Занесённые в Книгу жизни,

Книгу смерти забыли они.

 

И в расколотом небе незрячем

нам чужая резня нипочем…

И не молимся мы, и не плачем

между жертвами и палачом.

 

Одиночество горней меноры,

коры памяти, дыры и норы.

И неяркого яра огни –

Навсегда остаются одни.

 

От Завета и до Совета

Ни могилки, ни плошки света.

Каркнул ворон своё «Nevermore!..»

Жидомор и историомор.

2009–2012

 

ПОНАРЫ

(по мотивам чужого подстрочника)

                                   М.Г. Рольникайте

В тот полдень обыденный, солнечный, сочный

Украсилась почва фатою цветочной,

И птицы звенели в небесной купели,

И пыльные камни сквозь травы блестели…

 

Идет по дороге детей вереница.

Ошпарены страхом прекрасные лица.

А сзади несёт свое грузное тело

Литовский эсэсман на грязное дело.

 

Кровавое действо уже предвкушая,

Он смотрит в затылки Рахильки и Шая.

Достичь совершенства в искусстве расстрела –

Его, патриота, первейшее дело.

 

 «Куда ты ведёшь нас, лесная дорога?» –

Спросила у ели Рахиль-недотрога.

Ответил, осклабясь, эсэсовец строю:

«Местечко вам бог присмотрел неплохое».

 

И шуткой своей чрезвычайно довольный,

Затвор передёрнул он, двоечник школьный.

Катаются жилы по шее по бычьей –

Счастливый палач со своею добычей.

 

Куда ты, дорога? – В предместье, в Понары. –

По нары и тачки? – По пули и яры! –

…И дети идут, разобравшись по парам,

Понурой шеренгой навстречу Понарам.

 

…Кричит им палач: «Жидовня, раздевайтесь!

Мы все здесь свои, сосунки, не стесняйтесь!»

И сняли одежку, и ножки разули –

Чтоб хилые тельца подставить под пули.

 

А ров уж заполнился наполовину –

Родимые лица, и руки, и спины,

Любимые мамы к обрыву подходят

Хлопок – и их нет, и уж новых подводят.

 

Вот встала к обрыву и мама Рахили –

краса из красавиц, каких народили.

Одежду сняла и косу распустила,

И с вызовом смотрит в глаза крокодильи.

 

Убийце не выдержать этого взгляда –

отводит глаза, не отводит приклада.

Услышав «Огонь!», он спускает курок, –

И пот утирает отважный стрелок…

 

И всё – никого не осталось от группы.

Землёю присыпаны свежие трупы.

Гадюка ползет по кровавой росе.

В Понарах, в Понарах расстреляны все!

 

О том, что свершилось у них на глазах,

Деревья  и птицы шептались в слезах.

Лес негодовал в осквернённой красе:

В Понарах, в Понарах расстреляны все!

 

И будто бы реквием  в небе звучит. –

То ветер по соснам дремучим стучит

И ноты скрипучие сходу берет…

Но кто их услышит? Кто переведёт!?..

2011

 

ПОДСОЛНУХ

(Стансы)

 

1

…Межокеанским окоёмом,

преград не чуя и греха,

стихией мчаться по разломам

по наущению стиха,

по глобусу вслепую шаря,

границы перестав считать,

из западного полушарья

в восточное перелетать...

 

2

…Всегда манящ и интересен,

но, отрешившись от преград, –

мир стал неудержимо тесен,

и плотоядно грешен взгляд.

Под взмахи полнолуний полных,

под вздохи рук – не потому

ли к солнцу тянется подсолнух,

что солнце тянется к нему?

 

3

…Ни на какой миллиметровке

ты не прочертишь тот чертёж,

пока по ненадежной бровке

на берег тайный не придёшь.

Там вырываются из щелей,

фонтаны брызг, полулюбя, –

и, в облаке туманных целей,

ты возвращал себе себя.

 

4

…Чем это было? Наважденьем

двух шелковистых полусфер?..

иль жерл подводных изверженьем?

нагроможденьем скал и шхер?

Чем это было? Синекурой?

Времянкой, снятой на века?

Неправленою партитурой?

Черновиком чистовика?

 

5

…И ссоры долго не держались,

и притирались берега,

пока к раствору не мешались

подспудной ревности снега.

Как с этой вольницей невольной

ни начинай и ни кончай,

но в той пучине треугольной

мы утопали невзначай.

 

6

…Мы праздника себе хотели,

и праздник сел у ног на раз.

Мы вместе столько одолели,

но будни одолели нас.

Средь этих бурь, средь сфер покатых

нам просиял и скрылся свет…

И нет у магмы виноватых,

и правых нет… И правды нет.

2011–2012

 

ВОЛЬНЫЕ СТАНСЫ ОТЦУ

 

1

Расставлены фигуры на доске,

и пешка проплыла на е4…

Но сколько ни заламывай в тоске

хрустящих рук, не отзовется в мире

уже никто на запоздалый зов:

«Сыграем, батька?»…

                                   Пущенное время

Всё, без остатка, утекает в ров…

Флажок упал, и опустело стремя

того коня…

 

2

Твоей руки уж не согрею я,

твоей улыбки больше не увижу,

подушку не поправлю,

                                   и земля

всё надвигается – страшней, сплошнее, ближе.

Вся вытекла подземная река,

взялся – ходи, без права на ошибку…

Родимая отцовская улыбка,

любимая отцовская рука…

            Уж не согреть…

 

3

…И в пять утра раздался телефон.

То был не ты, а вестник Азраила.

Был короток и недвусмыслен он,

но весть, как шах и мат, сразила.

Ведь только кажется, что ты всегда готов,

когда ни грянь, – а ты всегда в порядке,

сын старика, чьи стоптанные тапки

уж не зашаркают…

 

4

И, скрещивая руки на груди,

как будто руки к гробу привыкали,

ты что-то ясно видел впереди

такое – что всю жизнь не примечали.

…А ветер в поредевших волосах

всё треплет пряди космоса родного…

Всё явственней помехи в голосах…

Расставлены фигуры в небесах…

            Чей ход?..

2011–2012

* * *

Профессия Павла Нерлера (он географ) даёт ему возможность увидеть местность новыми глазами, а точное знание ландшафта – проникнуть в первоисточник, в первопричину красоты пейзажа. Отсюда и свежесть словаря Павла Нерлера, живая беглость рисунка, например, Большеземельской тундры, где «берегом смородина бредет, уремный мед с багульником мешая».

В ассоциациях автора есть недостающие звенья, надо вчитаться в стихотворение, чтобы понять, почему автора течение несет «вниз по реке и вверх по букварю»: ведь в родном Подмосковье, где автор вырос, и так возникают начальные слова детства: заря, букварь. Стих – слово – так воплощается в предмет, что и мартовская пашня кажется вчерне написанной строкой, а кувшин с недопитым вином, как живое существо, то засыпает, то просыпается… Стихотворец понимает, что пространства, им исхоженные, живут во времени…

Семен Липкин

* * *

Я читаю:

         Как редко в небо поднимаем

         Мы удивлённые глаза...

Это попрёк или предупреждение? И то и другое. Нас уверяют, что от мелочей быта мы должны обратиться к высотам бытия. Одухотворенность – вот что, прежде всего, мне хочется выделить в стихах Павла Нерлера...

У Павла Нерлера жажда жизни сочетается с жаждой познания культуры. «Я с греками дружбу водил, и солнца сияли над нами...» – ему важно проникнуть и в мир грузинского зодчества, и в старину русского Севера…

Лев Озеров

* * *

...Самобытность Нерлера как поэта проявляется главным образом в его «любовных» стихах:

 ...Твой сон и неглубок, и вязок...

Без слёз, без жестов, без подсказок

Ты правотой меня поишь.

На этом примере заметно, что П. Нерлер строит свою строфу (а строфика – один из признаков его поэзии) непринужденно и легко, очень часто на одном дыхании.

Его поэзия почти всегда – поэзия словесная, филологическая. Он любит поиграть словом, зааллитерировать стих или два-три соседних стиха. Он находит смежные ощущения, одно ощущение, влекущее за собой другое...

Арсений Тарковский



[1] В апреле 2013 года в московском издательстве «Водолей» выходит новая книга стихов Павла Нерлера «Високосные крýги: Стихи 1970–2012 гг.» (ISBN 978–5–91763–153–0).


К началу страницы К оглавлению номера
Всего понравилось:0
Всего посещений: 2574




Convert this page - http://7iskusstv.com/2013/Nomer3/Nerler1.php - to PDF file

Комментарии:

AT
- at 2014-03-07 21:07:41 EDT
Да позволено мне

_Ðåêëàìà_




Яндекс цитирования


//