От автора

В продолжение двух статей^*, объединенных названием «Берберские войны», я хочу рассказать о дальнейшем развитии интереса американцев к ближневосточному региону. В 19 веке после окончания Берберских войн этот интерес был однозначно выражен в миссионерской деятельности различных христианских общин в странах Ближнего Востока, прежде всего в «большой» Сирии.

Как только я начал собирать материал о миссионерах, стало ясно, что не обойтись без объяснения и изучения их религиозных корней, что привело меня к истории протестантизма в Америке. И здесь я был буквально поражен не только наличием огромного количества информации, но и ее - как бы сказать помягче – неопределенностью. Оказалось, что понятие протестантизма и тем более взгляд на его роль в истории Америки настолько зависят от описываемого конкретного времени в истории и от времени публикации источников, что создается впечатление о совершенно различных феноменах. Собственно говоря, с одной стороны, это нормальное эволюционное явление для любого общественного движения, переживающего свое развитие, пик популярности и последующий уход с арены. Но в США, где на протестантизме в 17-19 веках была завязана буквально вся как социально-политическая, так и экономическая жизнь, само эволюционное изменение движения и отношения общества к нему стало очень важным фактором для революционного обновления самого движения. Америка и американское общество пережило две внутренние протестантские революции, во многом изменившие характер самой страны. С некоторым пафосом они названы Первым (1730-40-е) и Вторым (1800-е) Великими Пробуждениями. Кстати, именно ВВП стало исходным пунктом миссионерской деятельности. Таким образом, само существование двух протестантских революций косвенно говорит о наличии различного протестантизма в американской истории, об его существенной эволюции. После выяснения этого, наверно, общеизвестного для американцев вопроса, появилась следующая проблема: как ограничить рассказ о протестантизме рамками заявленной темы, миссионерским движением и его последующим влиянием на политику США на Ближнем Востоке?

Предлагаемые несколько главок есть моя попытка соблюсти некоторый баланс между совершенно необходимой информацией, без которой трудно понять подноготную миссионерства, и огромным количеством информации, которая дает возможность узнать американское протестантское движение гораздо глубже и многосторонне, что, на мой взгляд, выходит за рамки основной темы.

Целью этой публикации является услышать критику. Как можно больше критики, информации и различных мнений. Мне самому не все ясно во влиянии протестантизма на общественно-политическую историю США. Мне еще меньше понятна причина и конкретное время перехода совершенно очевидного филосемитизма протестантов 17 века к совершенно очевидному антисемитизму протестантов конца 19 века. Если такое время – в общем, для всей территории США – вообще можно определить.[1]

При чтении прошу учесть, что этим главкам предшествует, а за ними последует довольно большой текст, то есть, еще раз – это вырванный текст из большой главы, которая на сегодня называется «Протестантский век».

Протестантский век

«По приезде в Соединенные Штаты я больше всего

был поражен религиозностью этой страны»

Алексис Токвиль «Демократия в Америке» (1835 год)

-1-

...Американская революция во многом была событием беспрецедентным: возможно, единственный раз в истории не подтвердился постулат Дантона о «революции, пожирающей своих детей». Чем дальше мы уходим от революционного времени конца 18 века, тем больше нам свойственно ее причины и успех объяснять уникальными политическими и социально-экономическими обстоятельствами, существованием аномально большого количества достойных людей, известных под именем «отцы-основатели», военным везением, ошибками англичан и прочими безусловно значительными факторами. При этом забывать о, возможно, самом главном факторе – религиозном.

Дело в том, что религиозность американского предреволюционного общества была тоже беспрецедентной.

По причинам, которые я объясню ниже, объяснение этого религиозного феномена лежит в истории Новой Англии, северо-восточного региона Соединенных Штатов, который включает сегодня шесть штатов: Массачусетс, Мен, Коннектикут, Вермонт, Род-Айлэнд и Нью-Гемпшир. Общеизвестно, что первые европейские переселенцы в колонии Новой Англии, эмигранты поколения «Mayflower» (1620-40-е), были религиозными изгоями – пуританами. Возможно, многие помнят ключевую фразу Токвиля в его до сих пор непревзойденной «Демократии в Америке» (1830-40-е): «Каждая религия связана с определенными политическими убеждениями в силу своего сходства с ними». Так кто же такие пуритане и какие у них были религиозные и политические убеждения?

По этому поводу, как ни странно, нет раз и навсегда принятого мнения. Объясняется это, с одной стороны, расплывчатостью термина «пуритане»^[2] и, с другой – изменением религиозных и политических убеждений «условных» пуритан во времени. Попробуем для начала вспомнить основные факты.

В счастливые для Англии елизаветинские времена середины 16 века в Европе происходила гигантская религиозная революция. Одновременно как минимум в трех странах возникло народное движение протеста^[3] против засилья папизма, движение за реформу католической Церкви, сегодня для простоты олицетворяемое именами Лютера, Цвингли и Кальвина. В Англии, где антикатолическое движение предшествовало Германии, Франции и Швейцарии как минимум на пару веков, после всех пертурбаций возникла протестантская англиканская церковь, чисто английская, компромиссная смесь реформистского и католического христианства^[4]. Но почти сразу, еще в Англии 16 века англиканская церковь в результате внутренней эволюции распалась на два фланга и центр.

На правом фланге^[5] были пресвитериане, которые признавали право власти на определенное вмешательство в дела церкви, признавали и пользовались очевидным фактом того, что англиканская церковь являлась государственной структурой, регулируемой законодательством и финансированием государства.

В центре были так называемые конгрегационалисты, считавшие, что в каждой общине конгрегации должна быть независимая от государства религиозная жизнь, но признававшие роль архиепископа, епископов и теологического подчинения руководству церкви.

На левом фланге были религиозные революционеры, радикалы, по существу исповедующие чистый кальвинизм, сторонники полного очищения христианской теологии и практики от любых католических элементов, включая «руководящую и направляющую» роль церковной номенклатуры – в Англии их называли «сепаратистами», но в истории они более известны под именем «пуритане»^[6]. Пуритане на дух не переносили любое официальное церковное и государственное вмешательство как в частную, так и в общинную религиозную жизнь. В дальнейшем англиканская церковь распалась на еще несколько крупных конфессий, но в интересующее нас время возникновения первых американских колоний начала 17 века только пуритане совершенно ясно заявляли о несогласии с половинчатостью, незаконченностью английского христианского реформистского движения и, в свою очередь, совершенно ясно отвергались властью, церковью и обществом.

Пуританизм как отдельное движение возник еще во времена религиозных притеснений королевы Марии Католички (1553-58)^[7]. Английские пуритане прошли через относительно хорошие времена Елизаветы I и плохие времена Якова I и Карла I; в плохие времена в больших количествах они эмигрировали в Голландию, потом, с учреждением американских колоний, массово двинулись в Северную Америку. Протестанты всех трех направлений были в числе первых американских колонистов, но именно радикальная ветвь англиканской церкви, заселившая территорию нынешней Новой Англии, приобрела в колониях свою полную независимость^[8] и сыграла решающую роль в нравственном и гражданском воспитании сначала населения Новой Англии, а затем, с определенными оговорками, и всего американского общества.

Пуритане, как и другие протестанты, верили в спасение личной верой, что предполагало индивидуальное (обычно – семейное) изучение Библии, но считали, что только абсолютная моральная чистота человека и общины является условием церковной чистоты. Основным доктринальным теологическим отличием пуритан от остальных протестантов было то, что соглашаясь с изначальной греховностью всех, они считали возможным бесконечную милость Бога - спасение в этой жизни немногих, избранных. Люди по-прежнему не могли знать, будут ли они спасены в этой жизни, только всезнающий Бог знал конкретные имена, но пуритане считали, что то, как конкретный человек проживал свою жизнь, насколько постоянно соответствовал в своем поведении и мыслях высшим нравственным идеалам и служению Богу, прославлению Бога, могло служить индикатором возможного спасения.

В отличие от католиков и большинства других протестантов для пуритан жизнь человека «в этом мире» имела смысл только при условии обретения личного счастья, что, кроме общепринятого «бытового» представления, в религиозном смысле означало прославление Бога, следование Его указаниям и распространение Его слова среди других. Из такого подхода выходило четыре важные следствия. Во-первых, для персонального отношения со словом божьим - Библией, интимного отношения с ее текстом, совершенно необходимой была всеобщая грамотность^[9]. Это было причиной пристального и постоянного внимания к образованию^[10]. Во-вторых, Его указания на обретение счастья ставили в центр жизни и в центр общины семью. Счастливая семейная жизнь была обязанностью перед Богом. Отсюда совершенно естественно определялась роль женщины как духовно равной мужу перед Богом и попутно равной в изучении Библии, что автоматически предполагало образование девочек в семье. Пожалуй, одним из немногих формальных отличий пуритан от других протестантов было освящение брака как особого – высшего - отношения между супругами и Богом. При определенном принятом в 17-18 веках неравенстве роли мужчин и роли женщин в пуританском обществе (женщины не занимались общественной деятельностью) замужняя женщина, кроме решающей роли в воспитании и образовании детей^[11], наравне с мужем участвовала в деловой и коммерческой семейной деятельности. В-третьих, как отметил Токвиль, говоря о сравнении католицизма и протестантства: «Протестантство [пуританство] же, напротив, обычно направляет людей не к равенству, а к независимости». Можно сказать (и этому есть огромное количество доказательств), что исторически сложившаяся в колониях форма религии создала и свою собственную гражданственность общества, которая отличалась прежде всего – духом свободы. Этот дух влиял на всю совокупность общественных отношений: религиозные, экономические и политические. О четвертом, важнейшем для этой статьи следствии мы поговорим немного позже.

Поскольку больше всего пуритане ценили независимость, не терпели какого-либо вмешательства «сверху» в свои личные и общинные дела, такое отношение работало и в другую сторону: пуритане как религиозное сообщество не вмешивались в дела государства и государственных учреждений. Независимость индивидуума-протестанта уважалась настолько, что абсолютно нормальным считались любой политический взгляд, любое участие в политической жизни, не противоречащее законам страны. И одновременно уважались все другие формы религиозности. Конечно, христианским конфессиям отдавалось значительное предпочтение, и, конечно, бывало всякое, но главным была «не столько истинность религии, которую исповедуют граждане, сколько сам факт исповедания какой-либо религии»^[12]. При том совершенно очевидном факте, что некоторые священники любой конфессии могли не признавать свободу совести, в колониях с самого начала их существования трудно было найти священника, который бы не признавал гражданской свободы^[13]. Ставшее знаменитым в конце 18 века официальное – по Конституции - разделение религии и государства, было фактически нормой американских колоний уже в середине 17 века. Церковь не вмешивалась в партийную борьбу и не поддерживала какой-либо политической системы^[14], ограничивая свою деятельность, как я уже говорил, только воспитанием нравственности. В частности, священники никогда не избирались в какие-либо органы управления в общинах. Поскольку не существовало организованного давления на выбор массами того или иного политического устройства, то нормой гражданского общества стали дискуссия и эксперимент. Соседние города, не говоря уже о колониях-штатах, могли удивительно отличаться формой местного самоуправления. Но поскольку нравственность людей в этих городах и штатах не могла существенно отличаться, то рамки дискуссий и эксперимента были все же ограничены неким пределом, за которым наступало неуважение к тому самому «духу свободы» других людей. Это приводило к компромиссам, как стилю политической жизни, к невозможности переступить через общепринятые законы морали и нравственности.

Такое устройство сравнительно малонаселенной страны, где различные формы самоуправления становились широко известными и достаточно быстро проявляли свои хорошие и плохие стороны, сочеталось с отсутствием любой «обязаловки» и серьезными раздумьями грамотного и образованного населения о форме существования гражданского общества. В свою очередь, глубокая (я бы сказал – семейная) религиозность общества совершенно естественно исключала чрезмерную революционность политических радикалов, у которых практически не было возможности массово переубедить, “сломать” нравственность своих сторонников. Нравственное чувство большинства оказалось органичным ограничителем радикализма меньшинства. Само представление о существовании пределов, которые не вольны переступать лидеры общин, а в недалеком будущем – законодатели, стало основой конституционализма будущего федерального государства. Как сказал Токвиль: “До сих пор никто в Соединенных Штатах не осмелился высказать мысль о том, что все дозволено для блага общества. Эта кощунственная идея родилась в век свободы, по-видимому, для того, чтобы оправдать всех будущих тиранов…. Если закон позволяет американскому народу делать все, что ему заблагорассудится, то религия ставит заслон многим его замыслам и дерзаниям… Поэтому религию, которая в Соединенных Штатах никогда не вмешивалась непосредственно в управление обществом, следует считать первым политическим институтом этой страны”.

В определенной степени «первый политический институт», базирующийся на пуританской религиозной нравственности и морали, возник в результате навигационной ошибки капитана «Mayflower».

-2-

Первоначальное заселение колоний на американском континенте, естественно, не происходило хаотически.

В самом начале 17 века в Англии была образована частная «Вирджинская компания», состоящая из двух дочерних – «Плимутской» и «Лондонской». Примерно 600 человек и около 50 коммерческих фирм вложили свои средства в совместное предприятие и в 1606 году обратились к королю Якову I за дарственной на землю в Новом Свете. Лондонская компания получила дарственную на территорию примерно от нынешней Северной Каролины до Нью-Йорка, Плимутская – на территорию нынешней Новой Англии. На Лондонскую компанию сразу перекинулось и первоначальное общее название – Вирджинская, данное в честь королевы-девственницы Елизаветы. После этого последовало несколько экспедиций, первая из которых, основавшая колонию в Джеймстауне^[15] (король Яков в английском звучании – Джеймс), почти вся погибла в первые два года из-за невозможности прокормить себя^[16] и от малярии^[17]. Последующие экспедиции в район нынешнего штата Вирджиния были только слегка более успешными, но к 1620 году жизнь в Вирджинии понемногу наладилась. Экономически колонии спас табак, сельскохозяйственный продукт огромной ценности в начале 17 века. Но плантации табака требовали большого количества рабочей силы, которой в Вирджинии совершенно не было. Поэтому вторым экономическим фактором, позволившим колонистам выжить, были черные рабы, впервые завезенные голландскими кораблями в 1619 году. Социальный статус негров в первые десятилетия был весьма неопределенным: хотя большинство были рабами^[18], некоторые из них считались просто наемными работниками, другие служили свободными слугами в белых семьях, третьи сами были в статусе управляющих небольшими плантациями на подряде у более богатых плантаторов. Но еще более удивительным было то, что именно в 1619 году белые граждане Вирджинии «сбросили с себя авторитарное иго» первых руководителей колонии и провозгласили республиканскую форму правления, избрав себе губернатора и совет представителей при губернаторе. Таким образом рабство и республиканизм в английских колониях возникли практически одновременно.

Я не буду рассказывать о дальнейшей судьбе южных колоний и ограничусь только следующими замечаниями:

Южные колонии были чисто коммерческими предприятиями. Люди южных колоний переселились в Америку с простой целью заработать деньги. Среди них было сравнительно мало семей, их религиозность была важным, но не главным фактором переселения в Америку. Республиканская форма управления южными штатами в 17 веке была смешанной – республиканско-аристократической, на посты губернаторов и другие важные позиции внутри местного самоуправления попадали в основном бывшие английские аристократы – богатые плантаторы. Форма участия граждан в самоуправлении определялась цветом кожи, временем жизни в колониях и, главное, размером земельной собственности. В общем и целом, жизнь в южных колониях была продолжением традиционной жизни в Англии при наличии нескольких существенных отличий. Главными были организация демократического самоуправления, почти полное отсутствие религиозного контроля и ощущение безграничных коммерческих возможностей из-за доступности и дешевизны земли^[19].

Именно в Вирджинию должны были в 1620 году приплыть те люди, которых мы сегодня называем пуританами. Это была совсем другая община, имеющая очень мало общего с общинами в Вирджинии^[20]. Ее история началась в 1608 году, когда 125 пуритан (сепаратистов) из городка Скруби на восточном побережье Англии темной ночью удрали из Англии в Голландию. Среди них был шестнадцатилетний Уильям Брэдфорд, будущий лидер американской общины. В Голландии не было религиозных притеснений, но не было и будущего. К ним относились как ко всем чужим, с неохотой давали работу, смеялись над детьми, говорящими с акцентом, не разрешали участия в общественной жизни. В конце десятых годов лидеры общины начали переговоры о возможном переселении в Америку с одним из главный владельцев «Вирджинской компании» сэром Эдвином Сандисом. Поскольку основной проблемой американской колонии было отсутствие рабочей силы, сэр Эдвин не очень интересовался религиозными убеждениями желающих переселиться. Тем более что он был впечатлен жестоковыйностью общины: именно такие люди, по его мнению, были нужны в Америке. С помощью сэра Эдвина английская пуританская община в Голландии, к которой к тому времени присоединились некоторые пуритане-голландцы, получила дарственную на землю на самой северной границе Вирджинской территории, чуть южнее устья Гудзона, куда в сентябре 1620 года и направился «Mayflower». Капитан корабля умудрился промахнуться от места предполагаемой высадки на целых 200 с лишним миль (в северном направлении), и в ноябре бросил якорь в бухте Кэйп Кода, в месте, которое называли Плимут.

Ситуация для пассажиров складывалась весьма неприятная. Пассажиры «Mayflower» оказались не в Вирджинии, где даже в ее северной части уже было несколько мелких временных поселений-постов, у них не было разрешения на землю в окрестностях Плимута и на носу была зима. Даже простой факт высадки на берег означал нарушение английского закона, что явно не входило в планы общины и вызвало протест у некоторых людей из экспедиции. Чтобы как-то определиться, руководитель общины Уильям Брэдфорд собрал на совещание всех взрослых мужчин, всего вместе с ним 42 человека. В результате на свет появился легендарный документ - «Мэйфлаурское соглашение»:

«Во имя Господа Бога, аминь. Мы, нижеподписавшиеся, верноподданные нашего великодержавного повелителя — короля Джеймса, Божьей волей короля Великобритании, Франции и Ирландии, защитника веры, etc. Предприняв во славу Божью и во имя распространения христианской веры и в честь нашего короля и страны путешествие с целью основания первой колонии в северных частях Вирджинии, настоящим торжественно и со взаимного согласия, перед Господом Богом и перед друг другом обязуемся объединиться в гражданское политическое сообщество для установления более совершенного порядка и сохранения и осуществления вышеуказанных целей; и на основании этого составлять, учреждать и создавать по мере необходимости такие справедливые и основанные на всеобщем равенстве законы, ордонансы, постановления, конституции и обязанности, которые будут сочтены наиболее соответствующими и отвечающими интересам всеобщего блага колоний, и которые мы обязуемся должным образом соблюдать, и которым мы обязуемся подчиняться. В подтверждение чего мы поставили свои подписи под настоящим в Кейп-Коде одиннадцатого ноября восемнадцатого года правления Англией, Францией и Ирландией и пятьдесят четвертого года правления Шотландией нашею повелителя короля Джеймса»^[21].

Только после того, как все 42 человека поставили свои подписи, экспедиция высадилась на берег. Этих людей в американской истории знают под именем «пилигримы».

Такая в большой степени случайная географическая удаленность не только от английского короля и англиканской церкви, но и от устоявшейся Вирджинской колонии с ее уже определившимся политическим и религиозным устройством, сыграла огромную роль в истории страны.

-3-

Пилигримы по разным причинам, прежде всего, экономическим, не хотели полного разрыва с Англией и меньше всего хотели объявлять себя революционерами, о чем они ясно сказали в Соглашении. Возможно, они могли уговорить капитана проплыть еще 200 миль на юг. Возможно, они могли переселиться в предназначенное для них место в следующем году – сейчас об этом можно только гадать. Они явно выбрали не самое легкое и не самое очевидное решение; в общем и целом, высадившись в диком месте в начале зимы, они серьезно рисковали жизнью. Формально они нарушили английский закон. Практически разорвав связи с начальством в Вирджинии, они лишились реальной экономической поддержки. Причины такого решения тоже ясно видны в Соглашении: религиозная вера в Провидение, опора на общину, уверенность друг в друге, желание религиозной и общинной независимости. Тем не менее даже с помощью индейцев и бедных индюшек^[22] община вряд ли смогла выжить. Но новость о полной независимости пуританской колонии (тогда еще безымянной) стала широко известна в Англии, Голландии и Швеции, и практически сразу возникло широкое пуританское движение в этих странах в поддержку колонии и в организации новых экспедиций. Откуда, однако, взялась реальная возможность экономической и финансовой помощи? И почему вдруг в 1620-х нашлось так много желающих переселиться в Америку?

Дело в том, что начало 17 столетия было не только продолжением религиозной революции в Западной Европе, но и началом еще одной великой революции, изменившей мир – революции индустриальной. В Англии с середины предыдущего века, но особенно в начале 17-го, начала создаваться рыночная экономика, потребовавшая возникновения нового класса людей, независимых профессионалов «рынка» - юристов, торговцев, маклеров, промышленников. Одновременно с этим новая и очень прибыльная промышленность по производству шерсти изменила столетиями существовавшие условия жизни фермеров, вытеснив многих из них в бурно растущие города, где они чувствовали себя одинокими и брошенными. По понятным причинам официальная религиозная и государственная власть феодального государства не любила независимых и безземельных людей и вытесняла их на периферию жизни. Профессионалы, люди не бедные, обычно с кембриджским или оксфордским образованием, видели в церкви и государстве рычаг, ограничивающий их возможности в бизнесе. Новые люмпены, в свою очередь, видели общую враждебность власти. И то и другое способствовали к 1620-м годам резкому увеличению количества протестантов-пуритан и одновременно увеличению их влияния в обществе^[23]. И, конечно, желанию многих из них переселиться в Америку.

В 1629 году пуритане-колонисты в Плимуте получили королевскую дарственную на нынешний Массачусетс; к 1640 количество пуритан только в районе Массачусетского залива выросло до 10 тысяч. К концу века пуритане распространились далеко за пределы Массачусетса, стали ведущими общинами новых штатов Новой Англии, везде и всюду привнеся с собой не только свои религиозность и нравственность, но и тот «дух свободы», из которого, собственно говоря, и произросла знаменитая американская предприимчивость, та «рациональная основа, которая дала мощный толчок развитию капитализма»^[24]. Если суммировать, то благодаря именно пуританам образовался тот отличительный от других вид общества, который позже назвали «американской цивилизацией».

Но была еще одна особенность пуритан, о которой совершенно необходимо сказать и которая, возможно, была решающей в создании «революционной ситуации» в колониях, совершенно необходимой для практических свершений революции. В своей религиозной истовости, в своем религиозно-нравственном рвении они совершенно отчетливо и осознано видели в себе новый избранный Богом народ, видели в себе евреев нового времени. И подобно евреям в Египте не хотели жить под властью фараона – короля Англии.

В этом нет никакой натяжки. Вспомним, что полуторатысячелетнее владычество католической церкви практически уничтожило в массах религиозное знание и даже саму память о Ветхом Завете. Протестантизм фактически открыл для миллионов христиан совершенно неведомые им кладези религиозных основ, первоисточник их собственной религии. Реакция была неоднозначной. Лютер и его последователи увидели в Ветхом Завете, в существовании евреев первооснову своих бед, свою личную трагедию, свою невозможность Спасения. У английских протестантов в целом, а у пуритан в особенности Ветхий Завет и история евреев вызвали совершенно противоположное отношение - чувство сродства, общности цели, надежды на Спасение. Рациональное мышление английских протестантов искало рациональное объяснение существованию евреев. В конце концов, если евреи прошли через все и не потеряли уверенности в своей правоте, в правильности своего взгляда на жизнь, в истинности своего Бога, просто сохранились благодаря своей вере несмотря на все попытки эту веру уничтожить, то, скорее всего, они были правы. Значит, их пророки, их цари и судьи, их сама история должны быть внимательно изучены, значит из истории евреев надо взять рациональное зерно, в конце концов, сами евреи достойны уважения.

Из такого подхода последовало одно интересное следствие: древнееврейский язык и изучение Ветхого Завета были включены в программу всех средних и высших английских и, особенно, американских учебных заведений для мальчиков и юношей. Неудивительно, что большинство отцов-основателей могли читать на иврите и постоянно пользовались ссылками из Ветхого Завета в своих речах и письмах. Летучие фразы из «еврейской Библии», аллюзии, аллегории, еврейские истории стали быстро проникать в английский язык, стали общепринятыми и общепонятными во всех слоях общества. В определенной степени Ветхий Завет стал модой. Детям в протестантских семьях сплошь и рядом давали ветхозаветные имена – Израиль, Иошуа, Даниэль, Сарра, Ребекка. Новые поселения стали называть именами, ассоциируемыми с Ветхим заветом. Так в Новой Англии появились многочисленные Бетлехемы, Иерусалимы, Салемы, Сионы и Синаи.

Фактически английские протестанты отказались от важнейшего постулата католической церкви, утверждавшего, что Новый Завет отменил Ветхий; они заменили его своим собственным постулатом, согласно которому евреи остаются избранным народом и сохраняют Завет с Богом, но они - протестанты - являются прямыми наследниками евреев в своем времени и в своем пространстве. Еще конкретнее – преследуемые церковью и государством протестанты считали, что они найдут спасение в исходе в Америку, в новую обетованную землю, в Новый Израиль, где Богом им поручено построить «Град на Холме», который станет образцом для народов и предметом зависти непосвященных в таинство их слияния с божественной волей. И, если все удастся как задумано, станет стартовой площадкой для личного Спасения.

Такой подход оказался крайне плодотворным и следующие примерно сто лет - продолжение 17-го века и начало 18-го – происходило развитие и в определенной степени объединение различных протестантских конфессий и различных схем местного самоуправления в более-менее однородное американское гражданское и религиозное сообщество, объединенное, без всякого сомнения, великой протестантской идеей. Это сообщество по-прежнему оставалось очень религиозным, по-прежнему в нем преобладала пуританская идея первичности независимости и личной свободы, которая постепенно распространялась на остальное население страны. Результатом такого движения были объявление Независимости, победа в войне с Англией и создание федерального конституционного государства.

Интересно, что во время Войны за независимость аллюзии к Ветхому Завету стали политическим жаргоном. Английский король Георг III был «фараоном». Атлантический океан превратился в Красное море, Джордж Вашингтон и Джон Адамс – соответственно в Моисея и Иошуа, ведущих народ к свободе. Все старались найти какие-то общие моменты в историях двух народов. Например, ректор Йельского университета Эзра Стайлс писал, что численность евреев у горы Синай была точно такой же, как население Америки во время провозглашения независимости: теологи того времени определили количество евреев исхода в три миллиона человек. Количество еврейских колен постоянно сравнивали с количеством штатов, разницу в одну единицу предпочитали не замечать^[25]. Даже на первом проекте официальной печати США, предложенной Франклином и Джефферсоном, были изображены евреи, идущие к Хаанану^[26].

Пуритане – в первую очередь, а остальные протестанты Америки – во вторую, оказались первым в истории христианства массовым и длительным по времени движением, которое с полным основанием можно назвать филосемитским^[27]. Из этого тоже следуют интересные следствия, о которых мы поговорим в свое время.

К середине 1810-х годов первая задача американских протестантов была решена. «Град на Холме» - американская государственная независимость, основанная на протестантской религиозной нравственности и морали - был официально возведен и защищен в трех войнах: войне за независимость, Англо-Американской и Берберских. Внешне аморфные, разделенные своими экономическими, политическими и географическими предпочтениями части страны превратились в единую страну, в которой к большому удивлению Токвиля религия, по закону отделенная от государства, обрела силу и влияние большее, чем в любом другом западном государстве. Но американская религиозная теория и практика, как вскоре стало понятно, смотрела не назад, а далеко вперед.

Начиналось то, что со временем назовут «протестантским веком» Америки...

Послесловие Бориса Дынина

По прочтении статьи Игоря Юдовича

Автор предупредил: ”Целью этой публикации является услышать критику. Как можно больше критики, информации и различных мнений”.

Прежде всякой критики хочу сказать, что чтение статьи Игоря Ю. доставило мне интеллектуальное и эстетическое удовольствие. Не только благодаря прозрачному и ясному рассказу о духовных началах истории США, но также благодаря содержательности и многогранности изложения без предвзятой идеологической установки.

Игорю и мне уже приходилось в Гостевой информировать некоторых выпускников советской школы, что отцы Америки были верующими людьми от теистов разных направлений до деистов, включая и антиклерикальных христиан, как Томас Джефферсон и Бенджамин Франклин. И теперь Игорь замечательно обрисовал, «возможно, самый главный фактор – религиозный» в американской революции, не уменьшая значения политического и экономического факторов.

«В своей религиозной истовости, в своем религиозно-нравственном рвении они [пуритане] совершенно отчетливо и осознано видели в себе новый избранный Богом народ, видели в себе евреев нового времени». Так начался процесс по направлению к революции и новой республике (и, замечу мимоходом, к признанию важности «иудео-христианской» традиции для западной демократической цивилизации).

Между пилигримами и творцами Американской конституции пролегли 100 с лишним лет. За это время религиозная неистовость трансформировалась в новые формы организации общественной жизни и в религиозную терпимость, о чем так хорошо рассказал Игорь. Для меня нет сомнения, что это случилось благодаря, духу протестантизма, который даже при крайностях кальвинизма помнил свое начало в борьбе с авторитаризмом католической церкви, и особенно благодаря духу пуритан, восставших против авторитета англиканской церкви. Игорь имел основания специально остановиться именно на роли пуритан в становлении Нового Мира. Однако интересно заметить следующее. Среди 55 делегатов Филадельфийского (конституционного) конвента (1787) 49 были протестантами, но среди них 28 принадлежали к англиканской церкви (иначе, епископальной). Восемь пресвитериан, семь конгрегационалистов, два лютеранина, двое принадлежали нидерландской реформатской церкви кальвинистского направления и два методиста. В каком смысле протестантизм есть нечто монолитное в свете часто радикальных в глазах самих протестантов различий между собой (как, например, между англиканцами и пуританами)? Были среди делегатов и два католика. Уже это указывает на сложность духовных корней Америки, и я пытаюсь углубиться в них, зная, что Игорь не будет отрицать их сложности. Я должен заметить, что он обратился, прежде всего, к формированью духовных основ Америки в период до конца 18 века, но постановка вопроса побуждает меня пойти дальше во времени.

«Религию, которая в Соединенных Штатах никогда не вмешивалась непосредственно в управление обществом, следует считать первым политическим институтом этой страны». (Токвиль). Соглашаясь вместе с Игорем со словами Токвиля, я задаюсь вопросом о фундаментальности именно пуританской морали и заодно об исторической однозначности протестантской морали в целом в итоговом развитии американского общества в последующие 200 лет. Вопрос вызван ощущением далеко не монолитности этой морали в рамках самого протестантизма, что открыло дорогу влиянию на становление американского общества других мировоззрений, религиозных и секулярных. Гений отцов Америки проявился в создании секулярного контрапункта религии в Конституции, причем таким образом, что религиозность (пуританская или нет) не выдавливалась из жизни народа, могла сохранять свой динамизм в разнообразии и, со своей стороны, оказываться поддержкой Конституции. Обе составляющие стали основой морали и образа жизни народа.

Учтем, дух протестантизма (если и был он чем-то единым в глазах, скажем, католиков) тоже не чуждался авторитаризма, что и вызвало Первое Великое Пробуждение уже в 1730-40-е годы. Америка не теряла религиозность, но ее протестантские основы обнаруживали тенденцию к кризисам, что опять проявилось во Втором Великом Пробуждении начала 19 столетия и далее на протяжении всей истории Америки.

Мне довелось привести в Гостевой статистику эмигрантов в Америку по странам происхождения на 1790 г. Я привел ее в ответ на замечание, что WASP «заложили все моральные основы страны». Статистка показывает, что в самом начале возникновения США белое англо-саксонское население, если и составляло большинство, то только 54%. Я возразил на «ВСЕ». Конечно, среди 46% были и протестанты, хотя и не WASP, но и не только протестанты. Вопрос: были ли последние пассивным меньшинством? Как они участвовали в мозаике общественной жизни, которая к началу 19 века довольно далеко ушла от сравнительно однородной жизни пилигримов? Среди отцов Конституции, как уже было сказано, большинство не было пуританами. Мировоззрение протестантов (в том числе, пуритан), сформировавшееся в Европе, не могло оставаться неизменным в совершенно новых географических, экономических и социальных условиях. К примеру, Игорь отмечает: ”Южные колонии были чисто коммерческими предприятиями. Люди южных колоний переселились в Америку с простой целью заработать деньги. Среди них было сравнительно мало семей, их религиозность была важным, но не главным фактором переселения в Америку “

Насколько мораль оставалась единой среди протестантов Юга и Севера, городов и фермеров, торговцев-мореплавателей к Востоку и пионеров-землепроходцев к Западу, рабовладельцев и индустриалистов. Игорь отметил: «В отличие от католиков и большинства других протестантов, для пуритан жизнь человека «в этом мире» имела смысл только при условии обретения личного счастья, что, кроме общепринятого «бытового» представления, в религиозном смысле означало прославление Бога, следование Его указаниям и распространение Его слова среди других». Но есть разница между стремлением к успеху, к счастью, к положению в обществе ради Бога и признанию Бога ради достижения успеха, счастья и положения в обществе. В том и другом случае усердная работа, семья, участие в общественной жизни имеют первостепенное значение, но моральные приоритеты сдвинуты. Не случайно, уже начиная с начала 19 века, политическая жизнь в Америке начала обнаруживать признаки коррупции, партийности (вполне оформившейся при Эндрью Джексоне), популизма и прочего, в чем так часто упрекали Америку, и что имеет место по сей день.

Можно только согласиться с Игорем: «Оказалось, что понятие протестантизма и, тем более, взгляд на его роль в истории Америки настолько зависит от описываемого конкретного времени в истории и от времени публикации источников, что создается впечатление о совершенно различных феноменах... В США, где на протестантизме в 17-19 веках была завязана буквально вся как социально-политическая, так и экономическая жизнь, само эволюционное изменение движения и отношения общества к нему стало очень важным фактором для революционного обновления самого движения». Но есть разница между завязкой и плодом, между дрожжами и выпеченным хлебом. Сколь много завязки в плоде, как сильно чувствуются дрожжи в хлебе?

За 60 лет с 1790 г. по 1850 г. население Америки выросло с 4 до 23 миллионов. Протестанты продолжали быть большинством (включая рабов). Однако эмиграция из Европы постоянно увеличивала процент не протестантского населения Америки, а также разделения внутри последнего. Интересно отметить что оценка (правда, задним числом) числа американцев, признававших свою принадлежность к определенной конфессии, в конце 18 века дает только 17%, но постоянно увеличивалась: в 1850 г. – 34%, в 1890 г. – 45% … (http://en.wikipedia.org/wiki/Historical_religious_demographics_of_the_United_States).

Эти цифры согласуются с замечанием Токвиля, процитированным Игорем, о важности в Америке «не столько истинности религии, которую исповедуют граждане, сколько сам факт исповедания какой-либо религии»“ В 1850 г. в стране было уже 18 главных конфессий. Эмиграция ирландцев-католиков после картофельного голода привела к тому, что католики стали самой многочисленной конфессией в Америке, 1,6 миллиона, составляя тогда меньше 10% населения (в 2008 г. 23,9% населения идентифицировали себя как католики - http://en.wikipedia.org/wiki/History_of_Roman_Catholicism_in_the_United_States). Католики стали играть значительную роль в жизни Америки, даже сталкиваясь с взрывами антикатолических настроений, что повторится в истории евреев и антисемитизма в Америке (к слову, 22 президента имели ирландские корни, включая Обаму, хотя только Кеннеди был католиком).

Протестанты оставались в большинстве вплоть до начала 21 века, но можно ли говорить о некой единой протестантской этике и образе жизни на протяжении истории Америки, и о том, что пуританские мораль и образ оставались фундаментом этой истории? Если можно, то с какими уточнениями? А без уточнений история превращается в схему. В этом мой вопрос.

Я думаю, что история протестантизма в Америке в силу того, что его мораль и образ жизни не были монолитными и вынуждены были взаимодействовать с другими конфессиями, а также либерализмом, вплоть до атеистического, и привело к тому, о чем хорошо сказал Игорь: ”Нравственное чувство большинства оказалось органичным ограничителем радикализма меньшинства. Само представление о существовании пределов, которые не вольны переступать лидеры общин, а в недалеком будущем – законодатели, стало основой конституционализма будущего федерального государства”. Вопрос: «Как формировалось это нравственное чувство, заключены ли его истоки только в пуританской морали?» Уверен, Игорь согласится, что не следует их заключать только туда, и тогда вопрос об уточнениях в постановке вопроса приобретает значимость.

К середине 18 века, и тем более к концу его, эмигрантов уже больше двигала «простая цель заработать деньги» (не только в южные штаты). И хотя большинство из них все еще были протестанты, мораль и идеалы пуритан отходили на периферию и вглубь общественного сознания. Но Игорь справедливо заметил: в «продолжении 17-го века и начало 18-го – происходило развитие и в определенной степени объединение различных протестантских конфессий и различных схем местного самоуправления в более-менее однородное американское гражданское и религиозное сообщество, объединенное, без всякого сомнения, великой протестантской идеей». И в итоге эта идея, как я понимаю, отходя на периферию семейной жизни, общественной памяти (окрашивающейся мифами о пилигримах, как потом об отцах республики) и оставаясь завязкой, дала рождению невиданному раньше плоду – американской республике с ее конституцией и устройством политической жизни. И в результате дух протестантизма соединился с духом республиканизма, демократизма, плюрализма, поддерживаемого именно политическим устройством республики, а также уникальными обстоятельствами географии и волнами эмиграции сильно различающихся этнически, культурно, религиозно людей. Многие из них были далеки от пуританской морали, идеалов, образа жизни, но все они вливались в республику, возникшую благодаря пуританской (шире, протестантской) завязи, хотя вряд ли сами пуритане узнали бы себя в расцветшем плоде и вряд ли вкусили бы его с удовольствием. Попросту (и грубо) говоря, пуританские мораль и идеал общественного устройства соединились с Конституцией и идеалом демократии во имя народа и от имени народа (с неопределимым понятием «народ», кроме «населения и власти, сохраняющих верность Конституции»). Это противоречие (напряжение) стало одним из благословений Америки.

Это важно понять не только с точки зрения более-менее адекватного взгляда в прошлое страны, но и для оценки ее настоящего и будущего. Стало расхожим местом говорить об упадке духовности и морали в Америке (не только в Америке, но мы говорим о ней) Этот упадок как раз видится в свете представлений о роли пуританской (протестантской) морали как базы существования Америки. Но если она уже как почти 200 лет не является единственно таковой, хотя и лежала в основании появления нового исторического феномена, каким является Америка, надо ближе присматриваться в ткань уже не завязи, а плода и смотреть, полна ли еще жизненной энергии ткань развившегося плода. Полны ли еще жизненной энергии политическое устройство, а вместе с ним и идеалы свободы, просвещения, богоподобия (пусть не в церковном смысле), которые принесли в Новый мир пилигримы, посмотревшие в Завет Бога с Израилем?

«Соединенные Штаты, с самых ранних колониальных времен своей истории добились права на свое существование в полном свете документов этой истории, и темные пятна на ней открыты всем для рассмотрения и порицания: лишение земли коренных жителей, создание своего богатства потом и болью рабов. На суде истории такие прегрешения должны быть сбалансированы созданием общества, верного правосудию и справедливости. Сделали ли Соединенные Штаты это? Искупили ли они свои первородные грехи? Второй вопрос дает ключ к первому. В процессе создания нации могут ли идеалы и альтруизм — стремление построить совершенное общество – успешно соединиться со стремлениями к наживе и успеху, без которых невозможно создать динамическое общество вообще? Сумели ли американцы приготовить смесь правильно? Сумели ли они стать нацией, для которой справедливость имеет преимущество перед безграничным личным интересом? Американцы первоначально стремились построить «Город на Холме», подобный небесному, но оказались вынужденными строить земную республику - моделью для всей планеты. Сумели ли они оправдать свои дерзкие претензии? Действительно ли они стали моделью для человечества? И будут ли они продолжать быть ею в новом тысячелетии?» (Пол Джонсон, «История американского народа»).

Эти вопросы звучат в истории Америки сегодняшнего дня, создавая напряжение в ее политической жизни, которую мы столь часто понимаем примитивно, не изучив или забывая ее истоки и динамику. Я думаю, пилигримы поняли бы вопросы историка. Можно быть уверенным, они многое отвергли бы в современной Америке, и как раз потому, что их мораль и образ жизни перестали быть основой жизни общества. Но его существование, действительно, завязано на них. Публикация Игоря Юдовича открывает смысл вопросов историка русским читателям, столь часто смотрящих на текущий момент истории Америки вне ее духовной истории.

P.S. Игорь: ”Мне еще меньше понятна причина и конкретное время перехода совершенно очевидного филосемитизма протестантов 17 века к совершенно очевидному антисемитизму протестантов конца 19 века. Если такое время – в общем, для всей территории США – вообще можно определить”.

Я думаю, пока евреев было мало, они оставались представителями библейских образов, пророчеств и т.д. Они были «идеей». Когда их число возросло, и появились этнографически, экономически, политически действенные религиозные общины, они стали «чужими», тем более в свете их успехов. Поскольку образы и пророчества не отвергнуты, то воплощение их в «чужих» стало восприниматься как вызов, неизбежно ведущий к мысли об особой «природе» евреев, от которой и секулярные евреи не избавлены. И именно потому, что евреи в начале истории Америки были «идеей», то при ее земном воплощении в еврейских общинах, реакция оказалась сильнее, чем реакция на иные группы «чужих», не бывших «идеей». Но изменения в общинной жизни, как еврейской, так и христианской, при еще не исчезнувшей атмосфере индивидуализма и толерантности, унаследованной от первых протестантов в Америке сегодня смягчает антисемитизм. Я отдаю должное этим первым протестантам!

P.P.S. Вопрос о роли протестантской этики в формировании уникальной истории Америки, естественно, вызывает ассоциации с «Протестантской этикой и духом капитализма» Макса Вебера. По прошествии ста лет после ее публикации теперь многие не только оппоненты, но и наследники Вебера признают, что это была идеализация исторического процесса. Идеализация оказалась очень содержательной для постановки вопроса о происхождении капитализма и его осмысления. Но дальнейшие исследования вели к выявлению ее ограниченности. Сам Вебер заметил в конце своих заметок о «Религиозной основе мирского аскетизма»: ”Ибо несмотря на то, что современный человек при всем желании обычно неспособен представить себе всю степень того влияния, которое религиозные идеи оказывали на образ жизни людей, их культуру и национальный характер, это, конечно, отнюдь не означает, что мы намерены заменить одностороннюю «материалистическую» интерпретацию каузальных связей в области культуры и истории столь же односторонней спиритуалистической каузальной интерпретацией. Та и другая допустимы в равной степени, но обе они одинаково мало помогают установлению исторической истины, если они служат не предварительным, а заключительным этапом исследования“.

Выделенные мною слова позволяют мне признать незаконченность моих заметок без чувства неудовлетворенности. Они были написаны не только от желания отдать должное работе Игоря Юдовича, но и от желания присмотреться к духовной истории Америки без предвзятых концепций. Иной раз кажется, что протестантские дрожжи теряют силу вызывать брожение в разросшейся массе общественного теста с многочисленными примесями, что брожение в обществе все больше вызывается сиюминутными интересами и страстями «мирской невоздержанности» (или эпикурейства в обиходном смысле). Сможет ли Конституция сохранять свою действенность без религиозной основы отношения американцев к себе, к стране, к миру? У меня нет ясных ответов на этот вопрос, и мне остается только поблагодарить Игоря Юдовича за побуждение еще раз, задумавшись над ними, углубиться в детали американской истории. Именно в детали. А такие социоэмпирические исследования как American Grace: How Religion Divides and Unites Us by Robert D. Putnam and David E. Campbell (2010) позволяют сохранять оптимизм.

P.P.P.S.

”Фактически, английские протестанты отказались от важнейшего постулата католической церкви, утверждавшего, что Новый Завет отменил Ветхий”.

Это единственное место в статье, которое я нахожу фактически неверным. Католицизм не есть ересь Маркиона и признает Ветхий (по христианской терминологии) Завет частью Божественного плана спасения человека, кульминирующегося в Новом Завете - См. Catechism of the Catholic Church (CCC 121-123) Дело другое, что его не требовалось верующим изучать, и скорее даже избегать в течение долгих столетий, во имя предупреждения ересей.