Случай в троллейбусе

Немного истории...

Московская Хельсинская Группа. Документ № 74

...25 января (1979-го года) в Москве и Подмосковье одновременно произведено шесть обысков у членов редколлегии самиздатского журнала "Поиски" и у лиц, общающихся с членами редколлегии. При обысках изъяты не только машинописные экземпляры журнала "Поиски", но и различные документы и материалы...

...журнал "Поиски" ...Это открытое издание, созданное группой лиц, является дискуссионным литературно-публицистическим и теоретическим журналом (всего вышло 4 номера, а готовый 5-й полностью конфискован).

Особо надо отметить цинизм и жестокость, сопровождавшие обыск у члена редколлегии (Раисы Борисовны) Лерт... ей 72 года... тяжело больна (двусторонняя пневмония)...

Софья Каллистратова, Мальва Ланда, Наум Мейман, Виктор Некипелов, Татьяна Осипова, Юрий Ярым-Агаев.

Пролог, он же Эпилог

Если бы подписавший сей документ Наум Натанович Мейман, под чьим довольно небрежным наставничеством я проработала почти десятилетие в ИТЭФе, если бы он только знал, что в конфискованном журнале должен был появиться мой вполне политически неблаговидный рассказ, он бы очень удивился. Но он этого не знал и не узнал. Я и сама этого не знала – и узнала лишь сейчас из интернета, сопоставив некоторые события и факты.

Давно, очень давно в конце 70-х – я дала почитать несколько моих рассказов папиному старинному другу - сотоварищу Элькону Георгиевичу Лейкину. А он, ничтоже сумняшеся, отнес их на суд своей приятельнице Раисе Борисовне Лерт, и один из этих рассказов они без моего ведома тут же решили напечатать в самиздатском журнале Поиски.

На мой допрос с пристрастием, почему не возвращает рукописи, Элькон Георгиевич мне тогда признался, что журнал с моей так и не случившейся публикацией был конфискован при обыске неизвестной мне Раисы Лерт. Я впала в ярость – мы уже довольно давно были в подаче и сидели тише воды, ниже травы. Сам же Элькон Георгиевич, хотя и баловался самиздатством, делал это чрезвычайно втихую, под строго засекреченным псевдонимом Александр Зимин, опубликовав на Западе книгу Социализм или неосталинизм (для интересующихся - Нью-Йорк. Chalidze Publications. 1981 г. 214 стр.), о чем я ни в коем случае не подозревала - не ведала и выяснила случайно опять же по интернету и опять же недавно - из мемуаров Жореса-Роя Мадведевых.

Этот мой рассказ, по-моему, был написан году в 1977-м. Вместе с другими моими рукописями его с большим риском переправил мне из Москвы в Нью-Йорк в 1981-м мой коллега по ИТЭФу - замечательно храбрый человек и талантливый физик Миша Данилов – с риском для карьеры и свободы.

А теперь дозвольте представить на читательский суд мой скромный рассказец почти сорокалетней давности. Итак,

Случай в троллейбусе

...будущее светло и прекрасно. Любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближайте его...

Н.Г.Чернышевский

Что случилось-сталося, сам не понимаю...

Сергей Есенин

- Товарищи, я, как и все вы, внимательно и с чувством глубокого удовлетворения изучал – нет – подробно прорабатывал доклад Алексея Васильевича – о мерах общественного воспитания трудящихся масс – горячо одобряя – всем сердцем – каждое слово этого замечательного документа – и я счастлив, что процесс по моему делу иллюстрирует гениальное предвидение нашего дорогого Алексея Васильевича.

- Товарищи, с вашей стороны воистину великодушно, что вы не отказали мне в товарищеском суде, я искренне признателен вам, товарищи, что вы дали мне возможность покаяться перед судом общественности. Я благодарен члену домкома тов. Шепелихину А.А., облеченному вашим доверием, товарищи, и потому, как вы сами понимаете, человеку особенно бдительному. Тов. Шепелихин А.А. пришел мне на помощь в тяжелый момент моей жизни – в мое отсутствие он побывал у меня на квартире, воспользовавшись домкомовскими ключами, и разыскал у меня эти листки – он буквально спас меня.

- Но, товарищи, заверяю вас – эти листки никакого отношения ко мне не имеют. Это дневники моего умершего дяди – он был странный человек и вел дневник. В среду, 5-го июня он умер, и все имущество завешал мне.

- Библиотеку – более десяти тысяч томов – я немедленно передал в Государственную библиотеку имени Алексея Васильевича, кое-что из вещей в музеи столицы, а эти писания – глупый человек был мой дядя! – и это все, что досталось мне – я оставил у себя, понимая, что никому это не нужно. Конечно, мне надо было сразу заявить об этом, но я не успел, товарищи, естественно, я не успел даже ознакомиться с содержанием записок, но, каюсь - я должен был заявить об этих бумагах 5-го же июня, но я был занят, хотя нет мне оправдания – похоронами дяди – и просто сунул до времени листы в стол – но высокая бдительность тов. Шепелихина А.А. предупредила мое головотяпство – 6-го июня, когда я был на кладбище – разумеется, я организовал отпевание дядюшки по всем правилам, хотя старик – позор мне! - был атеистом – так вот, пока я был на похоронах - тов. Шепелихин А.А. открыл домкомовскими ключами мою квартиру – мысль нашего дорогого Алексея Васильевича в действии – и нашел то, что искал. Но клянусь, товарищи, я знаю своего дядю и клянусь здоровьем Алексея Васильевича – если мне, подсудимому, дозволены такие клятвы – здесь нет клеветы, нет и не может быть, товарищи.

- Мой дядя старый человек – был, извините, старый человек – ему было 84 года, а в молодости он был писателем, был профессором лингвистики – не Бог весть какая почетная профессия – но времена меняются, и к счастью, к лучшему – раньше это была весьма престижная профессия – ему даже до последних лет платили пенсию – не забывают у нас даже бывших заслуг, сторицей расплачиваемся мы за заблуждения прошлого времени, - так вот ему ведь платили пенсию - а это кое-что значит. Конечно, он был странным человеком, я даже вам скажу искренне, товарищи, я всегда считал его сумасшедшим. Я не знаю содержания записей и заранее хочу предупредить вас, что старик считал себя честным человеком – но вспомните – 84 года! – поэтому, конечно, он думал, что его дневники не клевета – а я, товарищи, я не знаю. Судите, товарищи, меня, по всей строгости – я чувствую себя виновным. Я признаю себя виновным. Огромное спасибо, низкий поклон Алексею Васильевичу. Многие лета Алексею Васильевичу. Ура! Ура, товарищи!

Товарищеский суд постановил лишить гражданина Лапландина А.П. документов сроком на два года, и средств к существованию - на шесть месяцев. Городской суд одобрил постановление товарищеского суда, смягчив тем не менее приговор, заменив лишение документов на понижение разрядности документов на две ступени на неопределенный срок.

Гражданин Лапландин А.П. - в связи с радостью по поводу приговора – пригласил членов домкома к себе, наградив каждого из них памятным подарком.

Приложение №№21 к делу Лапландина А.П.

Биография Лапландина С.Г. – рождения 1958 г., русского 3/4, еврея 1/4.

Дед со стороны отца – русский, полковник авиации.

Бабка со стороны отца – русская, домашняя хозяйка.

Отец – русский, архитектор.

Дед со стороны матери – русский, инженер-химик.

Бабка со стороны матери – еврейка, детский врач.

Мать – русская ½, еврейка ½ - преподаватель русского языка.

1965 г. – поступил во французскую спецшколу.

!972 г. перешел в физмат спецшколу на математическое отделение, закончив успешно школу в 1975 г.

В этом же 1975 г. поступил на биофак МГУ на почвенное отделение, которое закончил по кафедре этологии насекомых в 1980 г.

С 1980 по 1987 гг. Работал на этой же кафедре – вначале в качестве младшего научного сотрудника, а с 1983 г. – старшего научного сотрудника.

В 1983 г. защитил диссертацию кандидата биологических наук.

В 1984 г. поступил одновременно на психологический и филологический факультеты МГУ, закончив первый в 1986 г., второй – в 1987 г.

В 1987 г. защитил кандидатскую диссертацию по психологии.

С 1987 г. по 1989 г. преподавал на психологическом факультете МГУ.

В 1989 г. защитил докторскую диссертацию в МГУ по филологии, после чего ему присвоили звание профессора.

С 1989 по 2030 гг. работал в Институте русского языка.

С 1989 по 2001 гг. старшим научным сотрудником, в это же время читал лекции в МГУ на филфаке, психфаке и биофаке.

С 2001 по 2002 гг. Там же младшим научным сотрудником.

С 2002 до 2023 сторожем там же.

На пенсии с 2023 г.

В 1982 г. женился на Тарасовой М.Т. – 1960 г. рождения, русская – биолог, от брака с которой в 1983 г. родился сын Илья. В 1985 г. развелся с женой и больше не женился. Сын Илья, замешанный в антинародных выступления был расстрелян в 2000 году.

Во время переворота 1984 г. был весьма лоялен по отношению к народной власти – печатался в прогрессивных журналах. К 2000-му году оформился как человек бывший, за что в 2001 г. был понижен в должности. С 2002 г., когда институт был преобразован в музей – личным приказом Константина Федотовича – был оставлен при музее. С 2023 г. на пенсии.

Приложение №№22 к делу Лапландина А.П.

Совершенно секретно

Записки Лапландина С.Г. – Приводятся только отрывки, имеющие отношение к делу Лапландина А.П.

...Я старый человек – Мне 67 лет. Я уже мало, что понимаю. Но это неправда я понимаю многое – скорее я не хочу все это понимать. Но об этом я не буду. Я давно уже ничего не пишу. Да, потому, что боюсь. Я понимаю, что давно никому не нужен, но боюсь и не властен над своим страхом.

Когда мне было двадцать, я их знал – многих, не всех, конечно, скорее некоторых, и то больше понаслышке, узнал я их потом, к тридцати годам – прекрасные были люди, кстати, прекрасно гуманитарно-образованные – так, по крайней мере, мне тогда казалось – так, я думаю, и было на самом деле – тогда я был отнюдь не гуманитарий – учился на биофаке, изучал английский и немецкий и увлекался – странно и вспомнить теперь! – игрой на флейте. Это потом, после переворота, когда они все вернулись из-за границы – и интеллигенция млела от счастья, и гуманитарные профессии расцвели, я стал изучать лингвистику, пописывал в журналах – какие были журналы! – «Новый мир» ожил почище, чем при Твардовском – хотя это уже совсем история. Когда они приехали, общественная жизнь активизировалась необыкновенно – с этого все и началось – с кружков при ЖЭКах.

А потом пошло и поехало – домкомы, ЖЭКи, товарищеские суды. Ключи от квартир у членов домкома. Уму непостижимо! А началось с кружков – живописи, музыки, литературы - в 87-м я сам такой вел – старый дурак – где теперь журналы – где они? На печатных станках печатают только деньги – их громадное количество – хоть вместо обоев клей, да газеты, полные выспренной чепухи...

Вчера почтальонша приносила пенсию - я сейчас мало выхожу – не потому, что нездоров – мне эта дурацкая еда только на пользу – просто некуда ходить - они у меня отобрали пропуск в библиотеку – вернее, не отобрали, а поставили большущий черный штамп – бывший и все – говорят, вы долго сидите в зале, все читаете. Вы, говорят, пропускную способность библиотеки снижаете – а у нас молодые люди библиотекой интересуются. Они теперь все институты и библиотеки превратили в музеи культуры.

И в магазины не хожу – там ничего и не продается. Молоко там или кефир дети носят – меняют пенсию на карточки и приносят – мне вполне хватает. Тоже общественники – опекают старика. Как и все сейчас – исключительно для галочки. Мне это безразлично – противновато несколько – да бог с ними – хуже, что у них кюри от моей квартиры есть – попробуй, не пусти – у них в ЖЭКе все ключи – никуда не денешься. Не могу сказать, что воруют особенно – так, подворовывают. И все проверяют. Не у меня, нет. На меня – на «бывшего профессора» - смотрят сквозь пальцы – что с него спрашивать? – он даже и не общественник – друг друга проверяют.

Вчера почтальонша и спрашивает – почему это у вас дома книжки – натуральные? – а я говорю – а что бывают – ненатуральные? Она объяснила – ну, вот у меня дома тоже книжек полно – я ведь тоже культурный человек с запросами – да только у меня книжки современные – сброшюрованные газеты – конечно, они интересней и полезней несравненно, да их у всех много, а у вас музейные, как в публичной библиотеке - ценность-то какая! Я, когда вы на прошлой неделе к врачу ходили – нарочно была у вас, чтобы посмотреть. Так у вас же на полках просто богатство – сколько денег-то можете получить – продайте парочку? А? Ну, что вам стоит? Все лучше продать, чем мертвым грузом держать. – Иногда мне кажется, что я схожу с ума.

...Юра с шестого этажа вчера ко мне заходил в мое отсутствие – в результате двух научно-популярных брошюр по математике – валялись у меня на столе – как и не было. Я сразу догадался, чьих рук дело – он сегодня, когда хлеб приносил, просил продать теннисную ракетку. Я уж лет сорок, как не играю – где он ее откопал? Мне было жалко, но я подарил – хотя зачем? кому? – ну, просто, чтобы не связываться – все равно ведь заберет – раньше, позже, какая, в сущности, разница? Он тут же схватил ракетку, даже «спасибо» не сказал – удивительно, на что она ему – говорит – музейная вещь, сейчас таких не делают – так ведь сейчас и в теннис не играют – сейчас спорт весь вроде футбола – игры признаются только массовые – игра вдвоем – теннис, пинг-понг – невозможны.

...Вспоминаю детство. Я был очень к маме привязан, и когда родился Петя, мне тогда уже было пятнадцать – страшно ревновал – я был очень инфантильный – но потом полюбил его. Помню, когда ему было три года, он говорил стих-считалку, безбожно шепелявя:

Шла кукушка мимо леша

За каким-то инчерешом,

Инче-интче-инчереш,

Выходи на букву – Эш –

И хохотал, откидывая голову с хохолком.

Да – сын его Алик – мой племянник – единственный мой родственник – совершенно чужой человек – не потому, что плохой, а потому, что чужой, другой – счастье Пети, что не дожил. Алик не учился никогда и ничему, никогда толком и не работал. Должность, впрочем, какую-то занимал, думаю, ему непонятно самому – какую. И ведь не бездельник, чем-то вечно занят – но чем? – общественной работой, да и здесь не преуспевает. Деятельность его мне абсолютно не понятна – имеет зато какой-то высокий документ – книжку в немыслимо пестрой обложке – мне ее раскрывать нельзя – мне можно только показывать ее обложку – такой у них порядок – то ли они дураки, то ли остарел я – ничего не понимаю...

...Вспоминаю себя, перелистывая журналы – неужели тот – это я, или этот – я? Думаю, что ни тот ни этот – нет меня...

...С телевизором беда всех заставляют смотреть – я уже больше не могу – иногда потихоньку его ломаю – отсоединяю проводки, но из домкома – тут как тут – у них нюх на это – господи, как они надоели...

...У них теперь интересно жилищный вопрос разрешили. Сейчас крайне престижно жить в коммунальной квартире. Когда-то давно, я едва вспоминаю – лет 80 назад должно быть, мы с родителями - Петьки даже в проекте не было – жили в коммунальной квартире, занимали одну комнату, там же в соседней комнате бабушка с дедушкой жили вместе с младшим папиным братом, и еще соседи были. Коммунальных баталий не помню, но напряженность известная уж наверное были – это где-то на Садово-Спасской было – сейчас ее должно быть переименовали – я даже не знаю как – давно там не был – думаю, уж и не буду. Потом мы переехали в кооперативную квартиру на Рублевском шоссе – теперь Проспект Друзей Народа. Позже дом на Садово-Спасской снесли, тогда уже и бабушки и дедушки в живых не было – сколько не вспоминаю – все в смерти упирается мысль да в развалины – видно, зажился я, хотя на здоровье не жалуюсь, а жизнь из меня ушла... Так вот, теперь люди становятся в очередь на получение комнаты в коммунальной квартире – в первую голову такое жилье предоставляют большим общественникам – Алик тоже на очереди стоит, а спрашивается, зачем, - у него хорошая однокомнатная квартира – ее дадут такому же, как я – «бывшему». У меня теперь две комнаты – не отнимут – библиотека большая – ее они сохранят – для передачи в фонд библиотек – но это после моей смерти – не долго ждать – нет у меня жизненных сил и интересов – а живым в могилу не ляжешь...

...Приходил Алик, принес яйцо – говорит, у них накануне собрание было – там выдавали. Глупый он – Алик – совсем темный, хоть и слова говорит гладкие – трещать сейчас они все горазды – а добрый малый. Разделили мы с ним яйцо, запили кефиром. А говорить не о чем...

...С продуктами очень плохо – хлеб, молочные продукты получаем из-за границы как помощь детям – делят между всеми по карточкам – общественники получают еще на собраниях, да мне все равно – я когда в молодости христианской идеей увлекался – по нескольку месяцев постился – но скучно это - ни еды хорошей, ни беседы интересной – пустота...

...Вчера заходила Мария Тимофеевна – Машка – сплошные очки – ни о чем так и не говорили – приносила подсушенный чай – это она на годовщину смерти Ильи приходила. Я рискнул – сломал телевизор – это просто – проводки разъединяю – и тишина. С ними поговоришь – везде уши.

...Прочитал предыдущую запись – только расстроился – Мария Тимофеевна - Маша – жена моя бывшая – почти год, как умерла – не ладили мы с ней – почти пятьдесят лет, как развелись - Илью похоронили уже потом – много позже после развода – и после смерти его встречались регулярно по дням рождения и по годовщинам смерти. Илюша глупо погиб – мог бы наверно спасти его – связи еще оставались кое-какие, но кто мог знать, что этим закончится – когда понял, что дело плохо – поздно уже было – приговор подписан – и все. Теперь этого нет – теперь не сажают – никто никому не нужен, просто все молчат, вернее говорят вместо них по телевизору – как шинельное солдатское сукно жуют, а они повторяют – не потому, что боятся – это я боюсь, а теперь никто не боится, просто ослабели умом, да и не престижно это – думать – теперь, выбирать умственные профессии – сейчас все занимаются общественной работой, кого-то просвещают, кого-то осуждают – все словесно. А тогда перья летели. Мать Илюшу воспитала – ее вина – амбициозная старуха – старухой тогда еще не была – считала себя интеллигентным человеком – честно говоря, читать и тогда не любила, и мои занятия психологией и лингвистикой ее просто раздражали – потому и ушла от меня – но амбициозна была чрезвычайно – Илюша и болтал разное – в семнадцать лет – уже травой поросло – страшно произнести – расстреляли как сталиниста – какой сталинист – болтал много мальчишка – то не нравится, это – я теперь даже не расстраиваюсь – боль, конечно, эта до последних дней – может ему так лучше. По настоящему меня расстраивает только телевизор – шумно очень...

...Жизнь какая-то без цвета, вкуса и запаха – не потому что стар, у всех она сейчас такая. Никто не имеет тайн – ну, хотя бы изменяли там мужьям или женам – никто и ничем не увлекается. Какие-то странные интересы – вещами и религией – но без экстаза. Христианство их какое-то странное – смесь кондового славянофильского православия, разумеется, черносотенного – с коммунизмом – тоже самого примитивного свойства. И славянофильство уживается с лакейским восторгом перед западом самым чудовищным образом – национальный напиток – квас, кстати самогон тоже объявлен национальным напитком – но я не могу сказать, что пьянства много – может быть, я просто не знаю – мне кажется, им и выпивать-то не нужно – так же, как ничего не нужно. Пьют квас не просто, а как символ веры, я бы сказал, и жуют резинку – обязательно в пестрой заграничной обложке – непостижимо, где достают – но жуют все, как дефективные дети. Заграничные вещи вызывают восторг совершенно дикарский – а попробуй похвалить что-нибудь иностранное – по товарищеским судам затаскают. Не понять мне этого, никогда не понять. А вера – религия их – колокольный звон, посты – вечное унылое постничество, а не христианство – я сам когда-то в юности увлекся идеей православия - отец маминой подруги – Алексей Николаевич Пирогов – известный математик был и крест от церкви имел за веру – много я от него узнал, многому он меня научил. Тогда же Евгений Петрович Волошин – я его дядей Женей звал – далекие были времена - он тогда Достоевским меня увлек, и очень серьезно. Боже мой! – как много у меня интересов было! – жизнь какая была – наполненная – каждый день сиял новизной, а сейчас серая пустота – сейчас все какое-то неинтересное.

...У меня телевизор сломался – по-настоящему. Почтальонша – когда пенсию приносила сегодня утром – спрашивает – что это у вас телевизор молчит – у всех работает – все смотрят – один вы у меня такой, - и к телевизору. Открыла ящик, а там проводки разъединенные – она хвать и присоединила их. Там что-то вспыхнуло – экран потемнел. Она смеется – нехорошо так – я испугался очень – чтобы завтра телевизор работал – говорит – я пока никому не скажу, а завтра проверю – вы мне пару книжечек все-таки продайте – отдал я ей два томика Джерома – у меня по-английски есть, но это же книги моих родителей, да она попросила именно их - ей понравилась темно-желтая обложка – не отказал – старый трус! – а что делать? – завтра срочно мастера вызову...

Случай в троллейбусе

С утра встал – плохо спал ночью – с одной мыслью – надо починить телевизор. Лучше сразу зайти в мастерскую договориться – так вернее будет – зайти и пригласить мастера. В голове шумело – после бессонной ночи всегда так – видимо, давление подскочило.

- К врачу не пойду – бесполезно это – они там только кричать будут, что время отнимаю. Прогуляюсь до мастерской, может, лучше себя почувствую. Это близко – пару остановок на троллейбусе. Хоть на улицу выйду – ведь почти год на улицу не выходил – еще и потому неуютно себя чувствую.

Тщательно умылся, побрился, надел свежую рубашку, пошел поставить чайник, подсел к письменному столу. Вытащил дневники, полистал. На всякий случай, выходя из дому, всегда так делал – и каждый раз неприятно – но решился – написал записку:

Все вещи мои – библиотеку, дневники – всё – завещаю племяннику моему Лапландину Александру Петровичу – и подпись поставил – С. Лапландин и число.

На кухне зашумел чайник. Сергей Григорьевич вышел на кухню, достал хлеб, нож чашку с блюдцем, ложку, налил кипятку. Съел кусок хлеба, запивая из чашки, задумчиво поглядел в окно. Смахнул крошки, помыл чашку, блюдце, ложку. Убрал посуду. Пошел в комнату, раствори шкаф, вынул аккуратно висевший серый – графитного цвета костюм. Не спеша, облачился в него. Вынул башмаки, достал рожок, обулся. Подошел к зеркалу. Пригладил черные, седевшие у висков нередкие волосы. Нашел свежий носовой платок. Достал ключи, библиотечный пропуск, деньги. Постоял в прихожей. Захлопнул дверь. Тщательно запер ее. Спустился по лестнице – лифт не работал – и вышел на улицу.

День был огромный – небо голубого фарфора жгло глаза. Народу на улице было мало – машин и вовсе не проезжало – и троллейбусов не было видно. Не торопясь, шел он один – посреди Москвы – натертым паркетом блестела мостовая – казалось, он отражался в ней – легкий, точно в пустом пиджаке – жизнь истончалась с каждым шагом – он чувствовал пустоту и огромность города, слышал, как шаги отдаются эхом. Подошел к троллейбусной остановке, решил все-таки доехать до мастерской – ноги едва слушались... Из-за угла показался троллейбус, и не останавливаясь, проехал мимо.

- Подожду – сил маловато – доеду – здесь пустяки, а идти – верных пятнадцать минут будет.

Еще один троллейбус остановился. Водитель объявил:

- Троллейбус следует до конечной без остановок.

- Ну, что ж. Еще подожду. Спешить некуда.

Еще один троллейбус остановился:

- До конечной, до конечной следует машина, - громко проговорил водитель.

- Что же это такое происходит? – забеспокоился старик Лапландин, - ждать-то сколько, а идти, чувствую – не могу. Ладно, дождусь. –

Между тем, народу на остановке скопилось изрядно. Люди молчали. Снова остановился троллейбус. Дверцы открылись:

- До конечной станции без остановок, - снова возгласил водитель, но поздно – толпа внесла старика в салон.

- Как же я доберусь? – и вслух через перегородку водителю:

- Может остановите у метро? –

- Какое метро, – отмахнулся тот.

- Почему троллейбус не останавливается на промежуточных станциях? – спросил Сергей Григорьевич.

Водитель не ответил.

- В чем дело? – настаивал Лапландин.

Водитель молчал.

- Что случилось? – спросил Лапландин сидевшую у двери старуху в пестром платочке.

- А вы – что – не знаете? – спросила она с нажимом.

- Нет, а что такое?

- Похороны сегодня. Слышали по телевизору, - Андрей Филиппович... –

- Да что ему говорить – он и телевизора, наверно, не смотрит – разве не видите, с кем разговариваете? – вмешалась женщина средних лет, - вы только посмотрите на него. Да что смотреть – пусть документ предъявит. Предъявите документ.

Он испугался. По-настоящему испугался. Полез в карман – знал ведь, что только пропуск библиотечный – жалкая картонная книжечка, перечеркнутая зловещим штампом. Рылся в карманах – губы кривила улыбка – точно беззубая стариковская – беспомощная улыбка.

- Вот – достал.

Старуха ухватила руку с бумажкой:

- Да это у тебя и не документ даже. –

Она достала свой – красная блестящая книжечка ослепила его на мгновение.

- Вот документ, а у тебя что? Ничтожество, бывший человек, у тебя, наверно, и телевизора-то нет. Да ты и не знаешь ничего, тебе плевать на нашу жизнь, на нашу утрату – ты только радуешься подлюга. –

Она ударила его своим документом по лицу, поцарапав щеку.

- Да что вы с ним церемонитесь? –

Молодой мужчина тяжело приподнялся с сидения у окна, поднял портфель и быстрым движением спортсмена сбил портфелем старика с ног. Лапландин почувствовал звон в ушах и опрокинулся навзничь – последнее, что он увидел было, как водитель – видимо троллейбус тот остановил – перелезал через перегородку в салон.

Пассажиры зашумели.

- Выкиньте его из троллейбуса, - завизжала старуха, - ему не место среди нас. –

- Да он сознание потерял, - закричала девушка, стоявшая рядом, - Бабушка, надо врача вызывать.

- Какой врач – они только по врачам и ходят. -

- Нет, врача надо вызвать, - отозвался мужчина, сбивший Лапландина.

Он схватил Сергея Григорьевича, как ребенка, и вышел с ним из троллейбуса. Вместе с ним вышла старуха и женщина средних лет с авоськой.

- Врача-то вызовите? – спросил водитель.

- Обязательно, - сказал мужчина, - езжайте, не беспокойтесь.

Троллейбус покатил дальше.

Приехавшая через полчаса машина забрала Лапландина в больницу, где он на следующий день скончался, не приходя в сознание.

6-го июня хоронили Лапландина – по всем правилам хоронили – племянник – добрая душа – старался, как мог – над старым московским кладбищем плыл звон...

...Телефон звонил уже минут пять. Сережа открыл глаза и схватил трубку:

- Мама уехала с Петей на дачу. Будет в понедельник. Что передать? –

- Ну и сон приснился – бывает же такое...-

...Зазвонили к обеду. Александр Петрович Лапландин развернул сверток с едой – хлеб и кефир – не так уж и плохо по теперешним временам. Скоро истечет срок наказания –

- Так мне и надо – по заслугам, даже мало мне дали – понимаю и осознаю...