Бруно Шульц^*

-1-

Ночью дыханье лохмато,

Небо от звёзд шершаво.

Сердце стучит, как лопата

В мёрзлую землю Варшавы.

Польскою шёлковой речью

Ночью полнятся уши.

Словно сверчок за печью,

Млеют живые души.

Мёртвым одна награда –

Что не знают смущенья.

Им ничего не надо.

И не проси прощенья.

Раз приснилось кладбище:

Клёны, каштаны, тени, -

Выпроси, словно нищий,

Злотые пробужденья.

-2-

Неба чёрное тело –

Рукокрылая полночь.

Яблоком недозрелым

Вяжет душу Дрогобыч.

Пахнут осенью буки,

Как страницы Завета.

Полное снов и скуки,

Кончилось нежное лето.

Ночью на лапках паучьих

Ветер бегает в ивах.

Было, панове,  скучно.

Стало, паны, тоскливо.

Разве что ночь разобьётся

Криком, пламенем, жаром…

Только и остаётся,

Что поджидать пожарных. 

-3-

Сквозь буков и каштанов тёплый бред,

Сквозь их листвы суицидальный ропот

Является в хохляцком октябре

Прекрасное чудовище Барокко.

Корицей пахнет воздух золотой

В прожилках бронзоватых нежных сепий.

Архангел с оглушающей трубой

И не играет и глаза не слепит…

Но человек? Вернее, человечек?

Что делать с ним? Ни спрятать, ни спасти.

Он древней теплотой субботних свечек

Обуглен до адамовой кости. 

-4-

Вот кто-то жив, а кто-то умер.

Вот бедный дедушка идёт.

А вот младенец. Может, Бубер.

А может, просто идиот.

И посмотрев без отвращенья

Я – вдруг – в мирке тенет и уз

Своё узнаю копошенье

Под взглядом пристальным Медуз.  

-5-

Вне прошлого и зелени обоев,

вне клавесина летних вечеров

услышишь звук старинного гобоя

и руки целовать себе готов

от нежности к чему-то неотсюда,

что вписана как дремлющий мотив

в кустарную керамику посуды

и всякий домотканый примитив.

Ты - весь внутри, а смерть стоит снаружи, 

и этим обеспечивая фон,

роняет молоточки зимней стужи 

на самых точных буквиц ксилофон. 

Ни слова зря, ни слова больше мимо,

печально всё, всего на свете жаль -

горчит под слоем сахарного грима

ветхозаветной мудрости миндаль.

-6-

В сентябре мишура оперетты

и дождя небольшая интрижка -

это значит - закончилось лето,

это лета прочитана книжка.

Лето было почти что простое,

но с псаломною сутью черешен,

а сегодня - под лунной кистою -

холодок опереточно грешен.

Давит душу бессонницы обруч,

но (выходит бессоннице боком),

как чернила, густеет Дрогобыч,

наливается вечностью-соком.

В этом соке - креплёном и липком -

увязают на вечные веки

местечковая бабочка скрипки

и рома и евреи и пшеки.

Этот сок не разбавят осадки -

с ним уже ничего не случится,

он в глазах деревянной лошадки,

он - слеза на Господних ресницах.

-7-

День как день. Но с учётом поправки

на дыхание жирной земли,

на коричные тёмные лавки,

облаков золотых корабли.

Завернусь поплотней в одеяло,

разверну (подогнал букинист)

целый мир, уместившийся в малом,

на бумажный вместившийся лист,

а оттуда глядят Данаиды

и библейский ослятя ревёт -

превращаются страх и обиды

в иорданский и греческий мёд.

Простыня набухает от пота,

в голове нестихающий звон,

но какой-то вселенской заботой

я, что коконом, весь окружён.

Разрастается сумрак ожогом.

И своими ожогами горд,

я сегодня лежу перед Богом -

предложенье рассказа Его. 

Примечание

* - Бруно Шульц - великий еврейский писатель, писавший на польском, родившийся в Австро-Венгерской Империи, после распада её он почти безвыездно жил сначала в польском, а потом в советском городе Дрогобыч, где во время немецкой оккупации он был убит.