Подарок вождя

Однажды товарищ Жданов, верный сын партии, соратник товарища Сталина и пламенный борец за чистоту социалистического искусства, пригласил группу советских писателей на дружескую пирушку. Стол ломился от угощений — одной только чёрной икры стояло на нём сортов десять, так что красной и застесняться впору было, а уж балыков там всяких и других изделий — глазом не оглядишь, и всё было так вот чинно, красиво расставлено. Ну, и само собой, водок разных было — считать-не пересчитать: и в бутылках длинных с этикетками красочными, и в графинчиках хрустальных — господи ты боже мой, рай земной и небесный, да и только! Словом, всем пирам пир.

Все очень веселились, особо когда товарищ Жданов к роялю сел и, одним пальцем чего-то наигрывая, показывать стал, до каких вывертов формалисты в музыке докатываются. И смех, и грех.

А потом все хором гимн в честь товарища Сталина спели, а товарищ Жданов и пел, и на рояле двумя руками играл, аккомпанировал, чтобы складно получалось. А как спели, так кто-то из писателей посетовал, до чего, мол, композиторы у нас помельчали, даже хорошего гимна в честь Вождя нашего и Учителя товарища Сталина сочинить не могут, так что "Боже, царя храни" по-прежнему употреблять приходится. А как премии Сталинские получать — так все тут как тут! И тут его товарищ Жданов крепко поддержал — мол, правильные у Вас мысли, товарищ писатель.

А к концу пирушки, когда все вроде подустали и аппетит даже уже и на водку поугас, товарищ Жданов посерьёзнел и говорит: "А я ведь Вас, товарищи писатели, не просто так пригласил, не просто так народное достояние — водку эту, то есть, и закуски разные — на вас потратил. У меня к вам вопрос важный есть, государственный вопрос, не какой-нибудь.

А дело в том, товарищи, что нам в ЦК постановление надо принять на тот счёт, что некоторые наши писатели и поэты, некоторые литературного цеха деятели не на высоте своей задачи находятся, движение нашего народа к счастливому будущему не понимают и даже как бы не разделяют. А уж нашего счастливого настоящего и подавно видеть не хотят. А как во всём пример нужен, то и решили мы в Политбюро примером от писателей Зощенко взять, а от поэтов — Ахматову. Ну, у Ахматовой этой сын, враг народа, в лагере сидит, так она, вроде, особо не кочевряжится, а всё же и она нам элемент чуждый. А про Зощенку — ну, тут и говорить не приходится: печатей на нём ставить негде".

И тут вот писатель, только что товарищем Ждановым похваленный, и говорит: А чего там с ними церемониться? Расстрелять их по всей революционной законности - и дело с концом!

А товарищ Жданов на него так посмотрел с укоризной и говорит: Нет, товарищи, это уже ежовщина! Зачем расстреливать — может, они и переучатся, может, ещё на благо народа будут работать. Ну, а не поймут — тогда другое дело. Расстрелять там или что другое с ними сделать — это мы всегда успеем. А Вы, товарищ, ещё задачи актуального момента недостаточно понимаете, прошлыми представлениями живёте!

Покраснел тот писатель и голову опустил — осознал, значит! А товарищи его по цеху литературному стоят и улыбаются — не лезь, мол, поперёд батьки в пекло!

А товарищ Жданов и продолжает: Да, так о чём, бишь, я? Ну да — выбрать-то мы Зощенку с Ахматовой выбрали, а вот название им, как их нам в постановлении нашем обозначить — это ещё не придумали. Вот тогда товарищ Сталин мне и говорит: А почему бы нам, товарищ Жданов, к писателям нашим не обратиться, к мастерам литературного слова?

Вот и пригласил я Вас, товарищи, чтобы Вы нам помогли. Ну а то, что Вы сейчас в подпитии находитесь — так то не беда: в народе нашем недаром говорится: "В тонком деле без водки не разберёшься". Ну как согласны? Все, конечно, хором согласились.

— Ну что ж, — сказал тут товарищ Жданов, „когда так, то вот Вам моё предложение: так называемого писателя Зощенку подонком назвать, а Ахматову эту, у которой, что ни стих, так про любовь, так из всех строчек развратом и тянет — а Ахматову эту, значит, потаскухой, а то и того хуже. Какие будут Ваши мнения, товарищи? Только, пожалуйста, не все сразу, а организованно, по порядку.

Тут все стали организованно высказываться — и диву только даться было: все мысли были продуманные, трезвые, как будто б и не пил никто ничего, кроме лимонаду — а его-то как раз на столе и в помине не было.

Сперва за Зощенку этого взялись — и гляди: предложение товарища Жданова улучшили! Творчески переработали! И предложили так называемого писателя Зощенку, который над светлой нашей действительностью глумится и изгаляется, пошляком назвать и подонком. Как гвоздём его к позорному столбу присобачили! И товарищу Жданову определение это понравилось, так что он заулыбался даже: Молодцы, мол, товарищи писатели. А потом подумал немного и говорит: А всё же я, с Вашего позволения, тут небольшое изменение внесу: не просто "подонок", а именно вот "подонок от литературы" — или как Вы про то думаете?

Ну, тут все писатели хором в ладоши захлопали — понравилась им поправка товарища Жданова.

А товарищ Жданов на радостях и говорит: а что, мол, Вы, товарищи писатели, про угощение совсем забыли, так не стесняйтесь, мол, и выпить можете за первый успех и закусить! Да только все уж сытые были и никто к столу не потянулся.

Тогда товарищ Жданов и говорит: Ну что ж, товарищи, с Зощенко мы, вроде, разобрались, теперь вот с Ахматовой покончить надо.

Сказал он это — и видит: скисли писатели, вроде, стоят, с ноги на ногу переминаются, ни мычат, ни телятся.

— Это как же мне Вас, товарищи писатели, понимать? — спрашивает их товарищ Жданов. — Это мне, может быть, так понимать надо, что Вы здесь с решением Политбюро, с партийной нашей политикой вроде несогласные будете?

Тут писатели приглашённые хором ему и отвечают: Да как же Вы, товарищ Жданов, про нас такое подумать могли, когда мы все здесь нашей партии и товарищу Сталину преданные! И Ахматову эту мы не то что любим, а вот на дух не выносим. А всё ж как-то женщину прилюдно чтоб потаскухой назвать, да ещё в печатном слове — нет, тут чего-то другое придумать надо.

Ну, товарищ Жданов Андрей Александрович демократичный был человек: видит, что с потаскухой дело не проходит — так пожалуйста, товарищи писатели, предложите что другое, на то вы и мастера литературного слова.

Начали тут писатели судить да рядить, да слова сходные подбирать, и вот один из приглашённых возьми да скажи: А ну, если блудницей её назвать? Это, вроде, приличнее, не придерёшься, а по сути-то — то же самое. Блуд — он и есть блуд.

Тут другие ему возражать стали. Может, из зависти — а ну, мол, как он вот так вот запросто к начальству высокому проткнётся — а может из какой другой причины, кто его там знает? — но возразили: а где, мол, доказательства блуда-то? В стихах если искать — так там ведь про любовь сказано, а про блуд, про измену, вроде, нету. А которые другие стихи есть — так ведь строга в них Анна Андреевна, ну вот как монахиня какая. Вот, мол, тебе, не вылезай, из молодых да ранний! К начальству ему захотелось!

Ну, а он им и отвечает — задело его, видать, за живое: Монахиня? Блуда нету? Это как же так нету, когда чёрным у неё по белому сказано: "Я-то вольная. Всё мне забава". Плохо видите. Чутьё классовое притупилось, зажрались, видать.

Но и те не уступают: чутьё, мол, чутьём, а ты нам доказательства представь, на стол выложи. И пошла тут у них перебранка — не приведи господи! Только что в волосы друг другу не вцепились.

Товарищ Жданов это безобразие терпел, терпел, а потом как скажет: А знаете что, господа хорошие, не пора ли вам домой? Вижу я: толку с вас как с козла молока. Час уже поздний, а мне ещё сидеть и думать, завтра с товарищем Сталиным встречаемся. Отстоловались вы как следует, так что скатертью вам дорога, выметайтесь поскорее, а то неровен час...

Ну, писатели, само собой, неровного часа дожидаться не стали, так что остался товарищ Жданов один над нерешённым вопросом думать: как Ахматову эту самую к позорному столбу пригвоздить, да так, чтобы и товарищу Сталину понравилось.

И-таки придумал: назвать Ахматову эту полумонахиней-полублудницей. Так и доложил товарищу Сталину. И товарищ Сталин был выдумкой товарища Жданова очень доволен и прислал ему за это в подарок целых два литра грузинской чачи семидесятиградусной, чем немало товарища Жданова обрадовал: семьдесят градусов — это тебе не сорок! И товарищ Жданов, тем подарком довольный и от похвалы товарища Сталина гордый, выдумку свою и предложение писателей в речи своей использовал. А про Зощенко этого так в постановлении ЦК и записали: пошляк, мол, он и подонок от литературы. Так что добро народное на писательское угощение всё ж не зря израсходовали.

А ту чачу, подарок товарища Сталина — а была она аромата необыкновенного и вкуса неописуемого — решил товарищ Жданов только по особо торжественным дням и только помалу употреблять, чтобы растянуть удовольствие. Потому как рассчитывал он жить и работать на благо партии и народа советского долго, ибо задач видел перед собой великое множество, а врагам-формалистам и сионистским прихвостням было имя легион.

И может быть, и удалось бы ему ту чачу до семидесятилетия товарища Сталина дотянуть, чтобы тогда уж её с полным удовольствием в честь Отца и Учителя своего выпить — но не судьба была ему это сделать, потому как в августе одна тысяча девятьсот сорок восьмого года товарищ Жданов, верный сын партии и народа и борец за чистоту его идеалов, скончался, не дожив до юбилея товарища Сталина всего год и четыре месяца и не пережив ни пригвождённых им к позорному столбу писателя Зощенко и поэтессу Ахматову, ни многих других недобитых им врагов культуры социалистической, народу понятной.

Тяжкая ли работа довела товарища Жданова до его безвременного конца или врачи-убийцы, вскорости незабвенным товарищем Лидией Тимашук разоблачённые, тут свою подлую руку приложили — о том история умалчивает. Да и было это к тому времени если и интересно, то только как повод, ещё не разоблачённых, затаившихся врагов раскрыть, из их щелей тараканьих на свет божий вытащить: верный сын партии и соратник товарища Сталина свою историческую задачу выполнил и нужным быть перестал.