Пока дышу (живу), рисую…

Старый художник умирал…

Он умирал, но рука его продолжала сжимать, нет, не кисть, а… спички, которыми он рисовал на стене больничной палаты. Наверное, в эти последние минуты вся прожитая долгая жизнь прошла перед его мысленным взором.

      Я. Хаст. Автопортрет

Вот он, 19-летний Яша Хаст, юноша из приазовского городка Бердянска, сын ремесленника-краснодеревщика, рано ощутивший свои способности и стремление к рисованию, успешно закончив гимназию и Одесскую художественную школу, отправляется в Париж.

Академия - Académie des beaux arts

Незабываемы дни учебы в Académie des beaux arts (акадéми дю бо артс) – Парижской Академии изящных искусств у известного живописца и скульптора Жана Леона Жерома, работы которого носили налет эротики. Несколько его мраморных раскрашенных статуй обнаженных женщин пользовались большим успехом у публики парижских Салонов второй половины XIX века. Рисунок Жерома безукоризненно-правильный и выработанный во всех подробностях; письмо – тщательное, не сухое; колорит – не блестящий, несколько сероватый, но чрезвычайно гармоничный; особенно мастерски владел художник освещением. Он, Яков, всегда стремился следовать этому в своих работах и учить других.

Жан Леон Жером

Яша окунулся в бурлящую страстями среду, стал свидетелем великих культурных событий! Бурные споры в кафе «Ротонда» на пересечении бульваров Распай и Монмартра, где собирались поэты, писатели и художники, среди которых Амедео Модильяни, Анри Матисс, Анри Тулуз-Лотрек, Пабло Пикассо, Гийом Аполлинер, старики Эдгар Дега, Клод Моне, Камиль Писарро, Пьер Огюст Ренуар, Поль Сезанн. Появлялся здесь и талантливейший юноша Хаим Сутин, с которым он только успел познакомиться. Сиживали тут и русские социалисты, готовившие октябрьский переворот, от последствий которого ему пришлось много страдать.

Он дружен с молодым Марком Шагалом, жившим в артистической колонии «Ля Рюш» («Улье») на бульваре Монпарнас, с Модильяни. Амедео жил на Монмартре рядом со знаменитым Бато Лавуар — общежитием полунищей художественной богемы. В дешевых комнатках с печкой-буржуйкой, без газа и электричества обитали Пикассо, Брак, постоянно бывали Матисс, Дерен и Вламинк, поэты Гийом Аполлинер, Макс Жакоб, Андре Сальмон. В холодных мастерских и за столиками кафе рождалось художественное видение нового столетия.

Автопортрет. 1913 г.

Во время свадебного путешествия в Париже с Моди познакомилась Анна Ахматова, а в следующем году художник написал 16 ее рисунков-портретов.

С Моди они часто подшучивали друг над другом. Однажды на прогулке с девушками в парке Модильяни, вечно бездомный, неприкаянный и нетрезвый, поставил его в крайне неудобное положение. В отместку он убрал тормоза на велосипеде Моди, тот упал и больно ударился. Но обид друг на друга не было.

Там же, во Франции вспыхнула его любовь к подруге товарища, но тот предупредил: «Яша, фундамент уже заложен», и он не посмеет разрушить счастье друга. Он так и не создаст семью. Его женой, его судьбой стала живопись, которой он будет предан до конца.

В 21 год он экстерном закончил Академию. Его переполняла творческая энергия в то молодое, многообещающее время. Постоянный участник художественных салонов на Елисейских полях, за картину «Парижский слуга» в 1905 году на Всемирной выставке в Брюсселе он был удостоен золотой медали и Гран-при.

До революции он жил то в Париже, то в Марселе, то в Бердянске, куда приехал и в 1914 году. Но началась война, и вернуться он уже не смог.

Из Бердянска он ушел на фронт. Ему уже 41 год, но военнообязанные считались на военной службе до 40-45 лет.

Война расколола его жизнь пополам. В прошлом навсегда остались Париж, богема, успех. Остальные отведенные ему судьбой 40 лет – скромный труд провинциального художника и педагога. После тяжелого ранения он возвратился в Бердянск, где жил и работал рядовым учителем рисования в средней школе № 2 и живописи в студиях. У него остался небольшой запас прекрасной бумаги с водяными знаками, на которой он создавал свои «салонные» офорты и чудесные французские пейзажи. Теперь на ней он будет выполнять пастели.

Как он любил эти живые головки времен гражданской войны и начала 20-х годов! Они теплы и оптимистичны, несли «образ» добра, противостоящего злу, существовавшему тогда повсеместно. Их благородные модели были еще из того, навсегда ушедшего времени.

Одно из ярких воспоминаний – работа над портретом юной красавицы Люси Беренфус, в которую был влюблен будущий писатель Николай Островский, лечившийся в санатории Бердянска у ее отца профессора Владимира Беренфуса осенью 1922 года.

Но хорошая бумага в конце концов закончилась, купить было негде, и пришлось рисовать на случайном материале – плотной, с грубой фактурой оберточной бумаге.

До 1919 года он продолжал подписывать свои работы латиницей – J. Hast, потом стал дублировать в русской графике и в конце концов перешел на нее полностью, часто ставя только инициалы – Я.С.Х. – Яков Соломонович Хаст.

В 20-30-е годы к нему часто приезжали молодые художники, с которыми он щедро делился опытом и воспоминаниями. Его ученик Петр Белоусов, в совершенстве овладевший техникой рисунка, и другой их земляк Исаак Бродский, уехали в Ленинград и стали знаменитыми, благодаря своим работам над ленинской и революционной темой. Именем Бродского даже назвали одну из ленинградских улиц и художественную галерею в Бердянске.

Музей им. Исаака Бродского в Бердянске

С Петром Белоусовым он позже встретился в доме творчества «Академическая дача», куда приезжали студенты и педагоги Ленинградской Академии художеств.

Петр Белоусов

В 1930-е годы – кризис, темы и типажи диктует эпоха соцреализма. И нельзя плыть против течения. Он делает штудийные наброски своих близких, друзей, знакомых для своего удовольствия, для тренировки руки, но вдохновенье покидает его. Он больше не делает офорты, акватины, не пишет маслом, ему доступны лишь пастель, акварель, иногда карандаш или уголь.

Пишет он много. В основном, это портреты, эпоха в лицах. Ему нравилось постигать душу другого человека и отражать ее на листе или полотне. Ну, а, кроме того, это – хлеб насущный. Главное для него в портрете – глаза, и он почти всегда фокусирует их в центре.

Автопортрет. 1930-е гг.

С юности он рисовал автопортреты, пристально вглядываясь в свое лицо, наблюдая, как меняется оно со временем. Левый глаз более выпуклый, чем правый, и иногда он это подчеркивал. Небольшой, почти женский, рот с губами «бантиком», рот гурмана, человека любящего свободу, комфорт, удовольствия, чувствительного, тщеславного, легкомысленного, но доброго, активного и способного решать любые проблемы, осторожного, сомневающегося в собственных силах, ищущего одобрения, честного и требующего этого от других и, к сожалению, невезучего в личной жизни.

В ноябре 1930 г. в картинной галерее Бердянска открылась выставка, на которой было представлено около 300 его работ.

Ему было поручено создание при музее имени И. Бродского художественного училища (техникума), о котором он столько мечтал, но ничего из этого не получилось. Студию удалось открыть, набрать 40 слушателей, прозанимавшихся всего 3 месяца.

В 36-м – беда. Их сотрудник, занимавшийся пополнением коллекций, которому все доверяли, в том числе и Бродский, был обвинен в хищениях. История тогда наделала много шума. Ему даже пришлось на какое-то время покинуть Бердянск. Боялся, что не вполне доверяют. Хорошо еще, что не приклеили ярлык «французского шпиона», как это делалось в те времена. Но в 1939 г. с большим успехом прошла его персональная выставка в Днепропетровске, в 1941-м – в Бердянске.

А потом – снова война. Он избежал неминуемой смерти в гетто или в каком-нибудь бердянском рву, как большинство его соплеменников, но навсегда разлучился с родным Бердянском, своими картинами, студией, которая была родным домом. Он оказался в далекой Уфе, холодной, голодной. Ему уже семьдесят, а надо опять начинать все сначала.

С собой он прихватил всего несколько особенно дорогих ему небольших работ, среди них «В мансарде», написанная в 1902 году в Париже, «Улица» и несколько этюдов Модильяни.

В мансарде. 27х20. Картон, гуашь

В Уфе он работал в артели «Башхудожник», по совместительству преподавал рисунок и композицию студентам 1-2 курса Уфимского театрально-художественного училища. Сбылась его давняя мечта, но как поздно!

Улица. 18,5х18,5. Холст, масло

 Приходилось также брать заказы, делать ремесленнические поделки – рисовать портреты с фотографий погибших, изображать тех, кого никогда не видел. Мать приносила фото сына, жена – мужа.

Но его приглашали рисовать и известных людей. Словом, довелось побывать «придворным живописцем».

Кроме известного портрета Александра Матросова, многие годы провисевшего над входом в маленький уютный кинотеатр имени Героя, им выполнены портреты лауреата Сталинской премии, доктора технических наук Сергея Зорина, академика Героя Социалистического Труда, нефтяника Андрея Трофимука, которые экспонировались на передвижной выставке 1948 г., проходившей в Черниковске, начинающего искусствоведа Габриэль Уждавини, художника Анатолия Лежнева, популярного в те годы танцовщика театра оперы и балета Фридриха Грюнвальда, кстати, неплохого рисовальщика.

Кинотеатр им. Александра Матросова. 1948. Над входом – портрет работы Я. Хаста

Его наградили медалью «За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.», а в 1946 году на выставке «Художники Башкирии» были представлены четыре его картины.

Габриэль Уждавини. 1951

После войны возвращаться в родной Бердянск тяжело – все было разорено, его картины стали достоянием немцев, вывезших их в Германию на двух машинах. Вероятно, они попали в музеи и частные коллекции.

Теплые отношения с братом, жившим в Москве, как-то тоже не сложились, но в Уфе он обрел друга – Моисея Пизова, видного лектора, педагога-филолога, бежавшего в Уфу в 1937 году от НКВДшников, которые собирались привлечь его как свидетеля против студентов в Куйбышеве.

Моисей, который был вдвое моложе, называл его «старик Хаст» и помогал выживать на первых порах.

В 1948 г. Елизавета Васильева-Пизова, жена Моисея, пригласила его нарисовать портреты ее и мужа. Пройдет всего два года, и уже он будет помогать попавшему в лагерь Пизову.

У них было много общего. Смолоду впитавший воздух свободы, он всегда держался с достоинством, был чужд амбиций, и, как Моисей, считал себя «другим евреем». Оба они любили своих студентов, и эта любовь была взаимной.

На занятиях он легко, несмотря на годы, вскакивал на стол и смотрел сверху, кто как рисует, порой делая замечания. Показывал стеклянную баночку и обращал внимание на перспективу. Студенты-старшекурсники держались с ним свободно, он же считал, что младшие их перегонят.

Я. Хаст со студентами. 1952.

Особенно нравился ему один из них, лобастый паренек Федя из далекого села Аскино, буквально не отходивший от него даже во время перемены. Он сразу почувствовал, что у этого талантливого юноши большое будущее.

Автопортрет. 1952 г.

Он любил рассказывать своим студентам о дружбе с Ильей Ефимовичем Репиным, с которым работал вместе в 20-е годы в его «Пенатах», вспоминал забавный эпизод, когда с одной из заказчиц они говорили на разных языках: Репин – по-немецки, он, Хаст – по-французски.

Когда началась кампания по борьбе с космополитами, арестовали и осудили Пизова, его вызывали в качестве свидетеля. На допросах он ничего не сказал против Моисея.

Из престижного дома 39 по улице Ленина пришлось съехать и искать новое жилье.

Ленина, 39 – дом, в котором до 1950 г. жил Я. Хаст

Какое-то время он жил при училище, и тогда Александр Эрастович Тюлькин пригласил его пожить у него. На это он ответил, что уважает Тюлькина как хорошего художника и не хотел бы поссориться с ним из-за какого-нибудь пустяка, возможного расхождения мнений. Потом он поселился на улице Пушкина в доме Народного художника Башкирии Марии Николаевны Елгаштиной, где собирались на веранде и подкармливали вечно голодных студентов.

Заказы сократились, и он стал рисовать знакомых, предлагал родителям изобразить их детей, чтобы заработать не только себе на жизнь, но и на посылки для сосланного в Сибирь больного Моисея. Он рисует отца и дочерей известного уфимского врача Марка Наумовича Фридмана, маленькую девочку с улицы Лассаля, которую увидел, направляясь к знакомому художнику Анатолию Лежневу.

Нехемье Фридман. 1952

Сестры Фридман – Софа и Густа. 1952

Яков Соломонович Хаст умер в 1953 году восьмидесяти лет и был похоронен на Ивановском кладбище, Было лето, ученики на каникулах, и на похороны пришел только известный театральный художник Константин Чаругин. В конце 1950 – начале 60-х годов кладбище в связи со строительством было закрыто, останки захороненных перенесли на Сергиевское кладбище. Тех, у кого не нашлось родных, захоронили в братской могиле. Большинство картин Якова увезла в Москву дочь брата.

Пройдут десятилетия... Искусствовед Габриэль Уждавини станет директором музея имени М.В. Нестерова, его ученик Александр Пантелеев – известным вологодским художником. Он напишет в своих воспоминаниях, что «Первое соприкосновение с изобразительной культурой Франции было пусть и заочным, но не лишенным остроты, возникающей при реальном знакомстве. Это были, услышанные еще в конце 40-х годов в Уфе, куда эвакуировалась семья Пантелеевых, истории о Париже начала века. Стоило увидеть Хаста с тающими глазками – и начинались воспоминания о Моди: так называл молодой Хаст своего друга Амедео Модильяни.

Друзья Я. Хаста – Амедео Модильяни, Пабло Пикассо и Андре Сальмон

От того яркого времени сохранились у много настрадавшегося после революции Якова Соломоновича маленькие его этюды в манере Альфреда Сислея».

В декабре 2009 года откроется персональная выставка, посвященная 75-летию другого ученика – Народного художника БАССР Федора Александровича Кащеева. И не раз из уст юбиляра и выступавших в этот вечер прозвучит имя Хаста и слова благодарности в его адрес.

Вырастет маленькая девочка с улицы Лассаля (теперь Энгельса), которая, затаив дыхание, смотрела когда-то на настоящее чудо: старый человек в белом полотняном костюме крошит какие-то цветные мелки и растирает их на листе бумаги, который оживает на глазах.

Впервые фамилию «Хаст» она услышит от вдовы Моисея Пизова и увидит большие портреты ее и Моисея. Сделанные в одно время, как резко они отличались: «Лизанька» предстает молодой цветущей женщиной в веселом платье в горошек. Портрет Моисея выполнен углем. Это – портрет-пророчество. Черные угольные линии прекрасно передают беспокойный характер, тревожность, глубину натуры Пизова и как бы предвосхищают грядущую трагедию.

Портрет Моисея Пизова. 1948.