Номер 3(72) март 2016 года | |
Леонид Гиршович |
Мой сэкс
Еда – сэкс пожилых. (Есть ёфикаторы, а я – эфикатор: спасем «э оборотное»,
внесем его в красную книгу, пока оно не разделило судьбу галапагосских
черепах). Итак, повторяю, еда – секс пожилых. Что из этого следует? Да
лишь только то, что говорить о еде мне не совсем прилично, но, как
известно, седина в бороду, бес в ребро.
Давным-давно один хороший человек, хоть и ёфикатор, заметил: «Самый
страшный голод – половой». Сегодня он повторяет за старушкой из анекдота
хрущевской поры: «Пережили голод, переживем и изобилие». Блажен, кто
верует в реинкарнацию, лично я не переживу, голодать мне больше не
придется.
«Любовь возможна только платоническая, остальное – вавилонская
блудница», – сказал гомосексуалист Вейнингер перед тем, как застрелиться.
Справедливость этих слов я постиг, когда несколько месяцев прожил без воды
и пищи. Жив был исключительно тем, что поступало в вену из фляжки,
подвешенной к штативу. Сосед по палате приоткрывает крышку над дымящимся
рагу из кролика под соусом «беарнес» и участливо спрашивает: «Что, нет
аппетита?». А пришедший проведать меня коллега-соотечественник, свидетель
моих еще недавних раблезианских подвигов, констатировал: «Да, чувак, ты
уже свое отъел».
Зато под моим пером столы ломились, даром что я не мог составить
компанию своим героям, разве лишь в качестве платонического гурмана.
Бескорыстного соглядатая, сказал бы я, по лестной для себя аналогии
вспоминая дам и девиц у Гоголя, другого бескорыстного соглядатая. Впрочем,
насчет его бескорыстия – не знаю, разное говорят. Я же умозрительных
желаний чужд, желание что-то съесть неотделимо от чувства голода, которого
я не испытывал. Сосед, заглядывавший под крышку с больничным рагу, как
некогда заглядывали под шляпки дамам, имел полное право учтиво
осведомиться: «Kein
Appetit?».
Бог милостив, он вернул мне былую способность есть за двоих. Правда
в обмен на потребность это описывать – непристойную и плебейскую, по
словам Генри Джеймса, американца, выкрестившегося в викторианскую
литературу. «Обед прозаичен – что о нем можно сказать, кроме того, что ты
его съел? Одни пошляки как удачу, позволяют себе смаковать вслух каждое
съеденное блюдо». То есть достаточно сказать: «Мы тронулись в путь сразу
после завтрака». Или: «Обед с товарищем министра. Разговор велся
вокруг...». Или: «Моцарт (бросает салфетку): „Довольно, сыт я“».
Казалось бы, «гони подробности», распиши свою «жизнь званскую».
Нет, взор целомудренно отведен от того, что на столе. Это сегодня показное
благочестие от кулинарии вывернуто наизнанку: во всех подробностях
диетоисповедание, анорексия напоказ – жрицы мод вышли на арену. А тогда, в
эпоху корсетов, увлажнять полость рта описанием кушаний было сродни
описанию того немногого, где требования целомудрия отмечены еще большей
строгостью. И там и там искусство недомолвок в цене. Рисуя румяную корочку
со скрупулезностью бидермайеровских портретистов, в два счета пересушишь
начинку. Основательность соблазнительной не бывает – лишь мимолетность.
Скупое название блюда скорее вызовет слюноотделение. «Рагу из кролика под
соусом „беарнес“» (что кролик больничный – роли не играет).
Метафорой, опрометчивым сравнением рискуешь испортить аппетит, коли
не знаешь приоритетов читателя. «Подали форель, розовую, как тело девушки»
– а ему, оказывается, подавай девушку, розовую как форель. Про следующую
перемену блюд сказано: «На толстом слое головок спаржи подали сочные
бараньи котлеты». Похабник. Но десятилетним, прочитав «Милого Друга», я
представил себе, как русалку-мутанта, которую и в рот-то не возьмешь,
заедают горяченькими, со сковородки, котлетками. Почему через мясорубку
пропущена не говядина, а баранина – кот его знает. «Котлета» ведь от слова
«кот» – а вы не в курсе? Подозреваю, не в курсе был и Вильям Похлебкин,
чьи вдохновенные выписки из советских меню не дают мне спать по ночам:
Похлебка ленивая со сметаной
Котлеты рыбные с кашей гречневой и свежим огурцом
Вареники с вишнями
Почитать его «Кухню века», так до середины тридцатых годов Россия
не знала мороженого, кроме как приготовленного на буржуинских кухнях и
разносимого прислугой. Бедный старик! Твой апломб превосходил твои
познания, как минимум, на одно стихотворение Маршака:
По дороге – стук да стук –
Едет крашеный сундук.
Старичок его везет,
На всю улицу орет...
Кто-то ударяется в кулинарную амбицию, уходит в нее по колено. А
кто-то другой вследствие тех же комплексов бьет все рекорды кулинарного
легковерия. То, что Будденброки вкушали в русском переводе, имеет не
больше отношения к тому, что ели они в оригинале, чем фамилия переводчицы
к фамилии автора*. Надо свято верить в заграницу – как верила в нее Наталья
Ман – чтобы, ничтоже сумняшеся, на сладкое подать пудинг с макаронами
(а не с миндальным печеньем «Мakrone» или «macaron», скорей всего Томас Манн написал это слово по-французски)**.
В России гастрономическая конвергенция невозможна. В плане
еды Россия и Запад – Двуликий Янус. У первопроходцев заграницы местная
еда, в отличие от автомобилей, вызывала горькое разочарование: шоколад
горький, огурец не хрустит, колбаса кошерная. (Вы ели когда-нибудь
кошерную колбасу? Страшное дело). И у всего такой бесстыдно-обнаженный
вкус, как будто с языка содрали кожу.
Моему профессору всю его жизнь Пруст прослужил кислородной
подушкой, поэтому я принес ему пачку печенья «мадлен», оказавшихся яичными
кексами. Профессор уже был слеп и не разговаривал, лишь издавал
нечленораздельные звуки. Так что спасительное умение «восхищаться по
необходимости» давалось ему легче – сравнительно с другими, конечно.
Многих ложный стыд разочарования вынуждает делать хорошую мину при плохой
еде, которая – еще одна характерная черта – чем хуже, тем лучше. В смысле
дороже. Какой-нибудь деликатес вообще нельзя взять в рот, не говоря о
хваленом французском шампанском: кислятина. Вот почему на вопрос,
относящийся к иностранному вмешательству во внутренние дела отечественных
желудков, каждый раз приходится давать уклончивый ответ. Тебя спрашивают:
«А нам это будет вкусно?». И сами же качают головами: ну да, вкусовые
добавки, пестициды, куры клюют пенициллин, водка замерзает в морозильнике.
Только в отсутствие Запада возможно кулинарное западничество. Здесь
философский камень – взбитые сливки, дом молитвы – кафе типа «Незнайка»,
обетованная земля – Прибалтика, где на вывесках писалось «Neznaika» и взбитые сливки посыпались шоколадной крошкой. Думаешь, все в прошлом? Но
когда по первому каналу радушная московская хозяйка с уютным
присюсюкиванием и ласковыми глазами всех твоих украинских родственниц, в
том числе и безымянных, запекает мясо «по-французски» – в майонезе, ты
понимаешь: нет, не перевелся еще на Святой Руси советский гурман-западник.
Бывало, одна из таких родственниц и родственных душ той, что я вижу
сегодня в телевизионном ящике, готовя пфлоймен-цимес, широким движением
состругивала в казанок куски масла и приговаривала: «Какое масло? Где тут
масло?».
Социальный нерв советских застолий – специальность Вайля и Гениса,
творческообразующая, хотя далеко не единственная (Вайль восхитил меня
пассажем об имперскости Малера – покойся же с миром). Я даже не очень
помню, чтó они пишут – помню, что со знанием дела и с любовью к предмету.
«Книга о вкусной и здоровой пище» для них примерно то же, что для Льва
Рубинштейна песни Дунаевского.
Естественно, что это – переводные картинки и моего детства. И
въедливы они как чернильный синяк на среднем пальце сбоку. Что до
возраста, то по Фрейду любви все возрасты покорны, включая самый нежный. А
значит, все формы сексуальности, какие только сопровождают человека от
колыбели до могилы. Но если архитектурные излишества из консервов «снатка»
(«Kamchatka»), корреспондирующих с лепниной Елисеевского гастронома, оцениваются по
номиналу задним числом – что семилетнему Гекуба! – равно как и лохани с
развесной икрой, то неутоленная страсть к соседской жареной колбасе могла
бы о многом поведать моему психоаналитику – обзаведись я им. И тогда
прощайте неврозы.
У каждого в детстве своя вкусовая табель о рангах. Моя подвергалась
ревизии с частотой партийных пленумов – и вот уже арбуз смещен со своего
поста «сахарной трубочкой», вслед за которой к власти приходит
коллективное руководство в составе винного желе, вишневого желе,
клубничного желе, цитрусового желе и «дюшеса». Они, как витраж в лучах
заходящего солнца. Церковь в Комбре мне с успехом заменяет гастроном
«диетического питания» на углу Загородного и Звенигородской. Пубертат
ознаменован новыми перестановками. К власти приходит дуумвират: на первое
солянка, на второе – как вы догадались? – котлета по-киевски. Один
служивший на Севере военный, будучи в Москве проездом, пригласил пообедать
учившуюся там племянницу, которая попросилась прийти с подругой. Когда обе
заказали «солянку мясную сборную» и котлеты по-киевски, военный не
удержался: «Что ж это вы, девушки, как бляди-то заказываете?».
Вкусы переменяются не только с возрастом, но и с эпохой. Сорок лет
назад мясных лавок в Ганновере было как автобусных остановок. Больше нет
ни одной. Всё попряталось в гастрономы, только там собака-мясник тебе
нарубит котлет. Раньше за ушами у всех стоял хруст от ветчины, розовой,
как тела у Рубенса; или от белых баварских сосисок; или от тартара – того,
что немцы называют «цвибельмет»: фарш с луком. Нынче правят бал экология и
здоровый образ жизни. У всех к ушам на завязочках подвешена торба с особым
«био»-овсом, что вкупе с новейшими медицинскими препаратами фирмы «Байер»
поднимет нашу среднюю продолжительность жизни на высоту птичьего полета
над Марсом. Я так счастлив, я очень ценю открывающуюся передо мной
возможность есть, есть, есть.
Между прочим, «котлета», от французского
côte (ребро), кусок мяса на ребрышке, о чем смутное
воспоминание хранили «отбивные котлеты», пока и они не сделались просто
«отбивными» – в противовес «котлетам». Рыбные же котлеты это те, в которых
попадаются косточки. А еще «котлетой» назывался бакенбард, растущий от
«ребрышка» у виска. Куриным котлетам всегда имплантируют косточку, натянув
на нее кружевной бумажный чулочек. Вэри сэкси выглядят котлеты «деволяй» и
пожарские котлеты, названные так по имени торжокской трактирщицы Дарьи
Свиридовны Пожарской – а не князя Пожарского, как некоторые думают.
А хоть бы и князя Пожарского! Главное, что это – исконно русское
блюдо, в то время как извращенец Кюстин, русофобствующий каждой клеточкой
своего порочного существа, объявил создателем пожарских котлет какого-то
оголодавшего француза.
Сей гастрономический опус, обличающий неведомо чего, именно по этой
причине мне бы хотелось закончить на лирической ноте – песенкой, Бог весть
когда, Бог весть где и Бог весть кем сочиненной:
Мальчик, личико-луна
Щечки кругленькие. Щечки розовенькие.
Глазки – узенькие.
Экий бутуз,
Экий бутуз.
Улица заснежена. Со школы дети выбежали.
Девочки шествуют с портфелями.
Арифметика в клеточку да русский в линеечку.
Экий бутуз,
Экий бутуз.
Домой ворóтится – мать котлет нажарит.
А коли пить захочется, так можно вáрюшку пососать.
Ледяная, приятненькая.
Мальчик – личико-луна.
|
|
|||
|