Рыжий кораблик. Стихи

Мое поколение

Это ловушка, брешь или клапан?

Словно коты с раскаленной крыши

Мы удираем на Дальний Запад

И на Восток, бесконечно ближний.

Лавой кипящей течем по свету,

Ищем триумфы, находим тризны,

Все мы – лакеи, вруны, поэты –

Дети застоя и прочих -измов.

Все языки на Руси великой,

Богом науськаны или Чертом –

Едут тунгусы, финны, калмыки,

Ну а куда же славянам гордым?

Гонит нас кнут, или пряник манит?

Кто пожалеет нас, кто осудит?

Все мы – евреи, немцы, армяне –

Здесь до могилы русскими будем.

Юность осталась там, за порогом,

Как велика за прозренье плата,

Мы обрели бесконечно много,

Но и не меньше наши утраты.

Лозанна, 1993

***

Две женщины

в душе моей колдуют,

Себя да и меня

на части рвут,

И в воду смотрят, и на пламя дуют,

И зелье варят, и заклятья шлют.

Две женщины из разных поколений,

Полярных вер, наречий и планет,

Московских дней тиран и добрый гений,

И рыжий лучик предзакатных лет.

Войдя мне в плоть и душу, кровь и кожу,

В делах моих маяча и мечтах,

Настолько в главном меж собою схожи,

Что несовместны даже в пустяках.

Две песенки, два берега счастливых,

Магниты, меж которыми кручусь,

От одного отчалил я насилу,

К другому все никак не прилеплюсь.

Для них я друг, мучитель и любимый,

Сухой наставник, скверный ученик,

Друг другу мы порой невыносимы,

Как и необходимы через миг.

От веры и неверия спасая,

Соавторы всех лучших моих строк,

Две женщины меня сопровождают,

Не потому ль я вечно одинок.

Лозанна, 1993

***

Это в воздухе ль дело, в бумаге,

В бесталанности, возрасте, сплине?

Но веселые прежние книжки

Уж давно не стекают с пера.

Не от яда умру, не от шпаги,

Не от старости, а на чужбине,

Поседевший еврейский мальчишка

С Чистопрудненского двора.

Обретает себя неизменно

Сверстник мой то в бою, то в парадах,

В пышной хижине, скромных хоромах,

На волне и среди облаков,

На просторах Чикаго и Вены,

И с обеих сторон баррикады

У Московского Белого Дома

И у прочих российских домов.

Ну а мне, разуверившись в вере,

Заблудившись меж былью и сказкой,

Карты все перепутав и сроки

Остается с ладонью у лба

Задыхаться в комфортном вольере

Горбоносых бульваров Лозаннских,

Бормоча свои лучшие строки,

Те что мне записать не судьба.

Лозанна, 1993

***

Признаться, я ее уже не помню,

Хотя, как говорится, плотью-кровью,

Любой прожилкой, черточкой любой

Казались так на свете неразлучны,

Что было всем неловко, душно, скучно

От страсти этой, к прочему слепой.

Давая непосильные обеты,

По лжи и правде, по друзьям, по свету,

По времени и трупам шли с тобой,

И свечку нашу с двух концов сжигали,

И никаким советам не внимали,

То случаем гонимы, то судьбой.

Как это просто было и как странно:

Уверенней чем времена и страны,

Надежнее чем патока и яд

Нас горстка хрупких слов разъединяла,

И было все, и все казалось мало

Каких-нибудь пять зим тому назад.

Чем объяснить, что с нами приключилось:

Гнев ангельский иль дьявольская милость,

Везение, заслуга ли, вина?

И, прошлое надежно вырвав с корнем,

Я счастлив, что ее уже не помню,

Но точит червь – а помнит ли она?

Лозанна, 1995

***

От Иерусалима до Москвы

Завалы сожалений и тоски,

Надежд, потерь, невып- невосполнимых,

Мой крестный путь, что стал с теченьем дней

Куда короче и куда длинней,

Куда короче и куда длинней

Чем от Москвы до Иерусалима.

Как с щепкою играется

                 хмельной

Конец тысячелетия со мной,

Бросает к сцене и на верхний ярус,

Болтаясь в небе, проруби, беде,

Все время между, а точней нигде,

Что ищет и что кинул он, мой парус?

Читая книгу судеб между строк,

Благодарю фортуну

что не смог

Ни в господа пробиться, ни в холопы,

Что был Москвой гоним я и любим,

Что помирать явлюсь в Ерусалим,

Да, помирать явлюсь в Ерусалим,

Но пусть сперва наскучат мне Европы.

Лозанна, 1997

***

Ни франтом ветреным, ни дервишем с котомкой,

Ни желчным Дракулой, ни ангелом без крыл,

Иным запомнюсь я надменному потомку –

Не тем, кем некогда казался или был.

Не тем, как век земной искал свою дорожку,

Сшибаясь с тысячью течений и преград,

И на пирах чужих глотал сухие крошки,

Что до сих пор на языке моем горят.

Как брал вершины я и доходил до точки,

Топя щенком слепым в вине, стихе, слезе

Всю радость светлую

от безразличья дочки,

И ледовитого участия друзей.

Взгляд женский беглый, монумент нерукотворный,

Песчинки вечности – и подвиг, и пустяк,

Так и в судьбе моей, просчитанной и вздорной,

Слились причудливо куда, зачем и как.

Не тем запомнюсь, как хватался за соломку,

Плясал над бездною и коченел в огне,

И в каждой женщине

вдруг видел Незнакомку,

Неважно, что там ей мерещилось во мне.

Как створки памяти распахивал порою

В пургу июльскую, в парилку декабря,

И жизнь казалася порой совсем иною,

И даже, может быть, прошедшею не зря.

Лозанна, 1995

***

То скуки ради, то амбиций,

И просто не в ладах с собой,

Как мотылек привык я биться

В стекло меж жизнью и судьбой.

В толпе друзей быть одиноким,

Мешать беспечно явь и сон,

Стеречь копейку пуще ока

И тысячи швырять на кон.

Слов не найдя, сидеть без дела,

За жизнь цепляясь, славить смерть,

И розе черной, жабе белой

Наветы слать, осанны петь.

И эти дни, где всюду осень,

Где чаша горя до краев,

Клясть, вспоминая много после

Как время лучшее свое.

Лозанна, 1995

***

Рыжий кораблик

Офре

Еще одна любовь, опять наитие,

К вершине падать, подыматься в бездну,

Сближение сердец – всегда открытие,

Но знание – к печали, как известно.

Ты мое солнце, осень моя рыжая,

В веснушках вся – улыбка, кудри, руки,

Легко на сердце, лишь тебя увижу я,

И грустно от предчувствия разлуки.

Я цветом этим начисто отравленный,

Лукавым, колдовским, слегка косящим,

Пусть в радуге покуда не представленным,

Но на поверку самым настоящим.

Приметы отметая как безделицу,

В неверии своем яснее вижу –

Лишь только в сердце этот цвет поселится,

Как самого меня объявят рыжим.

Еще одной любовью жизнь украшена,

А годы мира просят неустанно,

Ведь чувства страховать – затея зряшная,

Ни Библии не сдюжить, ни Корану.

И все-таки мечта мне ближе истины,

И как кораблик, со стихией споря,

В жестокий шторм отчалю я от пристани

Спасения искать в открытом море.

Лозанна, 1993

***

Какая грусть, конец аллеи,

Где так привольно нам шагалось,

Где обнимали небо ели,

И не дышала в спину старость.

Какая грусть, конец дороги,

Где было все – и пот, и песни,

Где мы брели, сбивая ноги,

Куда не ведая, но вместе.

Богов лепили и ломали,

И слезы путая с улыбкой,

Друзьям и недругам прощали,

Границы в общем очень зыбки.

Аллея, где имелся мощный стимул

Существования на свете,

Где были мы необходимы

Друг другу, и врагам, и детям.

Где нам всего казалось мало,

Законный повод для печали,

И счастье близко так лежало,

Что мы его не замечали.

Как хорошо, не будет снова

Всех этих стычек за главенство,

Поход окончился крестовый

Потерей Времени и Места.

Какая грусть, конец аллеи,

Как это просто и как странно,

Мы слишком поздно повзрослели,

Мы повстречались слишком рано.

Лозанна, 1993

***

Сдул ответы и вопросы «быть не быть?»

Налетевший с гор ливанских ветерок,

Хорошо на этом свете братцы жить,

Даже просто задержаться на часок.

Я сижу в Ерусалиме на холме,

Ни кипы, ни четок, словом без креста.

Кто заплачет об ушедшем обо мне?

Я бы лично делать этого не стал.

Будет временем захватанный листок,

Что потомок мой надменный подберет,

Пробежит зевая пару этих строк,

И вздохнет с улыбкой: «Мне б его забот».

Израиль 2007

***

Увядания грустные признаки

На окошко судьба намела,

Вот и все, и явилися сызнова

Все задумки мои и дела.

Губы женские, руки мамины,

И клеймо мое, и звезда,

Все что было мне в жизни загадано,

Разошлось по местам и годам.

Было муторно, было весело,

Трели птичьи, крысиный визг,

Муравьем подымался по лестнице,

Что вела, разумеется, вниз.

По капризу Фортуны нежданному,

В роковом перестройки году

В почву брошен я был иностранную,

Где с тех пор все никак не взойду.

Где свершилось, что было обещано

Мне когда-то в начале пути –

Упустил я любимую женщину,

Чтобы любящую обрести.

Где с реальностью слито желание –

Ниагара, Пигаль, Колизей,

Где призвание есть, и признание,

Но увы – ни детей, ни друзей.

Синяками меня изукрасило,

Прежде чем до конца разобрал –

Я не тот за кого выдавал себя,

И не тот за кого принимал.

Увядания грустные признаки,

Вот и все, и последний мой суд,

Но отходят в смущении призраки -

Знать, отсрочку мне снова дают.

Лозанна, 1993

Год 2008

Годы – мера ненадежная,

Как узоры на окне,

Сколько их, меж пальцев прожитых,

Где-то числится на мне.

Сколько смеха, пота, лени,

И задумок, и могил,

И конечно же мгновений,

Тех что не остановил.

Потому-то в час мой судный

И в грязи, и на коне,

Занят в праздники и будни

Собиранием камней.

Чтобы каждым Новым Годом,

Под предлогом под любым

Жизнь встречала нас у входа

По иронии судьбы.

К новому 2007 году

Как хорошо, проснувшись летом,

Взглянуть в оконное стекло –

Там новогодние приметы

К порогу время нанесло.

Нас учит век на честном слове,

Дорогой дальней и кривой,

И день грядущий нам готовит,

И год, две тысячи седьмой.

Где за разлукой будут встречи,

И юность больше не уйдет,

А беды столь же долговечны

Как планов наших громадье.

Где завсегда к обеду ложка,

Где друг отличен от врага,

По чьим неведомым дорожкам

Так хорошо бы прошагать.

К делам благим от клятв поспешных

Воздушный путь, судьбы шитье.

Любви последняя надежда,

Как верить хочется в нее!

***

«В день рождения в подарок

Сочиню себе стишок...»

Народное

Прошлое тянет словно Итака,

Лот, обернися назад –

Взрослые дети от первого брака

Видеть меня не хотят.

C песней веселой не в ногу, по краю,

Между пиров и могил,

А в подворотне шпаной поджидают

Светлого завтра шаги.

Завтра из внуков, любви и недугов,

Буднично как остров Крым

Старость взойдет квадратурою круга,

Лучиком золотым.

Наедине ли с собою, со всеми…

Там Незнакомки черты

В ритме, кружащем пространство и время,

Выглянут из темноты.

И от души или просто по знаку,

Только пойдут до конца

Взрослые дети из прошлого брака,

Не отличишь от отца.

Женева 27.4.2008

Лене и Юре

Этот сон навевает бессонницу,

Эта явь оживает в мечтах,

К завершению партия клонится,

Как сказать о застойных годах?

Не имперских - своих, кровно прожитых.

Не для денег и славы, а чтоб

Проступило далекое прошлое

В тонкой рамке из роз и хрущоб.

Гнусь под ношею непомерною,

Знать кишка тонка на замах –

Чтобы дети от брака от первого

Не в злобе прочли, а в слезах.

И строчу, и пытаюсь заново

От судьбы уйти и сумы.

Долгий путь к себе С. Хазанова,

Сон, где вместе как прежде мы.

Монтеррей, Мексика 2008

Авиньон

Лене

Сей Папский сын, седой, ветрастый,

Небес заложник Авиньон,

В июле он - повеса страстный,

И блеском рампы ослеплен.

Что потерял ты, веры остров?

Что ищешь в буре перемен?

Здесь на неведомых подмостках

Следы нежданных мизансцен.

Клокочет город словно кратер,

Секрет успеха в общем прост,

Так создаются лучший театр

И самый длинный в мире мост.

Зима придет, ветра задуют,

Пустые сцены клонят в сон,

И Папы тихо торжествуют,

И на распутье Авиньон.

И ждет июля что есть мочи,

Где снова оперно красив,

А повезет – и мост закончит,

Но это – боже упаси.

Авиньон – старинный город на юге Франции, некогда убежище Римских Пап, с сильными ветрами и знаменитым мостом, доходящим лишь до середины реки.

Сейчас каждый июль здесь проводится театральный фестиваль, самый большой в Европе.

Году 2009

Сладко-горького выпало поровну,

Но маячит несбывшимся сном –

Как назло и обидам и гонору

Ты войдешь с перебитым крылом.

Детским смехом растают мечтания,

Не сойдутся в пасьянсе пути,

От отчаянья и до раскаянья

Жизнь прожить, от себя не уйти.

Безвременья герои и пленные,

Ни ума не нажив ни палат,

Ждем – пождем, что потомки надменные

Нас поймут, пожалеют, простят.

Деловыми слывем и двужильными,

Но прикроем глаза и летим

Наугад, с перебитыми крыльями,

Вдаль от прошлого, следом за ним.

Женева. Декабрь 2008

Офре

Мне столько лет что прежде и не снилося,

А сны как слезы детства коротки,

И если жив

то лишь твоею милостью,

Физическим законам вопреки.

Такие весны выпало приветствовать,

Прорваться через столько душных зим,

Вот отчего в своем (каком?) Отечестве

Всего дороже прошлогодний дым.

Мой век (опять какой?) дал в сумме трещину,

Размыта сумма переменой мест,

Как Моисею в край давно завещанный,

Идти к тебе вовек не надоест.

Судьба на блюдце и дорога скатертью,

На планах – могендовид или крест,

По дням рожденья словно указателям

Бреду сквозь поле минное чудес.

Геенной избалованный и кущами,

Одно прошу – была бы только прыть

Крылатый миг

 нам на двоих отпущенный

Кем, почему и для кого

прожить.

Женева 27.04.09

Шестеро птенцов, и двое старших –

Зверь как в сказке, прямо на ловца –

Метят вдохновенно и бесстрашно

В яблочко адамово отца.

Для потехи целят, для примера,

Порицаний выше и похвал,

В ногу c песней – за царя и веру,

И презренный вроде бы металл.

Яблоко – от Змея до Париса,

Ньютон в шишках, Телль – за арбалет

Яблоко – раздор, познанье, вызов,

Котишься куда ты столько лет?

Я не Телль. Судьбой своей доволен,

У советских – собственная стать,

Мир – один, переменились роли,

Дай мне пьесу эту доиграть.

Монреаль Июль 2009

***

Чем больше новых лиц, тем меньше вех.

Случайности оформились в обычай –

Еще один хороший человек

Которому я напрочь безразличен.

Коль в грязь лицом – уж лучше с высоты.

Вопрос в ребро при каждой новой встрече –

Зачем опять страну своей мечты

Покину по-джентльменски, незамечен?

Как вол пахать, аорты на разрыв,

Нажив металл, пещеры, скалы, крохи,

Но суждено уйти не наследив

В текущей исторической эпохе.

Взлетать ко дну и погружаться ввысь,

И наугад в кисельном гнать тумане,

В надежде вечной что шальная жизнь

Еще разок помянет и поманит.

Монреаль Июль 2009

***

20 лет в Швейцарии

Двадцать лет, отнюдь не мушкетеры,

Мы боролись на своих двоих

За луга швейцарские и горы,

Прописаться, чтобы среди них.

Поменяв одежду, кожу, имя,

Поперек судьбы и колеи,

Для своих в итоге став чужими,

Для чужих не выбившись в свои.

А когда с ножом подступит старость,

Вывернуть карманом жизнь свою.

Глянь, кукушка, сколько нам осталось

Пировать у бездны на краю?

Звездочеты, пахари и воры

Скучены у времени в гостях...

А спасибо нам за эти горы

Скажут дети, двадцать лет спустя.

Женева 28 октября 2009