Номер 12(13) - декабрь 2010 | |
Жизнь, как любовь, несказуема
I. Пока свет пробивается к свету*
***
День
не горек и не сладок, не
сума и не тюрьма. Лето
катится в осадок. Горе
пухнет от ума. Соловей-разбойник
свищет в
догорающем лесу. Спит
судьба на пепелище, словно
лучик на весу, словно
птица цвета сúни, залетевшая
в закат, словно
страшный суд в картине, где
никто не виноват. Дым
отечества над миром. Дом,
затерянный в дыму. За
небесным конвоиром шагом
марш по одному. Тонкой
струйкой вереница душ,
бредущих бечевой. Ока
смертного зеница над
повинной головой. Август
в осень. Осень в вечность. Стынет
голос немотой. Жизни
грустная беспечность – на бессмертии настой.
***
Тело может истомиться... Арсений Тарковский
Семь
шагов до края света долгих,
как последний вдох. То
прошло, пройдёт и это. Кромка
рваная эпох прошуршит
раскрытой жилой и
закатится во тьму. Тело
век тебе служило – послужи
теперь ему. Послужи
ему. Из праха вышло
и в него уйдёт. В
мясо вросшая рубаха распроститься
не даёт. Ничего,
что истрепалось каплей
правды в море лжи, не
разменивай на жалость службу
– просто послужи. Тут
прореха, там заплата. Там
скривило, тут свело.
Но
оно не виновато в
том, что выжить повезло, что
скукожено и сиро – свет
стыдливо не туши, как
забытая квартира неприкаянной
души. Ей
в отчаяньи несмелом молча
голову склонить
на
коленях перед телом – ноги мыть и воду пить.
***
Так
о чём мы с тобой говорили? Ни
о чём, дорогой, ни о чём.
Пили кофе, молчали, курили, и
стояла судьба за плечом. Стыли
тени мелькнувших мгновений, растворялась
в закате тоска и
светились растерянно тени под
горящим разливом желтка. Мы
курили, молчали и пили, тишина
больше речи была. Жили-были...
тогда ещё были. Были-сплыли...
такие дела. И
качаются в воздухе тени, дух
кофейный, табачный душок, откровенье
прозренья и лени, стопка вечности на посошок.
***
...вечность кончилась,
новую жду... Александр Кабанов
Между
двух фонарей беспросветная тьма. Между
двух голосов тишина безголоса. Сам
себя сводит ум, забавляясь, с ума, вычитая
ответ из немого вопроса. Сколько
вечностей кончилось – не перечесть. Сколько
новых в кармане у Бога осталось? Сколько
есть, всё твоё, только сколько – невесть, только
сколько бы ни было – малость. И
стоишь – сам с собой почему-то на ты, но
ведь, чёрт подери, не на вы же... Вечность
кончилась и догорели мосты,
и
дыхание вечности ближе – то
коснётся щеки, то уронит в ладонь отголосок
протяжный грядущего звука. До
огня дотянуться не может огонь. Осень щурится в ночь близоруко.
***
Прежде,
чем соберёшься заглянуть на шашлык сюда оттуда,
где ты уже обходишься без шашлыков, выучи
новый язык без слов никогда и
всегда и
прочей словесной пурги для дурочек и дурачков. Выучи
новый язык. Пусть будет он вовсе без слов – из
них можно до бесконечности городить огород, обманывая
самих себя, сотрясая основы основ, упиваясь
речью, что вся по усам и ни капли в рот. Выучи
новый язык ... а впрочем, ну его, не учи, не
слушай всю эту блажь, рвущуюся из меня. Просто
садись напротив, кури свою трубку, молчи, глядя,
как пляшут звёзды, выпрыгивая из огня. Всё-таки
очень кстати сварганил я этот навес – будем
сидеть у мангала среди проливного дождя, слушать
неторопливый шорох протёкших небес и
говорить, словами истину не сердя. Жизнь,
как любовь, несказуема. Лучше о ней без слов. В
ней нет никогда и всегда – есть только то, что есть. Молчанье
– малиновым звоном невидимых колоколов, в котором от слов свободна смертная жизни весть.
***
И ничего не исправишь – но зато напоследок столько можно сказать. Виктор Куллэ
Дым
отечества горек и едок. В
нём родиться, прожить и пропасть, не
успев рассказать напоследок, как
пронзительна жизни напасть среди
морока, мрака, мороки, где
к щеке примерзала слеза, миру
мор возвещали сороки и
выклёвывал ворон глаза позабытому
богом поэту с
вертухаевой харей в зрачках. Пока
свет пробивается к свету, демиургам
гулять в дурачках, чтобы
век свой закончить до века на
колу, на кресте, на костре – и
пятак не положат на веко, крышке
гроба не стыть во дворе. Ничего
не исправишь – мы живы, монитора
мерцает тетрадь и
слова – как живцы для наживы смертной жажде себя досказать.
II. И страшно… и хорошо…
***
Память бедная, прости! Михаил Айзенберг Но
память не простит. Всё
вспомнит – не забудет, на
боль благословит и
дó света разбудит. Натянутая
нить струны
на старой скрипке. Быть
нáзло всем не быть, как
истина в ошибке,
как
муха в янтаре прозрачного
былого, как
лето в январе и
вскрик немого слова. ...................... И
памяти рука как
на весы в аптеке кладёт
два пятака на сомкнутые веки.
***
когда
уже ничему не быть даже беде когда
тень моя в темноте потеряется без меня и в
потоке света луч не найдёт просвета будет
ждать меня этот дом неизвестно где до
него рукой подать в нём шуршит возня шустрых
шариков крови в шепотке горицвета когда
уже ничему не быть только дом
что
придумал неизвестно где себе самому чтоб
не вселяться в казённую домовину хотя
почему бы и нет понимаю с трудом ну
на кой мне потом дом да ни к чему но
всю жизнь возвожу не разгибая спину этот
дом будто бы отмываю в окошке свет а войти попробую ни его ни меня нет
***
пару веков назад
старый художник
долго выбирал холст
рассматривая его на свет
пробуя на разрыв и чуть ли не на вкус
потом грунтовал
потом растирал краски
потом выбирал кисти
гоняя жуликов-торговцев
так и норовивших вдуть облезлую кошку
за белку или колонка
он делал всё это торопясь
последняя любовь и времени почти уже нет
но не спеша кто спешит тот делает курам на смех
а переделывать уже некогда
и когда перед ним садилась она
кисти летали
как будто
в мастерской поселилась Синяя Птица
а он сдерживал их
пытаясь если не остановить
то продлить мгновение счастья
но всё когда-то кончается
он клал последний мазок
и она больше не сидела перед ним в кресле
он пил перед портретом вино
и разговаривал с ней
но время покрыть портрет лаком
и подобрать достойную раму
всё-таки наступало
и он оставался один
только наброски углем
да угли в камине
какой-нибудь век назад
старый фотограф
заботливо прикидывая
каждый лучик и каждый угол
под которым свет коснётся её лица
устанавливал камеру на треноге
проверял крышку и чёрное покрывало
готовил стопку стеклянных пластинок в
тяжёлых кассетах
он делал всё это торопясь
последняя любовь и времени почти уже нет
но не спеша кто спешит тот делает курам на смех
а переделывать уже некогда
и когда перед ним садилась она
он прятался под чёрное покрывало
и рассматривал её
не боясь выглядеть старым влюблённым
идиотом
потом с шумом отодвигал шторку кассеты
потом говорил дежурную глупость про
птичку
протяжно взмахивал крышкой
и возвращал её на место
добавив что надо сделать ещё несколько
снимков
на всякий случай
лукавил конечно тянул время
но в конце концов она уходила а он
оставался
и послав к чёртовой матери весь этот мир
закрывался в чуланчике с тусклым красным
светом
и колдовал над пластинками
потом над бумагой в ванночкax
замирая при виде проступающих черт
а назавтра высохшие листы
прилаживая на толстые паспарту из лучшего
картона
и наконец
попрощавшись с самым удачным портретом
оставался с остальными
всё-таки лучше чем совсем без неё
каких-то полвека назад
старый фотограф-любитель
всю жизнь щёлкавший своим
ровесником-ФЭДом
пейзажи компании и вечеринки
торопясь ловил в объектив её
последняя любовь и времени почти уже нет
делая вид что снимает всех или дом
напротив
а потом крутил в нетерпеньи ручку бачка
гадая получилось не получилось
и колдовал в ванной комнате с
увеличителем и растворами
а утром выуживал чёрно-белые фото из воды
сушил их одни на стекле для глянца другие
так просто
и при случае как бы невзначай отдавал ей
у него оставался целый альбом
нынче старый дурак
строчúт цифровой мыльницей
как в детстве маминой швейной машинкой
или на военных сборах холостыми из
автомата
пока она перекусывает в кафешке или
ресторанчике
последняя любовь времени ни черта не
осталось
надо спешить а что не так отфотошопим
он отдал бы их все в печать крупным
портретом
но не станет же она жить среди своих
огромных портретов
и он заказывает обычные чуть покрупнее
отдаёт бурча что мол парочка ничего себе
вышла
и остаётся с целой портретной галереей в
компьютере
обычная история
всем четверым
то ли достало
то ли наоборот не достало
то ли смелости
то ли ума
то ли того и другого
просто сказать
то что они
старые дураки так и не сказали
***
И страшно... и хорошо... Наташа просто
подставь ладони под эту тьму что
стекает светом с чёрной ночной свечи с
моих губ слова взлетают по одному растворяясь
белыми птицами в непроглядно-белой ночú и
поминай как звали да были ли имена я
окликаю нас в ответ молчанье небес господи
боже мой ты допустил на хренá чтобы
я вдруг ни с того ни с сего взял да воскрес чтоб
на глаза мои снова легла роса чтобы
слеза прочертила солью путь по щеке страшно
же господи времени час или полчаса выдержит
ли не разорвавшись жилка любви в виске жил
бы себе как прежде дуть забывая в ус и
запивая водкой от всех забот порошок а
вот воскрес и снова жизнь потерять боюсь страшно
господи страшно страшно и хорошо
***
давай говорит отправимся никуда
просто сядем в машину
включим негромко музыку
которую ты любишь
и не разнимая рук поедем сквозь ночные
огни и тени
пока не выйдем на краю света
где небо отражается в самом себе как в
воде
и я обниму тебя за плечи
вдыхая дрожащий запах твоих волос
и старый бог
будет глядеть на нас
как будто мы ещё и рук не протягивали
ни за фигой запретной
ни за фиговыми листками первой одежды
она улыбается и говорит
давай
и они едут
они едут долго долго
целую жизнь
какой не бывает в жизни
едут не торопясь
чтобы сонные ангелы не отстали и не
потерялись
едут пока не наступает рассвет
и они не оказываются у входа в никуда
и она вступает в никуда чтобы перенестись
куда-то
а он поглядев ей вслед
возвращается в пустую машину
включает музыку которую она любит
и не найдя её руки
держится за баранку как за спасательный
круг
и плывёт плывёт никуда
***
Протяжный
заполночный след судьбы
на стынущем причале. Прозрачный
свет, дрожащий бред дыханья,
тающий в печали. Всё
так, как быть должно, и так, как
быть не может, не бывает. Луны
серебряный пятак на
миг из тучи выплывает и
снова уплывает в ночь, свеча
в ладонях оплывает. Не
может даже Бог помочь тому,
что есть да не бывает. И
на губах прощанья след ложится
в след, что был в начале, где
отражался взгляда свет в
любви настое на печали, где
ангелы летели вслед и нас в ночи обозначали ...
***
время
тянется медленно глухо кандалами
на стрелках звеня льнёт
к пространству затихшее ухо будто
ты окликаешь меня занебесного
ветра порывы чёрт-те
что происходит со мной льнёт
к щеке засыпая счастлúво тишина к тишине тишиной
***
забить на всё
забыть про календарь
с его колючим двадцать первым веком
дурацким словарём
венерой в стрингах
политиков с харизмой распальцовки
фонтаны течки глянцевых журналов
шалеющий от достижений ум
и горе от несчастного ума
без запаха клубнику
и пахнущий бензином полдень
бессолевую соль
контроль холестерола
распятые на перекрёстках тайны
тоску стихов по знакам препинанья
Дом подмести.
Разжечь камин.
Убрать цветы подальше от огня.
Поставить свечи, но не зажигать.
На кухне колдовать.
И, у камина накрывая стол,
поставить в холодильник
Pinot
Grigio.
А когда всё готово,
затеплить свечи,
музыку включить почти неслышно,
выйти на крыльцо,
и ждать пока наступит миг сказать:
«Мой ангел, это ты!».
А миг меж ноябрём и декабрём
впадает в год,
и год впадает в жизнь,
и жизнь впадает в вечность...
Задуй свечу, чтобы свеча не гасла.
***
господи
ну что тебе до
того что эти двое сошли с ума
жалко что ли
мир не
перевернётся
планеты не
замедлят свой ход
звёзды не подожгут
землю
и даже убежавшая
из леса огненная лисичка
не подожжёт синее
море
чтобы жарить на
нём шашлыки из дельфинов
подумаешь господи
пара сумасшедших
не они первые
не они последние
ты что не видел
таких
они смотрятся друг
в друга
не замечая никого
вокруг
в карканье ворон
слышат соловьиные трели
и если нельзя
вместе жить
готовы умереть
вместе
ну сумасшедшие что
с них возьмёшь
ты ведь простишь
их господи
правда
простишь ведь
потому что пока
они есть
мир не
перевернётся
планеты не
замедлят свой ход
звёзды не подожгут
землю
убежавшая из леса
огненная лисичка
не подожжёт синее
море
и дельфинью кожу
не изведут на туфли и кошельки
да ради одного
этого стоило подсунуть им
и древо с
созревшим плодом
и искусителя змея
ты это сделал
и правильно сделал
господи
потому что без
этой пары сумасшедших
зачем было бы всё
остальное что ты натворил
и кто бы высекал
искры здравого смысла
из камней твоих
никаким умом не постижимых идей
я серьёзно господи
я никому не скажу
но это лучшее из
всего созданного тобой
не веришь
спроси у них самих
ибо это они носят
тебя в душе
а иначе где бы ты
жил
господи и кому был бы нужен * Фото автора (с)2010
Август-ноябрь 2010, Даллас |
|
|||
|