Номер 5(6) - май 2010
Евгений Майбурд

Если…

О книге воспоминаний Вадима Туманова

(продолжение, начало в №3(4))

3. Бригадир

Итак, «запахло освобождением». Но что в его досье, кроме «подвигов»? Чтобы выкарабкаться, нужно, говоря языком тюремщиков, «встать на путь исправления». Он набирает бригаду. Шестьдесят человек, кого знал и кому доверял. Условие: работать по-настоящему, чтобы вырваться. Когда один сказал, что все равно будет бежать, ему было сказано: вали, только не из моей бригады! Был 1954 г., уже обозначились некоторые послабления и кое-какие изменения в отношениях к заключенным.

Бригаду бросали туда, где нужно было быстро отработать месторождение золота. Вкалывали без дураков. В период 1954-56 гг. бригада Туманова считалась лучшей в Дальстрое.

Проходка шахт с пластами золотосодержащих песков. Работа тяжелая, грязная, опасная. Однажды шахта «садилась». Бригада поспешно вытаскивала оборудование. Обвалился кусок породы, сильно ударив по спине. Вдвоем с напарником еле выскочили из забоя к стволу шахты. Тут на них хлынула холодная жидкая грязь, окатив с ног до головы. Удалось выбраться наверх. Там – июльская жара, солнце. Отогреваются. Обсыхают. На душе тоскливо – могли ведь там и остаться. За что? И во имя чего?

Что делать? У меня сроку 25 лет. «Наверное, хуже положения не придумаешь», – мелькнуло в голове. Не успел я подумать об этом, как поблизости возникло грустное зрелище. Измученный, мокрый конь с трудом тащил двуколку, а на ней электромотор и стальной ковш. Недавно прошел дождь, он почти по брюхо в грязи, оводы его кусают, а возчик, тварь, еще и кнутом бьет. Смотрю и думаю: все-таки хорошо, что не конем родился!

Только что случайно избежал смерти. Впереди беспросвет. Куда уж хуже!.. А вот поди ж ты, нашел, что могло быть и хуже…

Чего не хватало для счастья

Жизнь продолжается. За первый год работы многие члены бригады стали бесконвойными. Свободно выходи из зоны, езжай в райцентр, иди в кино, на танцы, знакомься с девушками. Всегда радовался, когда кто-то еще получал такой статус. Но самому ему никто этого не предлагал, даже и подумать никто не мог о таком.

Пошел к начальнику лагеря: работаю, как обещал, претензий нет, но больше не хочу быть бригадиром. Узнав о его «уходе в отставку», бригада отказывается выходить на работу. Проходка встала – ЧП! Тем более, начальство уже привыкло к высоким темпам работы и соответственно планировало свои обязательства. Приезжает чиновник из политуправления Заплага. Говорит резко, напирая на то, что за срыв плана придется отвечать. Как говорится, испугал девку муд…ми! Уезжает ни с чем. Через два дня приезжает на легковушке незнакомый лейтенант – Туманова вызывают в Заплаг.

Кабинет полковника Племянникова, начальника управления. За длинным столом – множество офицеров: начальники режима, спецчасти и т. п., и т. д.

– Такое дело, Туманов, – говорит Племянников. – Никто не хочет подписывать тебе право на выход из зоны без конвоя.

– Ну что же, – пожимаю я плечами.

Еще бы! Одни побеги, драки, «нарушения режима», нападения на надзирателей, штрафняки...

Наступает тягостное молчание. Я стою, как приклеенный. Выдержав паузу, полковник говорит:

– Не офицеры – я один подписываю тебе разрешение... Надеюсь, ты понимаешь: у меня есть семья и что может быть...

Он не договаривает, но я его понимаю.

Полковник вызывает лейтенанта, который привез меня, берет у него из рук бумагу, что-то пишет.

– Лейтенант, сопровождать Туманова больше не надо. До Челбаньи он доберется сам. На попутке!

Выхожу на улицу. В первый раз за столько лет рядом со мной нет конвоя и не надо прятаться. Бесконвойный! Вот, оказывается, чего мне не хватало для счастья.

Уже получив официальное разрешение, все еще не может поверить. Подходит к вахте, протягивает пропуск... Выпускают! Потопчется за зоной, идет назад, протягивает пропуск... Впускают! Да что же это происходит?

Через некоторое время я слышу, как за моей спиной удивляются новички-надзиратели: «Говорили – бандит, а он из них самый культурный...»

Спустя несколько месяцев, к ним приедет Племянников и лично расконвоирует всю бригаду. Накануне встречи Нового, 1956 года тот же Племянников почти принудил его пойти на новогодний карнавал в Центральном клубе. Друзья помогли с одежкой, принесли кто костюм, кто белую рубашку, кто галстук. Попасть осужденному в Центральный клуб – все равно как человеку с улицы оказаться на правительственном приеме в Москве. На этом балу он встретит девушку своей мечты.

Лагерные будни

Nur der verdient sich Freiheit wie das Leben,

der täglich sie erobern muß.

Goethe. “Faust”

Начал вести дневник. Потом сам удивлялся: как эта тетрадка сохранилась? Из дневника:

20 ноября. Не писал целую неделю. По-прежнему работа, надоело все. Сегодня переругался со многими бригадниками. Не знаю, отчего люди пьют и пьют, как самые отъявленные пьяницы. Со мной делается что-то непонятное. Я сегодня сам себя ударил табуреткой, так ударил по голове, что из носа пошла кровь. Если бы кто-нибудь знал, как мне тяжело. Правда, от этого мне было бы не легче, но... Как освободиться? Это все, о чем я сейчас думаю. На улице минус 50, ночь. Темно, противно. Когда все кончится?

Пьянства в бригаде не терпел. Сам вовсе не трезвенник, но всему свое место и свой час. Позже, в артели, ввел сухой закон на весь сезон работ. Прием на работу – первое условие: не пить! Но сейчас скандал с бригадниками, конечно, только добавил к общему угнетенному состоянию. И еще не раз скажет, как ненавистны ему эти шахты и все остальное... И в то же время:

Странно устроен человек: у него срок – 25, практически пожизненный, его никто не будит, он сам просыпается без пятнадцати шесть, за четверть часа до момента, когда в морозной тьме раздастся удар по рельсу, и мысли его только о том, как сегодня забурить лаву, как будто ничего главнее в жизни нет. А если разобраться – ну зачем ему эта лава? Или услышал, что бригады Быкова, или Огаркова, или Чеснокова вышли вперед и могут к двадцатому числу выполнить месячный план, и он чувствует себя участником бешеной гонки, которую невозможно проиграть. Они к двадцатому? Мы должны – к девятнадцатому!.. Господи, думал я по ночам, кто меня неволит за кем-то гнаться, опережать, приходить к финишу первым, загодя зная, что ни сейчас, ни в ближайшие четверть века за это никто слова теплого не скажет...

Так странно устроен этот человек. Кто, что в самом деле, его неволит? Конечно, азарт, завод. Но наверное еще что-то. Примерно в таком духе: взялся за что-то – так делай на всю катушку, выкладывайся до конца, всю душу туда вкладывай... И еще: он лидер. Он в ответе за своих ребят. Они в него поверили и тоже вкалывают изо всех сил. И ответственность эту чувствует не только на работе. Вот обычные лагерные будни...

Не могу вспомнить хотя бы один лагерный день без приключений. Здесь постоянно что-то происходит... Ты живешь напряженно, в круговороте дня, с предчувствием, что в любой момент с тобой может что-то случиться. Чаще всего события происходят, когда их меньше всего ждешь.

Например, такое. Заходит к ребятам. Видит: у Феди Шваба голова в крови, поцарапано лицо. В чем дело? Рассказывают. Сидел себе, играл на балалайке. Входит вор по кличке Зубарик. Пьян и не в духе. Выхватывает балалайку и с размаху бьет ею Федю по голове, разбивая инструмент вдребезги. Где Зубарик?! Спит пьяный. Добудиться невозможно. Просит Федю умыться, успокаивает бригаду. Обстановка в зоне тревожная. Продолжается война воров и сук.

Через пару часов Зубарик приходит в себя и поднимается. Бригада притихла, все молчат.

– Ты за что ударил Шваба?

Он набычился:

– Ты обнаглел, Туманов, и бригада твоя обнаглевшая!

Ну как тут сдержать себя?

– Ты что, мразь, не узнал меня? – И бью Зубарика в челюсть.

Не знаю, что было с его челюстью, но от удара у него почему-то вывернулась нога, и он потом полтора месяца лежал в больнице.

Дальнейшее предсказуемо. Воры не могут спустить нападение на «своего». Утром на подходе к вахте замечает группу воров и слышит: «Что-то Туманов совсем развязался...» Это не просто констатация. В устах воров это – намек на предстоящую разборку.

Я с трудом держу себя в руках, подхожу к ним и говорю Мишке Власову, по кличке Слепой, одному из влиятельных в этом мире людей, с которым знаком еще по Широкому:

– Миша, посоветуй им, чтобы вели себя поумнее.

– Да ты успокойся, Вадим!

Как видно, Власов почувствовал, что он вот-вот сорвется и натворит. Между ними двумя отношения хорошие. Притом Слепой – один из самых близких друзей Ивана Львова и других членов тогдашнего «Центрального Комитета» воров. Каким-то образом он уладил дело.

Не успела утихнуть та история, возникает другая. Бригадир Строганов разругался с горным мастером и стал его избивать. Туманова это не касается, но он знает, что мастер ни в чем не повинен, и вступается. Его ли дело? Выходит, его. Через день в барак вбегает зэк: «Вадим, Строганов идет с ножом, короче, пьяный!» Как только Строганов входит, Вадим накидывает телогрейку на его заточку и бьет его в голову. Оружие падает на пол. Подбегают его ребята. Оттаскивал их потом, чтоб не убили насмерть.

Вот уж действительно, в лагере не соскучишься. К тому же, у разного начальства разные интересы. Какие-то инстанции с гордостью рапортуют о перевыполнении плана, а какие-то другие гнут свою линию, стравливая заключенных, поселяя вместе несовместимые категории заключенных. Например, на КОЛПе в Сусумане. Привезли человек шестьдесят с Амгуня и почему-то поселили в барак, где размещалась его бригада.

Вернувшись в барак с работы, ничего не можем понять. Видим, что новые люди и ведут себя развязно...

Все ясно. Конфликта не избежать. Поэтому лучше сразу все расставить по местам (и всем указать их место).

Сажусь на свои нары и стягиваю сапоги. Слышу:

– Тут какие-то широкинские...

– А что тебе широкинские? – говорю я, не поднимая головы. – Поверь, парень, они тебе могут показать, как нужно вести себя.

Амгунец взрывается:

– Мне? Да еще не родился человек, который коснется моей морды!

– А что ты сделаешь? – Я спокойно стягиваю второй сапог.

– А ты попробуй!

Широкинские насторожились.

– Что ты сказал? – поднимаюсь я.

– Кто коснется моей морды – убью!

Мой удар валит его на пол.

– Во-о-ры! – зовет он на помощь.

Из левого рукава комбинезона я выхватываю нож. Поворачиваюсь в сторону амгуньского этапа:

– Так, твари, еще секунда – и будете выпрыгивать через окна.

Все широкинские были наготове.

Подхожу к упавшему:

– А ты, сука, не истеричничай! Убивать я тебя не буду. Просто перережу сухожилия, – говорю я ему.

Не стал, конечно. Психологический дожим.

Ночью – сходка у амгуньских и широкинских воров. Весь барак не спит, все ждут беды. Утром его зовут.

– Ты ударил вора! – говорят мне.

– Нет, – отвечаю, – я ударил сволочь, которая ни с того ни с сего начала оскорблять людей, которых не знала.

Новоприбывшим, похоже, уже рассказали, кто такой Туманов. Оттого они в нерешительности. Но факт налицо, и закон есть закон: вора ударили! Хотя известно, что испытание трюмиловом тот не проходил. Так сказать, не подтвердил свой статус.

– Вы чего хотите, парни? – обращаюсь я к амгуньцам. – Чтобы он тоже ударил меня по лицу, и мы были квиты? Но вот этого не будет.

Это значило: я готов ко всему, ваш ход. Происходило все утром, а днем пришел новый этап. Там был Мотька, многократный солагерник Туманова по штрафнякам, который «подтвердил свой статус», пройдя весь ад трюмиловок. Он серьезно поговорил с амгуньцами, а пострадавшему врезал еще раз.

Строчки моего эпиграфа Пастернак переложил так:

Лишь тот, кем бой за жизнь изведан,

Жизнь и свободу заслужил.

В оригинале есть указание: ежедневно (täglich), пропавшее у Пастернака. Холодковский перевел лучше:

Лишь тот достоин жизни и свободы,

Кто каждый день за них идет на бой...

Насколько помню, сам Фауст, которому автор поручил это сказать, больше наблюдал, искал новых ощущений и размышлял о смысле жизни, чем бился за нее.

Сказать по правде, не совсем ясно, что точно имел в виду Гете, когда писал про ежедневный «бой за жизнь». Но поэт – пророк! О чем Гете думал, нам не узнать, но теперь понятно, что писал-то он про Вадима Туманова. Действительно, каждый день. Буквально. Вот уже на Челбанье. И снова эти амгуньцы...

Одна смена нашей бригады, отработав, отдыхала в бараке, заступила вторая смена. Я люблю эти часы, когда ребята, выйдя из шахты, приведя себя в порядок, тихо ложатся спать. В другом углу секции режутся в карты. Я попросил играющих сдерживать свои эмоции. Ну как потише, когда играют в «очко». И опять крики, споры, ругань. Повторив свою просьбу в третий или четвертый раз, подхожу к ним, уже с трудом сдерживаясь:

– Вы не могли бы потише, видите – люди спят.

С нар поднимается вор из амгуньского этапа <…>, теперь уже работающий в комендатуре. У меня, как всегда, на всякий случай (такова была жизнь – кто первый успеет) в левой руке нож. Хотя злость переполняла меня, убивать его я не хотел, но, предупреждая его удар, слегка ткнул ножом, на самом деле слегка, чтобы дать ему почувствовать холод металла. Держась за рану, он попятился назад:

– Вадим, извини, я столько о тебе хорошего слышал...

– Больше никогда обо мне ничего не слушай, – говорю я. – И веди себя нормально, сука, понял? Теперь, когда увидишь меня, идущего навстречу, говори мне «здравствуй» и улыбайся. Понял?

Когда я успокоился, мне стало стыдно за то, что я наговорил.

И чего стыдиться? Провел воспитательную работу, привил хорошие манеры... Может быть, в сказанном напоследок ощутил налет дешевой киношности?..

В общем, он подтвердил свой статус.

А кстати, что это такое – его статус? Были в лагерях довольно четкие категории заключенных: воры, суки, политические, бытовики... Он не вписывался ни в одну из этих рубрик. Правда, посадили по 58-й, и сдружился одно время кое с кем из политических, но принадлежность к ним как к группе не ощущал и группы этой не держался. Вообще никакой группы не держался, всегда оставался сам по себе. Если можно так сказать, он учредил новую категорию заключенных, которая называется: Вадим Туманов. Отличительным признаком ее стала неприкасаемость. И не только для себя самого, но и для всей его бригады. Тумановцы! Как назывался когда-то военный корабль русского флота: «Не тронь меня!»

Такая была среда, такие люди. И каково его последнее суждение об этой публике?

Когда я думаю о людях, окружавших меня, почему-то чаще вспоминаются не эти истории, а один эпизод колымской жизни, к которому мы часто возвращаемся в разговорах с женой. Нашему сыну было два года, он заболел, врачи рекомендовали кормить ребенка куриным бульоном. Можно себе представить, какой редкостью тогда была курица. Нам принесли цыпленка. Живого! Но как его зарезать? Казалось бы, чего проще. Вокруг столько лагерников, на совести многих убийства. А вот отрубить голову цыпленку никто не хотел.

Бригада Туманова

В ту пору мы уже нарезали бесконечное количество шахт. От нас во многом зависит план Сусуманского управления – самого большого на Колыме.

В своей бригаде. Сусуманский КОЛП, 1954

(Позднее В. Высоцкий, побывав в артели, скажет: «Лица рогожные, а души шелковые»)

У каждого – три-четыре профессии. Всегда один подменит другого. Бурильщик сядет в кабину бульдозера, скреперист пойдет в забой и т. п. Потому оборудование не стоит ни часа, работа не прерывается. Результат: рекордные скорости проходки. Наклонный ствол – до 15 метров, нарезка штреков – до 36 метров. В сутки.

Ни до нас, ни после таких темпов проходки Колыма не знала. Наш коллектив был признан лучшим в горном управлении края. Так было на протяжении почти трех лет.

Бывает часто, что «ни до» это рекорд. Но вот чтобы «ни после» это уже нечто, это рекорд, который никто не смог побить. Из других управлений к ним направляют перенимать опыт – инженеров! Бригаду бросают на прорывы, когда только она могла предотвратить срыв плана всего управления. Туманов предлагает нестандартные организационно-технические решения, вызывающие сомнения у руководства, но обещающие хороший конечный эффект. В одной ситуации (прииск «Большевик»), начальство отвергает его вариант, но его поддерживает главный бухгалтер. Вопрос решается в его пользу, наперекор варианту, предложенному инженерами.

Я далек от того, чтобы принижать значение профессионализма. В любом деле. Наверняка в упомянутом случае вариант специалистов был вполне грамотен. Не в том дело. Вариант Туманова был результатом нешаблонного мышления – от чего советских людей отучали десятилетиями. И отучили.

Не раз бывало, что за столом президиума я теперь оказывался рядом с теми, кто меня недавно охранял. Многие из них при встрече со мной отводили глаза.

Бригадир (вероятно, однажды в президиуме)

О тех, кто закрепился в бригаде, принял тумановский стиль работы, много добрых слов будет сказано в этой книге. И о тех, кто в критических ситуациях брал не себя инициативу, совершая подчас настоящие подвиги, спасая технику или вытягивая сроки, когда создавалась угроза срыва работы для всей бригады. В местной газете появлялись такие сообщения в духе времени:

«Бригадиру скоропроходческой бригады Туманову... Поздравляем шахтеров бригады с большой производственной победой – выполнением суточного задания по проходке стволов на 405 %. Выражаем уверенность, что горняки, не останавливаясь на достигнутом <...> Начальник управления В. Племянников, начальник политотдела М. Свизев».

Обыкновенная фикция – это «суточное задание». Туфта. Но для реноме бригады такие поздравления были важны.

1956 г. Бригаду бросают на участок «Контрандья». Дорог нет, особо сложные условия бурения и проходки. Один ручей там геологи даже назвали Мучительным – вероятно неспроста.

В первые же дни на «Контрандье» я заменяю своими семь человек из прежнего руководящего персонала. Не учел только одной «мелочи»: часть уволенных – члены партии, и снимать их с работы можно только с разрешения партийных инстанций. Обиженные начальники обращаются в райком партии. Мне позвонил А.И. Власенко, первый секретарь райкома.

– Это же коммунисты, ты должен понимать, – укоряет он меня.

– Да я все понимаю, – говорю. – Они авангард, в первых рядах... Но работать не умеют!

Секретарь райкома ни на чем не настаивает. Шло бы золото: судьба начальника, в том числе партийного, здесь зависит от выполнения плана по золоту, а план Заплага в значительной мере обеспечивала наша бригада.

Мы, нынешние, уже подзабыли, какие были времена. Первый секретарь райкома (в обиходе, нередко просто «Первый») – царь и бог в своем районе. Конечно, судьба его связана с золотом. Именно поэтому он и позволяет Туманову вещи, каких не позволил бы никому другому. Из одного такого эпизода видно, каков был уже тогда профессиональный авторитет Туманова и насколько руководство в него верило.

На Контрандье

Первый

Кажется, я обещал выше, что, как в хорошем кино, будет здесь в рассказе секретарь райкома партии, который даст самые правильные указания?..

«Контрандья» уже стабильно работает. Золото, золото, золото – бесперебойно идет добыча. И внезапно – вызов к начальнику прииска. Что там еще? Приезжает туда на лесовозе и видит знакомую всем синюю «Победу» первого секретаря райкома. Входит в кабинет начальника прииска – там сидит Власенко. «Как дела?» «Идут помаленьку». В чем дело? К чему бы это все? Вдруг Власенко говорит:

– В Сусумане работает комиссия с правами Президиума Верховного Совета СССР. Она пересматривает дела осужденных по политическим статьям...

Интересно, при чем тут я?

– Ты готов ехать со мной в Сусуман?

– Всегда готов, – отвечаю, – только зачем?

Власенко смотрит на меня, как будто видит в первый раз.

– Ты же начинал с политической... Так что едем!

Что творится на белом свете? За ним лично приезжает первый секретарь райкома КПСС, чтобы отвезти его в районный центр! Скажете, были у него вопросы к начальнику прииска, а уж заодно и Туманова прихватил с собой? Уже это одно было бы необычно. Но мир устроен так, что когда у Первого, есть вопросы, не он едет к нему взывают. Выходит, пожалуй, что он приехал за Тумановым, а заодно уж и решал вопросы с начальником прииска...

Еще раз: 1956 год. Только что прошел XX съезд партии. Политзаключенных начали потихоньку выпускать. Но подавляющее большинство заключенных не очень-то доверяет правительству и опасается быть обманутыми еще раз.

Я тоже не строю на этот счет иллюзий. Пройдено двадцать два лагеря, пять лет заключения в самых страшных – на Широком, Борискине, Случайном, жизнь по заведенному кругу: следственная тюрьма – больница – БУР или ШИЗО – снова побег – следственная тюрьма... Конечно, безумно хочется вырваться, но я не думаю и не надеюсь, что это может случиться, во всяком случае – скоро.

Приезжают. Власенко велит узнать в первом отделе (всегда и везде – местное отделение КГБ), когда завтра собирается комиссия. Там сказали: в 10 утра. Ночью спал кое-как, встает на заре, бродит по городу, чтобы скоротать время до 10 утра. Наконец приходит, а ему: «Где тебя носит? Власенко ждал, Племянников искал, все спрашивали...» Оказывается, соврали в первом отделе – комиссия начала в 8, и уже все разошлись. Наконец, его по телефону связывают с Власенко. Тот в раздражении: «Я же тебя просил...» и т. п. Пытается оправдаться. Наконец слышит: «Жди меня там!». Приезжает Власенко, снова собирается комиссия. Ради одного Туманова!

До сих пор я знал кабинеты, где добавляют «срока», как говорят колымчане, но в первый раз оказываюсь в помещении, где срок могут убавить.

Ждет в коридоре, потом его вызывают. Сидят человек тридцать, в большинстве незнакомые. Военные и штатские. «Заключенный Туманов, садитесь!» это Тимофеев из Москвы, председатель комиссии

Я опускаюсь на стул и вместе со всеми слушаю. Один из офицеров зачитывает документы на меня: когда родился, где работал, за что осужден, как вел себя в лагерях, сколько раз бывал в зонах наказан. Я столько слышу о себе дурного, просто жуткого, что самому неприятно. Сижу и думаю: «Господи, когда же я все это успел? Какой же я на самом деле плохой человек!»

Офицер переходит к моей жизни после 1953 года. Туманов – читает он – в это время резко меняет поведение... Теперь я не без удивления слышу так много доброго о себе, сколько не приходилось слышать за всю прежнюю жизнь. Тут и о бригаде, уже три года лучшей на Колыме, и о моих рационализаторских предложениях, и как мы по-новому организовали на шахтах добычу золотоносных песков, и о наших рекордах. «Господи, – думаю, – какой же я все-таки хороший!»

Пересмотр дела обычно занимал 15-20 минут.

Со мной говорят больше двух с половиной часов... Уже не помню всех вопросов, но один совершенно неожиданный:

– Скажите, Туманов, что вам не нравится в сегодняшней жизни?

Ничего себе вопрос.

Заключенным много чего не нравится. Что бы сказать? И приспособленцем выглядеть не хочется (мол, все-все уже нравится), и как бы не сморозить такое, что не скостят срок, а еще и добавят.

И меня осеняет:

– Знаете, – говорю я тоном старого большевика, – мне не понятно, почему до сих пор в Мавзолее на Красной площади рядом с вождем партии лежит человек, который наделал столько гадостей!

Воцаряется гробовое молчание.

Доклад Хрущева состоялся только что. Еще не все сказано и совсем неясно, куда что повернется. Особенно для военных, да еще в системе ГБ.

Члены комиссии молча и с любопытством разглядывают меня, озираясь друг на друга. Меня как обожгло: не лишнее ли ляпнул?

Конечно, он и его солагерники много уже понимали насчет Ленина, больше многих других. Просто хотел использовать шанс...

– Хорошо, идите, – нарушает молчание Тимофеев.

– До свидания, – обреченно говорю я и поднимаюсь.

– Подождите в коридоре, – слышу вдогонку. – Мы вас пригласим.

В коридоре меня окружают офицеры с расспросами, но я не знаю, что сказать. Минут через пятнадцать меня зовут снова. Навстречу поднимается Тимофеев:

– Комиссия с правами Президиума Верховного Совета СССР по пересмотру дел заключенных освобождает вас со снятием судимости – с твердой верой, что вы войдете в ряды людей, строящих светлое будущее...

Я одурел, не могу говорить. В глазах слезы.

И все-таки что-то тут не так. С кем-то путают? Ведь срок – 25, там ограбление кассы... Вот кто-то сейчас встанет и скажет: «Но позвольте...» Однако мир не перевернулся, кругом улыбки... Значит, все правда... «Трудно выразить чувство благодарности... Вам никогда не будет стыдно...» Конечно, это говорилось из глубины души.

Пора уходить, но что-то его удерживает. Вдруг представил, как возвращается, весь сияющий, к тем, кто три года ишачил вместе с ним. Как он будет смотреть им в глаза? По логике, вроде, не в чем себя упрекнуть, а вот...

Возьму на себя смелость объяснить, что его смутило. Решающую роль в решении комиссии сыграли успехи бригады. Бригады! Это были достижения всего коллектива. Да, он лидер, на нем держится многое, если не все. Но вкалывали, как проклятые все. И не давала совесть смириться с тем, что пользу из этого извлекает он один. Неосознанное нравственное чувство было сильнее логики.

– У меня только одна просьба, – говорю я.

Все головы, как по команде, поворачиваются ко мне.

– Гражданин начальник, – обращаюсь к Тимофееву. – Вы понимаете, какой я сегодня счастливый человек. Но сейчас мне возвращаться к людям, которых я все эти годы тащил за собой по приискам. Можно ли их чем-то обрадовать, пообещать хотя бы, что через какой-то промежуток времени...

Тимофеев все понимает с полуслова.

– Федор Михайлович, – обращается он к Боровику, – подготовьте список всех, кто проработал с Тумановым больше двух лет, послезавтра представьте мне характеристики.

Я выхожу в коридор. Перед глазами все плывет.

Чувство ответственности за своих ребят. Не они для него, а он – для них. Отличительная черта настоящего лидера. Позже, вспоминая уже период артелей, он сформулирует четко: Удача – всегда заслуга артели, провал – вина только председателя.

Что собираешься делать? – спрашивает Власенко. Честно отвечает: «Вернусь на "материк"». Власенко просит его задержаться еще на два месяца – до конца промывочного сезона. Он соглашается. А Струков, начальник управления, предлагает ехать учиться в Магадан, чем его смешит: к нему уже сейчас специалисты приезжают учиться.

Проезжая на попутном лесовозе мимо сусуманского КОЛПа, вдруг видит плакат на воротах: «Сегодня досрочно освобожден Вадим Туманов!» И сколько лагерей ни проезжал он в этот день, везде тот же самый плакат. Культурно-воспитательная часть постаралась дать урок всем заключенным. Было 12 июля 1956 года.

Итак, лагерная жизнь позади. Впереди – свобода, вольный труд, устройство личной жизни. И обыденная повседневность простого гражданина. Ну, теперь-то уж все? Дальше без экстрима? Не спешите. Это ведь не «простой» гражданин. Это экстремальный Вадим Туманов...

О море, море...

Не мог дождаться снова увидеть море. Уже на руках паспорт – легальный, не поддельный, серпастый, молоткастый... На «Контрандье» все шло нормально, план выполнялся. Мыслями уже был во Владивостоке. Но не отпускает Колыма. Вдруг Власенко и Струков вызывают к себе в Сусуман.

Серьезная просьба, говорят. Плохи дела в управлении, валится план добычи золота. Есть очень богатое месторождение – Танкелях. Если бы вы смогли давать по 8-10 кубов в сутки... Но тяжелые геологические условия – пласт круто уходит вниз.

Танкелях... Это был твердый орешек. Труднейшая задача со многими неизвестными. За нее могли браться только люди, готовые рисковать всем – своими заработками, репутацией, даже жизнью. У меня не было никакого желания задерживаться на Колыме, да еще ввязываться в эту сомнительную затею. Но теперь, когда меня не охраняют и я в некотором смысле в самом деле свободен, я понял, что не могу уехать, пока не выполню то, о чем меня попросили люди, благодаря которым я оказался на воле.

Умение быть благодарным, не забывать о добре, которое тебе кто-то когда-то сделал…

Наверное, все скажут: да, конечно, а как же... Тогда поставим вопрос так: вот это самое умение быть благодарным – имеет ли оно пределы? Конкретнее: чем дорогим для себя и до какой степени готовы мы пожертвовать из благодарности к тем, кто когда-то сделал нам добро? Не бывает ли подчас, что у нас находятся весомые причины отказать недавним благодетелям (о, с массой извинений и с просьбами понять нас правильно), а себе (жене, лучшему другу...) говорить при этом, что всему ведь есть свои пределы. И тебя поймут и поддержат. Ибо ведь и вправду всему есть свои пределы. Например, тебе помогли в трудную минуту крепко выручили с деньгами или устроили на хорошую работу – но не жертвовать же за это, ну, скажем, своей квартирой, или образованием детей, или... Так что, есть она, есть – мера благодарности. Как ее правильно найти? Спросите свою совесть.

Человек ненавидит эти шахты и весь этот каторжный труд. Ненавидит золото, ради которого гноят людей в лагерях. Ненавидит Колыму, где все пропитано человеческим горем, где, куда ни ступишь, может статься, что ступаешь по костям безвинно загубленных и без памяти пропавших людей. Ненавидит Колыму и за то, что здесь пришлось – не по своей воле – провести лучшие годы жизни человека, свою молодость. Он рвется назад к морю, с которым его насильно разлучили. Снова вдохнуть вольного соленого ветра, почувствовать корабль, идущий своим курсом, ощутить простор открытого моря... Да просто вернуться к любимому делу!

Где она, мера благодарности? Снова, как и в случае «биться смело», мы сталкиваемся с экстремальными проблемами бытия... Что, нельзя сказать, мол, извините, братцы, и поймите: я вам благодарен сердечно, но ведь я уже раз воздал вам добром за добро, мол, вы попросили я остался, не уехал сразу, как хотелось, а теперь вы мне этот Танкелях сватаете, где черт ногу сломит и где можно завязнуть по самые уши, да неизвестно еще за что? Так что – спасибо и до свидания!

Можно было так сказать? Вполне. И вряд ли на него бы так уж обиделись. Все – человеки, все всё понимают, все его уважают... Наверняка никто бы даже не сказал: эх ты, а мы-то про тебя думали... Он сам – себе сказал: эх ты, а сам-то про себя думал... И понял, что не может уехать.

...О море, родная стихия, как же я рвусь к тебе! Но свидание с тобой опять откладывается. Сентябрь, уже первый снег выпал, дороги развезло. С трудом затащили на место лебедки, компрессоры и прочее. Работы начались уже с началом холодов. Жили в вагончиках на полозьях. Очень пригодился накопленный опыт и многосторонняя квалификация рабочих. Стали давать не по 8-10 кубов, а много больше – в иные сутки аж до 220!

И тут впервые возникает из ничего темная сила, которая будет преследовать его потом везде и всюду, отравляя жизнь ему, его близким и его соратникам. То, чего нет в нормальных странах. Порождение «самого прогрессивного строя». Социализм – это учет! Учет и контроль!

Почему большие заработки? Сколько сожгли солярки? И т. п. Прокуратура начала следствие. Не уехал к своему морю, остался спасать план управления – теперь пожинай плоды своего благородства... Выручило хорошее отношение со стороны обкома партии и руководства совнархоза (забыли, возможно: то была короткая эпоха совнархозов).

Солярки действительно сожгли уйму. Потому что занаряженные сперва самосвалы, крутясь круглосуточно, не успевали вывозить руду, пришлось прикрепить к бригаде еще колонну большегрузных «Татр» с другой автобазы.

Платили бригаде по минимальным расценкам. Не секрет, что расценки по зарплате создавались в СССР из соображений обеспечить только минимальный заработок, и в расчет брались самые легкие условиях труда (с запутанной системой поправок на сложность). Знаю, потому что приходилось и самому применять подобные расценки (на строительных работах), и быть свидетелем их разработки. В данном же случае расценки были рассчитаны на труд по старинке. Установлены они были на единицу добытого золота (не знаю, на 1 кг, а может и на 1 г). У него рабочие и так получали больше начальника прииска. А тут наложились сразу два фактора: неслыханная производительность труда и высокое содержание золота в породе (до 1,5 кг на кубометр песка). Так что начисленная сумма зарплаты ошарашила колымское руководство.

– Туманов, – сказал главный бухгалтер, – ты, я думаю, понимаешь, что расплатиться с бригадой в полном объеме мы не можем. Если расплатимся, завтра нас самих посадят. Назови сам, какая сумма устроила бы бригаду. Пусть это будут большие, хорошие деньги, но не так много, как вы на самом деле заработали.

Мы договорились...

Если кто не знает. Очень даже легко можно было посадить руководство при желании (и желающие всегда найдутся!). Обвинить в том, что бригада делилась с ними. И ничего не докажешь. Обычное дело: презумпция виновности.

Вскоре он попадает в автомобильную аварию. Ехали вдвоем на самосвале. В них врезалась, вылетев из-за поворота, «Победа». Такой была у нее скорость, что самосвал, доверху груженный мешками с рудой, перевернулся и скатился в обрыв. Внизу был глубокий снег, и это спасло их с шофером. Пассажир «Победы» погиб.

Он понимает, что это просто несчастный случай. Но что-то в этом было и от знака судьбы: пора отсюда уматывать.

Наконец, море!

Есть один сюжет. Старый, расхожий, а где попадался мне – не помню. Юноша и девушка горячо любят друг друга. Но внезапно им приходится расстаться. Во все время разлуки он продолжает любить только ее. Постоянно вспоминает – такую легкую, красивую, веселую. В мечтах видит свое возвращение и страстную встречу. Проходят годы, наконец он к ней возвращается. Но вместо юной красивой невесты видит перед собой поседевшую женщину с погасшим взглядом. Чужую женщину...

Что-то похожее случилось у него с морем.

Началось с того, что он не пошел в отдел командных кадров, узнав, что заведует отделом тот самый Красавин. Но отсутствие приказа о зачислении не препятствие. Не знаю, что такое «гарантийное письмо», но оказывается, по нему можно устроиться на судно штурманом, если тебя хотят взять. Так он попадает к старому другу Косте Семенову, осужденному когда-то вместе с ним, но отсидевшему раньше, а теперь капитану траулера «Белорецк». Выясняется, что отбывшим лагерь путь в торговый флот (то есть, в загранку) заказан. Ловите рыбу!

Я так мечтал о море, так рвался оказаться на каком-нибудь судне, удалявшемся от берегов. Но уже на второй или третий день на палубе, пропитанной запахом свежей рыбы и морской травы, и особенно в каюте, я вдруг почувствовал себя одиноким, как будто меня снова бросили в тюремную камеру, только еще покачивающуюся на волнах. Не знаю, что было тому причиной – ограниченность ли палубного пространства, незнакомые чужие лица или ощущение неопределенности, но меня охватила тоска.

Душу отводили с Костей в откровенных разговорах. Тому тоже осточертела такая жизнь. Вдруг приходит радиограмма: советский сейнер потерпел крушение у берегов Японии. Отправляются на поиски.

Это был шанс. Мы подойдем к острову Рисири, а там японские патрульные корабли непременно арестуют нас за нарушение границы. Мы сопротивляться не будем. Уже были случаи, когда наши моряки так попадали в Японию, а потом объявлялись где-нибудь в Австралии, в Канаде, в США.

Мы вошли в пролив Лаперуза.

Нахлынули воспоминания, как готовили захват корабля, рассчитывая попасть в Японию. Но теперь-то японцы просто обязаны их захватить.

Но японцы нас проспали.

Мы почти вплотную подошли к их острову, искали хоть какой-то след утонувшего сейнера, кружили вокруг этого клочка земли, но ни нашего сейнера, ни японских пограничных катеров, которым мы готовы были сдаться, на горизонте не было <…>

После вахты мы спустились в каюту.

– Не нужны мы японцам, – вздохнул Костя.

Пришли на Сахалин. Побыли в порту, снова ушли в море. Тоска... Из дневника (март, 1957):

Как часто я вспоминаю мать, когда-то она так просила меня и хотела, чтобы я был врачом, а мне казалось, что на врачей не могут учиться настоящие мужчины. Сейчас мне это смешно. Мы сидим с Костей и смеемся, как в молодости нам могла нравиться морская жизнь и как смешно, до боли смешно, что мы сейчас моряки. Только глупцы могут пойти в море, точнее – люди, которые ограничены до невозможности.

Что же с ним произошло? Можно лишь догадываться. На Колыме его ждет любимая девушка, невеста. Вернее, ждет она известий от него – как он устроится, чем будет заниматься и где осядет. Владивостокский порт? Почему бы нет, она туда приедет. Это не влияет на его решение.

Видимо, обнаружив в себе талант организатора-новатора и прирожденного лидера, он не мог не ощутить, что ему присущ размах деятельности, не сравнимый с уровнем морского штурмана. Субъективно это выразилось в ощущении стесненности пространства пароходной каюты, напомнившей ему замкнутость тюремной камеры. Возможно, что подспудно это была тоска по широкому поприщу и достойному его масштабу действия. Талант требовал реализации. Он прощается с морем без сожаления. Удивляясь сам себе, возвращается в проклятый край Колымы, чтобы сделать его обжитым домом для многих тысяч людей, заброшенных туда карательными органами и не имеющими уже в мире иного пристанища.

(Довольно скоро Семенов был снова арестован. Стал писать воспоминания о лагерной жизни, дал кому-то почитать, а тот забыл рукопись где-то в кафе, и она попала в «органы». Узнав, что Костя сидит, он добивается разрешения на свидание. Помог писатель Сергей Смирнов («Брестская крепость»), с которым его свел Кирилл Лавров. Привозит в лагерь продукты, сигареты, много всего, и им разрешают провести вместе целые сутки. После освобождения Семенова взял его к себе в артель...)

...Итак, через два месяца он снова в Сусумане. Женитьба. Прииск им. Фрунзе, новая бригада, но костяк ее – из прежней. Рационализация, новые приемы и методы работы... И опять:

Ни до нас, ни после никому не удавалось разрабатывать россыпи такими темпами. Не потому, что мы были оснащены лучше других бригад или люди у нас были технически грамотнее. В условиях административно-бюрократического сумасшествия, усиленного особой системой Дальстроя, мы впервые попытались руководствоваться не инструкциями, а здравым смыслом, и при этом брать на себя ответственность. Я видел, как это выпрямляет людей, уставших от бестолковщины, от глупых распоряжений, бессмысленной регламентации. Мне казалось, надо помочь человеку проявить себя, стать личностью, сделать его свободным – хорошим он станет сам.

Золотые слова. Человек обретает внутреннюю свободу – рождается мысль, свежий взгляд на привычное, пробуждается извечно присущее человеку доброе начало... Переваривали ковши, видоизменяя их форму, устанавливали более мощные электромоторы, меняли количество зубьев на роторных шестернях... Скреперный ковш буквально летал... Государственное имущество «портили». Власти им все прощали – был результат!

В том же 1957 г. на том же прииске им. Фрунзе он с друзьями создает первую старательскую артель. Назвали: «Семилетка». Идеологически выдержанное название, как я понимаю, должно было потрафить властям, точнее – идеологам, поставленным перед фактом появления невиданной дотоле формы организации трудового коллектива.

4. Пионер артельного движения

Вача это речка с мелью

Во глубине сибирских руд.

Вача это дом с постелью.

Там стараются артелью,

Много золота берут.

Вл. Высоцкий

Говорят: новое – это хорошо забытое старое. К данному случаю вряд ли приложимо. Слово «старательская артель» действительно было старым, давно вышло оно из употребления ввиду отсутствия феномена, которое оно когда-то обозначало. Однако, то, что создали Туманов со товарищи, напоминало старинную старательскую артель, скорее, только названием. Коротко говоря, они взяли типовой устав колхоза («сельскохозяйственной артели») и вознамерились построить по нему свой коллектив и всю свою деятельность.

Известно, что при Сталине было создано много законов и регламентов, которые содержали прекрасные слова и написаны были специально, чтобы только лишь остаться на бумаге. Самый известный пример – «Сталинская конституция», которая провозглашала все мыслимые права для граждан, а для республик страны даже право на самоопределение вплоть до отделения. К такого рода документам принадлежал и «Примерный устав колхозной артели». Там были провозглашены и экономическая самостоятельность, и коллективная собственность, и самоуправление, и демократическое решение всех вопросов, и свободные выборы председателя с правлением, и... ну вы понимаете. Не забудем, это был официальный документ, одобренный и утвержденный всеми необходимыми инстанциями. Никто и никогда не думал осуществлять его на деле.

Туманов и его единомышленники решили сделать именно это: осуществить его на деле – буквально так, как написано на бумаге и утверждено властью. Полный хозрасчет и независимость от государства. Самим решать, какой и сколько техники покупать, как строить работу, оплачивать труд, отпускные и больничные, распределять прибыли, организовать быт и отдых... Государство выделяет артели участок, расплачивается за сданное золото – И ЭТО ВСЕ!

Понятно, что появление такого феномена стало возможным вследствие стечения нескольких особых обстоятельств. Это, во-первых, высокая заинтересованность руководства в повышении добычи золота и, во-вторых, реноме Туманова и его команды. Кроме того, замечает он, в те годы появилась на свободе масса недавних заключенных, многим из которых некуда было податься, что создавало социально-психологическую неопределенность, в том числе и в криминогенном плане. Местные власти сообразили, что артель, подобная тумановской, практически идеальный для них способ решить проблему бывших зэков. Можно занять их полезным трудом и отчитываться за добытое золото, не вкладывая при этом ни копейки и не неся никакой ответственности за людей и коллектив.

С другой стороны, такого рода независимость от государства была несовместима с устоявшимися представлениями о «социалистическом хозяйствовании», с наличием обычных (малоэффективных) государственных предприятий и, в конечном итоге, показывала ненужность огромной бюрократической надстройки над теми, кто непосредственно дает продукцию. Поэтому одни ветви власти были заинтересованы в умножении артелей, а другие препятствовали развитию артельского движения, всегда с подозрением относились к уже существовавшим и портили людям кровь многими доступными им способами. Отмечая эти вещи, он не забывает тепло отозваться поименно о тех, кто поддерживал артельское движение вместе со всеми новшествами организационного и технологического порядка, которые рождались в непрерывном поиске свободных старателей. Из этого перечня ясно видно, что поддерживали артельную форму умные хозяйственники и крепкие инженеры.

Кто тормозил это дело, ставил в колеса палки и старался развалить артели – это, прежде всего, партийно-чиновничий аппарат среднего звена. Та массовая прослойка бездарей, которая умела только придумывать регламенты и инструкции (часто глупые и всегда нацеленные на задавление свободной инициативы и ужесточение пут для тех, кто делает дело), получая при этом не только хорошую зарплату, но и привилегии в жилье, продовольственном обеспечении, больнично-санаторном обслуживании и пр. и пр. согласно табели о рангах, засекреченной от простых граждан. Эти печенкой ощутили угрозу своему положению со стороны независимых от них производителей. Позже, во время реформ, они выжидали, их не трогали, и в конечном счете они повернули все дело себе на пользу – стране на гибель. Но тут я забегаю вперед...

Само собой понятно также, что государство норовило выделять артелям самые невыгодные участки (большая удаленность, или малое содержание золота, или уже отработанный прежде полигон), а расценки устанавливало намного ниже применявшихся на государственных приисках.

И они постоянно искали пути увеличить свою производительность. Вот один из многих примеров того, как работает раскрепощенная мысль.

Исстари так было разработке месторождения золота предшествовала разведка посредством откапывания шурфов. Старатели откапывали их через какие-то промежутки, промывали породу в лотках и определяли содержание металла в грунте. По увеличению намытого золота устанавливали более богатое направление (как описано в рассказе «Золотой каньон» Джека Лондона). С какого-то момента содержание металла начинало уменьшаться – таким образом прикидывали участок разработки, его контуры и приблизительный запас золота.

Потом на свете появились геологи. Вместо копания шурфов стали применять бурение, иногда и взрывы, проходя пустую породу, чтобы добраться до золотоносных пластов, а дальше все таким же порядком – промывка в лотках, установление границ участка, оконтуривание. Затем геологи расчетным путем определяли запасы золота на участке. Все это называлось разведкой месторождения и занимало месяцы, иногда годы. Потом уже начиналась разработка, и нередко оказывалось, что фактическое содержание металла значительно отличалось от расчетного.

Для государственного предприятия сроки разведочных работ большого значения не имели: мол, скажут «приступайте», мы и начнем. Для артели на полном хозрасчете такие темпы разведки явились серьезным тормозом – хотя бы потому уже, что в работе артели был свой ритм. Забросить технику на участок, например, нужно с весны. А сколько и какой – пока неизвестно. Так можно было потерять сезон. А если содержание золота будет меньше расчетного, артель еще вернее может прогореть.

Но что если вообще обойтись без шурфования? Давайте сами делать разведку. Как? Вместо рядов шурфов бульдозеры разрезают участок траншеями. Промывка не вручную лотками, а сразу на промышленных приборах, как при разработке. Прежде на промывку одного кубометра песка уходило от 170 до 200 лотков в день. Бульдозер делает траншею за два-три часа, то есть несколько траншей в сутки. Десятки, сотни кубометров золотоносной породы. Еще до начала настоящей разработки.

И что получается? В считанные дни выявляется золотосодержание участка притом истинное, не расчетное. Артель заранее знает, чего ожидать от данного месторождения. Один день работы промышленного прибора чего-то стоит? Да еще тащить его туда – а если зря? Нет, не зря. Эти вещи окупаются золотом, намытым в процессе траншейной разведки. И все! Предварительная работа сделана – можно начинать промышленную разработку месторождения. В 1958-59 гг. метод был отработан, его практическая целесообразность и высокая эффективность – доказаны делом.

Как часто бывает, решение кажется простым и очевидным. Только вот почему-то прежде до этого никто не додумался.

Но тут большой шум подняли геологи. Их работа оценивалась по указанному ими приросту золотых запасов – теперь они оказались в стороне. Начались письма протеста по инстанциям, разбирательства, ведомственная война, наветы на артель...

В 1960 г. артель вскрыла траншеями не разведанное ранее месторождение на 329-м километре Колымской трассы. Россыпь оказалась богатой, тумановцы за сутки добывали до 14 кг желтого металла. А геологи вообще не причем. Ужасно? Еще как ужасно, потому что на артель покатились все бочки. К счастью, областное руководство нашло соломоново решение: прирост запасов засчитывать на бумаге геологам, а реально добытое золото засчитывать артели. Тоже скажете, простой и очевидный выход? Все гениальное – просто...

Этот метод получил даже официальное название: «оперативная траншейная разведка месторождений». Название возникло потому, что метод стали перенимать – сперва в Якутии на месторождениях золота, олова, алмазов. Затем его использовали в других регионах. Позже метод был официально узаконен Министерством геологии – как полагается, с инструкциями по применению.

А вот еще одна простая вещь, которую придумали Туманов со товарищи и которая тоже получила «научное» название: экспедиционно-вахтовый (или просто вахтовый) метод работ. Не устраивать на прииске жилой поселок, где жили бы работники с семьями, когда на каждого работающего приходилось три человека в сфере услуг и разного рода учреждениях. Не нужно ни школ с детсадами, ни больницы, ни почты, ни отделения милиции, ни поселкового совета – ничего. На месте работ живут только те, кто в них занят. Построить общежитие, столовую, баню, пару офисных комнат – и все. Живут там только в сезон работ – шесть-семь месяцев, на зимнее время разъезжаются к семьям по домам. Половина суток – работа, половина – отдых. И – сухой закон!

При этом, на участках обеспечены нормальные, человеческие условия жизни. Это было принципиально. Не только «дом с постелью», но также полноценное питание (бывало, что выписывали поваров из столиц), нормальные условия для отдыха. Позднее при общежитиях появились сауны, бассейны, зимние сады... Руководство артели обеспечивало снабжение продуктами и всем необходимым для жизни и быта, первую медицинскую помощь (в более серьезных случаях – срочную эвакуацию).

Первые радости

Прежние сусуманские начальники – Власенко, Струков и другие – ушли на повышение в Магадан или в Москву. С новым руководством – непонятно. А тут их приглашают в другой район, Ягоднинский. Артель перебазируется туда. Прииск «Горный», 400 км от Магадана. Верховья Колымы и ее притоки, озеро Джека Лондона.

1962 г. Им дают разведанный геологами участок на месторождении Сентябрьское. Запасы не подтвердились. Только в процессе промывки стало понятно, что пласт золотоносных песков – всего 10-15 см. Такие участки называют «глухарями». Два месяца проработали впустую, уже кончается сезон, а сдали всего 30 кг золота. Артель на грани банкротства, люди без зарплаты до следующего сезона.

Было известно, что неподалеку имеется богатое месторождение, но к нему никогда не подступались. Оно находилось под дном реки Оротукан. Что же делать? Обсуждения со специалистами, технические совещания... Опытные маркшейдеры сказали, что взять оттуда золото, конечно, возможно... теоретически. А практически – для этого нужно перекрывать русло реки, как при строительстве гидроэлектростанций. К тому же в этом месте Оротукан со страшной силой несется вниз по распадку между сопок.

Середина августа. Он привозит всех своих бульдозеристов на берег реки и говорит прямо: положение – хуже быть не может.

Мне нужна была поддержка бульдозеристов, от которых зависел успех дела.

– Вот, – объяснял я, – там большое золото, о нем знают несколько десятилетий, но, чтобы подступиться к нему, нужно отжать от подводного полигона воду вверх по склону и на этом участке направить реку в другое русло.

Хотелось увидеть лица людей здесь, при шуме несущейся реки, и заручиться их согласием.

– Ну, а теперь давайте! Помните, как у большевиков: нам терять нечего, а получать весь мир!

Мы не голосовали – общая готовность была очевидна.

Самая настоящая авантюра. Чтобы перекрыть реку и повернуть течение вспять, нужно разворачивать настоящий гидрострой. Именно это они и затеяли, ни больше, ни меньше. Вообще-то в ХХ веке такие вещи строят на основе довольно сложных инженерных расчетов. К инженерному проекту прикладывается проект организации работ – с графиками очередности, расчетами необходимых рабочих ресурсов, средств механизации и пр. Эти графики чрезвычайно важны, потому что такого рода работы обычно ведутся в режиме аврала, когда отступление от ритма грозит большими неприятностями. Как-никак, укрощение стихии происходит.

В данном случае все делалось на глазок и по интуиции. Когда-то так же работал Брайндли, первый каналостроитель Англии, «инженер без диплома». Но то было в XVIII веке, когда еще не было на свете инженерных дипломов, потому что не было инженерного образования.

Вообще-то, Оротукан – не Енисей и не Ангара. Скажем мягко, поменьше будет. Но законы равновесия сил, механики грунтов, гидравлики, устойчивости плотин и т. д. – одни и те же, независимо от ширины и глубины реки. И требования техники безопасности – тоже. Первые же вопросы, например: каким должно быть сечение перемычки (ее ширина и высота)? Каким должно быть сечение отводного канала? По какой трассе его пустить? Конечно, в артели были свои геодезисты, геологи, инженеры, и в процессе технических совещаний, обсуждений и подготовки несомненно делались какие-то, может грубые, инженерно-расчетные наметки...

...Всего у них было двадцать пять бульдозеров. Он прикинул, что нужно еще с пятнадцать. Договорился по старой дружбе с дирекцией ремонтного завода: взять у них взаймы, так сказать, на уик-энд. В пятницу завезли свои и еще двадцать от завода – под его личную ответственность. И с условием: вернуть в понедельник.

Раздался оглушительный рев: больше сорока бульдозеров двинулись к реке. И начался штурм. Работали трое суток без перерыва – машинисты подменяли один другого через 12 часов (а сам – прилег ли хоть на минуту?). Круглосуточно держали в ведрах крепкий чай и чифир. Выше по течению рыли отводной канал (новое русло для реки), ниже насыпали плотину (точнее, перемычку – так называют подобные временные сооружения). Перепад высот – четыре метра!

Вода стала подниматься и, отступя на четырехметровую высоту, наконец устремилась в новое русло. Но напор на перемычку был слишком велик. Ее прорвало, и поток воды устремился на обнаженное дно реки.

Я вижу на лицах людей растерянность. Понимаю, что еще минута-другая, и все будет безвозвратно потеряно. Я приказываю завалить в воду два бульдозера, закрыть ими проран.

Если немедленно не принять мер, проран разрастется моментально, и вся перемычка будет смыта. В таких случаях действительно счет идет на минуты. На секунды!

Кому как, а мне этот штурм реки напоминает какое-нибудь сражение Наполеона, скажем, знаменитую битву при Маренго, когда генерал Бонапарт был на волосок от поражения (и сам чуть было не погиб), но победил. И ставки здесь тоже были высоки. Затея могла обернуться человеческими жертвами, и немалыми. Не говоря о том, что могли угробить уйму дорогой техники. Председателя артели точно бы привлекли к суду и посадили за милую душу. Если бы сражение было проиграно.

Но они победили. Река подчинилась. За два месяца разработки оротуканского месторождения они добыли 700 (семьсот) килограмм золота, снова обойдя по добыче всех других. Руководство объединения обязало всех главных инженеров приисков посетить оротуканский участок, чтобы увидеть, как делаются такие дела. Тумановский гидрострой прозвали «Панамским каналом».

Был перевыполнен годовой план объединения, которое отчитывалось за добытое ими золото. Ни план, ни его перевыполнение ничего не значили для артели в денежном отношении. И все же, эти вещи имели для них значение далеко не символическое. Было необходимо, чтобы ими дорожили государственные структуры. Потому что другие государственные структуры опять начали следствие. По какому факту?

Вы будете смеяться. По факту газетной статьи. В «Магаданской правде» появилась статья под названием «Кому доверяют золото». Все было сляпано на спекуляциях о лагерном прошлом Вадима Туманова и – как это может быть, чтобы такой человек не воровал государственное золото? Написал статью заместитель областного прокурора А. Бобров.

Много лет спустя, он разыскал меня в Москве и извинился за ту статью. «А вы знаете, – добавил он радостно, – методы вашей старательской артели легли в основу моей диссертации. Теперь я кандидат экономических наук!» Мне оставалось только поздравить всюду успевающего человека.

Не иначе, этот Бобров, вошедший в историю благодаря Туманову, хотел сделать ему приятное, сообщая о своем мародерстве. Все же, что ни говори, прав был Сталин: коммунисты – люди особого склада! Кстати, криминала следствие не обнаружило. Сколько ему еще предстоит вынести таких наездов! Черный юмор:

Кстати, к следствию я настолько привык и адаптировался, что если по какой-то причине его не было несколько месяцев, то мне и всем, кто долго со мной работал, казалось, что чего-то не хватает...

Посадить его!

По тумановскому примеру и на основе его опыта в регионе стали формироваться другие подобные артели. Зачастую их возглавляли его недавние сподвижники. Возникло артельское движение. Везде артельная форма демонстрировала свою эффективность – как в плане конечных результатов, так и в отношении заработков. Главное же – люди наконец увидели реальную возможность работать на себя и получать по своему труду.

К началу 1980 годов в добыче золота, олова и вольфрама участвовало около 190 артелей старателей общей численностью более 23 тыс. человек. Золота они давали до 50 тонн в год при удельных затратах почти вдвое ниже, чем на госпредприятиях. В 1992 г. число артелей возрастет до 250 при общей численности около 80 тыс. человек (цифры даются по книге: В.Г. Лешков. «Российское золото». Изд. «Горная книга». М, 2008). Но до этих времен еще нужно было дожить.

...Не унимались идеологи «самого прогрессивного строя», бездари всякого рода и просто завистники в период сталинизма в стране происходило целенаправленное выращивание и культивирование человеческой дряни. В «инстанции» непрерывным потоком шли «сигналы» доносы, на нормальном языке. По каждому доносу от руководства артели требовали предоставления всевозможных справок, сводок, объяснительных записок. Шел сознательный и упорный поиск возможностей развалить артель. Естественно, главной мишенью был этот Туманов. Наконец, нашелся «криминал». Кто-то написал донос в КГБ, что он рассказывал анекдоты о Хрущеве.

Вполне возможно. Кому из нас не доводилось в те годы слышать и пересказывать анекдоты про Хрущева? Считалось, что за анекдоты больше не сажают, их рассказывали, не таясь и без оглядки по сторонам. В большинстве, анекдоты про Хрущева были довольно безобидными, незлыми. Помню, одна языкастая дама сказала: «А вот у кого еще есть такое веселое правительство?» И вправду ведь не слышно было, чтобы сажали. Но вспоминая об этом, мы упускаем из виду, что такая возможность всегда оставалась, и если кто-то очень того захочет...

В 1964 г. на него заводят уголовное дело за «распространение заведомо ложных сведений, порочащих руководителей партии и государства». Это гораздо серьезнее, чем перерасход солярки. Это уже – по линии КГБ. Допросы, допросы...

Но на самом деле тогда у меня было уважение к Хрущеву: за разоблачение культа личности Сталина, за массовую реабилитацию невинно пострадавших людей, за программу жилищного строительства, когда сотни тысяч людей впервые переселились из бараков в пятиэтажные дома...

В октябре приходит на очередной допрос, уже зная от друзей, что Хрущев снят.

Сотрудники КГБ подполковник Тарасов и капитан Карачинский встречают меня с улыбкой:

– Везучий ты, Туманов!

– А что? – прикидываюсь я.

– Хрущева вчера сняли!

– Ничего не сняли! Это я позвонил Брежневу и говорю: «Леонид Ильич, убери ты этого черта, а то мы с тобой горим!» Карачинский и Тарасов смеются. – А теперь слушайте. – Я стал серьезным. – К Хрущеву я относился и сейчас отношусь хорошо. А каким будет тот, кто его сменил, поживем – увидим. Я его пока не знаю и, если честно, знать не хочу.

Тарасов и Карачинский таращат на меня глаза.

Так и жил он в двух измерениях: работа артели и следствие. Примерно в это время артель (то есть, его) приглашают на новый прииск Среднекан. Красивые там названия: ручей Загадка, озеро Лебединое. Кадровики предлагают и для артели красивое название – «Прогресс»! Очень гармонирует... Но еще и о таких вещах спорить? Пусть будет «Прогресс»... Несколько лет подряд артель добывает там по 800 кг желтого металла ежегодно...

Председатель артели «Прогресс». Прииск Среднекан. 1964 г.

Нет, товарищи, этого быть не может! Такие результаты – да чтобы без приписок, жульничества, взяток?

С одной стороны – вот оно, добытое золото – в опломбированных мешках, многократно оприходованное по актам на каждом этапе «сдал-принял» и всякий раз взвешенное. С другой стороны ну никак нельзя поверить, что в этой стране можно честно, без махинаций, показывать выдающиеся результаты. И вот еще: с одной стороны – ужасно много сдают золота, больше всех других, с другой – наверняка не все сдают. Получается: чем больше сдают, тем больше воруют...

1967 г. Ура, нашли! Ну, не ворованное золото, так что-то другое. Какие-то там махинации с дизелями... Что конкретно? Сдал в ремонт свои артельские, а взамен получил с завода какие-то другие, ранее отремонтированные. Понятно, что после ремонта бывшие артельские пойдут еще кому-то. Обычное дело, так всегда делается, есть даже термин: «обезличка». Никто не ждет, пока его оборудование будет отремонтировано, если оно взаимозаменяемо. Дизель – он и есть дизель, неважно чей, лишь бы работал. Да и полученные дизеля на складе лежали, отправка получателю ожидалась через месяц. Никто не пострадал, работа выиграла.

А неважно! Махинации! Наверняка взятку дал! Такие вот дела. Незадолго до того он попадает в автомобильную аварию, перелом руки. А прокуратура Магадана заводит уголовное дело. По какому обвинению? Нет пока материала для обвинения, надо искать. Следователь достался ушлый. Берет с него подписку о невыезде из Магадана, зная, что он там не прописан, а затем выписывает ордер на арест за нарушение паспортного режима. Как говорится, я другой такой страны не знаю...

31 декабря его арестовывают на улице (как Красавин в свое время). Рука в гипсе, Новый год в тюрьме. В камеру, где находятся четверо заключенных, входит капитан МВД. Явно ищет, к чему бы придраться, заводит заключенных на скандал. Но те ведут себя сдержанно. Туманов пытается его как-то урезонить.

– Тебе, Туманов, я найду теплое место! Я тебя давно знаю, еще по Беличану!

Что я ему сделал? Что ему надо от меня? Нервы уже ни к черту, в глазах потемнело <...> глядя в глаза капитана, я понимал: передо мной редкая мразь, обозленная, ненавидящая меня неизвестно за что.

Нет, кулак в ход не идет. Его же не трогают, даже за руку не хватают... Да еще и сломанная рука... Но темперамент-то прежний.

И я дал волю своей усталости: за какие-то доли секунды обрушил на него всю лексику, которую узнал за восемь с половиной лет магаданских лагерей.

Не думайте, что если вам доводилось слышать, как матерятся на улице или на работе («для связки слов», как с улыбкой говорили мне мои рабочие), вы можете вообразить этот красочный монолог, разящий наповал, уничтожающий противника вернее, чем любой удар кулаком! Его ведут в холодный карцер, где можно только стоять. Часа через четыре – к начальнику тюрьмы. Тот отсылает сопровождавших, остаются вдвоем. «Садитесь». Молчание. Наконец:

Туманов, вам нужно думать, как выбраться из дерьма, в которое вы попали, а не конфликтовать с разными идиотами.

Это он мне, подследственному, о своем офицере!

– Я вас хорошо знаю, Туманов, мне о вас рассказывал начальник политуправления Васильев...

Непродолжительный разговор. Его уводят в камеру, не в карцер. Спустя дня два его отвозят на Среднекан. Там же, в клубе прииска, происходит суд.

Друзья нашли хорошего адвоката в Днепропетровске. Ефим Каплан оценил ситуацию так: по нормальному должны оправдать за отсутствием состава преступления, но учитывая, что дело сшито преднамеренно, суд окажется под сильным давлением. Скорее всего найдут форму осудить, но чтобы тут же освободить из-под стражи. Так оно и повернулось.

Суд длился три дня. И прииск не работал три дня. Не только население Среднекана, руководители артелей со всей Колымы сидели среди зрителей. Ему записали какую-то виновность, но так, что он попадал под амнистию. Сколько можно! Погодя немного, он узнает, что на квартире жены в Пятигорске был обыск. Искали ворованное золото. А у нее, добавляет он, не было даже обручального кольца...

Устав от всего происходящего, я решил распрощаться с краем, где пробыл больше семнадцати лет. Тогда я еще не понимал, как глубоко вошла в меня Колыма, как она будет манить к себе и принимать на протяжении жизни еще не один раз, постоянно будоражить душу, занимая мысли, возвращая память к прекрасным людям, за встречу с которыми я не устаю благодарить судьбу.

А люди не столь прекрасные? Не хватало еще держать в голове всякую гадость. Только когда нужно изложить все по порядку, появляются из небытия имена прохвостов разного рода, чтобы быть увековеченными его книгой.

О махинациях

1967 г. Уже почти на всех приисках Колымы работают такие же артели. Возглавили их те, кто работал с ним многие уже годы.

Принцип был прост: каков твой личный вклад, таков фактический заработок. Каждый в коллективе знал, что если председатель получает три тысячи рублей в месяц, начальник участка две тысячи, то любой рабочий получит полторы тысячи рублей...

Это во времена, когда в НИИ месячный оклад старшего научного сотрудника со степенью кандидата наук составлял примерно 250 рублей и столько же – у главного инженера проекта в проектном институте, оклад профессора – до пятисот и т. п. Того же порядка суммы были у директоров заводов и начальников цеха. Заработки рабочих на государственных предприятиях тоже измерялись парой сотен рублей в лучшем случае. Рядовой инженер-проектировщик получал 100-120, прораб на стройке – 140-160.

...Сейчас похожая схема организации труда успешно применяется в Китае.

Это не сегодняшний вариант, когда зарплата руководителя стала почему-то «коммерческой тайной»...

И в десятки раз превышает заработки его рабочих, если им вообще что-то платят.

Многим памятно понятие «мертвых душ», рожденное, как и обозначаемое им явление, особенностями советского социалистического способа производства – так называемая общенародная собственность на все и вся, штатные расписания, сетки окладов и т. п. В список работающих включались посторонние лица, которые не работали. На них выписывали зарплату, которая потом делилась между ними и начальством. В последние годы их стали называть поэтично: подснежники. Прием был известен всем, в том числе и правоохранительным органам. Когда подобным путем получали незаработанные деньги из государственной мошны, это было настоящим, не надуманным, преступлением – воровством у государства. Доказать такие вещи очень непросто, раскрывались они чаще всего из-за того, что не поделили добычу и один из соучастников доносил на других.

Мне неприятно вспоминать, но придется. Когда я был уже шапочно знаком с Тумановым, как-то к слову один человек сказал мне: «Не сомневайся, у Вадима там полно подснежников». Сказано это было не в осуждение, а, скорее, одобрительно и с оттенком зависти.

Было или не было, можно утверждать однозначно: говоривший не мог ничего знать. Абсолютно. Он был знаком с Тумановым – постольку, поскольку принадлежал к близкому окружению Владимира Высоцкого (во время разговора поэта уже не было с нами), но не настолько близко, чтобы быть посвященным в подобные дела. Это было чистым домыслом: коли такая возможность имеется, значит ее используют.

Вероятно, эта тема также, помимо воровства золота, фигурировала в доносах и являлась мишенью рыскающей активности «органов». И правда, отчитываются «они» только за сданное золото, а что там у них внутри, никто и не знает. Логика была та же, что и у моего собеседника: когда есть возможность воровать – все воруют.

Когда государство берет у людей, а люди, компенсируя недоданное, доворовывают у государства, происходит, как замечено, сильное падение морали с обеих сторон. Воровство становится способом выживания, условием жизненного успеха – происходит разрушение самой ткани общества <…>

Не только я – все, с кем я работал, чувствовали, а часто и понимали, что артельная форма организации труда – один из инструментов оздоровления гражданского общества <…> Именно потому, что артельное движение предусматривало коллективную собственность на средства производства и зависимость заработков каждого от результатов общего труда, здесь не могло быть место нравам Дальнего Запада времен «золотой лихорадки».

А «мертвым душам» могло быть место в такой артели? Еще раз: артель сдает золото по акту, и получает от государства некую сумму денег. Эти деньги распределяются: на ремонт и возмещение техники, жилого фонда и пр., на иные производственные и общие нужды, на заработную плату. Кому сколько положено из фонда заработной платы – определено заранее и принято на общем собрании. Если на госпредприятии за рационализацию можно было получить премию (затратив много сил, чтобы ее пробить), то в артели таких премий не платили. Понятно было, что твое предложение идет на пользу всему коллективу, а значит и тебе. Каждый в коллективе знал, что если председатель получает... (см. выше).

Кто бы ни писал доносы, это никогда не были люди артели. Этих не мурыжили политзанятиями и навязчивой болтовней ежедневной лжи (хотя и была в артели своя парторганизация – а как же!). Не просто высокие заработки сами по себе – работая на себя, не «на дядю», они приобретали внутреннюю свободу, научались уважать себя. Заработок воспринимался не как «шальные деньги», а как справедливое вознаграждение за труд. Справедливость. Та самая правда, поиски которой русским человеком стали притчей во языцех. К ним возвращалось чувство собственного достоинства, попранное сапогом карательных органов и всей безликой государственной машиной. Они ощущали себя уже не быдлом, а людьми. Иные из них, начиная бульдозеристами, вырастали до начальников участка и потом организовывали свою артель. Другие оставались рабочими и были этим довольны.

Если предположить, что некий председатель подобной артели задумает завести «подснежников», первый вопрос: зачем? Дополнительный доход он получит не из каких-то внешних источников, а из общего фонда зарплаты артели. Если он хочет получать в месяц не три тысячи, скажем, а семь, он спокойно может провести это на общем собрании, и его наверняка поддержат – при числе работников, измеряемом сотнями человек, такая прибавка к его окладу практически не скажется на заработке каждого.

Люди, в общем-то, привыкли к тому, что руководителю положено много получать. Тем более, тому, в кого они верят беззаветно, зная, что только у него они сами могут получать в десять раз больше инженера на госпредприятии. Если же в артели Туманова заработок председателя был всего вдвое выше, чем у рабочего, это говорит о многом, но только не о стремлении его зашибить как можно больше денег, не разбирая средств.

Второй вопрос: кто в здравом уме, станет делать подобные вещи, находясь постоянно «под лупой» в условиях, когда кругом рыщут в поисках компромата и того только и ждут, чтобы вылезло что-нибудь, за что можно было бы ухватиться – чтобы посадить его и скомпрометировать артельную форму организации производства?

И уж самым последним идет вопрос: способен ли такой человек хитрить за спиной своих боевых товарищей, чтобы нажиться за их счет? Последним, потому что – насколько мы успели его узнать – ответ очевиден.

Продолжение следует

 вместо открытия дела с нуля можно купить готовые бизнесы в нужных районах Москвы


К началу страницы К оглавлению номера
Всего понравилось:0
Всего посещений: 3273




Convert this page - http://7iskusstv.com/2010/Nomer5/Majburd1.php - to PDF file

Комментарии:

Cвятослав
Москва, Роосия - at 2017-12-06 11:46:22 EDT
Великолепно изложенный Текст!

Честная книга про Мужество Человека-героя!!

Евгению Майбурду благодарность.

Перед Вадимом Тумановым преклоняю главу...

Сам автор книги, что писал долгих 10 лет и цену работе ведаю...

Вот такие дела, Братья.

игорь
КАЗАХСТАН - at 2010-06-14 18:35:56 EDT
дополнение небольшое к №5-трест Дальстрой создан в соответствии с постановлением Совета Труда и Обороны и находился в непосредственном его ведение,и не входил в какой либо наркомат,занял особое положение в системе народного хозяйства страны,организацией его деятельности занимались органы НКВД,также особым постановлением ЦК ВКП(б)26 октября 1932года возложил на Дальстрой руководство всей партийной и советской работой в его границах,советская власть в этих районах резко ограничивалась в правах,а партийные организации подчинялись тресту Дальстрой.

_Ðåêëàìà_




Яндекс цитирования


//