Фарс как средство бегства от действительности

I

13 января 1525 года на вилле Якопо Фальконетти (или "Булочника", “Форначайо”), было дано представление новой комедии Никколо Маккиавелли, под названием "Клиция". Сюжет был безжалостно содран у Плавта, у которого есть комедия с совершенно такой же фабулой. Центральный персонаж пьесы - старый дурак, охваченный любовью, зовут его Никомако. Он, собственно, не так уж глуп - дураком его делает безумная любовь к молодой девушке, ничуть ему не подходящей. Вот эта страсть и делает его и глупым и смешным. Если основная мысль автора в силу каких-то причин не сразу дойдет до зрителя, то ему в помощь предлагается песенка-канцона:

“Сколь хороша любовь во цвете лет, настолько не пристала тому, кто пережил давно расцвет.

С годами власть Амура сообразна - и в юношестве он премного чтим, а старость редко не чужда соблазна.

Так что оставьте это молодым, о старики - они на вашем месте Амуру больше чести способны оказать, сомнений нет”.

Русский перевод несколько смягчен - в английской версии говорится не о об “… оказании должной чести Амуру …”, а том что “… задницы молодых представляют собой более достойную цель для его стрел …”.

Поскольку мы уже несколько знакомы со стилем Никколо Макиавелли, то, по-видимому, англичане со своим переводом подобрались поближе к оригиналу, чем их русскоязычные коллеги.

Исполнитель этой канцоны в тексте пьесы не указан, но, скорее всего, ее пела прелестная Барбара Раффакани. Постановка была сделана с истинным размахом: был задействован специальный художник, который создал сценическое оформление - Бастиано да Сан Галло - а музыку к спектаклю написал фламандец, Филипп Вердело.

Суть дела вкратце состоит в том, что Никомако, почтенный отец семейства, влюбляется на старости лет в свою воспитанницу, в которую влюблен также его сын Клеандро.

И Никомако измышляет прехитрый план: он собирается выдать свою воспитанницу за своего слугу, с тем, разумеется не с тем, чтобы отдать ее своему слуге на самом деле, а чтобы воспользоваться правами мужа юной красавицы самому. Дальше следует целый ворох невероятных приключений и поворотов сюжета. В итоге, когда Никомако все же настоял на своем плане, и входит вместе с ней в опочивальню, оказывается, что ему вместо девицы ему подложили другого слугу, так ловко закутанного во всевозможные одежды и густые вуали, что бедный Никомако в темноте не распознал разницы. И даже когда в попытке овладеть предметом своей страсти встретил отчаянное сопротивление, то и то ничего не понял, приписал случившуюся незадачу стыдливости новобрачной. А уж после того, как "она" двинула ему коленом в самое что ни на есть чувствительное место, решил и вовсе отложить дело до утра, и повернулся к ней спиной. Дальше есть смысл процитировать саму комедию. Вот что рассказывает об этой знаменательной ночи Никомако, обращаясь к своему другу Дамоне:

“…Притомившись от обиды и боли, я начал дремать. Как вдруг почувствовал колотье такое в боку, возле поясницы - пять или шесть сильных таких ударов! Спросонья я завел туда руку и нащупал нечто такое твердое и острое, что заставило меня пулей выскочить из постели, ибо в ту же секунду вспомнил я о кинжале, которым Клиция грозилась меня зарезать...".

И бедный Никомако закричал, позвал на помощь, велел зажечь светильники - и вдруг обнаружил в своей постели нечто неожиданное:

"...вместо Клиции увидели мы Сиро, моего слугу. Этот паршивец возлежал на постели совершенно голый, давился от хохота, и в знак полного презрения ко мне изображал рукой непотребные жесты...".

В общем, все кончается хорошо. Пристыженный Никомако раскаивается в своей глупости, Клиция оказывается дочерью неаполитанского дворянина, который готов отдать ее за Клеандра, и все идет к благополучному концу.

А теперь примем во внимание, что героя пьесы Никколо Макиавелли зовут Никомако, "Нико-Мако", что словечко "Мака" его молодые приятели использовали как прозвище Макиавелли - и мы поймем, что автор написал довольно злую комедию о самом себе.

II

Что сказать? Эта комедия не выглядит такой уж веселой. Что-то сильно грызло душу автора, и что именно - мы можем только гадать. "Клиция" была написана как раз тогда, когда началось расследование по делу о заговоре, в который были замешаны близкие друзья Макиавелли. Он избежал ареста - и вполне возможной петли - просто чудом. О друзьях, окончивших жизнь на эшафоте, он никогда не вспоминал - по крайней мере, он не делал этого в такой форме, что это дошло бы до нас. Нет ни его писем на эту тему, ни воспоминаний кого бы то ни было из его современников о разговорах с ним на эту тему.

И он никогда не упоминал о сильном страхе, который неминуемо посетил бы каждого, чьи близкие друзья оказались схвачены как заговорщики. Не забудем - Никколо отведал уже раз и тюрьму, и пытку. А в комедии нет ни сожалений, ни ужаса, а есть только понятная всем и каждому неприятность, известная еще со времен Плавта - неподходящая влюбленность старика в чужую прекрасную юность.

То есть, вдобавок к фарсу как средству убежать от ужасной действительности, комедия получается еще и довольно злой пародией на самого себя, и на свои поздние страсти…

Bдобавок - ко всему прочему…

Сильный был человек Никколо Макиавелли, не у каждого хватит духа посмеяться над собой в такой беде и в таком отчаянии…

Но если он спрятал свои чувства, и соорудил фарс как “…средство для побега…”, беды героя его пьесы и впрямь трогают сердце.

Песенка о том, что “…задницы молодых представляют собой более достойную цель для стрел Амура…” выглядит, я бы сказал, автобиографично. К тому же ее пела как раз та самая Барбара Раффакани, в которую Макиавелли был влюблен. И это хорошо видно из пьесы, которую он написал.

Его Никомако не просто влюбился – он стал другим человеком. Как говорит в пьесе его жена - наш пожилой проказник ко всему прочему еще и женат - как, впрочем, женат и Никколо Макиавелли, что абсолютно ему не мешает:

“…Прежде он был сама рассудительность и спокойствие. Время свое он проводил в неустанных трудах: вставал спозаранку, шел в церковь, распоряжался по дому; затем – если бывала нужда – отправлялся на площадь, на рынок, в присутственные места; если нужды в том не было – уединялся с кем-нибудь из сограждан для степенного разговора или шел к себе и погружался в деловые бумаги и счетные книги; после чего приятственно обедал в кругу семьи, а отобедав – занимался с сыном, наставлял его, рассказывал назидательные истории о доблестных мужах и при помощи многоразличных примеров из античной и современной истории обучал его жизни; затем снова выходил из дома либо по делам, либо для честного и серьезного времяпрепровождения…”.

В общем, Никомако ведет себя, пожалуй, получше чем Никколо - как-никак, он ходит в церковь и занимается деловыми бумагами, а не только “…рассказывает назидательные истории о доблестных мужах … при помощи многоразличных примеров из античной и современной истории …”, но вот, стоило ему влюбиться, - и oн становится несчастным шутом и жертвой обмана.

Все-таки это довольно горькая комедия, я бы сказал…

III

Певицу Барбару Никколо Маккиваелли в первый раз встретил как раз у Якопо, который был ее, так сказать, патроном. Впрочем, он был не ревнив, и особо не возражал, если у нее появлялись и другие любовники. Приятели Никколо начали сплетничать насчет его вспышки поздней страсти чуть ли не в тот же месяц. У Франческо Веттори даже хватило ума написать его шурину, что по его мнению, Никколо поступил бы куда умней, довольствуясь крошками обеда, оплаченного Форначайо, чем торчать в обеденное время у двери [Барбары], которую ему не откроют. Слово "обед", понятное дело, тут надо понимать как эвфемизм.

Филиппо де Нерли сообщал все тому же шурину Никколо, Франческо дел Неро, что "... Мака, твой родственник и мой друг...", служит предметом пересудов всей Модены, потому что он, как-никак немолодой человек, неистово влюбился в женщину, которую он “… предпочитает не называть…”.

Почему он не хочет ее называть, не очень понятно. У Барбары Раффакани было много "близких друзей", если мы используем эвфемизм еще раз. Гвиччиардини даже написал об этом Макиавелли в письме, датированным августом 1525 года:

"...ты слишком привык к своей Барбаре, которая, как и все особы ее рода занятий, старается понравиться всем и каждому, и ищет путей к тому, чтобы чем-то "казаться", вместо того, чтобы чем-то "быть" ...".

Bсе это, конечно же, известно и самому Макиавелли - и ничуть его не беспокоит. В письме к Гвиаччардини в Модену в январе 1526 года он пишет по поводу предстоящей там постановки "Мандрагоры":

"...что касается Барбары и других певцов, то я уверен, что смогу уговорить ее приехать, только надо ей заплатить. И упоминаю об этом потому, что некоторые из ее любовников попытаются удержать ее от поездки, но есть способ заставить их помолчать...".

И Франческо Гвиччиардини пишет своему беспутному другу, что он влюблен не столько в Барбару, сколько во всех женщин вообще, и поминает ему некую Малискоту, с которой у Макиавелли была связь летом 1525, когда он был у Гвиччиардини по порученным ему делам о францисканских монастырях. Никколо ничуть не отпирался, и охотно признавался в легкомыслии, и в том, что он может устоять перед хорошеньким женским личиком, что красивая женщина интересней ему больше, чем все дела и планы императора Карла V.

Hо про Барбару он пишет, что нашел в ней истинное сокровище огня, тонкости и грации, и думает, что этих ее качеств хватило бы на то, чтобы "... приперчить..." целый город.

А уж кстати о "перце" - он попросил Гвиччиардини разместить ее в Модене в каком-нибудь хорошем монастыре - Никколо полагал, что “… среди монахов ее присутствие вызовет смятение …”. Шутка была хороша, но в Модену Барбара так и не приехала, потому что в силу самых разных причин постановка там "Мандрагоры" так и не состоялась.

Странное дело - Никколо Макиавелли было уже 56 лет, по тем временам возраст более чем почтенный. Папа Лев Х скончался в 46. Денег у него не было, о власти, влиянии и могуществе уж и не говоря. И тем не менее он, даже пожилой и безденежный, нравился молодым женщинам.

Малискотта, например, говорила Гвиччиардини, что очень оценила разговор и манеры его друга. Можно допустить сомнение - в конце концов, она говорила с губернатором Романьи, и могла похвалить Макиавелли для того, чтобы угодить губернатору.

Но вот прекрасная Барбара, с нежностью вспоминала его и потом, через 17 лет после его смерти. И это вряд ли была просто память о былом немолодой уже женщины - право же, ей было из чего выбирать, список былых любовей у нее был очень длинным.

И даже более того – говоря, в самый разгар их романа, что ценит своего друга и автора, oна и в самом деле оказала ему услугу. Барбара, по-видимому, выхлопотала Никколо то, чего он не добился всеми 14-ю долгими годами службы Республике: право на выдвижение своей кандидатуры на почетные должности.

Оговоримся, однако, что мнения потомков на этот счет разделены. Например, есть вполне обоснованное предположение, что право это он получил благодаря влиянию Джулио Медичи, ставшего с 19 ноября 1523 папой римским, Климентом VII. По крайней мере, так говорится в совсем недавно вышедшей биографии Никколо Макиавелли на английском языке[2].

И вроде бы именно эта версия и выглядит более вероятной - как-никак, папе Клименту достаточно было молвить одно лишь словечко, и власти Флоренции, подвластной дому Медичи, выполнили бы его желание просто моментально. Но итальянский биограф Макиавелли, Маурицио Вироли, настаивает на том, что все было устроено Барбарой[3]. Кто тут прав?

Примем все-таки итальянскую гипотезу?

Пусть уж эта привилeгия досталась Никколо от его юной любовницы, в знак женской благодарности за искреннюю любовь ? А не от папы римского, как награда и милость?

*

Примечания

1. Тит Макций Плавт (лат. Titus Mаccius Plаutus) – выдающийся римский комедиограф.

2. Mаchiаvelli, by MilesJ.Unger, London New York, 2011.

3. Niccolo’s Smyle, by Mаuricio Viroli, 1998, pаge 225.