Общие места

Турист туристу рознь: кто по приезде в чужой город спешит посетить музей или познакомиться с местными достопримечательностями, кто идет прямехонько на пляж, кто предпочитает детально изучать меню местных предприятий общепита… Впрочем, у всех, без исключения, имеется нечто общее: рано или поздно каждый, причем в обязательном порядке, посещает так называемые места общественного пользования.

Отправимся и мы по этим самым местам. Для начала обратимся к авторитетным источникам. Первым делом, к "Большому толковому словарю русского языка" (БТС), который дает нам: "Уборная – помещение для отправления естественных надобностей; туалет". Интересно, что у Владимира Ивановича Даля оба этих ключевых слова хотя и зафиксированы, но имеют иные значения: "Уборная – комната, в коей одеваются, убираются, наряжаются, моются, притираются и пр." (Заметим в скобках, что слово "убираться", согласно тому же Далю, вовсе не означает то, чем мы занимаемся перед праздниками и в конце недели; оно значит "рядиться, наряжаться, украшаться нарядами".) Что же касается туалета, то здесь Даль дает следующие значения: "убор, одевание и одеяние, наряжанье и наряд", а также "уборный стол, с зеркалом и всеми принадлежностями".

А для основного разбираемого нами понятия Даль приводит такую синонимическую цепочку: "нужное место, нужник, отхожее, сортир". В этом с ним полностью согласны составители БТС: "Сортир – уборная, отхожее место". Впрочем, дамы и господа, впрочем… Да, конечно, место-то отхожее, то есть, речь идет о том, что туда отходят, да к тому же отходят подалее, в смысле, удаляются. Причем с известной целью… Но ведь и не только. Отнюдь. Слово "отходить" – полисемантично. То есть, многозначно. "Ты отходишь в сумрак алый, // В бесконечные круги…" Или: "Ты в поля отошла без возврата, // Да святится Имя Твое!" Обращение к Прекрасным Дамам Александра Блока тянет иную цепочку ассоциаций, вытягивает из клубка ниточку вовсе даже другого цвета. Совместить же казалось бы несовместимое ухитряются японцы. А.Мещеряков, приводя в соответствующей главе своей замечательной "Книги японских обыкновений" изящный термин "какурэюки" (что буквально означает "скрытое снегами"), поясняет: "Здесь имеется в виду расположение отхожего места к северу от усадьбы или буддийского храма, а также физическая отдаленность от жилища туалета, далекого, как пики покрытых снегом гор".

Итак, мы видим, что в разных культурах равно доминирует идея удаления, причем на расстояние значительное – по причинам вполне естественным (впрочем, таковы же и надобности, для отправления которых отходят все, включая не только прекрасных, но и самых распрекрасных дам). Одним словом, "элементарно, Ватсон!" А кстати о просвещенных мореплавателях: вот у них туалет – он и есть TOILET. То самое старофранцузское слово, вошедшее в большинство языков мира (в том числе и в русский, и в японский – где оно, правда, звучит "тойрэ", поскольку японцы, как известно, букву "л" не выговаривают, заменяя ее на "р"). Ну, британцы общеизвестны своей, как бы поточнее сказать… чисто британской прямотой. Не то, что американцы, у которых это самое дело не просто завуалировано, а подвернуто аж двойному табуированию. Понятие "табуированное" в лингвистике означает, что слово или выражение полагается запрещенным для произношения – по причинам этическим, политическим, идеологическим и прочим. В числе "прочих" могут быть, кстати, не только так называемые соображения приличия, но и вполне прагматические резоны – например, элементарный страх. Простейший пример: ни в одном из современных европейских языков не существует исходного, древнего слова для обозначения медведя. И не удивительно: ведь этот внешне добродушный зверь по сути своей является абсолютно совершенным убийцей. Он настолько быстр, что способен догнать любое животное, делящее с ним ареал обитания, умеет плавать – не спасешься и в реке, может залезть на дерево – и там от него не уберечься (как, например, от голодного зимнего волка). Медвежья сила вошла в пословицы, да и ловкости ему не занимать. Потому носители самых разных языков старались не называть этого зверя настоящим, изначальным именем, а именовали уклончиво, с использованием всяческих прозвищ, дабы не накликать беду. А то сболтнешь некстати ЭТО слово – а ОН тут как тут. И – цап!

Прозвища же выбирались льстивые или невинные: английское, равно как и немецкое, слово передает идею силы, выносливости; французы, итальянцы, испанцы в той или иной степени намекают на смелость, отвагу, тогда как русские простодушно фиксируют самое безобидное свойство зверюшки: МЕДВЕДЬ – это же тот, кто "ведает, где можно отыскать мед". Однако первичное табуирование показалось носителям русского языка недостаточным, и было решено заменять МЕДВЕДЯ еще более описательными вариантами: ХОЗЯИН, или МИХАЛ ПОТАПЫЧ, или КОСОЛАПЫЙ, или ТОПТЫГИН, и так далее. Примерно то же самое сделали американцы с ключевым словом нашей статьи. Сначала это место стали именовать уклончиво BATH ROOM, то есть "ванная комната" – ну, в том смысле, что там и умывальник имеется, и… ну, и все прочее. А потом этого показалось недостаточно, и возникло еще более утонченное словосочетание REST ROOM, то есть буквально "комната для отдыха" – ну, в смысле, помещение, оборудованное соответствующим образом, чтобы уж отдыхать, так отдыхать.

Впрочем, самое, пожалуй, популярное у англо-говорящего народа название данного заведения – это john. Именно так, с маленькой буквы, хотя и происходит от едва ли не наиболее распространенного мужского имени. Речь идет, кстати, о мужском туалете, тогда как женский нередко именуется jane. Ну, известно, что Джейн (на уровне еще средневековой латыни – Johanna) – это женский вариант имени Джон. А впрочем, эвфемизмов по рассматриваемой тематике хватает – как вполне широко распространенных (типа "одно местечко", "кабинет задумчивости"), так и весьма специфических, узкого либо очень узкого употребления. К примеру, на филологическом факультете МГУ (в старые времена, еще на Моховой) мужской туалет располагался в некоем отнорочке, на целый лестничный пролет ниже самого нижнего этажа. Вот мы его и называли – "downstairs", то есть, "внизу, в нижнем этаже". Так и говорили: "Сейчас, только забегу в downstairs…" Интересно, сколь долго продержалось это словечко в этом самом смысле после того, как мы перешли из категории студентов в категорию выпускников?

А известно ли вам, о читатель, где находился один из самых комфортабельных общественных туалетов в Москве? Рассказываю, причем не спеша, размеренно. Во второй половине семидесятых организация, в которой я получал официальную зарплату согласно штатному расписанию, проводила международный семинар на вовсе уж немыслимом уровне, с участием пары десятков европейских министров, первого человека (в соответствующей отрасли) из Канады, второго человека из США, а уж ооновских бонз было – как грязи. И по такому случаю была оккупирована свежеоткрытая гостиница, называвшаяся вроде бы "Международной", да только никто ее так не звал, поскольку проходила она в определенных кругах под кличкой "Центр Хаммера". Построил эту гостиницу Арманд Хаммер, американский миллиардер и большой друг Страны Советов аж еще с ленинских времен – собственно, он хотел построить себе апартаменты, чтобы было где жить, если ему приспичит в Москву, по делу – но как-то само собой вышло, что выстроилась целая гостиница. Со знаменитыми часами и составляющим с ними единое конструктивное целое разноцветным петухом, орущим во всю глотку и машущим хвостом каждый час. Со скоростными лифтами, причем задняя стенка каждой кабинки была прозрачной, дабы путешествующие этим видом вертикального транспорта могли, находясь в пути, любоваться панорамой гостиничного вестибюля, украшенного аллеей искусственных пальм. И, разумеется, туалеты там были соответствующие. Темно-красный, с черным геометрическим узором, кафель, зеркала во всю стену, рассеянное освещение, сферические или там сфероидальные – короче, прямо-таки аэродинамические, чуть ли ни космической формы писсуары, под стать им раковины умывальников… Ну, и все прочее оборудование, призванное вызвать у простого советского человека, случайно попавшего в этот храм, чувство глубокой и непреходящей неполноценности.

Заметим как бы в скобках: известное чувство подавленности возникло у автора этих строк также и при посещении общественного туалета в знаменитой Голубой мечети, расположенной в Аммане, столице Иорданского Хашимитского Королевства. Вход в мечеть открыт каждому, вне зависимости от пола, национальности и вероисповедания: за какие-то два иорданских динара (что составляет порядка трех долларов США) и в свободное от культовых мероприятий время администрация с широкой душой допускает туристов. Разумеется, для ознакомления с интерьером памятника архитектуры – все же остальное вторично и попутно. Так вот, каждая кабинка там оборудована верхним сливным бачком впечатляюще больших размеров, изготовленным из мощного чугуна, с клеймом "Made in China" – что, впрочем, естественно для наших дней, ибо какой товар не возьми, обязательно нарвешься на китайского производителя. Буквы выпуклые, высотой сантиметра три, явственно свидетельствующие об имперском величии. И вместо цепочки привязана белая веревочка, представляющая собой цветовой контраст черному бачку. С петелькой на конце. Просунув в которую палец, следует дернуть за означенную веревочку для достижения желаемого эффекта.

Кстати о сантехническом оборудовании: в общественных туалетах Бельгии и Голландии популярны писсуары производства фирмы "Сфинкс" дизайна весьма оригинального: чуть слева от оси симметрии и на ладонь повыше сливного отверстия изображена муха, причем в стиле гиперреализма: так и ждешь, что она взлетит, как только ее потревожат первые… ну, скажем так, капли золотого дождя.

И еще кстати о Ближнем и Среднем Востоке: прочитал где-то в интернете насчет ориентации унитазов в этом регионе. Но ориентация не в том самом смысле, а просто по странам света. Оказывается (многого же мы еще не знаем!), мусульманин, справляя ту или иную нужду, не может стоять (сидеть) к Мекке спиной или лицом. Только боком. И вот в некотором царстве-государстве (каковое не называю отнюдь не по цензурным соображениям, а потому что не помню) некую стройку начали вроде бы немцы. И ставили они унитазы не по правилам. Потом, когда немцев погнали и пригласили российских строителей, проект был изменен – в нужную сторону. (Слово "нужный" в данном контексте связано не с "нуждой", а с "необходимостью", точнее, "правильностью"; слово же "сторона" означает одну из четырех сторон горизонта…) И все стало хорошо.

Но вернемся в Москву: замечательны были места общественного пользования у Хаммера Арманда – но, между прочим, не многим хуже они были и в музее его личного друга, Ленина Владимира Ильича. Не знаю, право, что сейчас расположено в этом здании и сохранились ли высочайшие стандарты, которыми тогда славилось "это местечко". Но в те блаженно-застойные годы… Ведь вход в такой музей не мог не быть, по определению, бесплатным, и потому всякий раз оказавшись в районе Красной площади, я навещал, разумеется, не то ужасное заведение, что напротив ГУМа. И уж Боже упаси, чтобы в самом ГУМе. Не-ет! Путь мой лежал в монументальное здание из красного кирпича под серебристой шатровой крышей, где до революции заседала Городская дума: на величественное крыльцо, а там вниз, по уже известной, протоптанной дорожке… Хотя, заметим в скобках, подземное заведение, расположенное по другую сторону от псевдоготического здания Исторического музея, пусть и более скромное, тоже было вполне ничего себе – ну, тут, видимо, сказывалась общая близость Кремля, поскольку оно находилось буквально в десяти метрах от Кремлевской стены.

Известно, что все на свете познается в сравнении, и роскошь московского музея лишь оттеняла убожество его киевского аналога. Мы говорим, впрочем, не о музеях с их экспонатами, а о музейных туалетах – то есть, не музейных, разумеется, а примузейных, или, скорее, внутримузейных… Так вот, когда строительство киевского музея В.И. Ленина подходило к концу, то вдруг – как это частенько бывало на протяжении всей многотрудной истории основанного В.И.Лениным государства рабочих и крестьян – выяснилось, причем совершенно неожиданно и ко всеобщему удивлению, что денежки-то тю-тю. На исходе. И потому приняли мудрое решение: сэкономить на туалете, сделав его по облегченной, общенародной, так сказать, модели. Ну, советскому человеку оно, конечно, не привыкать, а вот некоторые интуристы впадали в недоумение – до такой степени, что отдельно взятые зарубежные дамы наотрез отказывались пользоваться услугами данного учреждения и требовали от гидов срочно везти их в иное, более приспособленное (на их, чужестранный и изнеженный, взгляд) местечко.

А казалось бы, чего там такого! Ведь аналогичную систему – когда каждое посадочное место представляет собой подставки для ног по обе стороны от дыры в полу – мне довелось наблюдать не где-нибудь, а в султанском дворце города Стамбула. (Разумеется, вход в помещение там перегорожен витым шнуром, дабы никому из туристов не пришла в голову дикая мысль: воспользоваться уникальной возможностью и хотя бы пару минут пожить по-султански.) Единственная разница между данным заведением и его советскими аналогами заключается в том, что турецкий султан ни с кем не делил это помещение, комнату примерно три на пять, плюс потолок не ниже пяти (все размеры, разумеется, в метрах).

Впрочем, что там Турция!.. Тем более что дворец, о котором идет речь, расположен не в европейской, а в азиатской части Стамбула. Обратимся-ка мы в Европу, причем не куда-нибудь, а в город, славу которого составила одна из самых трогательных любовных историй из числа описанных мировыми классиками. Да, речь идет о Вероне. В трех минутах ходьбы от дома, который занимало в свое время семейство Капулетти, имеется одно кафе, куда мы с женой и зашли, после того, как посетили дворик Джульетты с его пресловутым балконом, безвкусной статуей синьорины Капулетти и стенами, сплошь увешанными записочками влюбленных со всего мира. Привлекла нас как роскошная, всячески изукрашенная витрина этого кафе, так и сами торты с пирожными, которые вне всякой критики – и на вид, и на вкус. А также капучино – впрочем, капучино равно прекрасен по всей Италии. Но прежде чем сесть за столик, мы вознамерились, условно говоря, помыть ручки, причем жена пошла первой. Возвращается – хохочет. "Ты чего?" – спрашиваю. – "Сейчас сам увидишь". Короче – все как во дворце турецкого султана. То есть, та же дыра в полу и подставки для ног по обе стороны. Разница только в материалах: у султана – мрамор, здесь – белый, с синими прожилками, фаянс.

Но вернемся в столицу Блистательной Порты. Заговорив о султанском дворце, я вдруг сообразил, что вот в российских дворцах, ни в Москве, ни в Питере, как-то не доводилось мне обозревать аналогичные места – те самые, о коих принято говорить, что "туда и сам царь пешком ходит". Жаль – ведь было бы любопытно сопоставить достопримечательности этой категории. Хотя бы потому, что помнится, как в музейных помещениях другого султанского дворца, который на противоположной, европейской, стороне Босфора, местный экскурсовод с энтузиазмом демонстрировал российским туристам весьма ограниченное количество витрин, в которых негусто были размещены разные сосуды, блюда и прочие табакерки, и при этом явно удивлялся отсутствию зрительской реакции. А ведь, если честно, то какая же тут реакция после Оружейной палаты и сокровищ Эрмитажа? Может, это и не очень этично, но прямо-таки тянет повторить фразу некоего нового русского из классического анекдота: "Что ж… Бедненько, но чистенько…" Так вот, хотелось бы сопоставить не только музейные экспозиции, но также царские и султанские отхожие места, дабы увидеть, существует ли и между ними разница, сколь она значительна, и – главное – в чью пользу было бы сравнение.

Ведь сопоставления всегда дают как минимум пищу для размышлений – что бы ты ни сравнивал: размеры валового национального продукта, богатство картинных галерей, ассортимент колбасных изделий, количество солнечных (в скобках: дождливых) дней в году, численность ядерных боеголовок, имеющихся на вооружении страны – или количество общественных туалетов и их качественный уровень.

А если сопоставлять не дворцы, а более близкие к народу строения, то ведь ничего экстраординарного в киевском музее нет. Более того, сооружение украинских товарищей ни структурно, ни концептуально не выделяется из системы аналогичных заведений, имеющихся в целом ряде "Ленинских мест" – взять, хотя бы, сортир на подмосковной железнодорожной станции "Заветы Ильича". Действительно, ни уровень архитектуры, ни степень комфорта, ни мера чистоты – ничто не дотягивает до высочайших стандартов головного московского учреждения. Но с другой стороны: признаем, что "Заветы Ильича" в данном смысле вполне общенародны. Во всяком случае, ничем не отличаются от большинства известных мне железнодорожных станций, полустанков, платформ. Сказанное – сразу оговорюсь – относится к сети железных дорог России, о которой я имею некоторое представление и потому могу сравнивать. Что же касается, допустим, Эстонии, то здесь есть смысл прислушаться к Довлатову, который, обозревая вокзальный пейзаж эстонского городка Пайде ("Довоенное здание, плоские окна, наполненные светом часы…"), задается риторическим вопросом: "Интересно, почему архитектура вокзальных сортиров так напоминает шедевры Растрелли?"

Ну, что ж, уж коли зашла речь, то поговорим об общественных туалетах на железной дороге. Многое здесь зависело от самого вокзала. Простейший пример: казалось бы, рядышком стоят на Комсомольской площади Ярославский и Ленинградский, но ведь на Ярославский человек мог пойти только если приперло – или по неведению. А на Ленинградском – как войдешь, направо – там и в самые отчаянные времена было вполне ничего себе… Но все-таки Ленинградский вокзал был скорее исключением – в том числе и потому, что поездов оттуда отправлялось немного, и в основном по "чистым" направлениям, а это определяло качественный состав пассажиров. Да, разумеется, и Рижский был вполне – как по вышеназванным причинам, так еще и потому, что располагался подальше от центра города и от мест скопления народа. Но в целом вокзальные туалеты были равноценны – от Москвы до самых до окраин. Пользоваться ими следовало лишь в случае крайней нужды – извините за нечаянный и неудачный каламбур. В большинстве случаев целесообразнее было потерпеть до поезда. Хотя, конечно, и вагонные туалеты в массе своей… Впрочем, в СВ бывало вполне опрятно, особенно в "Красной стреле" и некоторых так называемых "фирменных поездах".

От железнодорожного транспорта перейдем к воздушному. Оставим в стороне и московское "Быково", и воздушные гавани других городов страны Советов, ибо положение дел там фактически ничем не отличалось от общесоюзного средневокзального. Обратимся к "Шереметьево-2", международному аэропорту, построенному специально к Московской олимпиаде, то есть к 1980 году. Первые годы там была сказка, сон наяву. Приехав в аэропорт встречать иностранную делегацию, переводчики первым делом шли к табло в центре зала, чтобы посмотреть, не опаздывает ли самолет и в какое крыло его намерены посадить. А потом направлялись в это – правое или левое – крыло, где в торцах как раз и располагались названные дворцы из белого кафеля и фаянса. И там, в обстановке максимально приближенной к западной, мы как бы переключались на иностранный образ жизни, как бы внутренне изготавливались к встрече с зарубежными гостями. Кстати, проводив последнего участника мероприятия, мы также посещали один из этих четырех дворцов (два на первом этаже, на "Прилетах", два на втором, на "Вылетах"), чтобы – в известном смысле, ритуально – проститься с ненашей жизнью до следующего раза, до следующей делегации. И ведь это притом, что в гостинице "Спутник", где преимущественно жили наши клиенты, профессиональная дисциплина поддерживалась железной рукой, и в туалетах было вполне пристойно (хотя, разумеется, и победнее, чем у Хаммера). Но прошли годы, и шереметьевский сон золотой сменился суровыми буднями, причем первые признаки упадка стали проявляться именно в названных дворцах, которые, согласно известному лозунгу ("Мир хижинам, война дворцам!") начали стремительно превращаться в эти самые хижины. А также чумы, вигвамы, иглу, юрты и так далее, вплоть до бараков.

Аналогичную деградацию претерпел, кстати, и JFK, главный нью-йоркский аэропорт имени Джона Фицджеральда Кеннеди. Последний раз я вылетал оттуда осенью 2002 года и был просто шокирован его совершенно неамериканским видом, запахами и сомнительной чистотой, уже с видимым трудом балансирующей на краю пропасти. Похоже, что всех уборщиков переквалифицировали в таможенных и прочих досмотрщиков, причем процесс переквалификации прошел без заметных успехов. Зато теперь на один пассажирский чемодан кидаются сразу трое ответственных сотрудников и не успокаиваются, пока не извлекут оттуда пилочку для ногтей размером в три сантиметра. Совершить теракт с помощью такой пилочки способен лишь высококвалифицированный диверсант – которому, впрочем, не нужна никакая пилочка, поскольку он в состоянии обойтись любыми подручными средствами, включая зубочистку, а лучше всего он действует вообще голыми руками. Зато теперь туалетные работники заняты высокоинтеллектуальным трудом, что явственно написано на их лицах, которые… ну, здесь мы остановимся, чтобы не преступить черту политкорректности.

А взять парижский аэропорт имени Шарля де Голля – кто же не помнит тамошний жуткий сортир (слово, кстати, и происходит от французского глагола "sortir" – "выходить"), где-то в самом низу, и идти туда надо по каким-то катакомбам, и искать его чуть ли не по запаху, да и внутри отнюдь не сказка. А наш родной Бен-Гурион: там в писсуары положили такие прокладочки, именуемые NILodor. То есть, если в буквальном переводе – "без запаха", в смысле: "Запаху – нет!" Но это на словах, а на деле… Да что там рассусоливать – все и так знают.

Если же вы меня спросите, где чище всего, то отвечу, не задумываясь: в Великобритании. Я вообще хорошо отношусь к этой стране, и ведь имеются всяческие к тому основания. Я сейчас даже не о Великой хартии вольностей, не о Шекспире и не о джине с тоником, хотя значение каждого из этих элементов в системе культурных ценностей человечества трудно переоценить. Я – о самом простом. Во время полета, тем более на длительные расстояния, человеческий организм обезвоживается – это медицинский факт. Ну-ка, вспомните, в аэропортах какой еще страны вы видели бесплатные поилки для жаждущих путников? Но ведь путники бывают всякими (сейчас я говорю только о привычке к соблюдению чистоты). Так вот, в английских аэропортах учитывают и это обстоятельство. И потому стаканчики для водопоя там имеют форму конуса. Пить из них – нормально, а вот поставить никак нельзя. Ни на таможенную стойку, ни на прилавок в дьюти-фри, ни просто на стул, за отсутствием иного выбора. Физически нельзя, потому что нет плоского дна. И не вынужден, а просто принужден утоливший жажду путник бросать использованный стакан в урну. То есть, он, может, и бросил бы его на пол – но чистота вокруг такая, что даже ко многому привычные израильские туристы призадумаются. Тем более что урна – вот она, рядышком. Не надо озираться в поисках, не надо тащиться на другой конец зала… Да, это по-английски: с одной стороны, тебе обеспечены все условия для соблюдения чистоты, а с другой – тебя ставят в такое положение, что и рад бы намусорить, но сделать это крайне трудно. Впрочем, дамы и господа, впрочем… Вот, скажем оксфордский музей Эшмолен, куда люди стремятся со всего света, чтобы увидеть "Ночную охоту" Паоло Учелло и, стоя у холста, прочувствовать тот фантастический эффект головокружения, который, как справедливо утверждал Джон Фаулз, не могут дать никакие репродукции… Но туалет там – на уровне средней московской публичной библиотеки: бедненько и не очень чтобы чистенько, в смысле, попахивает.

Вообще туалеты московских библиотек – в отличие от их книжных фондов – никогда даже и не стремились к совершенству. Самый приличный был в Иностранке – наверное, по причине своей новизны. Потом еще более новым стало заведение в ФБОН (расшифруем: Фундаментальная библиотека общественных наук) – когда они переехали в мраморный дворец на Профсоюзной. В Ленинке тот, что побольше, внизу, рядом с буфетом – он не то, чтобы ужасен сам по себе, но путь туда лежал через курительную комнату, где табачный дым был буквально непроходимым. Или, во всяком случае, непроницаемым. Для человека, бросившего курить, это представляло реальное испытание, и потому я предпочитал ходить на самый верхний этаж, где располагались читальные залы естественных наук. Кстати, там, наверху, еще оставались телефонные кабинки с плотно закрывающейся дверью, обеспечивающие какую ни на есть приватность телефонных разговоров. Просто так звякнуть и договориться о встрече можно было и с тех телефонов, что висели на голой стене при входе, но для того, чтобы уговорить девушку на эту встречу, требовался какой-никакой интим, обеспечиваемый лишь кабинкой на последнем этаже. Четвертая же крупнейшая московская библиотека – ГПНТБ (Государственная публичная научно-техническая) – была в рассматриваемом нами смысле самой технологически отсталой; к тому же рискну заявить, что научно-техническая интеллигенция, как коллективный пользователь, все же уступала в этом самом смысле интеллигенции гуманитарного профиля.

Так мы снова вернулись к незатейливой мыслишке о тесной причинно-следственной связи между внутренним состоянием общественного туалета и внутренним миром его клиентуры. Не только на вокзалах весьма отчетливо проявляется эта зависимость, но и в ряде иных мест, активно посещаемых самой широкой общественностью. Взять хотя бы те стоянки туристических автобусов, где и водители, и пассажиры-туристы могут отдохнуть, размять ноги, выпить водички или кофе. Увы, и здесь мы далеко не впереди планеты всей. Достаточно вспомнить известную всем израильтянам Ципору, и комментарии уже излишни. Кстати, именно в Ципоре, в тамошнем сортире, я впервые прочел на стене соответствующего содержания стихотворение на иврите. Цитировать его я, разумеется, не стану – не все поймут, а понявшие могут и осудить. Но то обстоятельство, что я и сам понял через пень-колоду, только побудило меня тогда к более усердным занятиям языком.

Одним словом, везде пишут! И даже, как справедливо заметил бард, "в общественном парижском туалете есть надписи на русском языке…" Может, именно поэтому вход в сии достопримечательные места французской столицы практически повсеместно платный – чтобы можно было заодно и полюбоваться на эти, в своем роде, фрески. Возьмем хотя бы подземный магазинно-ресторанный комплекс под Лувром: на женскую половину вход исключительно за деньги, тогда как у мужчин доступ к писсуарам свободный, но за посещение кабинок надо платить. С целью наблюдения за тем, исправно ли производится плата (путем опускания соответствующего достоинства монеты в щель монетоприемника, задействующего соответствующее запорное устройство), на входе в мужскую половину дежурит юная дева, по виду явно выходец (выходка?) из бывших французских колоний. То есть, из Алжира или из Марокко. Своими глазами наблюдал, как она бодро ворвалась на подведомственную ей территорию и пресекла попытку незаконного проникновения: один человек (честно говоря, непонятного происхождения, причем не факт, что российского) вышел из оплаченной кабинки, не давая двери захлопнуться, а его приятель попытался было влезть туда забесплатно – но не вышло! Девица так заорала "Нон, месье!", что слышно было по всей рю де Риволи.

В той же Лютеции на Сене сталкиваешься с вовсе уникальной ситуацией – когда посетителей кафе принуждают еще и оплачивать посещение мест общественного пользования, расположенных в этой общепитовской точке. Аналогичная практика, кстати, получила распространение и в ряде городов Германии, включая такие знаковые (для потребителей пива, я имею в виду), как Мюнхен и Кельн. Бывает такое и в Амстердаме, но там общая острота ситуации несколько сглаживается за счет уникального сооружения – уличного бесплатного писсуара. Эдакая вроде бы беседочка, похожая на кабинку для переодевания на пляже средней руки – то есть, видны ноги пользователя и отчасти его голова, что должно послужить другим желающим в качестве знака "Занято". Правда, эта бесплатная роскошь по определению предназначена только для мужчин, и я удивляюсь, как это феминистки до сих пор не разобрались с городскими властями в связи со столь вопиющей дискриминацией. Кстати: сходный дискриминационный подход наблюдается и в некоторых пивных заведениях Праги. Пиво стоит и для мужчин, и для женщин одинаково, но вот все сопутствующие (или последующие) услуги для мужчин – бесплатно, а с женщин за вход берут соответствующую сумму, аналогичную той, что взимается во всех городских общественных туалетах.

Впрочем, я могу назвать заведение, платность которого трудно оспаривать. Оно находится в одном из венских домов, построенных едва ли не самым необычным архитектором нашего времени Фриденсрайхом Хундертвассером. Речь идет не о том разноцветном жилом доме, фасад которого не имеет ни единого прямого угла ("Прямая линия чужда человеческой природе", – говаривал этот своеобычный градостроитель), а о расположенном напротив уж вовсе залихватском домике, где под одной крышей мирно сосуществуют два десятка разнообразнейших крошечных магазинчиков, радующих глаз и сердце всеми цветами радуги, и где имеется абсолютно уникальный расписной общественный туалет – единственное в мире, как мне кажется, заведение такого рода, где брать деньги за вход – закономерно и логично.

Но при всем при этом не следует забывать: отсутствие бесплатных общественных туалетов имеет своим следствием лишь то, что народ, доведенный до крайности, забывает обо всем и действует исходя из старинной максимы: пусть лучше лопнет совесть, чем мочевой пузырь. В этой связи вспоминается замечательная табличка при входе в парадное дома, расположенного хотя и в центре Дюссельдорфа, но на полутемной улочке. Выполнена она в стилистике стандартного дорожного знака: в красном круге на белом фоне запрещающей чертой перечеркнуто изображение двоюродного брата Писающего мальчика, делающего то же, что и его брюссельский кузен. Не полагаясь на силу убеждающего искусства, владельцы подъезда к тому же перегородили вход толстой цепью, к которой и привешен этот запрещающий знак. Впрочем, заметим справедливости ради, что мужчины, согласно известному анекдоту, очень застенчивы по своей природе: например, когда они мочатся на улице, то всегда отворачиваются к стене.

А вот в Японии общественные туалеты бесплатны концептуально – считается, что брать деньги за отправление естественных потребностей столь же дико, как взимать плату за воздух, которым дышит человек. Этой же совсем неглупой мыслью руководствовались и создатели "Макдональдса" – ведь бесплатность туалетов в заведениях данной системы декларируется как один из основных принципов ее, то есть, системы, функционирования. Любой человек может зайти в любой филиал этой сети, густо оплетшей весь мир, и, даже не повергая свое здоровье опасности, сопряженной с употреблением "Большого Мака", воспользоваться сопутствующими услугами. Впрочем, это чисто теоретически – поскольку жизнь не стоит на месте. Нет, в Америке незыблемость принципа соблюдается. Соблюдается она даже в Италии – где мы просто для интересу заскочили в Макдональдс, расположенный в центре Неаполя, и получили полное удовольствие за бесплатно. (Надо ли присовокуплять, что сроду я не ел в этом заведении и, надеюсь, в дальнейшем Бог также милует. И вообще, как сказано в известном анекдоте: не приведи Господь так оголодать…) Но вот посетили мы соответствующий филиал в Мюнхене – а там на входе сидит гастарбайтерша и требует сыпать евроценты в специально приспособленную для этого тарелочку. Причем на вопросы, связанные с правомерностью нарушения концепции отцов-основателей, она не отвечает, в силу невладения английским и неполного владения немецким. Есть смысл в этой связи сказать также пару слов о постановке дела в Праге, где решительно и в корне пресекаются попытки всех желающих и на унитаз сесть, и в то же время "Биг Мак" не съесть – причем проделывается это с таким хитроумием, о котором Швейк сказал в свое время: "Да это прямо-таки иезуитский номер!" Значит, так: посетителей буквально с порога открытым текстом извещают, что данное общепитовское заведение не располагает сантехническим оборудованием, после чего отсылают в общественный туалет напротив. А уже в том туалете, заплатив за соответствующие услуги из расчета пяти крон на человека, посетитель получает квитанцию, которую он затем вправе предъявить кассиру Макдональдса, и тогда данная сумма будет списана с его счета. Тем самым принцип бесплатности для клиентов вроде бы не нарушается, и вместе с тем идее халявности наносится сокрушительный удар.

Заметим, что сама концепция платности общественных туалетов возникла еще в Древнем Риме: император Веспасиан, взойдя на престол в 69 г. н.э., не преминул обложить налогом общественные отхожие места. Когда его сын Тит (тот самый, что в 70 г. захватил и разрушил Иерусалим) выразил было свое недоумение по поводу такого государственного решения, Веспасиан, поднеся к его носу пригоршню монет, сказал в высшей степени исторические слова: "Non olet". Или, в переводе с классической латыни: "Не пахнут" – в смысле, деньги не пахнут. С тех пор так и повелось на Апеннинском полуострове, и лишь Макдональдсы (ну, не считая, правда, музеев Ватикана и галереи Уффици) предоставляют соответствующую услугу бесплатно.

Интересно вспомнить, что начало новых экономических отношений в СССР (вторая половина восьмидесятых годов прошлого века) было ознаменовано приватизацией мест общественного пользования (в первую очередь, на вокзалах и в больших магазинах типа "Детского мира") – надо ли уточнять, что новые хозяева тут же – как бы для разгона – установили плату за вход, не проведя ни обновление технического парка подвластных им заведений, ни хотя бы косметический ремонт. Кстати, платными являются туалеты, расположенные на центральных автобусных станциях израильских городов – до недавнего времени Иерусалимский автовокзал сохранял столичную марку, но вот и они сломались под грузом экономической необходимости. Заметим, что любопытна в этом плане политика Иерусалимской мэрии, которая с широкой душой обеспечивает всем, что называется, жителям и гостям столицы, бесплатный доступ во вполне комфортабельные туалеты, расположенные в самом здании мэрии. Здесь, правда, имеется некоторая тонкость: чтобы попасть туда напрямую, с улицы, надо знать ходы–выходы, но в принципе дорога открыта для любого и каждого через центральный вход. И вообще в столице нашей исторической родины особых претензий к этому виду коммунальных услуг у меня нет. Разве что таких точек могло быть побольше. Как это было при старом режиме в столице нашей доисторической родины, городе-герое Москве.