Учителя, коллеги, друзья
И.Л.Фабелинский и Д.А.Киржниц

Содержание
1. Иммануил Лазаревич Фабелинский
2. Давид Абрамович Киржниц
 

Иммануил Лазаревич Фабелинский
Слово об учителе

Осенью послевоенного 1946 г. в Московском Механическом институте (ММИ), который готовил инженеров-механиков и инженеров-конструкторов для заводов по производству боеприпасов, появился новый Инженерно физический факультет. Он был призван выпускать специалистов для зарождающейся отечественной атомной промышленности и, прежде всего, для создания ядерного оружия, которое тоже относилась к разряду «боеприпасов». Организация подобного факультета была весьма дальновидным шагом. Близились к успешному завершению работы по сооружению первого в СССР уран-графитового ядерного реактора. Нехватка специалистов, способных решать не только инженерные, но и чисто физические задачи, ощущалась очень остро. Вот почему студентов младших курсов ряда московских вузов: авиационного, энергетического, химико-технологического и других агитировали за переход в ММИ. Одновременно происходил набор на первый курс Инженерно-физического факультета и выпускников школ. Многие будущие известные ученые – академики Н.Г.Басов, А.М.Балдин, Л.Б.Окунь, члены-корреспонденты Академии наук Г.В.Даниелян, В.П.Силин, В.Я.Файнберг и другие были питомцами этого факультета, впоследствии преобразованного в Московский инженерно-физический институт (МИФИ).

Иммануил Лазаревич Фабелинский

Было еще одно обстоятельство, благодаря которому в конце сороковых годов прошлого века Инженерно-физический факультет ММИ мог обеспечить своим студентам самое лучшее физическое образование в стране. Дело в том, что именно в это время набирала темпы провозглашенная Политбюро правящей Коммунистической партии СССР борьба с «низкопоклонством» перед капиталистическим Западом», с так называемым «космополитизмом», и против «буржуазного идеализма» в науке. Были преданы остракизму как «идеалистическая и махистская» теория относительности Эйнштейна, а также «идеалистическая» трактовка квантовой механики в духе Копенгагенской школы Бора. Эта кампания привела к вынужденному уходу с Физфака Московского Государственного университета многих выдающихся ученых, которые перешли на Инженерно-физический факультет ММИ, где меньше руководствовались идеологией и больше здравым смыслом. В результате, там собрался цвет отечественной физической науки. Так, например, курс общей физики читали академики Г.С.Ландсберг и С.Э.Хайкин; теоретической физики – А.Б.Мигдал, И.Я.Померанчук, И.Е.Тамм, Е.Л.Фейнберг; математической физики – А.Н.Тихонов, термодинамики – А.М.Леонтович; ядерной физики, физики космических лучей, физики детекторов частиц – А.И.Алиханян, Л.А.Арцимович, И.И.Гуревич, И.К.Кикойн, М.С.Козодаев, С.Я.Никитин; нейтронной физики – А.И.Лейпунский. Каждый из них был не только замечательным ученым, но и яркой запоминающейся личностью. Кроме того, существовали и специальные, в том числе «закрытые» (секретные) курсы лекций, которые читались ведущими специалистами-практиками, непосредственно работавшими в данной области науки или техники.

В сентябре 1948г. семинарские занятия по физике колебательных и волновых процессов в нашей студенческой группе стал вести долговязый худощавый сотрудник ФИАН Иммануил Лазаревич Фабелинский в будущем известный учёный, член корреспондент Российской Академии наук.. Он ввёл нас в мир разнообразных физических задач, постоянно подчеркивая их общность для самых различных областей физики: от механики до оптики и электромагнетизма. Предлагаемые им задачи отвечали насущным проблемам физики того времени. Их невозможно было найти в учебниках или каких-либо пособиях, поскольку они были взяты из научной периодики, трудов классиков или относились к деятельности самого Иммануила Лазаревича и других физиков ФИАН. Условия задач он выбирал из толстой общей тетради с клеенчатой обложкой, которую постоянно носил с собой в видавшем виды портфеле. Их выбор тесно увязывался с лекциями, которые читал нам Г.С.Ландсберг. Когда задача была особенно трудна, Иммануил Лазаревич заставлял нас доставать записи лекций (учебных пособий в те времена практически не существовало) и указывал место, которое служило ключом к решению.

Был он сдержан и немногословен, но его четкие лаконичные объяснения сразу же проясняли суть дела. Однажды по каким-то причинам он вынужден был пропустить несколько занятий, и его заменил коллега из ФИАН. Разницу мы, студенты, почувствовали мгновенно и искренне порадовались возвращению нашего постоянного преподавателя.

На привале в горах Кавказа, 1953г. (Фото А.М.Леонтовича)

Иммануил Лазаревич никогда не отказывал студентам в разъяснении не полностью (или неправильно) понятого ими материала и всегда поощрял их любознательность. Мои отношения с ним были обычными отношениями опытного преподавателя и интересующегося предметом студента. Но в них присутствовала и некоторая доля взаимного тепла. Год спустя из-за иных увлечений я стал учиться не столь прилежно как ранее и должным образом поплатился за это. На экзамене, который принимали Г.С.Ландсберг и И.Л.Фабелинский, я, слывший отличником и кандидатом на повышенную стипендию, не смог ответить на какой-то простой вопрос. Григорий Самойлович, перелистывая мою зачетную книжку с высокими прежними оценками, пребывал в затруднении и не знал, как ему поступить. Подошедший в эту минуту Иммануил Лазаревич предложил:

– «Поставьте ему отличную оценку, учитывая его прошлые заслуги!».

Я вспыхнул. Большего позора мне ни до, ни после испытать мне не привелось. Это был жестокий, но справедливый урок, преподанный с характерной для Иммануила Лазаревича прямотой.

Впоследствии, мне посчастливилось много лет работать в том самом ФИАНе, с которым была связана вся научная деятельность И.Л.Фабелинского. Наши научные интересы лежали в разных областях, и мы не соприкасались друг с другом очень близко. Были встречи на семинарах в институте и более продолжительные контакты на отдыхе. Бывал я и в его доме, где убедился, что он не только замечательный ученый, но и любящий муж, отец и дедушка. Но для меня Иммануил Лазаревич был и остается, прежде всего, Учителем, забыть которого невозможно.

Давид Абрамович Киржниц

ИНТЕРНАТ, МЕТЛИНО, ВОЙНА[1]

Давид Абрамович Киржниц был талантливым учёным-физиком, одним из тех лучших представителей школы И.Е.Тамма, которыми гордится ФИАН. Он получил мировое признание как блестящий теоретик в области физики твердого тела, астрофизики и теории поля. Его перу принадлежат множество научных статей и несколько монографий. Он был избран членом-корреспондентом Российской Академии наук.

С Давидом Киржницом мы познакомились ещё в детстве в первый месяц Великой Отечественной войны. В июле 1941 г. незадолго до начала регулярных налетов немецкой авиации на Москву началась массовая эвакуация детей и подростков на Урал, в Сибирь и в другие удаленные от фронта области Советского Союза. Заботясь о своем будущем, страна, на которую обрушились тяжелейшие испытания, нашла возможность уберечь хотя бы часть подрастающего поколения от угроз и тягот войны. Одновременно снимался груз родительских забот с людей, сражавшихся на фронте или ковавших оборону в тылу в условиях, по существу, неограниченного рабочего дня, а часто и казарменного положения.

Давид Киржниц, 1941 г.

Для этого была создана широкая сеть интернатов, где эвакуированные дети могли жить в отрыве от родителей и продолжать свою учебу. Один из таких интернатов для детей московских медиков был организован на Урале в селе Метлино Кыштымского района Челябинской области и, частично, в самом Кыштыме. Села Метлино ныне не существует. В 1957 г. именно в этом месте прогремел известный всему миру взрыв хранилища радиоактивных ядерных отходов комбината «Маяк». Этот взрыв на сотни лет сделал непригодными для проживания и хозяйственной деятельности эти благословенные места Южного Урала.

В 1999 г. вышла в свет книга воспоминаний[2], в которой бывшие интернатовцы описали свою жизнь в Кыштыме и Метлино в период с лета 1941 г. по осень 1943 г. Одним из составителей, авторов и редакторов этих воспоминаний был Давид Киржниц, неожиданная кончина которого помешала ему дождаться выхода книги в свет.

По приезде на Урал наш интернат расположился в летнем пионерском лагере Кыштымского канифольного завода. Случилось так, что короткое время, примерно месяц, после прибытия, обязанности старшей пионервожатой исполняла Елена Георгиевна Боннэр, уехавшая затем с санитарным поездом на фронт, где в дальнейшем она пробыла всю войну. Пятнадцатилетний Давид Киржниц также был одним из воспитанников интерната.

Давид Абрамович Киржниц на семинаре ФИАН

К августу 1941 г. стало ясно, что война продлится долго, надежды на скорое возвращение в Москву тщетны, и предстоит зимовать на Урале. Местные власти предоставили интернату просторный особняк: бывший барский дом на берегу проточного озера (Метлинского пруда) против села Метлино в 25 км от Кыштыма. В Метлино в то время имелась начальная школа, которую спешно преобразовали в школу-семилетку, пополнив ее педагогический коллектив учителями, эвакуированными из западных прифронтовых районов страны. Старшие ребята, которым предстояло учиться в 8-9 классах, должны были оставаться в Кыштыме.

Давид Киржниц, которого мы тогда звали Видик, был молчаливым, не по годам серьезным подростком, никогда не расстававшимся с книгой. Он оказался самым старшим в Метлинской части интерната, поскольку решился не покидать Метлино и самостоятельно осилить программу старших классов, чтобы сдать экзамены экстерном. Был он среди нас самым начитанным, самым знающим и самым непостижимым. Своей детской интуицией мы чувствовали его особость, его талантливость. Мы поражались его способностям, смелости и самостоятельности.

Никто из нас 12-13-летних юнцов, бывших лишь на 2-3 года моложе его, и не помышлял о самостоятельной учёбе. В этом решении, конечно же, проявились незаурядные свойства его натуры. С большим трудом заведующей интернатом Р.Б. Славиной-Васильевой удалось раздобыть для Давида нужные учебники, и за зиму 1941-1942 гг. он осилил программу 8-го и 9-го классов. Весной Давид несколько раз ездил на лошадях в Кыштым, где блестяще сдал все экзамены. Весть о необычном юноше с поразительно широким кругозором и эрудицией быстро разнеслась среди педагогов города. Посмотреть на него и послушать его, когда он сдавал экзамены, приходили учителя из соседних школ.

Впрочем, серьезность и раннее взросление Давида, возможно, имели и свои издержки. По возрасту и развитию он был старше и взрослее нас, своих, младших интернатских товарищей, среди которых пользовался безграничным уважением и авторитетом. Но с нами ему было просто скучно. Наши девочки ощущали робость при встречах с ним. Некоторые сохранили это чувство до самого последнего времени. Давид никогда не участвовал в наших детских шалостях, в музыкальных танцевальных вечерах, которые устраивали нам наши воспитатели, в художественной самодеятельности. Лишь однажды он поразил всех, появившись на новогоднем маскараде в сооруженном из подручных средств костюме эсэсовца и нарукавной повязкой с надписью: – «Убиваю мирных женщин и детей!». Нашей фантазии хватало только на костюмы пиратов, мушкетеров и ковбоев.

Случайно в интернате сохранился трехламповый батарейный радиоприемник "Колхозник". Вообще говоря, его полагалось сдать на хранение. (Во время войны населению запрещалось иметь радиоприёмники, чтобы не слушать вражеские передачи. Иметь можно было только репродукторы.). О приёмнике никто не знал, а интернат испытывал настоящий информационный голод. Газеты доставлялись нерегулярно, и даже краткие военные сводки доходили с опозданием. Мы очень плохо представляли себе положение на фронтах, которое осенью 1941 г. менялось очень быстро и, увы, не в нашу пользу. Заведующая интернатом попросила Давида, как радиолюбителя со стажем, наладить радиоприемник, чтобы записывать сводки Совинформбюро, и затем вывешивать их на стенде. Давид отвечал за приёмник головой, и после прослушивания последних известий запирал его на замок в тумбочке. Однако как-то раз он поймал и немецкую передачу, где излагался приказ Гитлера о начале «последнего и решающего» наступления на Москву. Кто-то из персонала написал об этом донос. К счастью, дело, уже принимавшее дурной оборот, благодаря разумному и мужественному поведению Давида, закончилось благополучно.

По-видимому, уже в юношеские годы он хорошо понимал последствия неосторожного обращения со словом, в частности, со словом печатным. В связи с этим вспоминается такой эпизод. Седьмого ноября 1941 г. страна отмечала 24 годовщину Революции. По этому поводу, в интернате готовилась праздничная стенная газета. Один из воспитанников был назначен ее редактором, а написать передовую статью поручили Давиду. Экономя время и бумагу, Давид в нескольких местах вместо слов «Великая Октябрьская Социалистическая Революция» употребил неблагозвучную аббревиатуру ВОСР, рассчитывая, видимо, что при переписывании текста набело она будет расшифрована. Редактор же, не придав значения таким, казалось бы, «пустякам» аббревиатуру ВОСР сохранил. Увидев ее в стенной газете, Давид был сильно обескуражен, и разозлён, поскольку мог реально представить себе последствия, о которых мы, в силу тогдашней дремучей наивности, не догадывались. К счастью, и в этот раз все сошло нам с рук.

Будучи уже в юности человеком высокой порядочности и патриотом не в «квасном», а в истинном понимании этого слова, летом 1943 г., сдав экстерном экзамен за десятилетку, Давид явился в Челябинский военкомат с заявлением о поступлении в артиллерийское училище, но получил отказ, поскольку не достиг еще 17 лет. Эти благородные качества души он сохранил и в зрелом возрасте. Будучи уверен в справедливости поступка, который ему предстояло совершить, он проявлял завидную смелость и бесстрашие. Так, в годы борьбы с инакомыслием Давид оказался одним из немногих Рыцарей Чести, посчитав своим непременным долгом подписать обращение к властям в защиту диссидентов или помочь Андрею Дмитриевичу Сахарову и молодому коллеге-физику, арестованному за свободомыслие. Нужно ли напоминать, что в то время подобные поступки были совсем не безопасны.

Со дня нашей встречи в интернате прошло почти семьдесят лет. Но те военные годы оставили в душе столь глубокий след, что наше интернатское братство живо и сейчас, хотя многие сменили за это время адреса и фамилии, а некоторые и страну проживания. Давид Киржниц был стержнем этого братства, что проявилось с особой силой в дни его долгой болезни, когда вместе с ним мы работали над книгой воспоминаний об интернате.