Номер 3(16) - март 2011
Виктор Юзефович

Виктор
Юзефович «Если в Ваш лавровый суп подсыпать немного перца...»
Переписка С.С. Прокофьева с С.А. и Н.К. Кусевицкими
1910-1953

Вступление

Еще в самом начале ХХ века, задолго до изобретения персонального компьютера, до появления интернета и электронной почты, эпистолярный жанр начали подвергать анафеме как архаичный, устаревший, не способный более обеспечить общение между людьми. Говорилось об этом, к примеру, немецким философом Теодором Адорно (1903-1969) многолетней корреспонденткой Бориса Пастернака (1890-1960) филологом Ольгой Фрейденберг (1890-1955).

Сергей Прокофьев был одним из немногих, кто не только активно переписывался с коллегами и друзьями, но сохранил высочайшую культуру письма как литературного жанра. Письма Прокофьева несут в себе приметы яркого литературного дарования композитора, несравненные образцы его неповторимого стиля и тонкого, отсвечивающего иронией юмора. Читаются они зачастую с увлечением ничуть не меньшим, чем первоклассная беллетристика. Любопытно, что свободно владея французским языком, Прокофьев поражал чистотой литературного стиля и своих французских коллег. «Перечитывая его письма, нельзя предположить, что они написаны русским – ни по стилю, ни по орфографии», – вспоминал Франсис Пуленк[1].

Круг корреспондентов Прокофьева был чрезвычайно широк. Николай Мясковский и Борис Асафьев, Игорь Стравинский и Сергей Дягилев, Всеволод Мейерхольд и Сергей Эйзенштейн, Петр Сувчинский, Владимир Держановский и Константин Бальмонт, Нина Кошиц и Фатьма Ханум Самойленко... С многими из них переписка его продолжалась десятилетиями. Объясняется это различными причинами. Прежде всего, конечно, открытостью, чрезвычайной общительностью характера Прокофьева. В не меньшей степени огромной внутренней дисциплиной, которая позволяла ему умещать в каждодневном своем расписании невероятное количество больших и малых дел. И, быть может, прежде всего, тем, что, покинув Россию в 1918 и оставаясь вне ее до середины 30-х г.г., он, как никто другой, умел жить одновременно словно бы в двух мирах – живо общался с корифеями культуры Запада и никогда не порывал духовных связей с родиной, продолжая активную переписку с коллегами и друзьями в Москве и Ленинграде.

Сергей Кусевицкий

В переписке Прокофьева и Кусевицкого, продолжавшейся с 1910 года вплоть до смерти дирижёра в 1951, запечатлены достаточно полно все этапы их сотрудничества, она содержит массу интереснейших реалий жизни и творчества каждого из музыкантов. Отражает она также их во многом несхожие человеческие характеры.

Часть писем Прокофьева к Кусевицким была опубликована мной в 1975 и 1991 годах в журнале «Советская музыка»[2].. Ныне все они вновь выверены с оригиналами, раскрыты купюры, выправлены вкравшиеся в публикацию неточности. Публикация полного корпуса писем Прокофьева к Сергею и Наталии Кусевицким позволяет воссоздать более полную картину творческого общения музыкантов.

Как правило, Кусевицкий сохранял копии своих писем. Однако многих копий его писем к Прокофьеву, в Архиве дирижера в Библиотеке Конгресса обнаружить к сожалению не удалось. Их предстоит еще выявить в Архиве Прокофьева в Лондоне, опубликовать и прокомментировать.

Публикатор придерживается современной орфографии и грамматических норм сегодняшнего дня. Все собственные имена даются в их принятом ныне виде (например, Сенкар не Сценкар, как у Прокофьева). Выправлено написание имени Наталии Константиновны Кусевицкой, которое Прокофьев, как правило, писал неверно как «Наталья», и только редко как «Наталия», а Лина Прокофьева писала всегда «Наталья». Названия всех музыкальных произведений даются, в отличие от написания их в письмах композитора, кавычках.

Большинство писем публикуются впервые.

Публикатор выражает свою искреннюю признательность за всестороннюю помощь научным сотрудникам Отдела исполнительских искусств Библиотеки Конгресса в Вашингтоне, Музыкального отдела Бостонской публичной библиотеки, Архива Бостонского симфонического оркестра (Бостон), Российского Государственного Архива литературы и искусства и Государственного Центрального Музея Музыкальной Культуры имени М.И. Глинки в Москве, а также всех других библиотек и архивов, перечисленных ниже.

Принятые сокращения

Архивы и библиотеки:

АК-БК – Архив Кусевицкого, Библиотека Конгресса, Отдел исполнительских искусств, Вашингтон.

Архив БСО – Архив Бостонского симфонического оркестра

ББУ – Библиотека Бостонского университета.

БК – Библиотека Конгресса, Вашингтон.

БПБ – Бостонская публичная библиотека.

БПФ – Библиотека Петербургской (Ленинградской) филармонии.

ГАРФ – Государственный архив Российской Федерации, Москва

ГДМЧ – Государственный Дом-музей Чайковского, Клин.

ГТM – Государственный Театральный музей имени Бахрушина, Москва.

ГЦММК – Государственный Центральный Музей Музыкальной Культуры, Москва

МС – Музей Скрябина, Москва.

НБФ – Национальная библиотека Франции, Париж.

НЙПБ – Нью-Йоркская Публичная библиотека.

РГАЛИ – Российский Государственный Архив Литературы и Искусства, Москва

РГБ – Российская государственная библиотека (бывшая Библиотека имени Ленина), Москва.

РИИИ – Кабинет рукописей Российского Института истории искусств, Петербург.

РНБ – Российская национальная библиотека (бывшая Публичная библиотека имени Салтыкова-Щедрина), Петербург.

Книги:

МДВ С.С. Прокофьев. Материалы. Документы. Воспоминания. Издание второе, дополненное. Составление, редакция, примечания и вступительная статья С. Шлифштейна. Москва: Государственное музыкальное издательство, 1961.

М-П С.С. Прокофьев и Н.Я. Мясковский. Переписка. Составление и подготовка текста М. Козловой и Н. Яценко. Комментарии В. Кисилева. Москва: «Советский композитор», 1977.

ПД-1 – Сергей Прокофьев. Дневник. 1907-1933. (Часть первая). Париж: sprkfv, 2002.

ПД-2 – Сергей Прокофьев. Дневник. 1907-1933. (Часть вторая). Париж: sprkfv, 2002.

Thompson – Kenneth Thompson. A Dictionary of Twentieth-Century Composers. 1911-1971. London: Faber and Faber, 1973.

1910 годы:

Появление на музыкальном горизонте России 10-х г.г. ХХ века Прокофьева вызвало острые баталии среди слушателей и критиков. Спектр оценок молодого композитора простирался от восторженного признания до тотального отрицания. Наиболее прозорливые из критиков подмечали свежесть и искренность его музыки, присущий ей неиссякаемый запас энергии, редкое сочетание гротесковости, остроумия и глубокого лиризма. «...в лице Прокофьева мы имеем дело с живым и, что важнее всего, своеобразным, индивидуальным талантом...», – писал уже в 1912 Каратыгин[3]. «...только слепые от природы или ослепленные предвзятостью могут не видеть сильного и самобытного таланта, чреватого еще более богатыми возможностями», – восклицал тогда же Мясковский[4].

Сергей Кусевицкий. Шаржи Ольги Кусевицкой

Безуспешно атаковал поначалу Прокофьев дирижеров и концертные организации в попытках услышать свои партитуры исполненными и увидеть их изданными. «Зилоти прислал мои "Сны" и в сопроводительном письме говорит, что очень интересуется последующими моими сочинениями, считает меня очень талантливым и пр. и пр., но "Сны" играть, конечно, не будет. И дурак!», – писал в 1910 композитор с присущей ему амбициозностью[5]. Не состоялось и исполнение «Снов», обещанное в Москве Эмилем Купером.

«Не попробуете ли [обратиться. – В.Ю.] со "Снами" к Кусевицкому?», – советовал Прокофьеву друживший с ним с консерваторских лет Мясковский[6]. Прокофьев решил однако не предпринимать первого шага самостоятельно. «С Кусевицким Вы, пожалуйста, сцепитесь; он нужен не только как игратель, но и как издатель», – отвечал он, имея в виду «Концерты С. Кусевицкого» и Российское музыкальное издательство, учрежденное им год назад[7].

Известный прагматизм в своем отношении к Кусевицкому Прокофьев обнаружил таким образом уже в молодости. Что же до Кусевицкого, то далеко не сразу оказался он – «игратель и издатель» – готовым к пропаганде творчества Прокофьева. «Сны» дирижер исполнять не стал. Представленные в 1910 в Петербурге самим автором, они прозвучали затем летом 1911 в Москве под управлением Константина Соломоновича Сараджева (1877-1954). Тем же летом Александр Метнер провел исполнение симфонического эскиза «Осеннее».

Не складывалось поначалу и сотрудничество Прокофьев с РМИ. Если Стравинского, как автора, домогался Кусевицкий, то Прокофьеву в двери РМИ пришлось стучаться самому. Послав в издательство летом 1910 рукописи своей Первой фортепианной сонаты, ор. 1 и Четырех этюдов, ор. 2, он получил от возглавлявшего его Николая Струве ответ столь же любезный, сколь и неутешительный.

Российское музыкальное издательство – С.С. Прокофьеву

9(21) августа 1910, Берлин

Милостивый Государь!

Мы отправляем Вам через наше Моск[овское] отд[еление] почтой Ваши манускрипты: Соната ор. 1 и два этюда ор. 2 и доводим до сведения Вашего, что Совет не нашёл возможным издать эти произведения.

С совершенным почтением,

Российское музыкальное издательство.

По до[верению] Совета

Н. Струве.

Рукопись. Послано в Петербург. РГАЛИ, ф. 1929 (С.С. Прокофьев), оп. 2, ед. хр. 527, л. 1. На бланке РМИ.

Прокофьев был слишком уверен в самом себе, чтобы предаваться отчаянию. «...сообщаю Вам "радостную" весть, – делится он с Мясковским, – РМИ вернуло мне сонату и этюды с соответствующим печатным бланком, которых у них заготовлено сотни. Но если они хотели поразить меня в сердце, то, безусловно, ошиблись точкой...»[8]. Композитор хотел было издать эти произведения сам, но затем отдал их и Четыре пьесы для фортепиано ор. 3 в издательство Юргенсона, как, впрочем, и ряд других ранних сочинений – вплоть до «Сарказмов» ор. 7.

Прокофьев заручился рекомендательным письмом Александра Оссовского, хорошо знавшего его по Петербургской консерватории.

«Позволю себе обратить Ваше внимание на предъявителя сего письма, моего доброго знакомого Сергея Сергеевича Прокофьева, соединяющего в своем лице композитора (ученик Ан. Лядова), пианиста (ученик А. Есиповой) и дирижера (ученик Н.Н. Черепнина), – писал Оссовский. – Даровитость – и притом большая – этого совсем еще молодого музыканта для меня вне сомнений. Судя по началу, его ожидает светлое будущее, и было бы грешно не облегчить его первых шагов на трудном артистическом поприще. В Вашей власти поддержать мужество г. Прокофьева как композитора и поощрить его к дальнейшему творчеству изданием сочинений, с которыми он явится к Вам»[9].

Два года спустя Прокофьев предпринимает вторую «атаку» на Кусевицкого. Он решает специально поехать из Петербурга в Москву, чтобы познакомить дирижёра и издателя со своей музыкой. За протекцией обращается к Александру Оссовскому, который принимал активное участие в работе РМИ.

«Глубокоуважаемый Александр Вячеславович, – пишет Прокофьев. – Разрешите обратиться к Вам с нижайшей просьбой. На сиих днях я еду в Москву и хотел бы показать Кусевицкому некоторые мои партитуры. Если он не найдет возможным исполнить их зимой, то быть может они подойдут для лета. Я боюсь, что он, как человек занятой, не пожелает уделить мне своего времени, а потому очень прошу Вас не отказать мне в нескольких строках, свидетельствующих о Вашем добром отношении к моим сочинениям.

Приношу Вам извинение за беспокойство и прошу позволить зайти к Вам завтра во втором часу.

Искренне уважающий Вас, Прокофьев[10].

Через день в руках Прокофьева было письмо Оссовского.

«Дорогой Серг[ей] [Алекс[андрович], – писал он Кусевицкому. – Позволь рекомендовать твоему вниманию предъявителя этого письма мол[одого] ком[позитора] Сергея Сергеевича Прокофьева. Он питомец нашей кон[серватории], ученик А.К. Лядова по композиции и А.Н. Есиповой по ф[орте]п[иано]. Его желание – ознакомить тебя с некот[орыми] из своих ор[]кестровых сочинений в надежде, что ты, быть мо[жет], не откажешь вклю[чить] какую-либо его вещь в прогр[амму] твоих абонем[ентных] или общедост[упных] конц[ертов].

Сочинений, кот[орые] он везет тебе, я еще не знаю. Но я знаком с его ф[орте]п[ианным] (с орк[естром]) концертом и другими ф[ортеп]ианными пьесами, частью изданными уж у Юр[генсона], с его виолончельной балладой, романсами. В них чувствуется несомн[енный] и притом своеобр[азнеый] талант. Поддержать этот тал[ант] еще на первых его шагах представляется мне достойной задачей. Вот почему я и решился, по просьбе С. С.Пр[окофьева], побеспо[коит]ь тебя этой запиской.

Прими мой душевн[ый] привет и благодарность за исполнение этой моей просьбы. Любящий и высоко ценящий тебя

Твой А. Оссовский»[11].

Предваряя свой приезд в Москву, Прокофьев сам пишет в тот же день Кусевицкому:

С.С. Прокофьев – С.А. Кусевицкому

21 февраля 1913, Петербург

Кусевицкому в Москву

Глубокоуважаемый Сергей Александрович,

разрешите обратиться к Вам с покорнейшей просьбой выслушать от меня мои сочинения. В воскресенье я буду в Москве в Вашем концерте и беру на себя смелость представиться Вам.

Приношу мое извинение за причиняемое беспокойство и позволю себе приложить письмо от Александра Вячеславовича Оссовского.

Примите уверения в совершеннейшем уважении к Вам

Сергей Прокофьев.

Рукопись. Послано в Москву. РГАЛИ, ф. 1929 (С.С. Прокофьев), оп. 1, ед. хр. 375.

По совету композитора Александра Юрасовского Прокофьев посетил 24 февраля 1913 последнее в сезоне «Симфоническое утро по общедоступным ценам». Они регулярно давались в рамках московских «Концертов С. Кусевицкого» в Большом зале Благородного собрания (нынешний Колонный зал Дома Союзов). Сам Кусевицкий дирижировал в них сравнительно редко, но в тот день «Остров мёртвых» Рахманинова, его Второй фортепианный концерт (солист – Исайя Добровейн) и «Поэма экстаза» Скрябина звучали именно под его управлением. Особенно сильное впечатление произвело на Прокофьева исполнение «Поэмы экстаза».

«Перед началом концерта Юрасовский познакомил меня с Кусевицким, – записал Прокофьев в дневнике. – Кусевицкий был крайне любезен, сказал, что давно интересуется моими сочинениями: очень, очень рад их послушать и назначил аудиенцию завтра в пять»[12].

На следующий день Прокофьев посетил хорошо известный в Москве особняк Кусевицких в Глазовском переулке близ Смоленского бульвара. Здесь останавливались Скрябин и Клод Дебюсси, бывали Ферруччио Бузони и Гарольд Бауэр (Bauer) (1873-1951), здесь часто устраивались музыкальные вечера, на которых показывали свои новые сочинения Танеев и Рахманинов, пели Шаляпин и Собинов. Три года назад приходил сюда и Прокофьев, чтобы показать свои сочинения Скрябину. «Когда я переступил порог, то почувствовал себя "тоже джентльменом"... – заметил он тогда[13].

Кусевицкий тепло принял Прокофьева. «Я исполнил мой Концерт Des dur очень недурно, с увлечением и удовольствием[14]. Он очень внимательно сидел с партитурой и иногда тихонько дирижировал. Когда я кончил, мой Концерт получил похвалу, превзошедшую все дотоле полученные:

– Ваша вещь привела меня в экстатическое состояние. Это настоящая, прекрасная, прекрасная и прекрасная музыка! Я ужасно сожалею, что мои абонементные концерты будущего сезона уже подробно распределены, и я не могу его поместить в их программу, но на общедоступных я его непременно исполню. Его может сыграть только большой пианист ...вы, например. Я надеюсь, что вы согласитесь исполнить его зимой на общедоступном концерте, а через сезон и в абонементном, в Петербурге и Москве...»[15].

Симфоническая картина «Сны» ор. 6, сыгранная затем Прокофьевым, показалась Кусевицкому сочинением менее интересными по музыке. Ее непременно надо издать, заметил дирижер, но сразу же сказал, что играть ее не станет. С другими партитурами композитора он обещал познакомиться позже. Не зная еще, что сочинения Прокофьева были отвергнуты РМИ, Кусевицкий выразил сожаление относительно предстоящего издания Первого фортепианного концерта у Юргенсона.

С.С. Прокофьев – С.А. Кусевицкому

27 февраля 1913, Петербург

Глубокоуважаемый Сергей Александрович

Позвольте еще раз выразить Вам мою самую живейшую благодарность за то доброе отношение, которое Вы выказали к моим сочинениям.

Прошу Вас верить моему искреннему уважению и полнейшей преданности.

Сергей Прокофьев

Рукопись. Послано в Москву. РГАЛИ, ф. 1929 (С.С. Прокофьев), оп. 1, ед. хр. 375.

Встреча Кусевицкого с 22-летним Прокофьевым положила начало более чем 30-летней дружбе музыкантов. В Петербург композитор возвращался с надеждой, что произведения его будут включены в планы РМИ и в программы «Концертов С. Кусевицкого». Это было особенно важно Прокофьеву – в Петербурге двери ведущих концертных организаций оставались еще тогда для него закрытыми.

«Русские симфонические концерты» после смерти Митрофана Беляева становились все более консервативными. «...было, когда-то, передовое учреждение, а теперь – Митрофаньевское кладбище», – писал с присущей ему едкостью Прокофьев[16]. В «Концертах А. Зилоти» исполнение Второго фортепианного концерта Прокофьева было в 1914 отклонено. Зилоти полагал, что композитор не нашел еще самого себя. «Неужели я так прыгаю во 2-м концерте от одной крайности к другой, что не найти моей физиономии? – вопрошал Прокофьев, имея в виду Зилоти и его «Концерты», переполненные сочинениями французских композиторов. – Или же у него самого прыгает в глазах от чрезмерного обжорства пустозвучными французскими пряностями?»[17].

С.С. Прокофьев – Российскому музыкальному издательству

8 апр[еля] 1913, Петербург

В Рос[сийское] Муз[ыкальное] Изд[ательство]

Препровождая при сем рукописи:

1/ Ор. 15. Баллада для виол[ончели] и ф[орте]п[иано] и

2/ Ор. 7. «Сны» для орк[естра] (партитура и перелож[ение] для ф[орте]п[иано] в 4 руки), покорнейше прошу провести их через жюри и, если жюри найдет возможным, то издать их.

Сергей Прокофьев

Петербург. Первая рота, 4

P.S. Ввиду того, что «Сны» во второй половине июня исполняются в Павловске, прошу не отказать выслать партитуру снов[18] в первых числах июня А.П. Асланову, Павловск СПб губернии, вокзал.

Рукопись. Черновик. Послано в Москву. РГАЛИ, ф. 1929 (С.С. Прокофьев), оп. 1, ед. хр. 427.

Дирижер Александр Петрович Асланов (1974-1960) руководил с 1909 Симфоническими концертами в Павловске под Петербургом. 3 августа 1912 в Петербурге Прокофьев играл здесь под управлением дирижера свой Первый фортепианный концерт вскоре после его московской премьеры (25 июля). 23 августа в их же исполнении прозвучала в Павловске мировая премьера Второго фортепианного концерта Прокофьева (первая редакция). Двенадцать лет спустя премьеру второй редакции Второго фортепианного концерта автор представит Париже под управлением Кусевицкого (8 мая 1924, Grand Opera).

Париж

В мае 1917 во время волжского путешествия Прокофьева трое суток провели вместе с ним на пароходе супруги Аслановы – с женой дирижера, арфисткой, работал вместе в оркестре Большого театра Сергей Кусевицкий в бытность свою контрабасистом. C самим Аслановым Кусевицкий был дружен более полувека. В одно время учились они в Москве в Филармоническом училище, не раз выступали вместе – Асланов аккомпанировал ему – контрабасисту на рояле. Позднее пути их разошлись: Асланов уехал в провинцию и весь отдался работе оперного дирижера, Кусевицкий уехал в Германию учиться дирижированию. Эмигрировав из России в 1921, годом позднее Кусевицкого, Асланов не раз пользовался его рекомендательными письмами – сначала в Париже, затем в Америке. В марте 1946 Кусевицкий был в числе спонсоров концерта, данного Аслановым в честь 50-летия своей творческой деятельности.

Сергей Кусевицкий играет на контрабасе

Пересылая свои рукописи в РМИ, Прокофьев надеялся в этот раз на успех. «Если там не согласятся напечатать, то пошлю Юргенсону, – замечает он в дневнике; – если же согласятся, то тем лучше, так как, во-первых: я получу за «Сны» гонорар; во-вторых: сделают они это живо; в третьих: совсем мне не интересно слушать нытье Юргенсона, что «Сны» ему принесут расходы, а «Балладу» лучше подождать...»[19].

Российское музыкальное издательство – С.С.Прокофьеву

9 апреля [1913, Москва]

Господину С. Прокофьеву, С. Петербург

М[илостивый] Г[осударь]

Сим доводим до сведения Вашего, что Ваши манускрипты

Баллада для виолончели и ф[орте]п[иано]

«Сны» для оркестра партитура и 4-х ручное переложение для ф[орте]п[иано] мы получили.

О результатах постановления музыкального совета мы Вас уведомим.

С совершеннейшим почтением, Российское музыкальное издательство. Московская контора.

Москва, 9 апреля 1913 г.

Рукопись. На бланке РМИ. Послано в Петербург. РГАЛИ, ф. 1929 (С.С. Прокофьев), оп. 2, ед. хр. 527, л. 2.

Контакты Прокофьева с Кусевицким-издателем не наладились однако в одночасье. Дело было не в самом Кусевицком, а в Совете РМИ. Еще до учреждения издательства, находясь весной 1909 в Лондоне, Кусевицкий советовался с Петром Кропоткиным о целесообразности его коллегиального руководства с помощью Совета из нескольких авторитетных музыкантов. Кропоткин выразил тогда показавшееся Кусевицкому парадоксальным – по крайней мере из его уст – убеждение, что искусство не терпит демократии. И хотя в РМИ был все-таки создан Совет, конфликты между его членами не раз подтверждали впоследствии правоту известного революционера-анархиста.

Принять решение об издании сочинений Прокофьева, обойдя Совет РМИ, Кусевицкий не мог. В то же время, зная отношение Рахманинова и Метнера к «модернистам», не надеялся найти с их стороны поддержку прокофьевской музыке.

Сергей Рахманинов и Николай Струве. 1918, Копенгаген

Н.Г. Струве – С.С. Прокофьеву

без даты [апрель – май 1913, Москва]

Милостивый Государь!

Мы отправляем Вам через нашу Московскую контору почтой Ваши манускрипты:

Ор. 7. «Сны» для оркестра (партитура)

Ор. 15. «Баллада» для виолончели и ф[орте]п[иано] и доводим до сведения Вашего, что совет не нашел возможным издать эти произведения.

С совершеннейшим почтением,

Российское музыкальное издательство

По доверению совета Н. Струве

P.S. Совет интересуется Вашими дальнейшими сочинениями и просит присылать таковые издательству.

Машинопись с подписью от руки. Послано в Петербург.

РГАЛИ, ф. 1929 (С.С. Прокофьев), оп. 2, ед. хр. 527, л. 3. На бланке РМИ.

P.S. вписан Н. Струве от руки.

Письмо Струве, вероятно, не застало Прокофьева в Петербурге – 30 мая он уехал вместе с матерью в Европу и после путешествия по Франции, Англии, Швейцарии и Германии и возвратился в Россию только 19 июля. Вежливая формулировка письма была, впрочем, хорошо знакома Прокофьеву. Достаточно вспомнить цитированные выше строки из адресованного ему в 1910 году письма Зилоти об отказе включить в программы своих концертов его «Сны». Могло показаться, будто негласная антипрокофьевская коалиция существовала между Зилоти и Кусевицким!

Моральной компенсацией Прокофьеву сделалось письмо, полученное им в середине августа 1913 от Дирекции «Концертов С. Кусевицкого».

Дирекция «Концертов Сергея Кусевицкого» – С.С. Прокофьеву

16 августа 1913, Москва в Петербург, Измайловский полк Рота 4

Милостивый Государь,

Настоящим имеем честь предложить Вам принять участие в 7-м концерте 2-й серии «Симфонических утр по общедоступным ценам», имеющим быть в воскресенье 16 февраля 1914 г. В Москве в Большом зале Благородного собрания.

Исполнить просим Вас Ваш Концерт для ф-п. Гонорар за Ваше участие можем Вам предложить в размере 100 р. (ста рублей), при чем дорога за Ваш счет.

О Вашем согласии покорнейше просим Вас уведомить нас по возможности скорее (телеграммой).

В ожидании Вашего скорого ответа остаемся с совершенным почтением.

Дирекция Концертов Сергея Кусевицкого.

Заведующая дирекцией Л. Рыбникова

Машинопись. Послано в Петербург. РГАЛИ, ф. 1929 (С.С. Прокофьев), оп. 1, ед. хр. 798, л. 1.

Подписавшая письмо Любовь Федоровна Рыбникова (1887-1956) была секретарем Концертного бюро Кусевицкого в Москве (с середины сезона 1910-1911), позднее – заведующей Дирекцией «Концертов С. Кусевицкого», она происходила из семьи известного харьковского адвоката, связанного с Кусевицкими по делам их имения Дергачи под Харьковым. С детства приобщенная к музыке, пианистка и педагог, она не обладала поначалу опытом концертного дела, но с годами сделалась его знатоком, а после отъезда Кусевицкого из России работала секретарем дирекции Персимфанса и инспектором оркестра Большого театра.

Предложенный Прокофьеву гонорар (100 рублей) был намного более низким, чем гонорар, который получали в те годы солисты в концертах ИРМО. «...доступ моим сочинениям на концерты Кусевицкого открыт. Шикарно», – замечает тем не менее композитор[20].

С.С. Прокофьев – Дирекции «Концертов С. Кусевицкого»

21 августа 1913, Петербург

В Дирекцию концертов С. Кусевицкого

Принося Дирекции благодарность за оказанную мне честь приглашением участвовать в концерте 16 февраля 1914 – настоящим письмом подтверждаю телеграфированное мною согласие на мое участие и на предложенные мне условия[21].

Извиняюсь за некоторое опоздание с ответом, произошедшее однако по вине неверно написанного адреса («4-я рота» вместо «1-я рота, 4»), вследствие чего я получил приглашение только сегодня.

С совершенным уважением имею честь быть покорнейшим слугою

Сергей Прокофьев

Рукопись. Послано в Москву. РГАЛИ, ф. 1929 (С.С. Прокофьев), оп. 1, ед. хр. 375.

Осенью 1913 для выступлений в «Концертах С. Кусевицкого» Россию посетил Клод Дебюсси. Композитор дирижировал в Москве – 30 ноября (13 декабря) 1913 – два Ноктюрна: «Облака» и «Празднества» («Nuages», «Fêtes»), Первую рапсодию для кларнета и оркестра (Петр Бессмертнов), «Море» («La Mer»), «Послеполуденный отдых фавна» [Al'après midi d'un Faune], «Образы» («Жиги» и «Весенние хороводы») и Marche Ecossaise; в Петербурге – 28.11(11.12)1913 – ту же программу плюс Шотландский марш сыгранный вместо Marche Ecossaise.

«...журнал "Аполлон" приглашает к себе французского композитора, – записывает Прокофьев в дневнике. – Каратыгин приглашает меня сыграть мои сочинения»[22].

Прокофьев пытается воспользоваться приездом Кусевицкого в Петербург, для новой встречи с ним. Дозвониться до дирижера в гостиницу «Европейская» ему однако не удалось. 27 ноября композитор посещает концерт Оркестра Кусевицкого под управлением Дебюсси в Дворянском собрании. «Кусевицкий очень мило встретил меня, но просил показать ему мои новые произведения в его следующий приезд или когда я приеду в Москву. Я сказал, что еду в Москву послезавтра, но это его не устроило. Так пока ни на чем не порешили...»[23].

Встретив в фойе редактора «Аполлона» Сергея Маковского, Прокофьев был польщен его словами: «Мы все ждем Ваших сочинений! Вами очень заинтересован Дебюсси, ему Кусевицкий много про вас говорил, да и мы рекламировали вас как «compositeur russe qui a le plus de talent» [«самого талантливого русского композитора» (фр.)]»[24].

Чествование Дебюсси в редакции «Аполлона» состоялось на следующий день, 28 ноября. Прокофьев сыграл третий «Этюд» и «Легенду» – «...чуть волнуясь и заплетаясь пальцами <...>. Публика выслушала внимательно и одобрительно захлопала. Дебюсси встал, подошел и похвалил вещи и своеобразность техники. Николаев хвалил мое исполнение, Каратыгин – "Легенду", которая являлась новинкой. Кусевицкий не процедил ни слова, чем до некоторой степени разогорчил меня. Но супруга, почетно восседавшая одесную [справа; от слова десница – правая рука] от Клавдия Дебюсси, с готовностью мне аплодировала»[25].

С.С. Прокофьев – Дирекции «Концертов С. Кусевицкого»

22 декабря 1913, Петербург

По получении Вашего уважаемого письма от 16 декабря с. г.[26] я обратился к печатающему мой Концерт издательству П. Юргенсона, которое и взяло на себя войти в непосредственное отношение с дирекцией и доставить нотный материал Концерта к необходимому времени.

С совершеннейшим уважением,

Сергей Прокофьев

Рукопись. Послано в Москву. РГАЛИ, ф. 1929 (С.С. Прокофьев), оп. 1, ед. хр. 375.

В январе-феврале 1914 Прокофьев усиленно занимается на рояле – программой своего выпускного концерта в Петербургской консерватории и Первым фортепианным концертом. Премьера Первого концерта состоялась еще два года назад, а теперь в дневнике композитора появляется характерная запись: «Учил 1-й Концерт. Хорошо, что его еще не награвировали – пришел в голову целый ряд переделок. Все-таки как с течением времени вырастаешь из пьесы и начинаешь видеть ее недостатки!»[27].

Партитура и авторское переложение Первого фортепианного концерта ор. 10 будут изданы в 1914 Юргенсоном[28].

С.С. Прокофьев – Дирекции «Концертов С. Кусевицкого»

3 февраля 1914, Петербург

В Москву

В Дирекцию концертов С. Кусевицкого

Покорнейше прошу Дирекцию не отказать сообщить мне на какие дни назначены репетиции концерта 16-го февраля, а также день, с которого потребуется мое присутствие.

С совершенным уважением

Сергей Прокофьев

P.S. Для меня представляется наиболее удобным приехать в Москву 14-го утром или 13-го.

Рукопись. Послано в Москву. РГАЛИ, ф. 1929 (С.С. Прокофьев), оп. 1, ед. хр. 375.

Перед предстоящим выступлением в Москве у Кусевицкого Прокофьев заметно волнуется. «Вечером, когда я лег спать, мне с ужасом представилось, что моя программа еще не готова, Концерт для Кусевицкого не выучен <…>, я даже вскочил с постели и должен был пить воду»[29]. Репетиции с соучеником по консерватории дирижером Владимиром Дранишниковым успокаивают его. «Концерт выходит у меня довольно шикарно, а на Дранишникова производит прямо ошеломляющее впечатление»[30].

Дирекция «Концертов Сергея Кусевицкого» – С.С. Прокофьеву

6 февраля 1914, Москва

В ответ на Ваше письмо от 3 сего февраля сообщаем Вам, что в настоящее время еще не выяснено точное время репетиции к концерту 16-го сего февраля, а в виду этого покорнейше просим Вас по Вашем приезде в Москву, не позже 14-го утра, позвонить по телефону 196-00, к инспектору оркестра С. Кусевицкого Михаилу Иннокентьевичу Табакову, который сообщит Вам точное время и место репетиции.

Кроме того, покорнейше просим Вас поторопить Юргенсона присылкой нам струнных партий Вашего концерта, которые необходимы нам не позднее 12-го сего февраля.

Просим Вас также прислать нам Вашу краткую биографию (по возможности скорее).

С совершенным почтением,

Дирекция «Концертов Сергея Кусевицкого».

Заведующая дирекцией Л. Рыбникова

Машинопись. Послано в Петербург. РГАЛИ, ф. 1929 (С.С. Прокофьев), оп. 1, ед. хр. 798, л. 2.

Как раз в этот день, 12 февраля, накануне своего отъезда в Москву, Прокофьев встречается в Петербурге с Кусевицким после проведенной дирижером петербургской премьеры «Весны священной» Стравинского.

В Москве все складывалось поначалу для Прокофьева не лучшим образом – явно не хватало репетиционного времени, Юргенсон не успел награвировать партитуру его Концерта, в рукописных партиях оказалось немало ошибок. С дирижером Александром Орловым, с которым Прокофьеву предстояло дебютировать в «Концертах С. Кусевицкого», он познакомился в Москве еще год назад. Репетиция с ним – единственная – немного успокоила его волнение, но перед началом концерта он снова чувствовал себя не уверенно. «Я не вполне был уверен в аккомпанементе и не играл свободно, – записал композитор. – <…>. Успех был значительный, меня несколько раз вызывали и я трижды играл на bis…»[31]. Позднее он заметит, что играл «...довольно плохо», а дирижер Орлов аккомпанировал «средне»[32]. Но так или иначе, «Концерты С. Кусевицкого» опередили «Концерты А. Зилоти» с первым представлением слушателям Прокофьева, как это было прежде и с первым исполнением музыки Скрябина у Зилоти.

В программах «Концертов А. Зилоти» в Петербурге сочинения Сергея Прокофьева появятся только осенью 1915[33]. Правда в «Концертах А. Зилоти» Прокофьев проведет в 1916 премьеру своей «Скифской сюиты» («Ала и Лоллий») ор. 20 (16 [29] января) и второй редакции эскиза «Осеннее» ор. 8 (8 [21] октября). Как справедливо заметит Николай Андреевич Малько (1883-1961), Зилоти «...иногда шел наперекор своему личному вкусу, если чувствовал в чем-либо значительный интерес или особенно сенсацию. Так было с Прокофьевым, к музыке которого тогда Зилоти относился с отвращением, но давал Прокофьеву место в программах...»[34]. Кусевицкий, напротив, сразу же загорелся желанием исполнить и издать сделанную композитором на основе этого балета партитуру «Скифской сюиты».

Перспектива исполнения «Скифской сюиты», анонсированной уже в программах «Концертов С. Кусевицкого» делалась все более сомнительной, так как Оркестр Кусевицкого терял все новых и новых призываемых на войну музыкантов. Подтвердились и его сомнения относительно возможности получить одобрение музыки Прокофьева от Совета РМИ. «...Рахманинов решительно, со всей силой своего авторитета выступил против принятия этой, по его мнению, варварской, новаторски дерзкой, нарочито какофонической музыки», – вспоминал Александр Оссовский обсуждение Советом «Скифской сюиты» в 1915[35]. Рахманинова поддержал Николай Карлович Метнер, чьё отношение к музыке Прокофьева было стабильно негативным.

Хотя большинство голосов в Совете оставалось на стороне Прокофьева («за» голосовали Оссовский, Александр Федорович Гедике и сам Кусевицкий), пойти против Рахманинова и Метнера Кусевицкий не мог. Это означало бы поставить себя, как владельца издательства, выше наиболее авторитетных членов его Совета и испортить всякие с ними отношения. Жизнь, как это нередко случается, подсказала однако издателю другое решение.

Первая мировая война разгоралась. Антинемецкие настроения накалялись в России с каждым днем. 28 мая 1915 группа оголтелых, националистически настроенных молодчиков разгромила в Москве ряд магазинов и контор, владельцами которых были немцы и австрийцы. Сразу же после разгрома своего магазина на Кузнецком мосту, по соседству с магазином РМИ, Карл Гутхейль – сын основателя фирмы Александра Гутхейля – обратился к Кусевицкому с предложением купить его фирму, которая считалась одним из крупнейших в России музыкальных издательств. Кусевицкого не остановили ни неопределённость общественно-политического и экономического положения России в годы войны, ни названная Гутхейлем цена. Издательство было приобретено им за 200 000 рублей золотом.

Приоритетной задачей всей издательской деятельности Кусевицкого всегда оставалась пропаганда творчества современных русских авторов. Подобная ориентация шла вразрез с какими бы то ни было коммерческими интересами. Как напишет позднее Любовь Рыбникова, при всей убыточности концертного предприятия Кусевицких, оно стоило им «...сущие пустяки по сравнению с Российским музыкальным издательством, куда было вложено несколько миллионов и кроме того ежегодно вносились колоссальные суммы»[36].

Прокофьев, как и три года назад, продолжал надеяться на возможность издания своих сочинений Кусевицким. И как и тогда, уповал на посредничество Оссовского. «С нетерпением жду, когда получу деньги от Зилоти за концерт или от РМИ, если Оссовский сладит дельце, – записывает он в Дневнике 28 января 1916. – О, какая фаланга хлынет у меня тогда в издательство! 2-й Концерт, «Симфоньетта», «Сны», «Осеннее», «Скифская сюита», «Утенок», семь романсов, следом: «Игрок», «Магдалена» и балет. Недурно!»[37]. 10 февраля добавляет: «Я теперь определенно и очень горячо хочу туда попасть. Очень уж приятно двинуть в печать всю мою фалангу» [38].

Проходят еще две недели. На вечере у Николая Николаевича Черепнина Прокофьев встречает Оссовского. Только что вернувшись из Москвы, он ничего однако не говорит ему об РМИ. «Раз не говорит – значит сражение проиграно, – сетует композитор. – Вот тебе и "фаланга"»[39]. Узнав вскоре от друзей, что после московского исполнения сказки для голоса и фортепиано «Гадкий утенок» (по Г.Х. Андерсену) ор. 18 Кусевицкий сказал: «Я потрясен», Прокофьев пишет: «Я смеялся и отвечал, что когда я сыграл ему мой 1-й Концерт, он был не только потрясен, но в «эк-ста-ти-че-ском состоянии», что однако ему не помешало отрицать в дальнейшем мою музыку (и в самом деле, с тех пор он как в воду канул по отношению ко мне)!»[40].

21 и 23 марта 1916 Прокофьев слушал в Петербурге очередные концерты Оркестра Кусевицкого. Они встретились 24 марта на вечере у Петра Сувчинского. «От Кусевицкого я держался в стороне», – пишет Прокофьев[41]. Кусевицкий однако сам подошел к нему и спросил: «Ну кто же у меня в будущем году будет дирижировать «Алой и Лоллием» – вы или я?»[42], на что композитор ответил уклончиво, что, быть может, ему было бы лучше послушать свое произведение из зала.

Через несколько дней, 29 марта 1916, Прокофьев узнает о благожелательном к себе отношении Кусевицкого. Узнает от Александра Зилоти, что достаточно парадоксально при той конкуренции, которая существовала между концертными организациями Кусевицкого и Зилоти. «Он сказал, – пишет Прокофьев, – что Кусевицкий крайне заинтересован издавать меня, что поднятый на заседании жюри вопрос Оссовским был отложен ввиду недостаточного ознакомления членов жюри с моими последними произведениями» [43].

Зилоти сообщил кроме того композитору, что даже в случае несогласия членов Совета РМИ публиковать сочинения Прокофьева, Кусевицкий намерен сделать это в недавно приобретенном им издательстве «Гутхейль». Тем самым прояснился интерес Кусевицкого к исполнению «Алы и Лоллия», цель которого заключалась, как писал Прокофьев, в «ознакомлении жюри с моею последней физиономией» [44].

8(21) октября 1916 Кусевицкий присутствовал в Петрограде на премьере симфонического эскиза Прокофьева «Осеннее». Еще пять лет назад это сочинение прозвучало впервые в Москве под управлением Александра Метнера, брата композитора Николая Метнера. Но тогда Кусевицкий музыки этой не слышал. Теперь же, сделав вторую редакцию партитуры, Прокофьев встал за пульт сам. «"Осеннее" было сыграно недурно и даже имело успех. В специальном восторге были Коутс и неожиданно приехавший Кусевицкий. Оба, кроме того, хвалили меня за дирижирование, да не просто снисходительно, а очень горячо», – записал композитор в дневнике[45].

На следующий день Кусевицкий сказал Прокофьеву, что не сумеет исполнить «Алу и Лоллия» из-за того, что многие артисты его оркестра призваны на фронт, но намерен издавать его сочинения в «А. Гутхейле». «Я этого приглашения ждал и хотел, да оно и не могло не случиться», – пишет самоуверенный композитор[46].

Судьбе угодно было столкнуть 29 октября 1916 в Петрограде в программе «Концертов А. Зилоти» Второй концерт Рахманинова в исполнении автора и проведенную Прокофьевым премьеру «Скифской сюиты». Как сообщил потом Прокофьеву Зилоти, Рахманинов «...одобрил яркую инструментовку, мое дирижирование, даже много мест в сюите, находя, что параллельно с этим много «музыкального гримасничества» и такого, что он не может слышать, но что все же это очень талантливо и что надо печатать у Кусевицкого. Оказалось, что, хотя Кусевицкий и приписывает меня в свое Гутхейлевское отделение, Рахманинов и тут состоял в жюри (Кусевицкий, Рахманинов и Струве), был до сегодняшнего дня в оппозиции, и лишь теперь сказал "да"»[47].

Партитура «Скифской сюиты» будет опубликована в «А. Гутхейле» в 1923. Исполнить сюиту в России Кусевицкому так и не придется. В 1921 он продирижирует ее в Париже. В Москве же сюита прозвучит впервые в программе Персимфанса, которым руководил концертмейстер бывшего Оркестра Кусевицкого Лев Моисеевич Цейтлин (1881-1952) и в составе которого играли многие участники этого оркестра.

Уже через несколько дней после встречи с Сергеем Рахманиновым в Петрограде Прокофьев получает письмо от директора РМИ Николая Густавовича Струве.

Н.Г. Струве – С.С. Прокофьеву

31 октября 1916, Москва

Милостивый государь Сергей Сергеевич,

Сергей Александрович Кусевицкий говорил с Вами по поводу издания Ваших произведений фирмой «А. Гутхейль, Москва», и Вы изъявили желание вступить с ним в переговоры по этому поводу.

Полагая, что для выяснения вопросов, связанных с этим, удобнее всего было бы переговорить с Вами лично, мы просим Вас сообщить нам, не собираетесь ли Вы в ближайшее время в Москву. Если Вы не предполагаете этого, Вы, м[ожет] б[ыть], будете любезны уведомить нас, какие сочинения у Вас имеются в настоящее время для издания и, приблизительно, на каких условиях Вы передавали Ваши авторские права издателю.

С музыкально-издательской деятельностью «Рос[сийского] муз[ыкального] изд[ательства]» и перешедшей к нам фирмы «А. Гутхейль» Вы, вероятно, уже знакомы. Война, к сожалению, сильно подорвала ее, создала чрезвычайно неблагоприятные условия для работы.

В ожидании Вашего ответа

С совершеннейшим почтением,

По дов[ерению] Н. Струве

Рукопись. На бланке: «Magasin et Depot de l‘Edition Russe de Music. Moscou – Petrograd». Послано в Петроград. РГАЛИ, ф. 1929 (С.С. Прокофьев), оп. 2, ед. хр. 527, л. 4.

Какой разительный контраст с тоном писем, которые Прокофьев получал из РМИ ещё три года назад! Кусевицкий готов был к переговорам о долгосрочном сотрудничестве с Прокофьевым даже вопреки тому, что Первая мировая война существенно подорвала деятельность РМИ. Композитор тотчас же ответил согласием.

С.С. Прокофьев – Н.Г. Струве

6 ноября 1916, [Петроград]

Милостивый государь Николай Густавович,

Настоящим подтверждаю, что Ваше крайне для меня интересное письмо я получил.

Сочинений, готовых к изданию, я имею весьма значительное количество, но вполне оценивая Ваше указание на неблагоприятность нынешних условий для работы, назову лишь некоторые[48]: 2-ой ф[ортепианный] концерт (б[ыть] м[ожет], пока лишь клавир, хотя партитура довольно прозрачна); вокальная сказка «Гадкий утенок» (около 20 печ[атных] стр[аниц]), романсы: ор. 9 (два), ор. 23 (пять) и ор. 27 (пять). Далее весьма важным вопросом для меня является издание к сентябрю 1917 года клавира четырехактной оперы «Игрок», рукопись которого я могу представить после постановки оперы Мариинским театром, т[о] е[сть] весной 1917 [года]. Авторские условия я имею в виду те, которые заключены со Стравинским.

До 15 ноября я остаюсь в Петрограде, 18 играю в Киеве, 20-21 могу быть в Москве для переговоров.

Прошу Вас верить глубочайшему моему уважению

Сергей Прокофьев

Петроград, 1-ая рота, 4.

Рукопись. Черновик. Послано в Москву. РГАЛИ, ф. 1929 (С.С. Прокофьев), оп. 2, ед. хр. 278.

Из сочинений Стравинского РМИ опубликовало к этому времени партитуру балета «Петрушка», авторский 4-ручный клавир балета «Весна священная», клавир оперы «Соловей» и несколько романсов. Условий его контракта РМИ Прокофьев, естественно, знать не мог, но запрашивал – сразу же! – аналогичные условия для себя. Будучи на девять лет моложе Стравинского, он словно пытался сократить эту возрастную разницу. Его Первый фортепианный концерт (1912) появился всего годом спустя «Петрушки», «Скифская сюита» (1914) – лишь на год позднее «Весны священной». Имя автора «Жар Птицы» было тем не менее овеяно уже славой, когда Прокофьев писал лишь свой симфонический эскиз «Осеннее», и даже к 1914 мало кому дано было понять, каким чудесным лебедем русской музыки обернется вскоре автор «Гадкого утёнка».

Н.Г. Струве – С.С. Прокофьеву

13 ноября 1916, Москва

Милостивый государь Сергей Сергеевич,

Ваше письмо я получил и благодарю. Простите, что запаздываю с ответом, но только сегодня я выяснил, буду ли я в Москве в 20-х числах с[его] [месяца].

Я уезжаю на несколько дней и вернусь 19-го. По приезде в Москву будьте любезны протелефонировать в Магазин РМИ (217-07) и вызвать заведующего Федора Ивановича Гришина, с которым переговорите, в какое время мы можем с Вами увидеться.

Личные переговоры в виду серьезности вопроса я считаю безусловно весьма желательными.

С пожеланиями Вам всего лучшего и искр[енним] уважением к Вам,

Н. Струве

Рукопись. Послано в Петроград. РГАЛИ, ф. 1929 (С.С. Прокофьев), оп. 2, ед. хр. 527, л. 5-6.

Встреча Прокофьева со Струве и Кусевицким состоялась в Москве в 20-х числах ноября 1916 и оказалась на редкость продуктивной. «Со Струве, заведующим издательством Кусевицкого, очень обходительным господином башенной величины, мы разговаривали в первый день с одиннадцати часов вечера до часа ночи, а на другой день с трех часов до десяти, причем у меня дважды заболевала голова, а один раз я даже удрал на двадцать минут погулять. Он мне показал почти все последние издания, выказал массу любви к своему делу и в конце концов, обедая в "Праге", мы почти договорились. Условия ничего, но маловат процент. <…> По окончании войны он надеется перевести меня в РМИ и, может быть, даже с вещами, изданными у Гутхейля»[49].

Речь на встрече со Струве шла о публикации нескольких сочинений Прокофьева, включая только что завершенную им и готовившуюся к постановке в Мариинском театре оперу «Игрок».

Федор Иванович Гришин работал управляющим Московской конторой РМИ и был приглашен Кусевицким на эту должность по совету Рахманинова, которому удалось уговорить братьев Бориса и Григория Юргенсонов отпустить главного продавца их московского магазина. Стремясь, чтобы РМИ и после национализации РМИ (1919) оно оставалось верным служению русской музыке, Кусевицкий, сумел сохранить в нём Гришина. Именно благодаря ему сбережен будет после эмиграции Прокофьева из России его чемодан с рукописями и дневниками. «Чемодан Ваш <...> не был взломан, – напишет Прокофьеву Мясковский, – так как Фёдор Иванович Гришин, под чьим бдительным оком он до сих пор хранился, дал нам ключ, которым и открыл чемодан...»[50]. Позднее Гришин заведовал нотницей Государственного музыкального издательства.

С.С. Прокофьев – Н.Г. Струве

8 дек[абря] 1916, [Петроград]

Н.Г. Струве в Москву

Глубокоуважаемый Николай Густавович,

Я обдумал намеченные Вами условия и пришел к заключению, что предложенные Вами 10 % со второго издания являются не вполне соответствующими моим желаниям. Приняв однако к сведению «беспроцентное» (если можно так выразиться) направление издания Гутхейля, я не хочу возражать против 10 %, но должен внести поправки в намеченную нами таблицу гонораров. Именно: исключить из рубрики романсов и ф[ортепиа]н[ных] пьес цифру 100, оставив только 200; исключить из рубрики сонат и трио и пр[очее] цифру 300, оставив только 400 и 500; считать «Игрока» в качестве большой оперы по наивысшей расценке, т[о] е[сть] 5 000.

В случае Вашего согласия на означенные поправки прошу Вас сообщить, удалось ли Вам выяснить вопрос об издании клавира «Игрока» и уплаты гонорара в продолжении 1917 года.

Приношу Вам мои приветствия и благодарность за столь любезный прием в Москве.

Искренне уважающий Вас

Сергей Прокофьев

Рукопись. Черновик. Послано в Москву. РГАЛИ, ф. 1929 (С.С. Прокофьев), оп. 2, ед. хр. 278.

Не все пожелания Прокофьева оказались исполненными Струве. В новом письме из РМИ излагались «окончательные условия» контракта.

Н.Г. Струве – С.С. Прокофьеву

17 декабря 1916, Москва

Глубокоуважаемый Сергей Сергеевич!

Ваше письмо от 8 дек[абря] мною получено. Благодарю Вас и спешу уведомить, что после всестороннего обсуждения всех деталей вопроса издания Ваших сочинений фирмой Гутхейль, мы нашли возможным сделать Вам окончательно нижеследующие предложения. Мы выплачиваем Вам гонорары в таких пределах:

1/ За сочин[ения] для разных инстр[ументов], романсы и т. д. – от 100-200 р[ублей].

2/ За кам[ерные] сочин[ения] (сонаты, трио, кварт[еты] и т. д.) от 400-500 р[ублей].

3/ За симфон[ические] произв[едения] (симф[онии], сюиты, фант[азии] и т. д. от 400-1 000 р[ублей].

4/ За концерты для разных инструментов от 400-800 р[ублей].

5/ За балеты и оперы от 2 000-3 000 р[ублей].

Мы оставляем за вами право пользоваться со всех проданных фирмой изданных ею сочинений Ваших 10 % с продаж[ной] цены экземпляра, со второго издания начиная.

Вами сохраняется полностью право исполнения сочинений (заграничные издатели большей частью сохраняют это право за собой или пользуются им частично) и половину прав на передачу произведений на всякого рода механическ[ие] инструменты.

Таким образом, за «Игрока» мы можем уплатить Вам 3 000 руб[лей].

Издание клавира можно, я надеюсь, начать весной 1917 г[ода] и в течение того же года выпустить, конечно, только если условия печати и издательской деятельности в связи с войной не изменятся, не ухудшатся. Гонорар будет выплачен также в 1917 г[оду].

Имеющиеся у Вас 10 романсов (ор. 9, 18, 23 и 27)[51] мы можем принять и начать гравировать сейчас же. Гонорар за них может быть выплачен Вам полностью по высылке манускриптов.

В ожидании Вашего ответа с сердечным желанием Вам всего лучшего.

Искренне уважающий Вас Н. Струве.

Рукопись. Послано в Петроград. РГАЛИ, ф. 1929 (С.С. Прокофьев), оп. 3, ед. хр. 527, л. 7-7об.

С.С. Прокофьев – Н.Г. Струве

21 дек[абря] 1916, Петр[оград]

Н.Г. Струве в Москву

Глубокоуважаемый Николай Густавович,

Ваше письмо от 17 декабря я получил, подробно изучил и принял все пункты за исключением одного. Кроме того пункт первый (о пьесах и романсах) я хотел бы формулировать несколько подробнее, а именно: гонорар в 100 руб[лей] уплачивается за пьесы и романсы, музыка коих занимает 1-2 печатных страницы (сюда относятся ор. 22 целиком и бóльшая часть ор. 27); за пьесы и романсы, начиная от 3 страниц и выше – 200 рублей.

Протестовать же я вынужден против пункта, соединяющего в одну категорию оперы и балеты, т[ак] к[ак] таковое соединение я считаю несправедливым. Во-первых, потому, что современные балеты имеют объем втрое и лишь изредка вдвое меньший по сравнению с оперой; во-вторых, потому, что арена для исполнения балета несравненно уже, чем для оперы, ограничиваясь антрепризой Дягилева и воскресными днями российских императорских театров, причем оба предприятия взаимно друг друга исключают. Вспомним, что балеты Стравинского исполняются одной только антрепризой Дягилева, тогда как его же «Соловей» перед войной был принят к постановке в Париже (Opera Comique), Берлине, Петрограде и даже Москве, следовательно, невзирая на бóльшую свою музыкальную недоступность по сравнению с балетами, [опера,] имеет в будущем перспективы на значительно более интересное распространение, нежели они. И дело тут не в дягилевском veto, а в немногочисленности балетных организаций[52].

Кроме того, независимо от вопросов справедливости, я должен считать фиксированный Вами оперный гонорар архаически-преуменьшенным и самым категорически образом против него протестовать. Быть может, вы со свойственной вам благожелательной любезностью, найдете возможным пересмотреть этот пункт, который я, к величайшему моему огорчению, лишен возможности принять.

Прошу Вас принять мое сердечное приветствие и верить моему глубочайшему уважению

Сергей Прокофьев.

Рукопись. Черновик. Послано в Москву. РГАЛИ, ф. 1929 (С.С. Прокофьев), оп. 2, ед. хр. 278.

Скрупулезность, с которой обсуждал свои контракты с издателями Стравинский, основывалась, как подмечали публикаторы его писем, на юридическом образовании, полученном им в Петербургском университете. Прокофьев такого образования не получил, однако в тщательности обсуждения каждого контракта не уступал Стравинскому.

5(18) февраля 1917 в Москве состоялся авторский концерт Прокофьева, на котором присутствовала, по его словам, «вся музыкальная Москва»[53]. Впрочем, не только музыкальная. Наряду с Рахманиновым, Метнером, Кусевицким, Купером, Ниной Кошиц, Игумновым, Боровским, Сувчинским, Асафьевым, в зале были Бальмонт и Маяковский. Рахманинов сидел, по словам Прокофьева, «неподвижный, как изваяние Будды»[54]. Метнер воскликнул после этого концерта: «Если это музыка, то я не музыкант»[55].

Воспользовавшись пребыванием в Москве, Прокофьев передал Струве для издания в «А. Гутхейле» сказку «Гадкий утенок». Оркестр Кусевицкого уже не существовал, все концертные планы Прокофьева связывались теперь с Зилоти. После того, как в мае 1917 Кусевицкий был назначен директором бывшего Придворного оркестра, композитор часто встречается с ним в Петрограде. В связи с тревожным положением на фронтах он доверяет Кусевицкому для хранения в РМИ чемодан с рукописями своих сочинений, письмами, тетрадями дневника.

Проведя часть 1917 и начало 1918 на Кавказе, Прокофьев твердо решает уехать в Америку. Один за другим отпадают предполагавшиеся поначалу варианты поездки через Сербию или Константинополь, и он останавливается в конце концов на маршруте через Владивосток и Японию. «Лишь бы получить пять тысяч от издательства, да несколько рекомендаций, например, от Шаляпина, Бальмонта и Кусевицкого», – записывает он[56].

Сергей Прокофьев, 1918

Время подтвердило опасения, выраженные полтора года назад в письме Струве: война и революция изменили не только условия для издательской деятельности, но и всю жизнь страны. Тем не менее в 1917-1918 Кусевицким были изданы Два стихотворения для голоса с фортепиано ор. 9, «Гадкий утенок» ор. 18, Двадцать фортепианных пьес «Мимолетности» ор. 22, Пять стихотворений для голоса с фортепиано ор. 23, Пять стихотворений Анны Ахматовой для голоса с фортепиано ор. 27, Третья ор. 28 и Четвертая ор. 29 фортепианные сонаты. Последние две вышли из печати под маркой «А. Гутхейля» уже после того, как в 1918 Советами было национализировано РМИ.

В начале марта 1918 Прокофьев получает от Кусевицкого 500 рублей – аванс за Четвертую фортепианную сонату. В том же месяце композитор играет в московском особняке Кусевицкого отрывки из только что написанной кантаты «Семеро их» ор. 30[57]. Играет сначала одному дирижеру («...несмотря на голод, очень комфортабельно»[58]), а через несколько дней ему и Константину Дмитриевичу Бальмонту (1867-1942), на чьи стихи сочинялась кантата. Прокофьев познакомился с поэтом 5 февраля 1916 в Петербурге в доме дирижера Алберта Коутса. Он был уже к тому времени автором двух романсов на стихи поэта в том числе «Есть иные планеты».

«Свет не видел такой партитуры», – воскликнул, услышав «Семеро их» Кусевицкий[59], а после ухода Прокофьева сказал Бальмонту: «Вы знаете, по богатству и оригинальности оркестровки, сейчас нет на всем земном шаре такой блестящей музыкальной фантазии»[60]. Трудно было предположить тогда, что партитура эта многие годы будет ждать и свой премьеры, и публикации.

На следующий день Кусевицкий вручает композитору 6 000 рублей под будущее издание «Скифской сюиты», балета «Шут» и оперы «Игрок»…. «…а впредь, чем дальше, тем больше будете получать», – провидчески говорит он ему[61]. Как и в разгар Первой мировой войны, когда Кусевицкий приобрел издательство «А. Гутхейль», поступок его снова свидетельствовал о присущем ему неиссякаемом оптимизме. Простим Прокофьеву его сардоничность, с которой он напишет позднее, что со стороны Кусевицкого «...был тут и широкий жест, но также коммерческий расчет: рубль быстро обесценивался, в керенки никто не верил, мои же сочинения могли сохранить свою ценность»[62].

8(21) апреля 1918 Прокофьев выступает в Петрограде со своей «Классической симфонией» во главе Государственного оркестра. Прошел год после вступления Кусевицкого в должность его директора. Проводив 19 музыкантов на пенсию, он провел в коллективе конкурс на все вакансии. «...я боялся, что при исполнении моих новых вещей будут скандалы с "революционным оркестром", – пишет Прокофьев, – но вышло как раз наоборот: государственный оркестр, обновленный молодежью, гибок и послушен, и симфонию играли с чрезвычайным удовольствием»[63].

Об отношении к революционным событиям в дневнике Прокофьева сказано недвусмысленно: «Я не контрреволюционер и не революционер и не стою ни на той стороне, ни на другой»[64]. На слова Анатолия Васильевича Луначарского «Оставайтесь, зачем вам ехать в Америку», он отвечал: «Я проработал год, а теперь хочу глотнуть свежего воздуха»[65]. 24 апреля (7 мая) 1918 Прокофьев выезжает транссибирским экспрессом из Москвы во Владивосток. Решения своего композитор не меняет даже после подтверждения Мариинском театром, что в будущем сезоне состоится постановка оперы «Игрок», которую он с таким нетерпением ждал, даже, зная, что в Сибири бушуют бои гражданской войны. Позже в дневнике его появится запись: «...чехословаки захватили сибирскую линию от Томска до Самары и в борьбе с большевиками. Я проскочил с последним поездом <…> Я проскочил феерически»[66].

С отъездом Прокофьева из России творческие контакты между ним и Кусевицким прервались и возобновятся после эмиграции Кусевицкого два года спустя. В декабре 1917 Кусевицкий провожал покидавшего Россию Рахманинова. Известно ему было и о намерении Прокофьева ехать в Америку – он снабдил даже его рекомендательным письмом к виолончелисту и дирижеру, выпускнику Московской консерватории Модесту Исааковичу Альтшуллеру (1873-1963), который с 1895 жил в Америке, где основал в 1903 возглавленный им Русский симфонический оркестр. Сам Кусевицкий не был однако готов последовать их примеру.

Сразу после большевистского переворота в прессе появилось открытое письмо Кусевицкого, в котором он заявил, что «...ни о каком "контакте" между мной и фактической новой властью не может быть и речи; наряду со всеми сознательными гражданами, я подчиняюсь только тому правительству, которое будет установлено Учредительным Собранием. <…> Что касается концертов, то я продолжаю давать их, разумеется, не во имя утверждения воцарившегося у нас режима грубейшего произвола и насилия, а во имя тех избранных, чутких представителей нашего исстрадавшегося общества, для которых музыка – то же, что хлеб насущный, и которые в стихии искусства ищут хотя бы кратковременного отдыха от захватившей нас отвратительной стихии зверства и хамства»[67].

Подобно многим деятелям российской интеллигенции, Кусевицкий воспринимал революцию прежде всего сквозь призму культуры и культурной политики государства. Выдвигавшиеся советской властью идеи свободы творчества, демократии как принципа руководства культурой, приближения его к народу полностью отвечали устремлениям дирижера. Никогда прежде не имела музыка столь широкой и столь жадно внимающей ей аудитории. Все это вселяло в Кусевицкого надежду на возможность сделать много полезного на ниве музыкального просветительства. В первые послереволюционные годы он много дирижировал в Петрограде и Москве, сделался главным дирижером Большого театра, оказался вовлеченным в интенсивную музыкально-общественную деятельность.

С каждым днем осознавал однако Кусевицкий, что лозунги советской власти остаются лишь красивыми словами, что обостряется ее наступление на интеллигенцию. Это и привело его к решению покинуть Россию. Концерты скрябинского цикла оказались последними выступлениями дирижера в Москве, с Петроградом он прощался Девятой симфонией Бетховена. Заключающая ее «Ода радости» замкнула собой русский период творчества Кусевицкого.

Прошение Кусевицкого о поездке за границу для лечения удовлетворено не было. Недостаточной оказалась и встреча Кусевицкого с Луначарским. Визу на выезд из России удалось получить благодаря его настойчивости только после встреч с наркомом иностранных дел Георгием Чичериным и с членом Президиума ЧК Вячеславом Менжинским.

Если в 1910 годы в России сотрудничество Кусевицкого с Прокофьевым только начиналось, то в 1920-е, за рубежом, их жизненные и творческие судьбы переплелись намного теснее. С полным основанием мог бы Кусевицкий назвать Прокофьева «братом по Дням» – так называл Шостаковича Евгений Мравинский[68].

Вскоре после приезда во Францию Кусевицкий получает приветствие от Прокофьева.

1920 годы:

С.С. Прокофьев – С.А. Кусевицкому

10 августа 1920, Mantes sur Seine

Дорогой Сергей Александрович,

был очень рад услышать, что Вы благополучно прибыли в Париж, и очень разочарован, узнав, что Вы уже перебрались в Aix-les-Bains. Я живу в Mantes, в расстоянии часу езды от Парижа, и пробуду здесь до 20 сентября, после чего отправлюсь в Америку. Надеюсь, что до того времени вы успеете вернуться в Париж, и я увижу Вас.

А пока очень прошу ответить мне на волнующие меня вопросы: цел ли мой чемодан с рукописями? Где партитура «Семеро их»? Возобновит ли Рос[сийское] Mуз[ыкальное] Изд[ательство] свою деятельность, к[а]к теперь возобновляет заграницей Беляевское издательство? Что Вы знаете про Мясковского, Сувчинского и Игоря Глебова?

Пожалуйста, не поставьте себе в труд черкнуть мне об этом, а пока, в ожидании Вашего ответа, сердечно приветствую Вас и жму Вашу руку.

Искренне уважающий Вас

Сергей Прокофьев.

P.S. Не известен ли Вам адрес Коханского?

Рукопись. Послано в Экс-ле-Бен. АК-БК. Копия: РГАЛИ, ф. 1929 (С.С. Прокофьев), оп. 5, ед. хр. 6. Опубликовано: Советская музыка. 1991. № 4. С. 55.

Появление в Париже Кусевицкого много значило для Прокофьева. Недавно возвратясь в Европу из Америки, где была отложена постановка оперы «Любовь к трем апельсинам», он обнаружил, что в Париже его мало кто знает, а среди знающих нашел очень разное отношение к своему творчеству. Все говорили вокруг лишь о Стравинском, Прокофьева же умудрялись порой называть его последователем и чуть ли не учеником...

Первое издание оперы С. Прокофьева «Любовь к трем апельсинам». Издательство «Гутхейль», 1922

Кусевицкий приглашает Прокофьева приехать к нему в Aix-les-Bains. Однако отлучаться из Mantes композитору не хотелось: совсем недавно приехала из Америки его будущая жена Лина Кодина и из Константинополя его мать, Мария Григорьевна Прокофьева. В апреле 1920 Прокофьев писал находившейся тогда в Тифлисе и собиравшейся покидать Россию Нине Кошиц: «В Константинополе наведи справки в Российском посольстве о моей матери, Марии Григорьевне Прокофьевой, которая эвакуирована с русскими беженцами на Принцевы острова. От волнений и тревог она почти ослепла. Окажи ей помощь во всем, в чем можешь. Я со своей стороны прилагаю все усилия, чтобы доставить ее в Париж»[69].

Кусевицкий заверяет Прокофьева, что ко времени его отъезда из России чемодан с рукописями сохранялся сначала Федором Гришиным в московской конторе «А. Гутхейля», а затем Павлом Ламмом, который заведовал Музсектором Госиздата.

Как и РМИ, издательство «М.П. Беляев в Лейпциге», основанное в 1885 известным русским музыкальным деятелем и меценатом Митрофаном Петровичем Беляевым (1836-1903[1904]), имело своей главной целью поддержку русских композиторов и пропаганду их сочинений. Оно печатало свою продукцию в той же лейпцигской нотопечатне Редера, которой пользовалось РМИ, и имело торговую базу в Петербурге. После смерти Беляева издательство в значительной степени теряет просветительскую миссию и становится все более коммерческим. Работая после 1917 за пределами России, испытывая, помимо сильнейшего экономического прессинга, пагубное воздействие глубоких разногласий с наследниками Беляева, руководство издательства вынуждено было в 1924 вдвое повысить цены на свои издания. «Это был государственный переворот, вспоминал впоследствии управляющий "М.П. Беляева в Лейпциге» Франц Шефер. – ибо этим поступком я нарушал заповеди основателя фирмы»[70].

О Николае Мясковском и Борисе Асафьеве (Игоре Глебове) речь будет не раз еще вестись и в самих письмах Прокофьева, и в комментариях к ним. Дружба Прокофьева с Петром Петровичем Сувчинским (1892-1985) русским музыкальным критиком и издателем, а впоследствии философом-мыслителем и одним из активнейших деятелей евразийства – восходила к 1913. Именно Сувчинский, одним из первых оценивший дарование композитора, привлек его в Петербурге к концертам редактируемого им журнала «Музыкальный современник», а 18 февраля 1917 организовал его авторский концерт в Москве, где состоялась премьера им же вдохновленного вокального цикла Прокофьева Пять стихотворений Анны Ахматовой ор. 27. Эмигрировал из России Сувчинский двумя годами позднее Прокофьева, с 1920, жил в Софии, Берлине, Париже. Переписка, возникшая между ними 20 августа 1920, продолжалась долгие годы. Одних писем Прокофьева в ней, по свидетельству Сувчинского, было около 200. Продолжались и радостные для обоих встречи – редкие, пока Сувчинский жил в Берлине, частые в период их проживания в Париже – и споры. «Я часто с ним не соглашался...» – назвала свою публикацию части из прокофьевских писем Елена Польдяева, и слова эти в равной мере можно отнести к обоим корреспондентам. Однако как бы глубоко не коренились их разногласия (главным образом относительно понятия современности в искусстве, в коей Сувчинский отказывал музыке Прокофьева), они не мешали – по крайней мере в первой половине 1920 годов – их дружбе. Позднее наступило охлаждение...

Хорошо знаком с Сувчинским был и Кусевицкий. Сувчинский был частым посетителем его концертов, в особенности тех, в программах которых звучали новые сочинений Стравинского и Прокофьева. После смерти дирижера Сувчинский напишет статью о нем[71].

С польским скрипачом Павлом Коханским (Kochański) (1887-1934) Прокофьев был знаком по Петербургской консерватории, профессором которой он был в 1916-18. Именно Коханский посоветует ему в 1921 сделать скрипичную версию Пяти песен без слов для голоса и фортепиано ор. 35 – композитор назовет их Пять мелодий для скрипки и фортепиано ор. 35-bis. Коханский был также одним из предполагавшихся первых исполнителей Первого скрипичного концерта Прокофьева.

С.С. Прокофьев – С.А. Кусевицкому

5 сентября 1920, Mantes sur Seine

Дорогой Сергей Александрович,

Благодарю Вас за интересные новости, а также за то, что сберегли мой чемодан. Не ответил Вам до сих пор, потому что все время собирался лично явиться в Aix-les-Bains. Кажется, на днях это мне удастся, а потому очень прошу Вас по получении этого письма послать мне телеграммку, все ли Вы еще в Aix и не собираетесь ли в ближайшем будущем в Париж. Получив ее, я немедленно уложу чемодан и катну в Aix на день или два. Мне будет очень приятно повидать Вас и поболтать о России, а также крайне важно выяснить вопросы о дальнейшем издательстве моих сочинений. Это теперь мое больное место, ибо я не хотел бы печататься в заграничных «лавках», а с другой стороны, ни на американском, ни на европейском рынке нет никаких моих сочинений, и вероятно не очень скоро будут, ибо все доски, и Юргенсоновские, и Ваши, гравированы в России.

Кроме того случилась следующая вещь: мой американский импресарио[72], устроивший мне на октябрь турне по Америке (8 концертов с гарантией в 3 400 долларов), телеграфирует, что оно переносится целиком на декабрь, а потому в моем бюджете чего доброго может образоваться дыра, которую в таком случае понадобится заткнуть, продав новые фортепианные пьесы.

На эту тему мне тоже хотелось бы с Вами поговорить: купит ли Росс[ийское] Издательство или нет.

Пока же шлю Вам мой сердечный привет и надеюсь – до скорого свидания.

Искренне преданный Вам

С. Прокофьев

Рукопись. Послано в Экс-ле-Бен. АК-БК. Копия – РГАЛИ, ф. 1929 (С.С. Прокофьев), оп. 5, ед. хр. 6. Опубликовано: Советская музыка. 1991. № 4. С. 55.

Встретиться Прокофьеву и Кусевицкому удалось только в октябре 1920, после того, как оба они возвратились в Париж. «Мы встретились очень радостно и разговаривали насчет издательства», – записывает в дневнике Прокофьев[73]. Кусевицкий уверил Прокофьева, что РМИ начнет функционировать, как только приглашенному им Николаю Струве удастся приехать из Копенгагена в Париж, обещал композитору издать отвергнутые прежде американскими издателями пьесы «Сказки старой бабушки» op. 31 и Четыре пьесы для фортепиано op. 32 и выдал ему в качестве аванса 3 000 франков. Это дало Прокофьеву возможность спокойно уехать в Америку, где предстояли премьеры Третьего фортепианного концерта и оперы «Любовь к трем апельсинам». Удалось Прокофьеву и снабдить некоторой суммой денег остававшихся в Париже мать и Линетту, как называл он Лину Кодину.

Новая встреча музыкантов состоялась в феврале 1921 в Лондоне. Композитор только что возвратился из Америки и встретился здесь со своей Линеттой. Дирижер выступал 13 февраля в Queens Hall с программой из сочинений Моцарта, Бетховена и Вагнера.

Обложка программок «Концертов Кусевицкого» в Париже

«Кусевицкий <…> сказал, что готов печатать, но гонораров платить не может, записывает Прокофьев. Зато предлагал 50 % с продажной цены. Он сказал, чтобы те три тысячи франков, которые я ему должен, я послал в издательство в Берлин, и на эти деньги немедленно начнут гравировать мои ор. 31 и 32. Итак, вместо гонорара за сочинения, который я рассчитывал иметь в размере тысяч тринадцати франков, надо платить три тысячи франков. Но 50 % огромный процент и очень уж надо было толкнуть в печать мои сочинения. Поэтому я согласился, и он забрал «Бабушкины сказки» и ор. 32»[74].

С.С. Прокофьев – С.А. Кусевицкому

17 февраля 1921, Лондон

Дорогой Сергей Александрович,

Вам вдогонку дополнительно:

«Сказки старой бабушки» надо напечатать все вместе, одною тетрадью.

Четыре танца ор. 32[75], врозь четырьмя тетрадками.

В Менуэте на 2-й стр[анице] Вы найдете карандашный вариант. Его вычеркнуть.

Мой постоянный адрес: Serge Prokofieff, c/o American Express, rue Scribe, Paris, 9-e.

А затем желаю Вам счастливого пути, обнимаю Вас и целую ручки у Наталии Константиновны.

Визу мне прислали из Парижа, но для Pierre Prokofieff, вместо Serge, и консул не хочет визировать. Черт знает что!

Ваш СП

Почтовая открытка. Послана в Париж. АК-БК. Копия – РГАЛИ, ф. 1929 (С.С. Прокофьев), оп. 5, ед. хр. 6.

Задержавшись в Лондоне в ожидании французской визы, Прокофьев только 22 февраля возвращается вместе с Линой в Париж. Уже на следующий день он пишет Кусевицкому.

С.С. Прокофьев – С.А. Кусевицкому

23 февраля 1921, Париж

Дорогой Сергей Александрович,

нежно умоляю Вас прислать мне из Германии Фантазию Шуберта C dur в переложении Листа для фортепиано с оркестром, оркестровую партитуру. Кажется, это называется “Wanderer”, так мне говорил Зилоти. Я хочу выучить ее и играть в Америке с оркестром, но ни у Честера, ни в Париже ее нет. Вышлите ее мне, пожалуйста, или c/o American Express, Paris, или еще лучше на адрес моей матери: 19 rue Ballu, Paris IX. Буду страшно Вам обязан.

На днях буду телеграфировать в Рос[сийское] Муз[ыкальное] Изд[ательство] 2 000 франков, а третью тысячу, если Вам не противно, переведу 10-го июля (ибо 1-го июля получение новой партии долларов из Чикаго). Если же Вы найдете, что это задержит печатание, то напишите мне, я понатужусь и постараюсь прислать теперь же.

Обнимаю Вас и целую ручки Наталии Константиновне.

Ваш С. Пркфв

Рукопись. АК-БК. Копия. На бланке «Hôtel du Quai Voltaire, Paris». Послано в Париж. – РГАЛИ, ф. 1929 (С.С. Прокофьев), оп. 5, ед. хр. 6.

Имеется в виду магазин издательства «J.&W.Chester», основанного в 1915 году в Лондоне директором лондонского отделения немецкой нотоиздательской фирмы «Breitkopf&Härtel» Отто Мариусом Клингом и унаследованного его сыном Гарри (Харри) Клингом. Здесь публиковали свои сочинения Арнольд Бакс, Гренвилл Банток, Альфредо Казелла, Франческо Малипьеро, Игорь Стравинский, Мануэль де Фалья и другие крупные композиторы ХХ столетия.

Программка совместного концерта С. Прокофьева и С. Кусевицкого. Париж, 1922

В начале 1920 годов в одном из писем к Кусевицкому Владимир Николаевич Цедербаум сообщал, что в ближайшую пятницу в Париже состоятся 16 концертов, назавтра, в субботу – 12. Во второй половине 1920 годов интенсивность жизни сделалась во французской столице еще более интенсивной. Так, в сезоне 1927-1928 здесь было дано 267 симфонических концертов, на которых прозвучало 133 первых исполнений 105 композиторов[76].

Очень скоро Кусевицкий правда осознал, что количеству концертов далеко не всегда соответствует в Париже их качество – широта и разнообразие репертуара, уровень исполнительского воплощения музыки. Понял, что главные концертные организации Парижа – «Общество концертов Консерватории во главе c Филиппом Гобером (Gaubert, 1879-1941), «Концерты Колонна» (Colonne) с неизменным Габриэлем Пьерне (Pierné, 1863-1937), «Концерты Ламуре» (Lamoureux), «Концерты Паделу» (Pasdeloup), воссозданные Рене-Батоном (Rhené-Baton, 1879-1940; подлинное имя – Батон Рене) – мало чем отличаются друг от друга. Дирижировавшим поочередно в каждой из них Полю Парей (Paray, 1886-1979), Камиллу Шевилльяру (Chevillard, 1859-1923), Эжену Биго (Bigot, 1888-1965) присущи были консерватизм, негативное отношение к музыкальному новаторскому. Несмотря на лояльность французской публики ко всему новому в музыке, основная ее масса продолжала жить традициями минувших десятилетий, основу которых были положены концертами Колонна и Ламуре. Даже признанный публикой Дебюсси исполнялся не без элемента слащавой сентиментальности, а произведения Равеля не получили еще адекватного их блеску исполнения.

С Оркестром Колонна Кусевицкий выступил уже летом 1920. В бетховенской программе прозвучали Седьмая симфония и Скрипичный концерт (солист – Фриц Крейслер). Позднее, после того, как наберут силы собственные его концерты в Париже, дирижер будет приглашен оркестрами Паделу (1922) и, вторично, Колонна (1924).

Вписаться в интенсивную концертную жизнь Парижа Кусевицкому было однако тем более сложно, что, не довольствуясь разовыми приглашениями оркестров (даже и лучших) поставил он своею целью выступать, как это было в русские годы, во главе постоянного оркестра, более того – во главе собственной концертной антрепризы. Тем более сложно, что не полагался он на французских меценатов, таких, к примеру, как поддерживавшая «Русский балет» Дягилева Элизабет Греффюль (Greffuhle, 1860-1952)[77] или спонсировавшая Стравинского маркиза Винаретта де Полиньяк (de Polignac, (1865-1943). Но Кусевицкий не был бы самим собой, если бы не ставил перед собой максималистских задач и не умел решать их.

Как это было и в 1909 в России, «Концерты Кусевицкого» в Париже начались еще до того, как им был сформирован новый оркестр. Дирижер выступал во главе сборного оркестра, составленного из 85 артистов «Концертов Колонна» и «Концертов Ламуре».

За право первого представления в Париже музыки Прокофьева разгорелась борьба между Сергеем Кусевицким и Сергеем Дягилевым. Первый готовил издание ряда партитур композитора и парижскую премьеру «Скифской сюиты», второй – премьеру балета «Шут». В кулуарах шутили, что два Сергея схватились друг с другом из-за третьего Сергея. «Кусевицкий <…> требовал, чтобы я приехал на репетицию, – писал Прокофьев. – Дягилев, узнав, что Кусевицкий ставит сюиту за две недели до балета, всполошился и стал слать мне телеграммы на двух листах, подробно объясняя, какой ужасный вред в этом предвосхищении, и что если Кусевицкий сыграет сюиту до «Шута», то чуть ли не и я погибну, и Дягилев погибнет, и весь мир провалится»[78].

Ревность Дягилева была, впрочем, вполне оправданной. Нельзя забывать, что в 1915, когда Кусевицкий не дирижировал еще сочинения Прокофьева, Дягилев не только распознал гигантское дарование композитора, но и немало сделал для изменения его творческой ориентации и художественных вкусов и приобщения к самым современным течениям музыки и живописи. Фрагменты балета «Ала и Лоллий», показанные тогда Прокофьевым, как известно, не удовлетворили Дягилева. «Очень жалко и надо все начинать сызнова, – писал он Стравинскому. – Для этого его надо приласкать и оставить на некоторое время (2-3 месяца) с нами, и в этом случае я рассчитываю на тебя. Он талантлив, но что ты хочешь, когда самый культурный человек, которого он видит – это Черепнин, эпатирующий его своей передовитостью»[79]. В начале того же 1915 Дягилев обещал Прокофьеву поставить балет «Сказка о шуте», но вынужден был отложить премьеру до окончания войны. Теперь, шесть лет спустя, Дягилев забрасывал телеграммами не только Прокофьева, но и Кусевицкого. Он все еще относился к композитору как к автору отвергнутого им балета «Ала и Лоллий», а не автору принесшей ему успех в России «Скифской сюиты», с которой просто не был знаком.

Сергей Прокофьев. Шарж О. Кусевицкой

Просьбам Дягилева об отсрочке исполнения «Скифской сюиты» Кусевицкий не внял. Перед отъездом в Монте-Карло, где шли репетиции «Шута», Прокофьев посетил Кусевицкого. Он «...закричал, что и разговоров не может быть никаких, так как это «pièce de résistance (основное произведение франц.) всего концерта и чтобы я перед Дягилевым валил все на него. Я был только рад и вместо протестов прошел всю сюиту с Кусевицким...»[80].

Увиденное в Монте-Карло ужаснуло Прокофьева. Ставил «Шута» художник Михаил Ларионов, чья хореография (совместно с польским балетмейстером Тадео Славинским) находилась в разительном несоответствии с требованиями партитуры. Ларионов, в свою очередь, еще до начала репетиций сетовал: «Все-таки забавно, даже такие композиторы, которые знают сцену, думают, что достаточно сказку или еще что-нибудь пересказать своими словами и к этому написать музыку, и уже это можно давать на сцене в таком виде...»[81].

Объясняя это противоречие, Борис Шлецер справедливо писал: «Прокофьевская партитура обладает громадной силой внушения; она в слушателе способна разбудить и зрительные, и двигательные ощущения; но эти образы, подчиненные ей, всецело зависят от игры звуковой стихии. […] Прокофьев творил свободно, как музыкант, как если бы музыка существовала одна, в себе замкнутая, как если бы не должно было быть сцены. […] Сказка о шуте – не балет вовсе, не пантомима, но именно: музыка плюс танец. Зависит это не от того, что постановка Ларионова неудачна: отдельные моменты ее превосходны; но оттого, что музыка Прокофьева столь полноценна, столь закончена, что выход из нее на сценический простор невозможен. […] Я думаю потому, что прокофьевскому "Шуту" нужна лишь, в конце концов, концертная эстрада и что всю красоту этой музыки мы постигнем только тогда, когда явится она нам в обличии симфонической сюиты»[82].

И когда сюита из «Шута» появится, многократным исполнителем ее сделается Кусевицкий. Но случится это только через пять лет, а пока, в Монте-Карло, Прокофьев вынужден репетировать целыми днями, вычищая сцену за сценой, и тем труднее было композитору возвратиться в Париж. «Дягилев, узнав, что я еду на репетицию "Скифской сюиты" к Кусевицкому, пришел в большой раж, устроил мне скандал, послал Кусевицкому ругательную телеграмму – словом, пришлось остаться еще на два дня и, пропустив репетицию "Скифской сюиты", приехать прямо на концерт»[83].

Парижская премьера «Скифской сюиты» состоялась 29 апреля 1921. Концертный зал Гаво (Gaveau), акустически явно маловатый для большого симфонического оркестра, оказался переполненным. Среди публики – множество поэтов и художников, среди присутствовавших музыкантов – Стравинский и Флоран Шмитт (1870-1958).

Прокофьев, под управлением которого состоялась в 1916 в Петербурге мировая премьера «Скифской сюиты», впервые слушал ее не с дирижерского пульта, а из концертного зала. Лучше других, по его словам, прозвучали первая часть, хотя и несколько затянутая Кусевицким, и вторая, сыгранная «бойко». Во второй части, из-за нехватки репетиций, наряду «...с хорошими звучностями попадались и простенькие, вылезавшие несколько вульгарными пятнами»[84]. Замечает Прокофьев и собственные ошибки в инструментовке третьей части сюиты, необходимость переписать кое-что в четвертой. «Все искупается "Восходом солнца", – пишет он, – который действительно звучит ошеломляюще, особенно то место, где Глазунов встал и вышел (предпоследняя страница). После «Скифской сюиты» огромные овации и масса поздравлений»[85].

Константин Бальмонт. Рисунок В. Серова, 1905

Вскоре после премьеры в русскоязычной парижской газете «Последние новости» появилось стихотворное послание Бальмонта «С.А. Кусевицкому, создавшему праздник русской музыки в Париже».

Мне говорят, что ты, волнуя

Того, кто смотрит на тебя,

Миг звукового поцелуя

Взметаешь, душу теребя.

Мне говорят, что ты, в бурливом

Кипеньи увлекая хор,

Всю музыку ведешь курсовом.

О, да. Я слышу. Стонет бор,

Верхушки сосен дружным звоном

Свирелят рьяную мечту

И в море лиственно-зеленом

Вскипают пляски налету.

Пришла гроза, и радость часа

Желает бешеных затей,

В густом гуденьи контрабаса

Вскипают скрипки веселей.

Мусоргский с грезой исполинской,

И Глинка, первый вождь струны,

И обновляющий Стравинский,

В ком пляшет шабаш старины.

И тот, в ком гений неослабен,

Кто весь – волнующий извив,

Огнекометный лунный Скрябин,

Прокофьев, солнцезвонный скиф.

Крылатая несется стая,

Из распаленного жерла,

Огни вулканные, сплетая,

Ты – воля, жгущая дотла.

Ты жжешь всю робость колебаний,

Как коршун, крыльями грозишь.

И вдруг пчелы в цветке медвяной,

Нежнейшую качаешь тишь.

Гроза, безумствуй в вихрях света,

И подтверждай, тревожа мир,

Дает курсивом эльзевир[86].

Отклики критики оказались разноречивыми. Как писал один из рецензентов, партитура Прокофьева «...воспламенила энтузиазм и, вместе с тем, гнев»[87]. Но так или иначе, премьера «Скифской сюиты» состоялась в Париже раньше дягилевской премьеры «Шута» (17 мая 1921, Париж; 9 июня, Лондон). Премьере «Шута» предшествовало в Париже также исполнение певицей Верой Георгиевной Янакопулос «Гадкого утенка» Прокофьева (20 мая 1921).

Еще во время первой парижской встречи с Кусевицким Прокофьев рассказал ему, что работает над Третьим фортепианным концертом, мировая премьера которого обещана Чикагскому оркестру. Кусевицкий тут же заверил композитора, что готов провести европейскую премьеру Третьего концерта и издать его. Последнее было особенно кстати Прокофьеву, так как сулило так необходимый ему в то время гонорар.

С.С. Прокофьев – Н.К. Кусевицкой

21 июля 1921, St. Brevin-les-Pins

Дорогая Наталия Константиновна,

Надеюсь, что Вы благополучно встретили своих варшавян[88] и ныне отдыхаете в тени прохладного курорта[89]. Правда ли, что Сергей Александрович уезжает дирижировать в Америку? Если да, то от души поздравляю. Кто manager и какой оркестр?

Я продолжаю работать над 3-м концертом и вообще чувствовал бы себя прекрасно, но сломался подо мною велосипед и с лицом, превращенным в котлету, я был принесен домой. Теперь стараюсь поправляться.

Целую Ваши ручки и сердечно приветствую Сергея Александровича.

Искренне уважающий Вас

СПркфв

Рукопись. Послано в Париж. АК-БК. Копия – РГАЛИ, ф. 1929 (С.С. Прокофьев), оп. 5, ед. хр. 6. Опубликовано: Советская музыка. 1991. № 4. С. 55-56.

В другом письме об инциденте в Сэн-Бревэн-лэ-Пен Прокофьев рассказывает еще более красочно: «...у меня произошла неприятность: я, между нами, получил пощечину от земного шара, упав на него щекою с велосипеда. Земной шар был сердитый, сделал мне black eye (в буквальном переводе с англ. – черный глаз, однако это словосочетание используется для выражения неудачи; по-русски возможно перевести, как сглаз. – В.Ю.), окровавил щеку, разорвал губу и даже выбил зуб, к сожалению, не американский, а свой. Теперь я несколько оправился и уже несколько раз проткнул его шпагой»[90].

С.С. Прокофьев – Н.К. Кусевицкой

30 августа 1921, Сэн-Бревен-лэ-Пэн

Дорогая Наталья Константиновна,

Ваши сомнения относительно правдоподобности моей поездки в Динар кажется находят свое место: я все более и более увязаю в Сэн-Бревен-лэ-Пэн. Главная причина это проклятый концерт, который оказался таким длинным, что я его инструментую-инструментую и все не вижу конца. Затем меня задушили корректуры, над которыми, желая быть честным, сижу по несколько часов в день. И наконец, меня пригласили дирижировать «Тремя апельсинами» в Чикаго и Нью-Йорке, стало быть надо зубрить свою же собственную партитуру. Я этого не рассчитывал и написал ее ужасно трудно; теперь плачусь (и плáчусь).

В Париже рассчитываю быть около 1 октября, а в Америку отъеду 15-го. Неужели вас в это время не будет в Париже?

В феврале, когда Вы приедете в Америку, я буду как раз в Нью-Йорке и «Апельсины» будут еще идти, если конечно американцы будут до того времени переносить их. Тогда кутнем верхом на небоскребе.

Целую Ваши ручки и очень жалко, что не выкликивается Динар. Обнимаю Сергея Александровича. Надеюсь, до Парижа.

Искренне преданный Вам

СПркфв

Машинопись с подписью от руки. Послано в Париж. АК-БК. Копия – РГАЛИ, ф. 1929 (С.С. Прокофьев), оп. 5, ед. хр. 6. Опубликовано: Советская музыка. 1991. № 4. С. 56.

Многие письма Прокофьев адресует к Наталие Константиновне Кусевицкой порой, чтобы не беспокоить маэстро, нередко, с просьбой чтобы она повлияла на дирижера и издателя.

Летом 1921 на Прокофьева на самом деле навалилось множество корректур. В «А. Гутхейле» готовились к изданию вышедшие в следующем году партитуры Симфонической сюиты из оперы «Любовь к трем апельсинам» в 6 частях ор. 33-bis и Увертюры на еврейские темы для кларнета, двух скрипок, альта, виолончели и фортепиано c moll op. 34, авторские переложения для фортепиано балета «Сказка про шута, семерых шутов перешутившего» ор. 21 и оперы «Любовь к трем апельсинам» ор. 33, концертная обработка автора для фортепиано Марша и Скерцо из оперы «Любовь к трем апельсинам» ор. 33-ter, а также Четыре пьесы для фортепиано «Сказки старой бабушки» ор. 31, Четыре пьесы для фортепиано ор. 32 (Танец, Менуэт, Гавот, Вальс) и Пять песен без слов для голоса с фортепиано ор. 35.

Бюст Сергея Прокофьева работы Г. Дерюжинского, 1920

Сведения о переезде Кусевицкого в Америку оказались неточными. В начале 1921 дирижер действительно получил приглашение возглавить Лос-анджелесский оркестр, однако отказался от него, вспомнив предсказание своего учителя Артура Никиша о том, что будущее его окажется связанным с Бостонским оркестром. Год спустя Кусевицкому придет приглашение из оркестра Цинциннати. Но, как сам он писал Рахманинову, «...в Цинциннати у меня дело не вышло...»[91]. Позднее дирижеру стало известно, что главными против него аргументами сделались настойчивые слухи, будто он не намерен оставаться в Америке больше года и к тому же запрашивает баснословные гонорары. Впрочем, ему не придется впоследствии сожалеть об этом.

Встретиться в Америке с Прокофьевым Кусевицкому доведется только в начале 1926, а еще четыре года спустя осуществиться и желание Прокофьева «кутнуть на небоскребе». 7 февраля 1930 композитор сыграет в Нью-Йорке под управлением Кусевицкого свой Третий фортепианный концерт. «После концерта Кнопфы[92] везут нас в шумное ночное кабаре на крыше небоскреба, записывает он, но там не очень интересно»[93].

Пока же, в октябре 1921-го, Кусевицкий продолжает жить и работать в Париже, а в Америку отправляется Прокофьев. Бальмонт посвятил ему в эти дни опубликованный позднее в Нью-Йорке сонет «Америка»:

Америка. Великая страна

Двух океанов, гор, полей и прерий,

Ты всем, чье сердце пронзено потерей,

Была не раз как родина дана.

 

И в тех сердцах опять цвела весна

Ты учишь быть могучим в полной мере.

Ты воля, и велишь не гаснуть вере

В творящий дух. Ты знаешь глубь до дна.

 

Ты медленно куешь свои решенья.

Так выберет не сразу ювелир

Вон тот рубин, и этот вон сапфир.

 

Но, раз решив, одно творишь: Свершенье,

Работаешь – твой труд похож на пир,

Ты пламя. Меткострельность достижения.

Бретань, 1921, Осень[94].

Пять дней спустя в той же газете появился еще один посвященный Прокофьеву сонет Бальмонта:

«По ступеням»

Я медленно всхожу по ступеням

Обрывистых уступов, лестниц черных.

В воспоминаньях медлю я позорных,

Я с жадными губами возле ям.

 

Я человек. И вновь мой дух к полям

Смарагдовым прильнул. Я искра в горнах,

Под молотом, в кованиях упорных,

Травинкою склоняюсь я к ручьям.

 

За море в бирюзовые пределы,

Тропою влажной пенистых долин

Бежит корабль, трубный исполин.

 

И альбатрос, пират полета смелый,

Уводит дух, от рабства и низин,

К свиданью с Солнцем, в храм, что в синем – белый[95].

 

С.С. Прокофьев – С.А. Кусевицкому

Пятница, 9-15 веч[ера] [15 октября 1921, Париж][96]

Очень хорошо! Я для Вас сберегаю последний европейский вечер, а Вы исчезаете!

Гневно стыжу Вас и крепко обнимаю.

Ваш СПрк.

Наталии Константиновне ручку.

АК-БК. Записка на бланке «Imperial Hôtel Champs-Elysées, Paris».

16 октября 1921 на пароходе «Aквитания» Прокофьев отплывает в Америку, где должен дирижировать премьерами оперы «Любовь к трем апельсинам» и Третьего фортепианного концерта. Предстояла ему также серия других концертных выступлений. Предотъездные дни были чрезвычайно суматошными для Прокофьева. Если Вы думаете, что был Париж, а в нем я, то я думаю, было колесо, а в нем белка, писал он. – Вылетел как бомба»[97].

Прокофьев и впоследствии будет в своих письмах к Кусевицкому метаться между двумя крайностями то негодуя на недостаточную производительность издательства, то сетуя на непомерное количество навалившихся на него корректур.

С.С. Прокофьев – С.А. Кусевицкому

18 октября 1921, борт корабля «Аквитания»

Дорогой Сергей Александрович,

Шлю Вам и Наталие Константиновне привет с «Аквитании» по дороге в Нью-Йорк. Пока путешествие протекает отлично, зубрю «Три Апельсина» и играю в шахматы (турнир, шанс на I приз).

Еще раз очень жалко, что не повидались перед отъездом. И кроме того, мы не выяснили вот чего: как я получу партитуру и материалы «Скифской сюиты» в Нью-Йорк, где она идет в феврале или марте? Самое лучшее, если Вы немедленно после Вашего исполнения отправите ее с оказией. На почту или транспортную контору плохая надежда: года 2 назад мой manager так отправил ее из Америки в Лондон – Коутсу, и она прошла 3 1/2 месяца, мы уже были уверены, что она погибла.

Итак, черкните немедленно только одно слово: что намерены с нею сделать, дабы я был спокоен. Адрес для «одного слова» и для посылки сюиты:

Haensel & Jоnes 33 West 42-nd Str[eet] New York.

Обнимаю Вас. Целую ручки Наталие Константиновне.

Ваш СПркфв

Рукопись. На бланке «On Board the Сunard RMS Aquitania». Послано в Париж. АК-БК. Копия – РГАЛИ, ф. 1929 (С.С. Прокофьев), оп. 5, ед. хр. 6.

Через всю жизнь пронес Прокофьев страстное увлечение шахматами. Он не только тщательно следил за всеми международными турнирами, не только был лично знаком с крупнейшими шахматистами мира, но и сам был сильным игроком, гордился, что в сеансах одновременной игры выиграл в 1909 у Эмануэля Ласкера (1868-1941), а в 1914 – у Хосе Рауля Капабланки (1888-1942).

С.С. Прокофьев – Н.К Кусевицкой

6 декабря 1921, Чикаго

Дорогая Наталия Константиновна,

На прошлой неделе перевел в Лондон на текущий счет Сергея Александровича 57 фунтов и 14 шиллингов. Еще раз благодарю Вас за услугу и целую Ваши ручки.

«Три апельсина» вместо 28-го ноября дают 23 декабря. Оркестр после 12 репетиций готов, солисты и хор тоже и завтра начинаются сценические репетиции, пока под фортепиано. Отношение превосходное и спектакль обещает быть на славу.

Мой 3-й концерт оказался таким чертовски трудным, что я его до сих пор еще не выучил, а между тем через десять дней уже играть. Волнуюсь и зубрю по 3 часа в день

Доходят слухи, что Сергей Александрович скоро вступит во владение Бостонской Симфонией. То-то было бы здорово!

Рахманинова видел один раз, во время его чикагского recital’я. Отлично сыграл мерзейшую программу[98]. С тех пор, как его оперативным путем лишили геморроидальности, он заметно повеселел.

Ну, я кажется начинаю писать письма не для дам. Поэтому скорее ретируюсь, целую Ваши ручки и обнимаю Сергея Александровича.

Любящий Вас СПркфв

Как оказались переделки в «Скифской сюите»? Делаю сюиту из «Трех Апельсинов».

Рукопись. На бланке «Auditorium Hotel, Chicago». Послано в Париж. АК-БК. Копия – РГАЛИ, ф. 1929 (С.С.Прокофьев), оп. 5, ед. хр. 6. Опубликовано: Советская музыка. 1991. № 4. С. 56.

В конце февраля 1921, вернувшись из Америки после премьеры оперы «Любовь к трем апельсинам», Прокофьев пересылает в РМИ 2 000 франков в погашение своего долга и обещает выслать последнюю 1 000 франков летом, что свершается на самом деле в декабре.

На этот раз Прокофьев обладал верными сведениями о Кусевицком. Еще летом 1921 дирижер получил из Америки письмо от одного из своих старых друзей. Он рассказывал, что еще в годы Первой мировой войны, когда возглавлявший БСО Карл Мук (1859-1940) был признан по недоразумению немецким шпионом и должен был покинуть свой пост, возник вопрос о его заместителе. «Из намеченных кандидатов Вы значились на первом месте. И когда обратились к Малкину[99] с вопросом, не знает ли он какой-нибудь способ, чтобы с Вами по этому поводу снестись, он, к сожалению, не мог его указать, так как всякое сообщение с большевистской Россией тогда прекратилось. А тут под рукой оказался Монтё[100], которого и пригласили. Монтэ сумел за это время престиж и славу Бостонского оркестра совершенно уронить, так как оркестр перестал ездить в другие города за отсутствием успеха. Контракт с Монте (получает 20 тысяч долларов) кончается в будущем году, то есть он там будет еще один сезон. Из этого видно, что Вы имеете наибольшие шансы получить это место»[101].

Несколько влиятельных визитеров из музыкальных кругов Бостона присутствовали на выступлениях Кусевицкого в Париже и Лондоне. Летом 1923 в парижской квартире Кусевицкого раздался звонок. Импресарио Макс Рабинов (Rabinoff) (1877-1966), представивший Америке Анну Павловну Павлову (1881-1931), просил о встрече с Кусевицким и был приглашен на Rue de Conseiller Collignon. Проведя несколько часов в беседе с ним, он лишь мимоходом намекнул на возможность появления дирижера в Америке. Много лет спустя в одном из писем к нему он расскажет, что истинной целью его давнего визита в парижский дом Кусевицких было поручение менеджера Бостонского оркестра Уильяма Бреннена (William H. Brennan, 1863-1935) подумать о преемнике Пьеру Монтэ на посту музыкального директора оркестра, и что именно он первым предложил кандидатуру Кусевицкого[102].

Затем Совет директоров Бостонского оркестра отправил в Париж своего персонального представителя Мэрион Шоу Хоутн (Marion Shaw Haughton). Улышав концерт Кусевицкого, она тотчас же послала в Бостон краткую телеграмму: “This is the man...” («Это тот, кто нам нужен!»)[103]. Контракт для Кусевицкого привез весной 1923 в Париж менеджер Бостонского оркестра Уильям Бреннен. Официальное сообщение о назначении дирижера музыкальным директором оркестра было сделано 10 сентября 1923 после его встречи в Лондоне с двумя специально приезжавшими туда членами Trustees оркестра. Одновременно Кусевицкий приостановил начавшиеся уже переговоры о своих гастролях в Южную Америку и попытки со стороны многих европейских оркестров заполучить его на будущий сезон. 12 сентября 1924 дирижер прибывает в Бостон и начинает работу во главе Бостонского оркестра, которой суждено будет продлиться четверть века.

(продолжение следует)

Примечания


[1] Франсис Пуленк. Сергей Прокофьев. В кн.: Сергей Прокофьев. Статьи и материалы. 2-е изд. Составители И. Нестьев и Г. Эдельман. Москва: «Советский композитор», 1965. С. 385.

[2] См.: Сергей Кусевицкий: «"…Приобщение человека к вселенским ценностям". Материалы к творческой биографии». / Вступ. статья, публ. и коммент. В. Юзефовича // «Советская музыка», 1975. № 1; Сергей Прокофьев: «Спасибо маэстре: не посрамил земли скифской!» / Публ. и коммент. В. Юзефовича // Там же. 1991. № 4-6.

[3] Цит. по: «Среди печати», «Музыка», № 94, 8 сентября 1912. С. 769.

[4] М. [Николай Мясковский]. «Библиография. С. Прокофьев. Ор. 2. Четыре этюда для фортепиано. Издание П. Юргенсона», «Музыка», № 94, 8 сентября 1912. С. 772.

[5] Сергей Прокофьев – Николаю Мясковскому, 5 августа 1910, Сонцовка. М-П. С. 84.

[6] Николай Мясковский – Сергею Прокофьеву, 13 августа 1910, Петербург. Там же. С. 85.

[7] Сергей Прокофьев – Николаю Мясковскому, 19 августа 1910, Сонцовка. Там же.

[8] Сергей Прокофьев Николаю Мясковскому, 7 сентября 1910, Долинская. М-П. С. 88.

[9] Александр Оссовский – Борису Юргенсону, 5 мая 1911, Петербург. – РГАЛИ, ф. 1929 (С.С. Прокофьев), оп. 1, ед. хр. 424. Копия, переписанная рукой С.С. Прокофьева. Публикуется впервые.

[10] С.С. Прокофьев – А.В. Оссовскому, 20 февраля 1913, [Петербург]. Послано в Петербург – РИИИ, ф. 22 [А.В. Оссовский], оп. 1, ед. хр. 144. Публикуется впервые.

[11] А.В. Оссовский – С.А. Кусевицкому, 21 февраля 1913, [Петербург]. Послано в Петербург. РГАЛИ, ф. 1929 (С.С. Прокофьев), оп. 1, ед. хр. 375. Публикуется впервые.

[12] ПД-1. С. 233.

[13] ПД-1. С. 115.

[14] Имеется в виду Первый фортепианный концерт ор. 10.

[15] ПД-1. С. 234.

[16] Сергей Прокофьев – Николаю Мясковскому, 31 мая 1913, Вержболово. М-П. С. 105.

[17] Сергей Прокофьев – Николаю Мясковскому, 10 апреля 1914, Петербург. Там же. С. 112.

[18] Так у Прокофьева – с прописной буквы и без кавычек.

[19] ПД-1. С. 258.

[20] ПД-1. С. 341.

[21] Телеграмма С. Прокофьева не обнаружена.

[22] Сергей Прокофьев. Дневник. 1907-1933 (Часть первая). [Paris:] sprkfv, 2002. С. 379.

[23] Там же. С. 380.

[24] Там же.

[25] Там же. С. 381.

[26] Это письмо Дирекции «Концертов С. Кусевицкого» не обнаружено.

[27] ПД-1. С. 407.

[28] Указания на издание Первого фортепианного концерта в 1913 у С. Шлифштейна (См.: МДВ. С. 373) ошибочно.

[29] ПД-1. С. 409.

[30] Там же.

[31] Там же. С.С. 414, 415.

[32] Сергей Прокофьев. Надпись на статье Болеслава Яворского «Сергей Прокофьев, ор. 10. 1-й концерт для фортепиано с оркестром», опубликованной в журнале «Музыка» 1914, 15 февраля, № 169, с. 156,157. – ГЦММК, ф. 3 [В.В. и Е.В. Держановские], № 2067.

[33] 24 октября 1915 под управлением автора прозвучит его Симфониетта ор. 5.

[34] Николай Малько. Задачи филармонии. В кн.: Павел Кристи. Десять лет симфонической музыки. Ленинград: Издание Государственной Академической Филармонии, 1928. С. 6.

[35] Александр Оссовский. С.В. Рахманинов. В кн.: Воспоминания о Рахманинове. Составление, редакция, комментарии и предисловие З. Апетян. Москва: «Музыка», 1973. Том 1. С. 383.

[36] Любовь Рыбникова. Из воспоминаний. Машинопись. – ГЦММК, ф. З03 [С.А. Кусевицкий], ед. хр. 76. С. 7.

[37] ПД-1. С. 584.

[38] ПД-1. С. 588.

[39] ПД-1. С. 592.

[40] ПД-1. С. 590.

[41] ПД-1. С. 601.

[42] ПД-1. С. 602.

[43] ПД-1. С. 603.

[44] Там же.

[45] ПД-1. С. 620.

[46] Там же.

[47] ПД-1. С.С. 622,623.

[48] Первоначально написано и вычеркнуто Прокофьевым: «укажу лишь на...»

[49] ПД-1. С.С. 625,626.

[50] Николай Мясковский – Сергею Прокофьеву, 12 августа 1923, Москва. М-П. С. 168.

[51] Описка Струве – сумма романсов этих четырех опусов Прокофьева – не 10, а 13.

[52] Эта пространная фраза вписана Прокофьевым вместо вычеркнутого предложения: «Вспомним, что Соловей перед войной был принят в Париже (Opera Comique), Берлине, Петрограде и даже Москве, а балеты того же автора ограничиваются антрепризой Дягилева».

[53] ПД-1. С. 637.

[54] Там же. С. 638.

[55] Сергей Прокофьев. Автобиография. В кн.: МДВ. С. 158.

[56] ПД-1. С. 687.

[57] Хотя Прокофьев и протестовал против того, чтобы именовать эту партитуру кантатой, о чем писал Мясковскому еще в 1926 году, собственное его жанровое определение партитуры как заклинания так и не прижилось ни в музыкознании, ни в концертной практике.

[58] ПД-1 С. 690.

[59] Там же. С. 691.

[60] Мстислав [Константин Бальмонт]. Константин Бальмонт и Сергей Прокофьев. «Сегодня», 13 февраля 1927.

[61] ПД-1. С. 691.

[62] Сергей Прокофьев. Автобиография. Цит. по кн.: МДВ. С. 161.

[63]ПД-1. С. 695.

[64] Там же. С. 669.

[65] Там же. С. 696.

[66] Там же. С. 711.

[67] Сергей Кусевицкий. Письмо в редакцию. // «Полночь» (Петроград), 23 ноября 1917.

[68] Евгений Мравинский. «Из дневников», «Музыкальная академия», 1995, № 4-5. С. 3.

[69] Сергей Прокофьев – Нине Кошиц, 8 апреля 1920, Нью-Йорк. – Коллекция С. Прокофьева. Отдел исполнительских искусств, БК

[70] Франц Шефер. Издательская идея Митрофана Петровича Беляева. Воспоминания его сотрудника. В кн.: Памяти Митрофана Петровича Беляева. Сборник очерков, статей и воспоминаний. Париж: Издание попечительного совета для поощрения русских композиторов и музыкантов, 1929. С. 49.

[71] [Souvtchinsky, Pierre.] Hommage a Serge Koussevitzky. – Musique Russe. Еtudes rеunies par Pierre Souvtchinsky. Tome II. Paris: Presses Universitaires de France, 1953. P.P. 393-395.

[72] Речь идет об импресарио Фицхью Хензеле (Haensel, Fitzhugh).

[73] ПД-1. С. 118.

[74] Там же. С. 151.

[75] Так именует Прокофьев свои Четыре пьесы для фортепиано ор. 32.

[76] См.: Roger Nichols. The Harlequin Years. Music in Paris 1917-1929. BerkeleyLos Angeles: University of California Press, 2002. P.P. 53,54.

[77] Графиня (урожд. Караман-Химей) была кузиной и другом детства поэта и коллекционера живописи графа Робера де Монтескью-Фезензака (de Montesquiou) и оба они, по свидетельству Александра Бенуа, поддерживали Дягилева, начиная еще с 1906-1907 г.г. (См.: Александр Бенуа. Мои воспоминания. В пяти книгах. Книги четвертая и пятая. Москва: «Наука», 1980. С.С. 451, 453).

[78] ПД-2. С. 154.

[79] Сергей Дягилев Игорю Стравинскому, 23 февраля [8 марта] 1915, Рим. Цит. по публикации: Виктор Варунц. «И.Ф. Стравинский С.П. Дягилев. Переписка», «Музыкальная академия», 1996, № 3,4. С. 181.

[80] ПД-2. С. 154.

[81] Михаил Ларионов – Сергею Дягилеву, 24 марта 1921, без указания места [Испания]. – Библиотека Grand Opéra в Париже, фонд М. Кохно. Цит. по: «Долгая дорога в "родные края"...» Из переписки С.С. Прокофьева с его российскими друзьями. Публикация Ю. Деклерк. В сб. Сергей Прокофьев. К 110-летию со дня рождения. Письма, воспоминания, статьи. Москва: Труды ГЦММК, 2001. С. 19.

[82] «Последние новости», 2 июня 1921.

[83] ПД-2. С. 156.

[84] ПД-2. С. 157.

[85] Там же.

[86] Последние новости «Последние новости», 12 мая 1921.

[87]Le Gaulois”, 14 May 1921.

[88] Родственники Н. Кусевицкой, которые эмигрировали из России на Запад через Варшаву.

[89] Имеется в виду Динар (Dinard) на Атлантическом побережье Франции.

[90] Сергей Прокофьев – Фатьме Ханум Самойленко, 12 августа 1921, Сэн-Бревен-лэ-Пэн. Послано в Париж. – Библиотека Гарвардского университета (Houghton Library), Кембридж, США. Фонд 58М (Fund 58M), No.118.

[91] Сергей Кусевицкий Сергею Рахманинову, без даты [до 8 августа 1922], Париж. Черновик. Послано в Нью-Йорк. AK-БК.

[92] Имеются в виду известный американский книгоиздатель Альфред Кнопф и его супруга. Год спустя в его издательстве будет выпущена книга Артура Лурье о Кусевицком Louriе, Arthur. Sergei Koussevitzky and His Epoch. A Biographical Chronicle. New York; Alfred A. Knopf, 1931.

[93] ПД-2. С. 754.

[94] Утро (Нью-Йорк). 2 января 1922.

[95] Утро (Нью-Йорк). 7 января 1922.

[96] Записка датируется по дате отплытия Прокофьева в Америку суббота, 16 октября 1921.

[97] Сергей Прокофьев – Фатьме Ханум Самойленко, 15 октября 1921, Шербург. Послано в Париж. – Библиотека Гарвардского университета (Houghton Library), Кембридж, США. Фонд 58М (Fund 58M), No. 118.

[98] Выступление Рахманинова в Чикаго состоялось 20 ноября. «Днем концерт Рахманинова с второстепенной программой, но играл отлично, прямо-таки изумительно, – записал в тот день Прокофьев. – Заходил к нему. Рахманинов будто помолодел и повеселел, шутил, удерживал меня около себя. Спросил, как постановка. <…> Надо бы ему послать «Бабушкины сказки», может он разберется в них и будет относиться к моим сочинениям более прилично, чем до сих пор». (ПД-2. С. 175).

[99] Иосиф Малкин (1879-1969) – русский виолончелист, в то время концертмейстер виолончелей Чикагского симфонического оркестра.

[100] Пьер Монтё (Monteaux) (1875-1964) – французский дирижер, в антрепризе Дягилева дирижировал премьерами балетов «Дафнис и Хлоя» Равеля (1912) и «Весна священная» Стравинского (1913). В 1919-1924 возглавлял БСО. Неоднократно гастролировал в СССР.

[101] ?.Фидельман – Сергею Кусевицкому, 20 июля 1921, Аркадия, Мичиган. – АК-БК.

[102] См.: Max Rabinoff to Serge Koussevitzky, May 14, 1940, Chicago. - AK-БК.

[103] Marion Shaw Haughton to the Trustees of the Boston Symphony, without date [1923], Paris. Cable. – АК-БК.


К началу страницы К оглавлению номера
Всего понравилось:0
Всего посещений: 5882




Convert this page - http://7iskusstv.com/2011/Nomer3/Juzefovich1.php - to PDF file

Комментарии:

Шлосман Александр Сергеевич
Москва, Россия - at 2011-04-04 01:50:27 EDT
Дорогой Витя! С огромным интересом прочел твою статью в очередном номере “7 искусств” о переписке Прокофьева с Кусевицким. Совершенно не находясь “в теме”, я тем не менее поражен, насколько ты, владея громадным и совершенно разносторонним объемом материала, сумел сплотить его в интересный литературный сюжет, используя тексты, объединенные твоим видением, пониманием и способностью сделать сухое, документальное интересным и заметным для человека, постороннего интересу к профессиональным сторонам биографий обоих персонажей. Кроме того, что могу только представить, какая громадная работа должна предшествовать тому, что в твоем распоряжении появились эти, а также и многие, многие другие тексты и сведения, составляющие твой интерес на протяжении, как минимум всех “американских” лет, твоей жизни. Я имею ввиду фигуру Кусевицкого, во-первых, а также множества людей, соприкасавшихся с ним. Могу предположить, что в настоящее время в искусствоведении ты являешься едва ли не монополистом системной подборки материалов об этом музыканте. А если и не единственным, то одним из немногих. Я желаю тебе воплощения всего накопленного в следующие, за опубликованным первым, тома. Может быть, я ошибаюсь и уже напечатан второй? Обнимаем и желаем дальнейших успехов в твоем творчестве, Шлосманы.

_Ðåêëàìà_




Яндекс цитирования


//