Под сенью госпитальной

***

Дальше больше, но дальше не надо.

                           Михаил Дынкин

Заглянешь в будущее – оторопь берёт,

хотя его всё меньше и всё жиже,

и тело по ночам не просится в полёт,

а льнёт к земле иссохшейся поближе.

Чем дальше в лес, тем меньше годных дров,

а хоть и нет – смеяться, а не плакать,

и без тебя похнычут будь здоров,

ну, так не множь бессмысленную слякоть.

Запей глоток глотком и раствори

надежду в безнадёжности стакане,

и пей, покуда спят нетопыри

башкою вниз на неба рваной ране.

И улыбнись минувшему, пока

хоть в памяти оно не миновало.

Что за беда, что сладость чуть горька?

И что за счастье, что её так мало.

Что будет, будет. Так тому и быть.

А что не будет – тишины отрада.

И времени подрагивает нить

меж да и нет, меж надо и не надо.

***

Бесцветная звезда на небе снулом

мешала спать, но всё-таки уснул он

и мать во сне звала: «Сынок сынок...»,

а он не мог ответить, рвался голос

и осыпался, как засохший колос,

и пылью оседал на потолок.

Она звалá звалá и улетела,

и вслед за нею потянулось тело

пока в гробу ворочалась душа,

заснуть пытаясь под звездой бесцветной

и маясь дурью злой и несусветной,

но спать не получалось ни шиша.

И я смотрел как мается бедняга

и думал: «Что за странная бодяга,

с какого бы такого бодуна

не спится? Встань, нырни на дно стакана,

и, разомкнув объятия капкана,

плыви отсюда ночь пока темна.

А мать вернулась: «Я тебя искала

и не нашла, а времени так мало –

начнёт светать и всё, и не найду».

Он к ней тянул растерянные руки,

но руки утыкались в плача звуки,

впадающие в мутную звезду,

гундосил ветер муторные песни

и глотку не заткнуть ему хоть тресни,

и сон не шёл, но и не уходил,

висел паук как НЛО в проёме,

душа и тело плакали вдвоём и

соединиться не хватало сил.

«Проснись, вставай,– я тряс его за плечи, –

стучаться в вечность незачем и нечем –

сама откроется без отворись сезам»

а он взглянул из зеркала рассвета:

«Отстань, мешаешь спать, да брось ты это!»

И первый луч как бритва по глазам

***

                Как устоишь? А ты ведь устоишь.

                                            Галина Гампер

Ах, боже мой, да разве дело в том,

что лад не в лад и счастье несчастлúво,

что на потом остался суп с котом

и канул парус в мареве залива?

Всё дело в том, что дело-то ни в чём

и никому до дела нету дела –

мы заняты, мы воду слов толчём

в разбитой ступе злого беспредела.

Ревёт пожар, срывая свет с небес,

бадьи пожарных туч трещат от суши,

огонь с земного – на небесный лес,

где отсидеться собирались души.

Ну, а когда всё выгорит дотла,

от головни прикуришь сигарету,

затянешься – такие блин дела,

подумаешь – за что мне счастье это,

за что мне рай в аду, на что слова,

о чём кричит растерянная птица

и кто она – полночница-сова,

журавлик в небе, в кулаке синица?

Осядет пепел, выпадут дожди

и чёрным снегом заметёт могилы.

Не верь, не бойся, не проси, не жди.

Но, Боже, где найти на это силы?

***

От земли до неба рукой подать,

а пока доберёшься – собьёшься с ног.

Там на небе – небесная благодать,

да какая туда из семи дорог?

По любой иди – вот бог, вот порог.

Поцелуй пробой и шагай домой.

А от зла и сглаза соль – оберёг,

да и хлеб посолишь, пока живой.

Блудный сын домой – дорогой сынок.

Только дом твой пуст – где отец, где мать?

На столе устал каменеть пирог,

и сломаешь зубы его кусать.

Накатался пó свету колобок

и лицом в половицу, и уж не встать.

Не боись, сынок, – окликает Бог, –

от земли до неба – рукой подать.

После наркоза

Застряло солнце в голубой резьбе,

недвижен день, как памятник себе –

цветы засохли и пожухли речи,

склевали птицы без остатка тень,

которую бросали на плетень

летящих облаков тугие плечи.

На солнечных часах ноль-ноль минут,

того гляди, и вовсе умыкнут

машинку времени из божьего кармана,

а жаль, ведь не хухры-мухры брегет,

таких уже не делают, а свет

без тени – блажь самообмана.

Дамоклов луч висит над головой.

Стоишь, не шелохнёшься сам не свой

ненужною свечой полуоплывшей

и думаешь в немом полубреду,

на кон поставив счастье, как беду,

ты настоящий, будущий иль бывший?

И повисает в воздухе вопрос,

недвижны крылья дремлющих стрекоз.

небытия замедленная съёмка.

Но из сознания натужен и гундос

вчерашний испаряется наркоз –

и горизонта вздрогнула каёмка,

и стрелки шевельнулись на часах,

и воздух свежим ветерком запáх,

и зáпах был как новой жизни манна,

куда-то плыли тихо облака,

душа была прозрачна и легка,

а тело чуть покачивалось пьяно,

и тень его показывала шесть

на солнечных часах, и солнце сесть

клонилось медленно в предчувствие заката...

***

Что хочет боль?

Зачем она пришла и не уходит,

мычит, бубнит, бормочет, бьётся в крике,

а слов не разобрать?

Ты достаёшь бутылку, два стакана

и говоришь: «Ну, вздрогнем что ли?

Да ты садись – в ногах ведь правды нет.

Мне некуда деваться от тебя,

так хоть поговорим, как люди.

Смешно, но не могу себе представить,

что жил ещё вчера, тебя не зная».

Она стихает, смотрит исподлобья – не верит.

«Да не кури ты столько,– говорит, – и хватит врать!

Ещё скажи, что любишь...

И выбрось эти чёртовы таблетки,

они ведь всё одно не помогают,

к чему травиться?

– «Тоже верно. Тогда по новой?»

– «Вот это, – говорит, – другое дело.

Я ведь зачем пришла – сказать хотела...»

– «Да ладно, – говоришь, – давай не будем о грустном,

ведь хорошо сидим».

Она вздыхает:

«И правда – хорошо, жаль уходить...»

И засыпает.

Ты на руках её качаешь до утра,

боясь спугнуть дыханием неловким.

Она проснётся утром:

«Ну, я пошла.

Ты только не скучай»

– «Не буду, –

отвечаешь ты, –

не буду».

***

День не горек и не сладок,

не сума и не тюрьма.

Лето катится в осадок.

Горе пухнет от ума.

Соловей-разбойник свищет

в догорающем лесу.

Спит судьба на пепелище

словно лучик на весу,

словно птица цвета сúни,

залетевшая в закат,

словно страшный суд в картине,

где никто не виноват.

Дым отечества над миром.

Дом, затерянный в дыму.

За небесным конвоиром

шагом марш по одному.

Тонкой струйкой вереница

душ, бредущих бечевой.

Ока смертного зеница

над повинной головой.

Август в осень. Осень в вечность.

Стынет голос немотой.

Жизни грустная беспечность,

на бессмертии настой.

***

время уходит на запад и наступает с востока

потоки дождя разрывают хрипящую щель водостока

крышу уже не держит истлевшая в клочья балка

пчела между стёкол топорщит беспомощно жалко

между вчера и завтра дня закатилaсь монета

вот и ещё одно лето камнем кануло в лету

рвёт из ржавых уключин теченье вёсла харона

значит не перевезёт нынче во время óно

значит ещё попьём поплачем споём попляшем

в этом больном шальном сбрендившем мире нашем

выпьем на посошок выкурим сигаретку

солнце встаёт за окном боком задев о ветку

Глюки

1

заварим что ли по чашке чёрного кофе

чтобы он был такой же чёрный

и такой же обжигающе-сладкий

когда к нему прикоснёшься губами

как твоя кожа

она улыбается в ответ

ярко вспыхивает снег вокруг пламени языка

если закрыть глаза

понимаешь что летишь но не понимаешь на кой и куда

тем временем прилетаешь

чёрт подери кто повернул средний слой кубика рубика

кровать стоит вертикально на спинке изножья

внизу далеко под ногами в ослепительно-белом свете

лежит экран телевизора и картина с цветами

которые вообще-то должны быть на стене

но теперь вместо неё потолок

а ты как будто прибит к кровати

больно же вскрикиваешь ты

и пытаешься вернуться в прежнюю геометрию

цепляясь взглядом за окно справа

пока середина крутилась

оно висело себе на месте как ни в чём ни бывало

так в метре от границы проливного дождя

висит белое солнце великой суши

и наконец оказываешься лежащим на кровати

а девушка цвета горького шоколада 85 %

привычным жестом сканирует браслет у тебя на руке

и бодро проверяет ты ли имя фамилия год рождения

ты говоришь нарушая рутину что день рожденья сегодня

когда до неё наконец доходит

она радостно вскрикивает

happy birthday

get well soon

я пришла взять кровь

вы из какого пальца хотите

все для вас говоришь ты ей

она улыбается скажете тоже столько мне мама не велит

и проваливаясь снова в какую-то другую геометрию

слышишь собственный голос

а потом когда крови напьётесь

могу я попросить у вас чашечку кофе

а то мне что-то сегодня очень не очень

может быть потому что уже окончательно осень

она дурочка зачем-то вызывает кардиолога

здесь когда-нибудь дадут спокойно поспать

он прибегает весь в мыле

бедная толстая сороконожка

а вы пили сегодня кофе

наконец-то думаешь хоть один

сказал что-то по делу

2

...как всадник без головы –

что делать, если крышу давно снесло? –

прячась в чёрной ночи от липкой людской молвы,

не зная ни что за день, ни какое нынче число

в этом царстве иссиня-мёртвой лунной травы,

пробиваешься к чёрной дыре – дай хоть разок загляну,

глазок с лязгом отодвигается и хриплый голос говорит, ну,

ты же хотел – смотри, да глаза ото сна протри

и что не предупреждали после не говори.

...вжимаешь зрачок в очко,

с этого света таращишься, что-то будет на том –

куда там котится яблочко, беременное червячком,

что случится с дошедшим до ручки потом,

когда на Суде Последнем прикинется он дурачком,

и с тем, у кого на плече сума с горюшком от ума,

и вон с тем, по которому где-то плачет тюрьма,

и с тобой, влипшим глазом в щёлку небесных ворот

в ожиданьи, когда Бог тебя позовёт.

...отойди, дай другим,

дурное дело нехитрое, всем охота – не только тебе,

посмотрел – хватит, дай поглазеть и им,

сидящим, пока не грохнулись, А и Б на трубе,

с биноклем на всякий случай простеньким, недорогим,

а ты в своём сне таблеточном сказкам всяким не верь,

потом ничего не будет, а сейчас откроется дверь,

выскользнешь украдкой в неё и, не разнимая рук,

вдвоём поплывёшь над городом, как бабьего лета глюк.

***

Тело может истомиться ...

        Арсений Тарковский

Семь шагов до края света

долгих, как последний вдох.

То прошло, пройдёт и это.

Кромка рваная эпох

прошуршит раскрытой жилой

и закатится во тьму.

Тело век тебе служило –

послужи теперь ему.

Послужи ему. Из праха

вышло и в него уйдёт.

В мясо вросшая рубаха

распроститься не даёт.

Ничего, что истрепалось

каплей правды в море лжи,

не разменивай на жалость

службу – просто послужи.

Тут прореха, там заплата.

Там скривило, тут свело.

Но оно не виновато

в том, что выжить повезло,

что скукожено и сиро –

свет стыдливо не туши,

как забытая квартира

неприкаянной души.

Ей в отчаяньи несмелом

молча голову склонить

на коленях перед телом –

ноги мыть и воду пить.

© Виктор Каган – стихи и фото, 2011

Август-сентябрь 2010

Даллас

 Розробка сценария, рефераты