Номер 6(19) - июнь 2011 | |
Антон Павлович Чехов Пациент 100 лет с небольшим
прошло со дня смерти Чехова, но с каждым годом он становится ближе, привлекая
разными гранями таланта врача, писателя, человека. Многогранность личности
Антона Павловича, обусловленная его редкой, разносторонней одаренностью,
успехами в разных областях знаний, особым видением жизни, людей, событий, не
перестает привлекать внимание специалистов разного профиля. Чехова не уместить
в прокрустово ложе одной профессии, даже писательства, в котором он достиг
вершин мировой культуры. Врач по образованию и
мироощущению, он интересен и этой ипостасью таланта и особенностью личности. Антон Павлович близок
нам не как давно живший, почти потусторонний гений, а как близкий и родной человек,
только что прошедший по улице где-то здесь, рядом. Между тем он, внук
крепостного, родился за год до отмены крепостного права. Отец и дед, крепостные
села Ольховатка Воронежской губернии принадлежали помещику Черткову, отцу В.Г. Черткова,
ближайшего друга и последователя Л.Н. Толстого, а впоследствии и партнера Антона
Павловича по издательским делам. И если бы не Егор Михайлович Чехов (дед),
сумевший скопить 3,5 тысячи рублей и выкупить семью, родиться бы и Антону
Павловичу крепостным. Все знавшие Чехова подчеркивают его особую тактичность, терпимость к любому собеседнику, интеллигентность. Это тем более важно, что по характеру Антон Павлович отличался вспыльчивостью и нетерпеливостью. Как он писал, «я по капле выдавливал из себя раба». Мне представляется, что дух крепостного семейного прошлого витал в рассказах и воспоминаниях семьи. Антон Павлович
утверждал, что способности в семье от отца, а сердце – от матери. Его жизнь,
творчество, врачебная работа, общественная деятельность многократно исследовалось
и описывалось в литературе. Но поиск нового неизвестного продолжается, что
обусловлено масштабом этой незаурядной личности. Бедой и трагедией жизни
писателя явилась тяжелая болезнь (туберкулез), вокруг чего продолжаются споры,
связанные как с качеством лечения, так и с отношением к ней самого больного,
близких, врачей, жены. Первые признаки
заболевания проявились, предполагают, еще в гимназии, что выразилось в
перенесенном перитоните (воспалении брюшины). В 1874 году Антон Павлович гостил
в семье гимназического товарища Селиванова. После купания в холодной воде
тяжело заболел и испуганный приятель отвез его к трактирщику Моисею Моисеевичу,
который всю ночь ставил горчичники и компрессы, а жена выхаживала больного
несколько дней, чтобы он мог добраться домой. В Таганроге Чехова лечил школьный
врач Шремпф, выпускник Дерптского (Тартусского) университета. Чем точно болел в то
время Антон Павлович трудно определить: в диагноз перитонит входила группа
воспалительных заболеваний разной этиологии. Несомненно, однако, что
заболевание не прошло бесследно, оставив тревожный след в душе юноши и, как
считает Рейфилд (2005), общение с умным добрым доктором повлияло на выбор
специальности молодым гимназистом. Важно подчеркнуть, что с этого времени
участились у Антона Павловича простудные заболевания. Потому ли или по другому
стечению обстоятельств, но выбор профессии молодым Чеховым определился,
возможно, не только по призванию, но и в силу необходимости заработка. К этому
времени практически вся семья материально в определенной мере зависела от
Антона Павловича. Впрочем, правильность выбора профессии им никогда не
оспаривалась. В 1879 году Чехов
поступил на медицинский факультет Московского университета. Учился охотно,
особенно интересовался лабораторными исследованиями, экспериментом. «Медицина
моя идет «crescendo», – писал студент-медик Антон Павлович брату 3-6 февраля
1883 года. – Умею врачевать и не верю себе, что умею». В этой фразе звучит
несомненная радость и гордость обретаемой профессией. В целом студенческие
годы, проведенные в Москве, молодой Чехов вспоминал с удовольствием: частые
веселые встречи с друзьями в гостеприимной родной семье, пирушки с шампанским,
катания на лошадях, посещения театральных спектаклей и литературных салонов, в
которых ему – красивому, остроумному, талантливому всегда были рады. Чехов усердно слушал
лекции выдающихся клиницистов Г.А. Захарьина, которого считал в медицине
сопоставимым по уровню c Львом Толстым в литературе, а любимого им С.П. Боткина
– с Тургеневым. Еще в студенческие годы
он был очень загружен не только учебой, но и начавшимся литературным трудом.
Поначалу был репортером, автором фельетонов, много писал. В эти годы Антон
Павлович увлекся подругой сестры Маши Евдокией Эфрос, еврейкой, и сделал ей
предложение. Брак не состоялся, но дружеские отношения с ней и впоследствии с
ее мужем не прерывались до самой смерти писателя. Небезынтересно, что с тех пор
до встречи с Книппер Чехов никому предложения не делал. Многие исследователи
жизни и творчества писателя отмечают тревожное отношение Чехова к женитьбе. Он
влюблялся, общался с женщинами, но активно избегал решительного шага. По-видимому,
боязнь потери свободы тревожила его. Об этом пишет и Маргарита Одесская (2007),
рассматривая особенности Чеховского поведения как признак психопатии. Он много работал, но не
только поэтому в его письмах начинают проскальзывать жалобы на слабость,
утомляемость. Уже 10 декабря 1884 года в письме Н.А. Лейкину сообщает: «…У
меня ни к селу, ни к городу идет кровь горлом. Три дня я не видал белого
плевка, а когда помогут мне медикаменты, которыми пичкают меня коллеги, сказать
не могу. Общее состояние удовлетворительное. Причина сидит, вероятно, в
лопнувшем сосудике». 17 декабря того же года в письме П.А. Сергеенко
сообщает о кровохарканье, подчеркивая: «не чахоточное». Речь идет о сильном
кровотечении, начавшемся в здании окружного суда и продолжавшемся 3-4 дня, что
«произвело немалый переполох в моей душе. Оно было обильно. Кровь текла из
правого легкого. В крови, текущей изо рта, есть что-то зловещее, как в зареве». С тех пор, по словам
Антона Павловича, «кашляет каждую зиму, осень и весну и в каждый сырой летний
день, но тревожится только при появлении крови». Продолжая рассказ о первом
серьезном кровохарканье (декабрь 1884), уже 2 января 1885 года в письме Е.И. Савельевой
отмечает, что прошедшее нездоровье напугало, «но в то же время (бывают же такие
фокусы) доставило мне немало хороших, почти счастливых минут». Он упоминает о
дружеском участии многих друзей и знакомых. Эта особенность Чехова – не
углублять негативное впечатление от грустных сообщений, перемежая их чем-то
приятным, сохраняется на протяжении всей жизни писателя, составляя его
человеческую сущность. Окончив в 1884 году
медицинский факультет университета, Чехов, увлеченный врачебным делом,
продолжает посещать интересующие его лекции. И вновь сетования на слабость и
утомление: «Вот уже целая неделя, как я чувствую во всем теле ломоту и
слабость, сейчас ходил слушать лекцию Г.А Захарьина (о сифилисе сердца),
простоял не более 1,5 часа, а утомился, точно сходил в Киев пешком» (1887)[1]. На протяжении первых лет болезни Чехов
продолжает в общении с друзьями упорно отрицать наличие у себя туберкулеза,
приписывая недомогание простудным заболеваниям. Наряду с этим, будучи мыслящим
врачом («я не такой плохой врач, как вы думаете»), прошедшим серьезный курс на
медицинском факультете, изучив, наконец, среди прочего и туберкулез, он не мог
отрицать грустные факты. (Хижняков 1947, Меве 1989). Так, в письме брату
Александру Павловичу по-врачебному, коротко и четко характеризует состояние
болеющего Николая Павловича: «у него хронический легочный процесс – болезнь, не
подающаяся излечению. Бывают при этой болезни временные улучшения in situ, и
вопрос должен ставиться так: как долго будет продолжаться процесс? Но не так:
когда выздоровеет?» (1899). Как вдумчивый врач, он
хорошо знал отрицательное влияние на здоровье излишней мнительности и придавал
большое значение роли нервной системы в развитии заболевания, что подтверждал в
позднейших воспоминаниях о нем, в частности, и коллега по работе в земстве
доктор – психиатр П.А. Архангельский. Следовательно,
несерьезно было бы полагать, что Антон Павлович заблуждался по поводу своего
заболевания. Другое дело, что такое поведение является типично врачебным. (Шубин
1977, Мирский 2003). Самые запущенные случаи
различных заболеваний встречаются именно у врачей, которые не хотят знать
очевидную правду, просто закрывают на нее глаза. «Ах, обмануть меня не трудно,
я сам обманываться рад» – цитата из стихотворения Пушкина как нельзя лучше
отражает суть дела. Врачу и просто
внимательному собеседнику известны люди, стремящиеся сделать свои недомогания
предметом широко известным и обсуждаемым. Но есть и другие, старающиеся
избегать пространных обсуждений своих болезней, демонстрируя несуществующее
здоровье. Человек в достаточной
степени закрытый, тактичный, Антон Павлович не злоупотреблял сообщениями о
своем недуге. Время шло. Несмотря на
плохое самочувствие, периодически возникавшее кровохарканье, Чехов
предпринимает крайне тяжелое путешествие на остров Сахалин. Трудно сказать, что
послужило причиной поездки: пережитый душевный кризис, «охота к перемене мест»?
Скорее всего, активная общественная позиция. Сам Антон Павлович писал, что едет
для того, «чтобы пожить полгода не так, как я жил до сих пор» (1890). Изнурительная поездка,
скверные дороги, непривычная еда, гримасы климата – все это негативно сказалось
на здоровье писателя. То и дело в письмах упоминается о кровохарканье, кашле,
слабости. Между тем посещение
каторжного острова произвело на Чехова неизгладимое впечатление как на врача, и
как на писателя. Он один, без помощников, выполнил огромную статистическую и
исследовательскую работу, провел перепись населения, оказывал врачебную помощь,
увидел и узнал то, что практически было скрыто от российской публики за семью
печатями. Результатом поездки явилась книга «Остров Сахалин». Прожив несколько месяцев
в Москве после возвращения с Сахалина, неожиданно для родных и близких Антон
Павлович вновь уезжает, на сей раз в Европу. Он переезжает с места на место,
намеревается съездить в Африку, а в письмах продолжают периодически звучать
жалобы на «простуду», кашель, слабость, что стало, к сожалению, привычным. В 1891 году в письме А.С. Суворину
появляется необычная фраза: «Я продолжаю <…> кашлять и уже начинаю
подумывать, что мое здоровье не вернется к прежнему своему состоянию. Лечение и
заботы о своем физическом существовании внушают мне что-то близкое к
отвращению. Лечиться я не буду. Воды и хину принимать буду, но выслушивать себя
не позволю». Бесспорно, Антон
Павлович боялся услышать то, что ему уже давно как врачу было ясно, отсюда
нежелание врачебного обследования. В письме А.И. Смагину
16 декабря 1891 года изложено понимание происходящего с ним: «Если я в этом
году не переберусь в провинцию <…>, то я по отношению к своему здоровью
разыграю большого злодея. Мне кажется, что я рассохся, как старый шкаф.
<…> Уехать из Москвы мне НЕОБХОДИМО». В этот период он
подыскивает жилье вне столицы, что обусловлено в первую очередь болезнью, а не
материальными причинами, что тоже имело место. Вместе с тем продолжается
многолетняя «игра в прятки», сообщения о «простудах», незначительных
недомоганиях и проч. В одном из писем А.С. Суворину (1892) Чехов, сообщая
об уменьшении кашля после очередного обострения, пишет: «…Ложусь спать без
мрачных мыслей». А в октябре 1893 года пишет брату Михаилу: «…Маленько покашливаю,
но до чахотки еще далеко». Это также недвусмысленно подтверждает, что писатель
не заблуждался относительно своего состояния. 21 марта 1897 года Чехов
вместе с Сувориным обедал в московском ресторане «Эрмитаж». Вдруг у него
хлынула горлом кровь, и, несмотря на все усилия вызванного доктора, ее удалось
остановить лишь под утро. Доктор утешал, что кровотечение не легочное. После
его ухода Чехов сказал Суворину: «Для успокоения больных мы всегда говорим во
время кашля, что он желудочный. Но желудочного кашля не бывает, а кровотечение
непременно из легких. У меня кровь идет из правого легкого, как у брата». Через день кровотечение
повторилось, и Чехов послал записку приятелю, доктору Оболенскому: «Идет кровь.
Больш. моск. гост. № 5. Чехов». Оболенский настаивал на госпитализации. Но
только после повторного кровотечения Антон Павлович согласился обратиться к
специалистам и впервые прошел серьезное обследование в известной московской
клинике своего учителя профессора Остроумова[2]. Там он провел 15 дней, из которых 10
сопровождались кровохарканьем. Есть история болезни
Чехова, которую заполнил в клинике лечащий врач писателя Максим Маслов[3]. Приводим выдержки из нее: «…У пациента
истощенный вид, тонкие кости, длинная, узкая и плоская грудь (окружность равна
90 сант.), вес немного более трех с половиной пудов при росте 186 см...
Испытывает огромную наклонность к зябкости, потливости и плохому сну.
Количество красных кровяных телец уменьшено вдвое по сравнению со здоровым
человеком... Влажные и булькающие хрипы прослушиваются с обеих сторон – как над
ключицами, так и под последними, а также слышны остро и громко над углом левой
лопатки, над правой – глухота... Из-за болей в груди назначены влажные
компрессы, натирания, смазывания йодной тинктурой, внутрь – кодеин, морфий. При
сильных потах – атропин. Лед на грудь прописан три раза в сутки по одному часу
каждый раз, но А. Ансеров (ассистент клиники – И.Л.) назначил
дополнительно лед ночью, что воспринято больным хорошо и одобрительно.
Замечено, что кровотечение из легкого прекратилось через полчаса после
проглатывания пяти-восьми кусочков льда... На десятый день розовая мокрота еще
продолжается... Ну вот, мокрота чиста, и больной настаивает на выписке домой
для срочной работы на литературном поприще, но бациллы доктора Коха еще
присутствуют в мокроте в изрядном количестве... В весе больной не увеличился ни
на полфунта, но на 5 % увеличилось количество гемоглобина и на 30 000
число красных кровяных телец. Вообще, больной окреп заметно. Диагноз
подтвердился». Приведенные описания
осмотра пациента при всей их архаичности с несомненной достоверностью указывают
на серьезное поражение обоих легких, а бациллы Коха – на открытую форму
туберкулеза. Во время пребывания в
клинике Антон Павлович интересовался результатами анализов, беседовал с
врачами. Несмотря на строгий режим, доктора разрешили посещать Антона
Павловича, чтобы не углубить его нравственные страдания. В больнице Чехова
навестил Л.Н. Толстой, чем доставил больному радость общения, хотя, по его
словам, это была не беседа, а монолог. Был у Чехова и Суворин, неожиданно
сказавший о начавшемся ледоходе. Антон Павлович изменился в лице, объяснив
страх больных чахоткой перед ледоходом как предвестнике их скорой смерти. Еще
за четыре года до описываемых событий в письме тому же Суворину Чехов написал:
«Да, я умен, по крайней мере, настолько, чтобы не скрывать от себя своей
болезни и не лгать себе… Я не брошусь, как Гаршин, в пролет лестницы, но и не
стану обольщать себя надеждами на лучшее будущее» (1893). С 1890 годов по совету
врачей Чехов на зиму уезжал на юг – чаще всего в Ялту или за границу. В жизни писателя многое
изменилось. Пришлось постепенно, но неуклонно менять стереотипы, отказываться
от привычного образа жизни, оставлять родных и друзей, полюбившуюся Москву с ее
театрами и музеями. Резко затруднилось общение с редакциями, необходимое для
публикаций, и многое другое. Но как врач он понимал необходимость перемен. Пришлось продать
Мелихово, где прошли годы успешной врачебной и литературной деятельности
Чехова, где жила вся дружная семья писателя, где не раз бывали столь близкие
ему Исаак Левитан, Лика Мизинова, Татьяна Щепкина-Куперник… трудно и незачем перечислять
многочисленных и всегда желанных гостей Мелихова. Некоторое время Чехов,
приезжая в Ялту, жил на разных съемных квартирах или в гостиничных номерах.
Известно, что несколько месяцев он снимал квартиру у генеральши, как ее
называли, Иловайской. Она активно занималась гомеопатией и сокрушалась
нежеланием Чехова следовать ее советам. Между тем по гомеопатическим понятиям
туберкулиновые миазмы (по Ганеманну) вызывают у наделенных ими людей, чаще
больных туберкулезом легких, душевное беспокойство и постоянную потребность в
разъездах. О влиянии туберкулезной интоксикации на психику больного пишут и
психиатры. Так или иначе, Антон Павлович действительно был непоседой. И с этой
точки зрения ялтинские зимы угнетали писателя. Зимой в Ялте жизнь
замирала, хотя в конце 1890 годов и позднее нередко там бывали Куприн, Бунин,
Горький, литератор и врач Сергей Елпатьевский, лечивший не только Чехова, но
позднее…Ленина. На Гаспре несколько месяцев в связи с воспалением легких жил и лечился
Лев Толстой. Общение с этими людьми скрашивало одиночество Антона Павловича, но
не могло заменить ему полнокровную московскую жизнь. В его письмах наряду с
сообщениями о «простудах», «плевритах» звучат облеченные в шутливую оболочку
жалобы на тоску и одиночество. Еще 10.02.1900 писал
О.Л. Книппер: «Я оторван от почвы, не живу полной жизнью, не пью, хотя
люблю выпить, я люблю шум и не слышу его, одним словом, я переживаю теперь
состояние пересаженного дерева, которое находится в колебании: приняться ему
или начать сохнуть?» Зиму 1898 года Чехов
провел в Ялте. В это время приятель Антона Павловича доктор Орлов познакомил
писателя с доктором Исааком Наумовичем Альтшуллером. Он также болел
туберкулезом легких, хоть и пережил Чехова на 44 года. Не имея собственного
жилья, Чехов и Альтшуллер какое-то время жили вместе, до приезда семьи Исаака
Наумовича. Они много бродили, разговаривали на разные темы, встречались с
ялтинцами. Дружба этих коллег «по
болезни и профессии» отличалась теплотой, искренними, добрыми, уважительными
отношениями и продолжалась до последнего дня жизни Антона Павловича. Письма
Чехова Альтшуллеру приходили даже, из ставшего печально известным,
Баденвейлера. Исаак Наумович написал прекрасные воспоминания о Чехове –
человеке, пациенте, творце. Под влиянием Антона Павловича он также принял
решение о переезде в Ялту. Альтшуллер со временем открыл в Ялте широкодоступный
санаторий для туберкулезных больных, в чем ему весьма активно помогал Чехов,
причем не только советами, но и деньгами. Когда-то давно я слышала
от своей тети Эсфирь Петровны Слободянской восторженные рассказы об Исааке
Наумовиче, в санатории которого она лечилась в 1917-1919 годах. Когда в
отрезанный фронтами Крым невозможно было передавать деньги на лечение, он
продолжал лечить (и вылечил) ее бесплатно. А, собравшись в эмиграцию, убегая от
большевиков, среди других знакомых предлагал и ей присоединиться к ним и уехать
из объятой войной страны. Мне кажется, что теперь я целенаправленнее задавала
бы тете вопросы, а при ее замечательной памяти, несомненно, получила бы
интересные ответы… Описывая Антона
Павловича, Альтшуллер подчеркивает, что в те поры, несмотря на частый кашель и
заметную врачу одышку, особенно при подъемах, он все же выглядел не старше
своих 38 лет. Впрочем, был худым, не поправлялся, что при очень высоком росте
(186 см) бросалось в глаза. В эти годы Чехов еще
активно избегал разговоров о своей болезни, на предложение Альтшуллера и
доктора Елпатьевского: «Давайте послушаемся» – отвечал: «Лучше пройдемся». Уже
тогда он выработал степенную походку, что позволяло на первом этапе скрывать
одышку. Он медленно говорил, пытаясь сдерживать кашель, а когда это не
удавалось, сплевывал мокроту в бумажный конвертик, складывал и немедленно
выбрасывал. В конце ноября 1898 года
Антон Павлович впервые обратился к Альтшуллеру в качестве больного. Вот как
Альтшуллер рассказывает об этом: «Рано утром мне принесли от него [Чехова – И.Л.]
записку, в которой он просил зайти, захватив с собой «стетоскопчик и
ларингоскопчик», так как у него кровохарканье – и я действительно застал его с
порядочным кровотечением. Ларингоскоп тут был ни при чем, потому что не могло
быть никакого сомнения, что это настоящее легочное кровотечение. Я при первом
исследовании уже нашел распространенное поражение в обоих легких, особенно в
правом, с несколькими кавернами, следы плевритов, значительно ослабленную,
перерожденную сердечную мышцу и отвратительный кишечник, мешавший поддерживать
должное питание. Мои тогдашние попытки убедить Чехова в необходимости серьезно
лечиться не привели ни к чему. Он упорно заявлял, что лечиться, заботиться о
здоровье – внушает ему отвращение. И ничто не должно было напоминать о болезни,
и никто не должен был ее замечать». Но все же К.С. Бранцевичу 2 января
1899 года Не могу не напомнить,
что еще в 1897 году в разговоре с Сувориным, врач Чехов высказал предположение
о процессе в правом легком (см. выше). Как ни стремился Антон
Павлович скрывать от себя и родных правду о здоровье или, вернее, не касаться
этой темы, то и дело в письмах, чаще менее близким корреспондентам, вновь и
вновь напоминает о себе вполне оправданная тревога. В 1900 году Чехов
заключает с издателем Марксом долгосрочный договор о выпуске собрания сочинений,
который многим казался финансово неудачным. В письме брату Михаилу от 25 января
1900 года следует объяснение поспешного договора: «…У меня был туберкулез, я
должен был подумать о том, чтобы не свалить на наследников своих сочинений в
виде беспорядочной обесцененной массы». Еще одно свидетельство трудных дум
больного человека, да еще и врача. Как справедливо в этой
связи писал М. Горький, врачу болеть еще тяжелее, так как он знает больше.
В подтверждение мысли Горького приведу отрывок из воспоминаний видного
историка, юриста, социолога М.М. Ковалевского, встречавшегося с Чеховым в
Ницце в январе 1901 года, когда писатель из-за очередного обострения болезни
покинул Москву, с грустью простившись с женой. Ночь с 30 на 31 января они
провели в поезде по дороге в Рим. Не спалось. «Мне трудно, – сказал он [Чехов],
– задаться мыслью о какой-нибудь продолжительной работе. Как врач, я знаю, что
жизнь моя будет коротка». По утверждению д-ра
Альтшуллера, время с осени 1898-го до начала 1901 года было для Чехова,
несмотря на нездоровье очень насыщенным и наполненным радостными событиями,
скрашивавшими жизнь в «теплой Сибири». В эти годы достигла расцвета его
писательская слава, он стал членом Академии наук, состоялись успешные драматургические
дебюты, забывалась неудача первой постановки «Чайки» в Александринском театре в
Петербурге, началась дружба и сотрудничество с Московским Художественным
театром и с «несравненной актрисой» О.Л. Книппер. В апреле 1900 года
Художественный театр привез в Ялту, специально чтобы показать больному Чехову,
ряд спектаклей, в том числе и постановки его пьес. Гастроли начинались в
Севастополе и Антон Павлович, несмотря на плохое самочувствие, присутствовал на
открытии сезона. К сожалению, из-за ухудшения состояния пришлось вернуться в
Ялту. Легко можно себе представить тяжесть испытанной им травмы. Он был
влюблен, решались судьбоносные творческие и личные проблемы... Через несколько дней
труппа прибыла в Ялту. Актеры выступали на сцене уютного местного театра, на
годы сохранившего ауру того прекрасного лета. И еще не совсем выздоровевший
Антон Павлович с радостью окунулся в спектакли, дружеские встречи, веселые
застолья. И только изредка ненадолго покидал гостей, уединяясь для отдыха в
кабинете. На две недели дом в Аутке превратился в филиал Художественного
театра, не будет преувеличением сказать, что и в центр культурной жизни России. Прошумели дни радости и
счастья – и вновь ялтинское «заточение». Антон Павлович все больше привязывался
к Ольге Леонардовне, ему все труднее становилось жить вдали от нее. Начинается завершающий
этап болезни, время страданий, упорного труда, расцвета таланта, когда замыслы
множатся, а сил все меньше. Последние годы, соединили, казалось бы,
несоединимое – физическое угасание и творческий расцвет, любовь и
разочарование, тоску и надежду. Трезво оценивая здоровье
и, возможно, предчувствуя неизбежный финал, Чехов 3 августа 1901 года составил
завещательное письмо, адресованное сестре: «Милая Маша, завещаю тебе в твое
пожизненное владение дачу мою в Ялте, деньги и доход с драматических
произведений, а жене моей Ольге Леонардовне – дачу в Гурзуфе и пять тысяч
рублей. Недвижимое имущество, если пожелаешь, можешь продать. Выдай брату
Александру три тысячи рублей, Ивану – пять тысяч и Михаилу – три тысячи... Я
обещал крестьянам села Мелихово сто рублей – на уплату за шоссе... Помогай
бедным... Береги мать. Живите мирно». С 1901 года иной
характер приняли отношения Антона Павловича с доктором Альтшуллером, и порой
уже Чехов говорил: «Давайте послушаемся», чего прежде старательно избегал. Он постоянно был один на
один с болезнью. В письме Суворину сообщал: «Я на днях едва не упал, и мне
минуту казалось, что я умираю... Быстро иду к террасе, на которой сидят гости,
стараюсь улыбаться, не подать вида, что жизнь моя обрывается». И даже в такой
критический момент приписка, весьма характерная для Чехова: «Как-то неловко
падать и умирать при чужих». 20 мая 1901 года,
сообщил Марии Павловне об осмотре доктора Щуровского, нашедшего значительные
изменения в обоих легких, поражение кишечника и велевшего немедленно ехать на
кумысолечение в Уфимскую губернию. В письме Марии Павловне он в шутливой манере
сообщает о скуке на кумысе и о желании для уменьшения скуки жениться, чему
мешает отсутствие документов. Письмо выдержано в шутливом тоне, но Мария
Павловна поняла. Чехов женился, будучи
тяжело и неизлечимо больным, чем, возможно, объяснялась его нерешительность:
тревога за судьбу будущей жены и близких. Он требовал строгой
конфиденциальности бракосочетания. 25 мая 1901 года написал матери: «Милая
мама, благословите, женюсь. Все останется по-старому. Уезжаю на кумыс». Итак, свадебное
путешествие Чехов и Книппер провели в «скучнейшем месте», что не оставляет
сомнений в необходимости подчинения врачебным указаниям вразрез с обычным для
Антона Павловича непослушанием. Лечение кумысом не принесло ожидаемого эффекта.
Антон Павлович вернулся в Ялту. Его быт в Ялте был далек
от комфортного. Ничего не изменилось и после женитьбы на Ольге Леонардовне
Книппер (двойная фамилия Книппер-Чехова появилась через много лет после смерти
писателя во время заграничных послереволюционных гастролей части труппы
Художественного театра для привлечения зрителей). В цитированном выше письме
матери он писал: «Все останется по-старому». Чехов не случайно написал, что все
останется по-старому. Он понимал невозможность для себя по медицинским
показаниям жить в Москве, а для Книппер – по профессиональным – в Ялте. Но женитьба внесла
определенные сложности во взаимоотношения с сестрой отменившей, планировавшийся
было переезд из Москвы в Ялту к больному брату. Отзвуки происходивших
сложностей отражаются в переписке и приносят дополнительные страдания всем
участникам. В последующие годы Чехов
много болел, часто шла кровь горлом, плевриты следовали один за другим. То и
дело в письмах упоминаются компрессы, мушки (сушеные шпанские мушки применялись
в медицине в виде пластырей) и прочие малоэффективные лечебные процедуры. Едва
выздоровев, Антон Павлович устремлялся в Москву, к жене, по которой очень
скучал и о которой трогательно заботился. Доктор Альтшуллер считал, что поездки
в Москву неизменно нарушали хрупкое благополучие, и все приходилось начинать
сначала. Каждое новое обострение все хуже подавалось лечению. В легких
нарастала эмфизема, (расширение легких), усиливалась одышка, чаще наблюдались
перебои сердца. В весе он не набирал, диету не соблюдал, притом, что страдал
хроническими кишечными расстройствами, туберкулезом кишечника. Приходится
удивляться, как ему удавалось в таком состоянии творить, всем интересоваться,
радоваться друзьям и оказывать им гостеприимство. 30 января 1903 года
Антон Павлович констатирует: «Теперь с каждым годом устаю все больше и больше»,
а в марте того же года: «За зиму я отвык от людей, от жизни, уже ничего не умею,
решительно ничего...». Лето 1903 года Чехов провел с женой под Москвой. А в
октябре в письме из Ялты той же Книппер жалуется на усилившуюся одышку:
«Одеваюсь медленно, или потому, что отвык одеваться, или потому, что мешает
одышка». Летом 1904 года Антон
Павлович приезжает в Москву простуженный, его мучает непрестанный кашель.
Квартира снята Книппер на высоком третьем этаже. Он практически не может
преодолеть подъем и спуск. В Москве по настоянию
Ольги Леонардовны Антона Павловича осмотрел семейный врач Книппер доктор Таубе.
Тактика лечения доктора Таубе отличалась от терапии назначенной Щуровским и
Остроумовым. Так, он отменил водные согревающие компрессы, рекомендуя
спиртовые, не разрешил есть яйца, указывая на их слабительный эффект. На
короткое время у Антона Павловича успокоились кишечные явления, и забрезжила
надежда. Однако действие этого лечения оказалось кратковременным. Поносы
сменились запорами, состояние оставалось тяжелым. 30 мая Чехов просит
актера МХАТ А.Л. Вишневского: «Нельзя ли направить ко мне СЕЙЧАС Вильсона
или какого-нибудь другого хорошего массажиста? Всю ночь не спал, мучился от
ревматических болей. Никому не говорите о содержании этого письма, не говорите
Таубе». Совершенно ясно, что кратковременная эйфория от лечебного искусства
нового доктора проходила, но обижать его доктор Чехов не хотел, понимая, что
чудес не бывает. Здоровье Антона
Павловича настолько ухудшилось, что доктор Таубе потребовал его срочного
отъезда на заграничный курорт. Лечиться поехали в
Баденвейлер, горный курорт в Шварцвальде. Накануне Чехова посетил писатель
Николай Телешов. «Хотя я был подготовлен к тому, что увижу, – писал он, – но
то, что увидел, превосходило все мои ожидания, самые мрачные. На диване,
обложенный подушками, не то в пальто, не то в халате, с пледом на ногах, сидел
тоненький, как будто маленький, человек с узкими плечами, с узким бескровным
лицом – до того был худ, изнурен и неузнаваем Антон Павлович. Никогда не
поверил бы, что возможно так измениться. А он протягивает слабую восковую руку,
на которую страшно взглянуть, смотрит своими ласковыми, но уже не улыбающимися
глазами и говорит: «Прощайте. Еду умирать... Поклонитесь от меня товарищам...
Пожелайте им от меня счастья и успехов. Больше уже мы не встретимся». Мрачный тон воспоминаний
Телешова, несомненно, отражавший истинное положение вещей, не слышен в письмах
Чехова сестре и другим корреспондентам. Скорее всего, это обусловлено как
сохранявшейся надеждой, так и нежеланием огорчать родных. 22 мая 1904 года, за
десять дней до отъезда на лечение, Антон Павлович дает сестре указания по уходу
за садом в Аутке, Альтшуллеру 26 мая того же года сообщает о намерении
вернуться в Ялту в августе. Антон Павлович избегал
писать родным о болезни, однако сообщал о ней другим корреспондентам: «Кровь
идет помалу, но подолгу, и последнее кровотечение... началось недели три назад.
Домой я пишу, что я совершенно здоров, и иначе писать нет смысла». 3 июня 1904 года Чехов с
женой выехали в Баденвейлер. В Берлин прибыли благополучно, остановились в
гостинице «Саввой». В первом же письме из Берлина пишет, что чувствует себя
великолепно, ест за десятерых, спит чудесно и вообще живет недурно. Но врач,
который осмотрел его там, знаменитый профессор Эвальд, лишь пожал плечами. Это
обескуражило Чехова. «Нельзя забыть мягкой, снисходительной, как бы
сконфуженной и растерянной улыбки Антона Павловича, – писала по горячим следам
Книппер-Чехова. – Это должно было произвести удручающее впечатление». Улучшения чередовались
ухудшениями, надежды сменялись отчаянием. Земскому врачу П.И. Куркину 12
июня Чехов писал: «Ноги у меня уже совсем не болят, я хорошо сплю, великолепно
ем, только одышка – от эмфиземы и сильнейшей худобы, приобретенной в Москве за
май. Здоровье входит не золотниками, а пудами. Баденвейлер хорошее местечко,
теплое, удобное для жизни, дешевое, но, вероятно, уже дня через три я начну
помышлять о том, куда бы удрать от скуки». И в Баденвейлере проявилась
характерная для Чехова «охота к перемене мест» – супруги сменили за месяц
несколько отелей. Профессору Г.И. Россолимо
(1860-1928) сокурснику, 28 июня 1904 года Чехов признавался: «Одышка тяжелая,
просто хоть караул кричи, даже минутами падаю духом». В этом же письме он все
же интересуется расписанием пароходов на Одессу и качеством обслуживания,
предполагая, возможно, таким путем вернуться в Ялту. А в Баденвейлере в это
время наступила «жара жестокая». Чехов задыхался и мечтал уехать. Без «видимой
причины» 29 июня у Чехова наступило ослабление деятельности сердца, но после
впрыскивания морфия и вдыхания кислорода пульс стал хорош, и больной спокойно
заснул. Резкое ухудшение
наступило в ночь с 30 июня на 1 июля 1904 года. По свидетельству Ольги
Леонардовны, в начале ночи Чехов проснулся, и «первый раз в жизни сам попросил
послать за доктором. Я вспомнила, что в этом же отеле жили знакомые русские
студенты – два брата, и вот одного я попросила сбегать за доктором, сама пошла
колоть лед, чтобы положить на сердце умирающего... А он с грустной улыбкой
сказал: «На пустое сердце льда не кладут». Четверг 1 июля прошел относительно
спокойно. Чехов даже придумал юмористический рассказ, сюжет которого рассказал
жене. Но в первом часу ночи 2 июля он «проснулся от очень затруднительного
дыхания, стал бредить, говорил о каком-то матросе, спрашивал о японцах, но
затем пришел в себя». В два часа ночи приехал доктор И. Шверер. Чехов сел
и «как-то значительно, громко сказал доктору по-немецки (он очень мало знал
по-немецки): «Я умираю». Шверер сделал несколько впрыскиваний камфары, давал
вдыхать кислород. Когда доктор послал за новым баллоном кислорода, Чехов
остановил его: «Не надо уже больше. Прежде чем его принесут, я буду мертв».
Шверер велел дать шампанского. По традиции немецкие врачи, видя агональное
состояние, дают больному бокал шампанского, возможно, желая облегчить переход…в
небытие. Чехов взял бокал, повернулся лицом к жене, улыбнулся и сказал: «Давно
я не пил шампанского». Он «покойно выпил все до дна, тихо лег на левый бок и
вскоре умолкнул навсегда». Было три часа ночи. Как утверждает
Рейфилд,(2005) Ольга Леонардовна склонялась к мысли похоронить Чехова в
Баденвейлере и только огромная боль многочисленных поклонников писателя,
общественный резонанс изменили первоначальное решение. Впрочем, нет других
сведений, указывающих на такую возможность. Творчество Чехова любимо
в Европе и Америке, его пьесы триумфально шествуют по миру. Он – один из самых
читаемых русских писателей. Прошло 100 лет со дня
смерти доктора Чехова. Фантастические успехи достигнуты в лечении туберкулеза,
применение антибиотиков изменило все еще жестокий характер болезни. Можно ли
было что-либо сделать в начале ХХ века? Чем лечили туберкулез? Да, тогда еще не было
антибиотиков. Но уже в 1882 году итальянский врач Форланини впервые применил
пневмоторакс для лечения туберкулезных больных (вдувание воздуха в легкие
специальной иглой для спадания каверны). В России этот метод успешно
использовал профессор Московского университета Леонид Ефимович Голубинин (1858-1912).
Начиная с 1891 года, искусственный пневмоторакс применялся и в клинике
профессора Остроумова, где лечился писатель. Профессор Александр
Остроумов в 1901 году выступил на Всероссийском съезде терапевтов с докладом, в
котором привел такие данные: «В нашей клинике за последние пять лет проведено
146 операций по наложению пневмоторакса. После каждой такой операции у больных,
которые считались обреченными, прекращалась температура, исчезали кашель и
липкий пот по ночам, восстанавливался аппетит, и за считанные 15-20 дней
больной выписывался выздоравливающим». Почему же для лечения
Чехова не был применен искусственный пневмоторакс? Неизвестно, предлагали ли
этот метод терапии Антону Павловичу. Этот вопрос по сей день, справедливо
задают многие исследователи. Однако не следует заблуждаться и считать наложение
искусственного пневмоторакса панацеей. Не исключено, что у Чехова были
противопоказания этому виду лечения. Известно, что у него в последние годы
наблюдались рецидивирующие экссудативные (с выпотом) плевриты, возможно, развился
спаечный процесс, осложнявший в то время наложение пневмоторакса. Основным в ту пору
по-прежнему оставалось климатическое лечение, питание, местные процедуры.
Цитируя кого-то из философов, доктор Альтшуллер писал, что туберкулезный
больной «должен забыть о лаврах», однако, с нашей точки зрения, жизнь без
эмоций вряд ли хороша для любого, а тем более для творческого человека. Многие видели причину
резкого ухудшения здоровья писателя в непрестанных поездках в Москву, в тоске
по жене и прочих сложностях их жизни... Естественно, все это имело место. Но
виной всему – тяжелая и в те поры трудно излечимая болезнь, с которой писатель
мужественно сражался двадцать лет. Антону Павловичу Чехову
было 44 года. Доктор Чехов Медицина и литература с
древности обладают взаимным притяжением. И нередко врачи становятся писателями,
обогащенные знанием жизни и психологическими нюансами личности. Достаточно вспомнить
имена Франсуа Рабле, Фридриха Шиллера, Сомерсета Моэма, Артура Конан-Дойля, Михаила
Булгакова и многих других. Среди писателей-врачей
Чехов занимает особое место и как врач, и как писатель. C 1879 по 1884 годы
Антон Павлович – студент медицинского факультета Московского университета. Годы
учения счастливо совпали с расцветом русской медицины. На медицинском
факультете в это время преподавали Захарьин, Боткин, Вальтер, Эрисман, каждый
из них оставил не только весомый след в науке, но и явил пример служения
профессиональному делу. Приехав в Москву из
уездного Таганрога, Чехов поселился в квартире, снятой родителями, и для
облегчения платы за жилье пригласил своих таганрогских приятелей, как и он,
начавших обучение на медицинском факультете. Жили весело и дружно. До
последнего дня Чехов оставался верным студенческому братству. Он никогда не
отказывал соученикам и коллегам в любых просьбах и, будучи уже тяжело больным
(1903), все же превозмог себя и вместе с другим однокашником, профессором
Россолимо, был на похоронах сокурсника – доктора Алтухова. Профессор Россолимо
вспоминал, что каждый из них в этот день думал: а кто следующий? Им оказался
Чехов. Учился Антон Павлович
охотно, с неослабевающим интересом, особенное внимание уделял лабораторным
занятиям, слушал, не пропуская, лекции по психиатрии. Известно, что еще в
студенческие годы он пытался написать научную работу по половому воспитанию,
для чего обходил с двумя помощниками и пачкой опросников публичные дома
Соболева переулка (Рейфилд 2006). А позднее занялся
изучением истории врачебного дела в России. С этой целью он собрал и обработал
большую литературу, летописи, изучал здоровье нации при Владимире Красное
Солнышко, Иване Грозном, какое-то время вникал в статистические медицинские
отчеты. Изучая старинные
рукописи, пришел к выводу, что царевич Дмитрий страдал наследственной падучей,
(эпилепсия), чего не было у Лжедмитрия, выдававшего себя за царевича. С
профессиональной гордостью Антон Павлович отмечал в письме к Суворину (1890),
что «сию Америку открыл врач Чехов». Он готовился к сдаче докторских экзаменов.
Но обе темы остались незавершенными. А блестящее исследование «Остров Сахалин»,
предложенное в качестве докторской диссертации, было отклонено деканом
медицинского факультета. Существенно, что, несмотря на огромную писательскую
популярность, славу, Чехов все же не оставлял мысли о преподавании на
медицинском факультете, для чего и стремился к получению докторской степени. У
него были особые взгляды на преподавание, он стремился приблизиться к больному,
ощутить по возможности его самочувствие, образ мыслей, отношение к
предлагаемому лечению. Все эти факты, несомненно, указывают на огромный интерес
писателя к профессии врача. Заключая с владельцем
«Нового времени» А.С. Сувориным договор о сотрудничестве, Антон Павлович
предупреждает о неудобстве для него срочной работы, так как он врач: «Не могу
ручаться за то, что завтра меня не оторвут на целый день от стола… Тут риск не
написать к сроку…» И далее любопытная деталь: 26 января 1899 года договор с А.Ф. Марксом
на издание собрания сочинений был подписан «по доверенности врача Антона
Павловича Чехова». И в этом случае, занимаясь издательскими делами, писатель
Чехов, лауреат почетной Пушкинской премии, аттестовал себя врачом. Еще более
интересно, что в свидетельстве о браке указано: Книппер – жена лекаря (1901). Хорошо известно, что
врачевание обладает почти мистической силой, не давая о себе забыть. Причем в
этом случае совершенно неважно, продолжается ли практическая врачебная работа.
Полученное базовое образование создает, очевидно, особый склад мышления,
остающийся до конца жизни. Окончив в 1884 году
медицинский факультет, Антон Павлович заказал медную табличку «Доктор А.П. Чехов»
и прикрепил, как было принято, к двери своей квартиры. Городской врач мог
зарабатывать до 10 000 рублей в год. Пациенты появились, но их было
немного. Антон Павлович вспоминал, как после одного из первых приемов,
возвращаясь мысленно к осмотру, он заподозрил ошибку в дозировке выписанного
лекарства, объехал, разыскивая рецепт, ближайшие аптеки и, не обнаружив,
ринулся к больному, сместил на нужное место «предательскую» запятую, затратив
на поездку полученный гонорар. Пациенты, пользуясь
добротой Чехова, кто по старой дружбе, кто по бедности расплачивались с ним
своеобразно – картинкой, монеткой, вышитой подушечкой. Очевидно, обусловить
гонорар предварительно, как делали и делают современные врачи, щепетильный
Антон Павлович не мог. Приятели беззастенчиво
направляли к нему на консультацию случайных знакомых, которых Антон Павлович
покорно смотрел, несмотря на усталость. Некоторые пациенты донимали его
просьбами, не «утруждая» себя оплатой. «Добрейший Антон Павлович! Убедительно
прошу Вас уделить хоть один час навестить меня и успокоить мои нервы, мне нужно
посоветоваться с Вами… у меня заболела Девушка, боюсь, не прилипчива ли эта
болезнь… Жду Вас сегодня вечером». – Из письма Л. Данковской, октябрь,
1884. Работал много не в соответствии с доходами. В письмах студенческой
поры проявляется трогательное отношение к будущей профессии, не лишенное
характерной для Антона Павловича иронии: «Умею врачевать и не верю себе, что
умею… Не найдешь, любезный, ни одной болезни, которую я не взялся бы лечить». И
далее: «не имея усов, знаний и возраста, придется вступить на стезю Захарьиных,
Циркуненковых»1883 (знаменитые врачи – И.Л.) «Погружусь в медицину, в ней
спасение, хоть я до сих пор не верю себе, что я медик». Он предполагает после
сдачи экзаменов в летние месяцы на даче заняться приемом больных. В студенческие годы
Антон Павлович проходил фельдшерскую практику в Чекинской больнице Московской
губернии, которой заведовал прекрасный врач Павел Арсентьевич Архангельский, а
после окончания университета в 1884 году работал там и врачом. В дальнейшем в
летние месяцы трудился в земских больницах Подмосковья – в Воскресенске и
Звенигороде, где замещал уехавшего врача, то есть проходил традиционный
врачебный путь. Живя в Мелихове, в период тревоги по поводу приближающейся
эпидемии холеры, активно участвовал в различных мероприятиях по предотвращению
распространения инфекции. Из писем и земских отчетов следует, что ему
приходилось производить и судебно-медицинские вскрытия, причем в самых
неподходящих условиях – в поле, на улице. Судебно-медицинские
вскрытия – дело отнюдь не простое, требующее серьезных профессиональных знаний
и ответственности. Как правило, врачу при этом приходится сталкиваться не
только с сугубо медицинскими проблемами, но и общаться с полицией. Писателю
Владимиру Гиляровскому Антон Павлович писал, что «полицейская Москва знает
доктора Чехова, а не писателя». В 1886 году в Москве
свирепствовал сыпной тиф, и молодой доктор Чехов занимался, в числе прочего, и
лечением тифозных больных, о чем и сообщал В.В. Билибину: «Скажу вам по
секрету, что я не такой плохой врач, как вы думаете». Где бы ни работал, где
бы ни жил Антон Павлович, он неизменно сохранял врачебную осмотрительность, был
внимателен к жалобам пациентов не только по долгу службы, но еще более по зову
души. В Мелихове, Чехов
выполнял обязанности земского врача. Это были годы его наиболее активной и
успешной врачебной работы. Крестьяне окрестных деревень, узнав о врачебных
приемах в Мелихове, вначале несмело, а затем все более активно посещали
удивительного доктора, который снабжал лекарствами, осматривал и денег не брал.
В усадьбе в утренние часы проходил, по современной терминологии, амбулаторный
прием. С рассвета на лошадях или пешком собирались десятки больных. Кроме того,
Чехов часто в любое время суток выезжал по вызову, принимал роды, оказывал
необходимую экстренную помощь. Работы было так много, что лето и осень 1892
года Антон Павлович не успевал писать, очень уставал, особенно после назначения
«холерным» врачом от уездного земства (без жалованья). «Работы у меня больше
чем по горло. Разъезжаю по деревням и фабрикам… Дано мне 25 деревень, а
помощника ни одного». Вспоминая это лето, Чехов писал: «Летом трудно жилось. Но
сейчас мне кажется, что ни одно лето не проводил так хорошо». Помимо лечебной работы,
он занимался и организацией холерных бараков, и, главное, поиском для всего
этого средств, как теперь говорят, спонсоров. Конечно, известному писателю это
удавалось лучше, чем кому бы то ни было. А если задуматься, что этим занимался
тяжело больной человек с кашлем и нередким кровохарканьем, то это не просто
верность клятве Гиппократа, а подвижничество. Чехов воспринял призыв
своего учителя профессора Захарьина – быть ближе к больному человеку, как и
указание профессора Мудрова, – лечить не болезнь, а больного. Коллеги
подчеркивали умение Чехова разбираться в больном и ставить диагноз. Из писем Антона
Павловича ясно, что на протяжении всей жизни к нему обращались друзья за
советом в связи с различными жалобами на здоровье и неизменно получали
аргументированный ответ. В качестве иллюстрации профессионализма Антона
Павловича приводим данный им анализ болезни писателя Д.В. Григоровича:
«атероматозный процесс, перерождение артерий – недуг старческий и неизлечимый…
Вообразите обыкновенную каучуковую трубку, которая от долгого употребления
потеряла свою эластичность, сократительность и крепость, стала более твердой и
ломкой. Артерии становятся такими вследствие того, что их стенки делаются с
течением времени жировыми или известковыми. Достаточно хорошего напряжения,
чтобы такой сосуд лопнул. Так как сосуды составляют продолжение сердца, то
обыкновенно и само сердце находят поврежденным. Питание при такой болезни
плохо. Само сердце питается скудно. А потому и сидящие в нем нервные узлы, не
получая питания, болят – отсюда грудная жаба». Блестящее профессиональное
описание сложнейшего недуга. И не менее важна с точки зрения врача последующая
мысль: «Все зависит от индивидуальности отдельного случая». Я привела столь
длинную цитату, потому что в ней отразились глубокие знания и широкие взгляды
на течение одних и тех же болезней у разных людей. Подобный подход не
случаен, он характерен для Чехова-врача. Вот описание чахотки: «Чахотка или
иное серьезное легочное страдание узнается только по совокупности признаков…
Само по себе кровотечение из легких не серьезно; кровь льется иногда из легких
целый день, она хлещет, все домочадцы и больной в ужасе, а кончается тем, что
больной не кончается – и это чаще всего. Так и знайте на всякий случай: если у
кого-нибудь, заведомо не чахоточного, вдруг пойдет ртом кровь, то ужасаться не
нужно. Женщина может потерять безнаказанно половину своей крови, а мужчина
немножко менее половины», – это из письма А.С. Суворину от 14 октября
1888 г. Действительно, не каждое
легочное кровотечение – следствие туберкулеза, нередки нарушения свертывающей
системы крови, разрыв сосудов, инфаркты легких, аневризма (расширение сосудов)
и т. д. Но представляется, что приведенные рассуждения есть отчасти
попытка уйти от собственного диагноза. В письмах Антона
Павловича встречаются описания механизмов развития и сущности различных
болезней. Так, в письме Н.А. Лейкину (1887) дана развернутая картина
причин образования геморроидальных узлов, как одного из звеньев поражения
сосудов. «У меня геморрой. Сидячая жизнь – не единственная причина. …Болезни
сердца, печени, кишок играют немалую роль в этиологии. У меня… наследственная наклонность
вен к расширению. У меня узлы не только in recto, но и на голенях, так что,
того и гляди, образуются язвы». Осмотрев Исаака Ильича Левитана, он с грустью
пишет художнику И. Бразу 4 апреля 1897 года: «Пейзажист Левитан серьезно
болен. У него расширение аорты. Расширение аорты у самого устья, при выходе из
сердца, так что получилась недостаточность клапанов. У него страстная жажда
жизни, страстная жажда работы, но физическое состояние хуже, чем у инвалида». В процитированных
письмах в доступной форме, но строго научно описаны сложнейшие вопросы
этиологии и патогенеза различных болезней. С учетом датировки писем и уровня
медицины конца XIX века становится совершенно очевидным знание Чеховым самых
современных представлений по этим вопросам. Это отражает и глубинный интерес
врача Чехова не только к непосредственной лечебной практике, но и к теоретическим
основам медицинской науки. Такой подход во все
времена, и тогда, и сейчас, характерен только для мыслящих врачей, глубоко
вникающих в механизмы сложных процессов. Из воспоминаний профессора Россолимо
явствует, что Антон Павлович следил за научной и практической медициной по
периодической литературе: «Отношение его к больным отличалось трогательной
заботливостью и мягкостью: видно было, что в нем, враче, человечное достигало
высокой степени, что способность сострадать, переживать вместе с больным его
страдания, была присуща ему не только как человеку, но еще более, как
врачу-человеку». Не только в годы
активной врачебной работы (Москва, Мелихово), но и в последующие Антон Павлович
продолжал читать медицинские журналы, которые не только регулярно выписывал, но
и не забывал поддерживать материально их издание. Находясь в Таганроге
проездом, он просит прислать литературу по технике массажа, которым предполагал
заняться. До последних лет жизни Антон Павлович выписывал медицинские журналы,
подчеркивая заинтересовавшие его статьи. Очень интересно
отношение Антона Павловича к лечебным препаратам, оно также отличается глубиной
проникновения в механизм действия, в адекватность и целесообразность
назначения: «Что у вас, у петербуржцев, за манера фаршировать себя всякого рода
белладоннами, кодеинами, бисмутами? Побойтесь Бога, если не боитесь за свой
желудок» (из письма Н.А. Лейкину, 1886). Он подробно разбирает действие
майского ландыша и валерианы: «Я, хоть убейте, решительно не понимаю, для чего
Вы принимаете ландыш и валериану. Вреда эти средства не принесут, но и пользы
тоже никакой. Для людей мнительных, кстати сказать, средства
безвредно-бесполезные, напрасно принимаемые, служат часто источником страха:
«принимаю капли уже целый месяц, а они мне не помогают…». Кроме того, Чехов по
пунктам излагает свое видение болезни и дает врачебные рекомендации: «Вовсе не
думать или думать пореже о недугах. Ведь стоит только обратить внимание на свое
сердце, прислушаться к нему, чтобы пульс стал быстрее на 10-15 ударов. В случае
ипохондрии, страха смерти, тоски обращать внимание не столько на сердце,
которое у Вас здорово, сколько на желудок и кишки. Наверное, у Вас есть
расширение желудка – болезнь, при которой меланхолия – явление постоянное» (из
письма Н.А. Лейкину от 17 апреля 1887 года). Это пишет врач молодой,
но уже обладающий невероятной эрудицией, широтой познаний, выраженным
деонтологическим (щадящим) подходом к больному. В таком же тоне следуют советы
брату Александру о вскармливании маленького ребенка: об осторожности
использования фармакологических препаратов. Задолго до развития учения об
иатрогенных (внушенных) заболеваниях, равно как и данных об избирательном
влиянии лечебных препаратов, об их нередкой несовместимости, доктор Чехов уже в
те годы во многом интуитивно, дошел до понимания этого сложного и не до конца
понятного симптомокомплекса. Как известно, интуиция – явление не потустороннее,
а базирующееся на прочных знаниях и особой чувствительности. Из воспоминаний друзей и
знакомых, в том числе врачей, совершенно очевиден интерес Антона Павловича к
душевному строю личности, проявляющемуся, в числе прочего, в особых реакциях на
окружающую повседневность в сновидениях. Задолго до появления фундаментальных
исследований американских ученых (50-е годы ХХ века) Юджина Азеринского и
Натаниэля Кляйтмана о природе сна Чехов в письме Д.В. Григоровичу (1887)
касается этих тем, подчеркивая, что при разности сновидений физиология сна
одинакова у всех людей. Годы врачебной практики
Чехова совпали с расцветом земской медицины. Земские управы, несомненно, сыграли
большую положительную роль в улучшении просвещения населения, судопроизводства
и оказания медицинской помощи. Существует некое, в
значительной мере оправданное теплое отношение к земским врачам, признание их
заслуг в нелегкой работе. Мне лично эта тема близка, поскольку одним из таких
врачей был мой дед, погибший в 44 года, заразившись во время проведения
операции в неприспособленных условиях. Он умер, а больную спас. О работе земских врачей,
разных по квалификации, по отношению к делу читаем у писателя Чехова. Его
волновали тяжелые условия работы, бездорожье, вакантные врачебные должности,
нехватка фельдшеров, пьянство, огромные по протяженности участки. Это создавало
практически непреодолимые трудности, помощь запаздывала, занятость, тоска
захлестывали. Антон Павлович лучше
других, изнутри знал о проблемах земской медицины. Он гневно писал Суворину в
ответ на недовольство врачами: «У врачей бывают отвратительные дни и часы, не
дай Бог никому этого. Среди врачей, правда, не редкость невежды и хамы, как и
среди писателей, инженеров, вообще людей, но те отвратительные часы и дни, о
которых я говорю, бывают только у врачей. И за сие, говоря по совести, многое
простить должно». Медицинская библиотека
Антона Павловича, довольно большая, которую он перевез из Мелихова в Ялту, в
числе прочих включала фундаментальные руководства по психиатрии. Известна
переписка Чехова с автором многих трудов по психиатрии В.И. Яковенко (1857-1923).
Этот доктор основал одну из лучших в России конца ХIХ века психиатрическую лечебницу,
находившуюся в селе Мещерском Подольского уезда Московской области, и был ее
директором. В бытность в Мелихове Чехов неоднократно направлял ему на
консультацию и лечение своих больных. Он поддерживал усилия Яковенко,
возражавшего против физического воздействия на душевнобольных. Тогда же у
Антона Павловича созрело твердое убеждение, что «пора земским врачам и вообще
земским деятелям перестать презирать общую печать». Он полагал таким образом
привлечь внимание общественности к сложному положению земской медицины. «Медицина не адвокатура:
не будешь работать – застынешь» (из письма Н.А. Лейкину). Медицина, как
писал Чехов, не может упрекать его в отступничестве. Даже незадолго до смерти,
в апреле 1904 года, Антон Павлович сообщил А.В. Амфитеатрову о своем
намерении в июле или в августе поехать на Дальний Восток, где тогда шла война,
но только в качестве врача: «Врач увидит больше, чем корреспондент». В
автобиографии, составленной в 1899 году, писал: «Занятия медицинскими науками
имели серьезное влияние на мою литературную деятельность; они значительно
раздвинули область моих наблюдений, обогатили меня знаниями, истинную цену
которых для меня, как для писателя, может понять только тот, кто сам врач...
Знакомство с естественными науками, с научным методом всегда держало меня
настороже, и я старался, где было возможно, соображаться с научными данными, а
где невозможно – предпочитаю не писать вовсе». Пометки в медицинских книгах и
учебниках домашней библиотеки хранят многочисленные свидетельства обращения Чехова
к специальной литературе. Когда-то Пушкин устами Татьяны Лариной судил по
прочитанным Онегиным книгам, по подчеркнутым местам о его личности. В
заключительный период жизни Антона Павловича среди отмеченных им статей
довольно часто встречаются материалы о расширении бронхов, о потере
эластичности легочной ткани, то есть о том, что беспокоило больного писателя. По строгому указанию
врачей Антон Павлович в 1990 годы переселяется в Ялту. И с этого времени
прекращается лечебная работа, за исключением редких осмотров друзей и знакомых.
«Меня здесь одолевают больные, которых присылают сюда со всех сторон, – с
бациллами, с кавернами, с зелеными лицами, но без гроша в кармане». У него уже
нет сил на продолжение работы врача и писателя. Начинается новая,
непривычная жизнь в отрыве от родных мест, любимой средней полосы, меняются
стереотипы. Как врач, он понимает пагубность резкой смены образа жизни, о чем
не раз пишет друзьям, но подчиняется. Теперь он намерен
заниматься исключительно литературой: «Брошу даже медицину... отдал уже ей дань
в виде книги о Сахалине». Но занимается многим – особенно земскими делами...
Знаменитому врачу Склифосовскому помогает спасти от разорения великолепный
журнал «Хирургическая летопись» – «это так же полезно, как сделать 20 000
удачных операций». Он входил в состав правления Пироговских съездов, принимал
участие в съезде земских врачей. В 1902 году делегаты 8-го Пироговского съезда
прислали больному писателю теплую приветственную телеграмму, а Художественный
театр дал по просьбе Чехова для делегатов спектакль «Дядя Ваня». Вот что писал
Чехов доктору П.И. Куркину в ответ на проявленное к нему внимание: «Такой
чести я не ожидал и не мог ожидать, и такую награду принимаю с радостью, хотя и
сознаю, что она не по заслугам». В Крыму в тот период было много туберкулезных
больных, искавших исцеления. Материальное положение немалого числа тяжелое,
трудности с жильем, обусловленные невозможностью оплаты. И Антон Павлович
входит в различные опекунские организации, становится членом Ялтинского попечительства,
собирает пожертвования, нередко сам оплачивает жилье, а больные радуются
«удачному съему», составляет тексты воззваний о помощи больным, как он делал
раньше, еще работая врачом в период голода. В Крыму спонтанно
собралась в тот период группа больных туберкулезом врачей, писателей,
журналистов – Елпатьевский, Средин, доктор Альтшуллер, лечащий врач Чехова,
бывал Горький. Все они по мере возможности пытались помочь больным, но основную
роль играет Антон Павлович. Приняли решение о создании общедоступного санатория
для больных туберкулезом. Он был создан, но Чехов об этом уже не узнал… В ялтинском кабинете
Чехова, как и при жизни его хозяина, на столе – докторский молоточек, в шкафу –
справочная медицинская литература. По словам Альтшуллера, в
ялтинские годы Чехов мало читал медицинские новинки, а ограничивался чтением в
медицинских журналах хроники. Нет оснований, не верить Исааку Наумовичу. Но это
относилось к самому последнему году, максимум двум, когда и писал-то Антон
Павлович очень мало и с большими перерывами, ведь речь шла о смертельно больном
человеке. Тот же Альтшуллер вспоминал, что Антон Павлович рецепты всегда
выписывал сам, ему это было приятно. Купив изданные лекции своего любимого
учителя профессора Захарьина, Чехов отмечал, что из них (лекций) исчезла
музыка, заметив, при этом, что не каждый может быть писателем. Да, это так.
Немногим удается в полной мере овладеть профессией, тем более не одной. Антон Павлович Чехов
явил уникальный пример мыслящего врача и блестящего писателя.
Писатель В творчестве Чехова
отразились различные аспекты медицинской тематики, находившейся, естественно,
постоянно в сфере его интересов. По мнению профессора А.П. Чудакова,
крупного исследователя творчества писателя, в произведениях «таких творцов
сливаются в единый образ видение черт организма и личности, анализируются
причины и аномалии, проявляющиеся в тех или иных состояниях, вырастая порой в
талантливый медицинский или психологический диагноз». Врач-писатель вкладывает
присущее ему понимание физического и психологического статуса персонажа. И с
этой точки зрения изучение медицинских сюжетов в их творчестве представляет
особый интерес. У Чехова в рассказах
практически нет развернутой картины заболевания, но приметы того или иного
физического, а чаще душевного недуга, отношение к жизни и смерти присутствуют
во многих произведениях. В этом, несомненно, отразился интерес к психиатрии,
проявленный Антоном Павловичем не только в годы учения в университете, но и в
повседневной врачебной практике. К темам душевной тревоги
писатель обращался не раз. Так в рассказе «Припадок», опубликованном в сборнике
памяти Гаршина, изображен студент Васильев, подверженный припадкам меланхолии.
«Все внимание его было обращено на душевную боль, которая мучила его. Эта была
боль тупая, беспредметная, неопределенная, похожая и на тоску, и на страх в
высочайшей степени, и на отчаяние… При этой боли жизнь представляется
отвратительной» Сам Антон Павлович в письме к А.Н. Плещееву (1888)
подчеркнул: «Мне, как медику, кажется, что душевную боль я описал правильно, по
всем правилам психиатрической науки». В этом контексте
необычайно важен и интересен рассказ «Гусев», первое произведение по следам
путешествия на Сахалин. Герои рассказа – Гусев и протестант Павел Иванович
имели реальных прототипов, судьба которых поразила писателя. Гусев, как и
реальный каторжанин, Егор, оторван от родной почвы и пропадает в тоске,
болезни, одиночестве, а протестант Павел Иванович перекликается с доктором Б.А. Перлиным,
описанном во 2 главе «Острова Сахалин», с «доктором похожим на Ибсена». «Этот человек (Павел
Иванович – И.Л.) спит сидя, так как в лежачем положении он задыхается. Лицо у
него серое, нос длинный, острый, глаза, оттого, что он страшно исхудал
громадные…». Этот человек не удобен, он ищет правду, обличает несправедливость.
«А помирать страшно? – спрашивают Гусева. – Страшно. Мне хозяйства жалко…
Одначе, брат, ноги у меня не стоят, да и душно тут…». Бунтующий Павел Иванович
и покорный Гусев умирают тихо и незаметно не только от болезни, а от бездушия и
черствости. По мнению В.Л. Альбова внимание Чехова в этом рассказе
направлено «на внешние условия как на причину гибели мечты и мечтателей». Этот
рассказ вызвал довольно широкий резонанс, обсуждался, восхитил П.И. Чайковского. Гораздо чаще обращался писатель
к судьбе тружеников-врачей, им создана галерея образов, очень разных, но всегда
достоверных. Автор знал их, работал с ними, видел их в неординарных ситуациях, одних
любил, другим сострадал. Пожалуй, самый
обаятельный врач Осип Дымов, герой блестящей повести «Попрыгунья». Недалекая жена
Дымова в поисках «знаменитостей» не замечает истинную знаменитость, своего
мужа, скромного доктора и блестящего ученого. «– Вот что …Третьего дня
я заразился в больнице дифтеритом, и теперь… мне нехорошо. Пошли скорее за
Коростылевым». И далее устами Коростылева – «…Знаете, отчего он заразился? Во
вторник у мальчика высасывал через трубочку дифтерийные пленки». «Умирает
потому, – говорит писатель устами Коростылева, – что пожертвовал собой… какая
потеря для науки!.. А какая нравственная сила!.. Добрая, чистая, любящая душа –
не человек, а стекло». Дымов сделал то, что приходилось делать и Чехову. Автор
не приводит никаких медицинских подробностей, как это делали Вересаев и
Булгаков, но создает необыкновенно четкую и выпуклую картину. И сразу всем,
даже легкомысленной жене, становится понятным, кого и почему она и общество
теряет. В мае 1883 года отсосав из горла ребенка дифтерийные пленки, умер
доктор Илларион Дуброво, о чем знал Чехов. Возможно, он послужил прототипом героя
рассказа. Доктор Астров (Дядя
Ваня) умный, образованный, усталый от непосильной ноши земского врача. «В
десять лет другим человеком стал. А какая причина? От утра до ночи все на
ногах, покою не знаю, а ночью лежишь под одеялом и боишься, как бы к больному
не потащили. За все время, пока мы с тобой знакомы ни одного дня не было
свободного. Поглупеть-то я еще не поглупел, бог милостив, мозги на своем месте,
но чувства как- то притупились». И далее: «Сыпной тиф… В избах народ вповалку…
Возился я целый день, не присел, маковой росинки во рту не было, а приехал
домой, не дают отдохнуть – привезли с железной дороги стрелочника; а он возьми
и умри у меня под хлороформом. И когда вот не нужно, чувства проснулись во мне,
и защемило мою совесть, точно я умышленно убил его…». И как не притупиться,
когда невероятная нагрузка порой была сопряжена и с потребительским отношением
к врачам, как к слугам. В рассказе «Враги» у
земского врача Кирилова только что скончался единственный сын. Отупевший от
горя, он едва понимает, что от него хотят. Выслушав, он машинально надевает
сюртук, оставляет оцепеневшую жену и едет оказывать помощь больному. Приехав,
он не застает «больную», вызов оказался ложным. Он теряет присущее ему
самообладание: «Я врач. Вы считаете врачей и вообще рабочих, от которых не
пахнет духами и проституцией, своими лакеями и моветонами, ну и считайте, но
никто не дал вам права делать из человека, который страдает, бутафорскую вещь». Честный, добросовестный
врач Соболь («Жена») безотказно выполняет любую работу. А самому: «Табаку купить
иной раз не на что». И не удивительно, хоть и прискорбно, что в таких условиях
и читать то некогда. Выпукло описано
постепенное очерствение доктора Старцева из рассказа «Ионыч», имя ставшее
нарицательным. Из обаятельного, умного, увлекающегося доктора, он превращается
в бездушного ничем не интересующегося человека, теряющего постепенно и
квалификацию. Прискорбно, но этому способствует, огорчающее Чехова потребительское
отношение к врачам, что сохраняется и в наше время. В произведениях Чехова
появляются и врачи, вызывающие гневное осуждение писателя. Это напыщенный
пустоцвет Топорков («Цветы запоздалые»), подсчитывающий ежедневно доходы и
думающий только о них, Шелестов («Интриги»), как следует из названия, создающий
карьеру на сплетнях и лжи. Особняком в творчестве
Чехова повесть «Палата № 6», название также ставшее нарицательным, прочно
вошедшее в обиход с четко определенным значением. Опустившийся доктор Рагин, не
обращающий внимания на грязь и мерзость во вверенной ему больнице, которую он
отдал на откуп невежественному и жестокому фельдшеру. Душевнобольных «лечат»
палками, избивают. В конце концов, и сам вконец разрушенный доктор, попадает в
пресловутую палату, разделяя тяжкую участь и других душевных больных. Избитый сторожем,
он умирает от кровоизлияния в мозг. Очень глубоко и «по всем
правилам психиатрической науки» описаны галлюцинации в повести «Черный монах».
К теме «Черного монаха» обращается Маргарита Одесская (2007), полагая наличие биографических
мотивов, ссылаясь при этом на воспоминания М.П. Чехова. Брат и биограф
писателя Михаил Павлович отмечает периоды физической и душевной усталости
Антона Павловича во время эпидемии холеры в Мелихово. Однако сам Антон Павлович
отрицает какую-либо личностную параллель. Ученый человек Коврин вспоминал
слышанную легенду о черном монахе и вдруг ему привиделся странник. Он изумлен.
«Но ведь ты мираж. Зачем же ты здесь и сидишь на моем месте? Это не вяжется с
легендой. – Легенда, мираж – все это продукт твоего возбужденного воображения Я
– призрак». Взволнованный Коврин размышляет: «Ты призрак, галлюцинация. Значит,
я психически болен, ненормален?» Галлюцинации продолжаются не только
зрительные, но и слуховые. Окружающие слышат, как Коврин разговаривает,
обращаясь к пустому креслу. Его болезнь не вызывает сомнений, родные обращаются
к врачу. После лечения исчезли призраки, но вместе с ними вера в себя, в свою
необычность. «Зачем, зачем вы меня
лечили? Бромистые препараты, праздность, теплые ванны, надзор, малодушный страх
за каждый глоток, за каждый шаг... Я сходил с ума, у меня была мания величия,
но зато я был весел, бодр и даже счастлив. Теперь я стал рассудительнее…: я –
посредственность, мне скучно жить». Прекрасно описаны стадии
психического страдания, больного не вылечили, но лишили согревающих его
иллюзий. Осталась неуверенность в себе, депрессия. В письме к Суворину 25
января 1894 года Чеховым сказано: «если автор изображает психически больного,
то это не значит, что он сам болен. "Черного монаха" я писал без
всяких унылых мыслей, по холодному размышлению. Просто пришла охота изобразить
манию величия. Монах же, несущийся через поле, приснился мне». Не исключено,
что «Черный человек» Сергея Есенина навеян повестью Чехова. Если говорить о
психопатических чертах личности писателя, (Бурно, Воскресенский 1996), то
думается важно еще раз упомянуть о стремлении писателя к частой смене городов и
весей, что проявилось и в последний месяц его короткой жизни. Не следует
забывать, что туберкулезная инфекция, о чем хорошо известно психиатрам,
провоцирует ипохондрию и прочие нарушения. Перемена мест, надо
думать, была ему необходима, придавая некую эмоциональную стабильность. Блестящее
профессиональное описание старения, постепенной утраты памяти, стереотипов
поведения даны Чеховым в повести «Скучная история». Герой повести имеет
реального прототипа – им был преподаватель медицинского факультета профессор
А.И. Бабухин (1835-1891), лекции которого слушал и автор. Антон Павлович
не отрицал связь героя повести Николая Степановича с реальным прототипом, хотя
и подчеркивал собирательность образа. Интересно отношение
заболевшего ученого к врачебному обследованию: «…когда я сам ставлю диагноз и
сам лечу себя, временами я надеюсь, что меня обманывает мое невежество, что я
ошибаюсь и насчет белка и сахара, которые я нахожу у себя, и насчет сердца, и
насчет тех отеков, которые уже два раза видел у себя по утрам…». Герой повести –
известный ученый, профессор, уважаемый человек. Он преподает на кафедре, любим
студентами, общается с великим Пироговым и другими выдающимися современниками.
Но он сам ощущает и весьма болезненно переживает наступающее старение: «Память
моя ослабела, в мыслях недостаточно последовательности…конструкция однообразна,
фраза скудна и робка. …Часто я забываю обыкновенные слова… За научной статьей я
себя чувствую гораздо свободнее и умнее, чем за поздравительным письмом»… И
далее, бессонница, по мнению героя рассказа «составляет теперь главную и
основную черту» его существования. В этом описании угасания
интеллекта все необыкновенно подлинно и очень по-медицински верно. Давно
замечено, что последними в ряду потерь, исчезают профессиональные навыки, не
случайно подчеркивается сохранившаяся у персонажа повести, ученого, способность
писания научных сочинений. Известно, что погибающий от третичного сифилиса
писатель Мопассан не утрачивает дарования. На феномене нередкого страха врачей перед
обследованием я останавливалась, описывая отношение к этому и самого Антона
Павловича. Любопытна судьба
рассказа «Смерть чиновника». В чем причина смерти героя? В докладе профессора
В.П. Образцова (1851-1920) на съезде русских терапевтов в декабре 1911
года отчетливо прозвучала мысль о влиянии эмоционального состояния на венечное
кровообращение. «Выходит, например, неврастеник с начинающимся склерозом
встречать даже небольшое начальство, начинает говорить ему приветствие, в это
время у него начинает беспорядочно биться сердце и падает мертвым». В речи на
съезде Образцов подтверждает высказанную идею, ссылками на рассказ «Смерть
чиновника». (Русский врач, 1912. 7). Так врачи принимали и анализировали
некоторые рассказы писателя, находя новые подходы и выдвигая оригинальные
гипотезы. Скупые строки о врачах в
рассказах и повестях Чехова пронизаны с одной стороны гордостью за их
самоотверженный труд, с другой глубокой болью при описании поступков
недостойных этого высокого звания. «Доктор, если он имеет практику, перестает
следить за наукой, ничего, кроме "Новостей терапии", не читает и в
сорок лет серьезно убежден, что все болезни – простудного происхождения»,
вспоминает А.М. Горький слова Чехова. Исключительное место в
жизни Чехова-врача занимает «Остров Сахалин». Это широкое исследование,
охватывающее множество различных аспектов жизни или, вернее, «нежизни»
современного ему каторжного края. Он посетил все остроги острова, и, казалось,
именно они составляют остров Сахалин. Писатель в одиночку сделал поголовную
перепись населения. Трудно найти что-либо, чего не коснулся бы Антон Павлович,
как врач и гражданин. «Мое короткое сахалинское прошлое представляется мне
таким громадным, что, когда я хочу говорить о нем, то не знаю, с чего начать, и
мне всякий раз кажется, что я говорю не то, что нужно». (Из письма А.Ф. Кони).
И далее продолжает: «Я видел голодных детей, видел тринадцатилетних содержанок,
пятнадцатилетних беременных». Жуткое впечатление произвел главный
Александровский лазарет кандального острова. Амбулаторный прием не подается
описанию. «Стол, за которым сидит
врач, огорожен деревянной решеткой, как в банкирской конторе, так что во время
приема больной не подходит близко, и врач большею частью исследует его на
расстоянии… Тут же, в приемной, у входной двери стоит надзиратель с
револьвером, снуют какие-то мужики, бабы»… Привозят мальчика с нарывом на шее и
с большим трудом доктору Чехову удается тупым инструментом вскрыть его.
Страницы трагедии, сострадания и боли – вот что звучит в книге «Остров
Сахалин». «Медицина не может
теперь упрекать меня в измене: я отдал должную дань учености… и я рад, что в
моем беллетристическом гардеробе будет висеть, и сей жесткий арестантский
халат» – из письма А.С. Суворину после возвращения с острова Сахалин. Действительно, медицина
не может упрекать Чехова в отступничестве. Даже незадолго до смерти в апреле
1904 года, Антон Павлович сообщил А.В. Амфитеатрову о своем намерении в
июле или в августе поехать на Дальний восток, но только в качестве врача. «Врач
увидит больше, чем корреспондент». Антон Павлович Чехов – уникальный
пример мыслящего врача и блестящего писателя. Обе профессии счастливо дополняли
одна другую, а не мешали. Как писал профессор Е.И. Лихтенштейн «Чехов –
писатель и Чехов врач – всегда были неотделимы один от другого». Литература Альтшуллер Исаак. О Чехове: Из
воспоминаний. В кн. Чехов в воспоминаниях современников. Москва: Художественная
литература, 1960 и 1986. Бочаров В.В., Расторопова Ю.П. Земская медицина в творчестве А.П. Чехова. – Медицина в художественных образах. Гл. ред. Заболоцкая К.В.: Донецкий гос.мед.ин-т. http: medicine- in.dsmu.edu.ua/html.php Бурно М. Психотерапия творческого поражения. Московский психологический журнал http://magazine.mospsy.ru/nomer1/voskres1.shtml Вересаев В.В. А.П. Чехов. В кн.: Чехов в
воспоминаниях современников. Московский психологический журнал. Москва:
Художественная литература, 1960 и 1986. Воскресенский Б. Семейные кризисы Московский психологический журнал http://magazine.mospsy.ru/nomer1/voskres1.shtml Карташов В. Рецепты из записной книжки Чехова. Чеховский вестник http://chekhoviana.narod.ru/vest_14.htm Книппер-Чехова «О А.П. Чехове». В кн. Чехов в воспоминаниях современников.
Москва: Художественная литература, 1960 и 1986. Лихтенштейн Е.И. Помнить о больном. Киiв: Вища школа, 1978. Лихтенштейн И. А.П. Чехов: врач и пациент. Долгожитель:
Приложение к газете Новости недели, 27 июля 2006. Лихтенштейн И. А.П. Чехов. Последние годы жизни, там
же, 24 августа 2006. Лихтенштейн И. Доктор Чехов, там же, 28 сентября 2006. Маслов Максим. История болезни Чехова. Цит. по Валерию Дружбинскому Болезнь и смерть Чехова http://chehov.niv.ru/chehov/bio/bolezn-i-smert.htm Меве Е. Медицина в творчестве и жизни Чехова. Киев: Медицинское издательство
УССР, 1961. Одесская Маргарита (сост.). Ибсен,
Стриндберг, Чехов в свете концепции вырождения Макса Нордау. Сборник статей. Москва:
РГТУ, 2007. Рейфилд Дональд. Чехов. Перевод с
англ. Москва: Независимая газета, 2006. Россолимо Г. Чехов. В кн.
Чехов в воспоминаниях современников. Москва: Художественная литература, 1960 и
1986. Телешев Н.Д. А.П. Чехов
там же. Чудаков А.П. Антон Павлович
Чехов. Москва: Просвещение, 1987. Чехов Антон. Полное собрание
сочинений. Письма. Тома 1-12 Москва: Наука, 1974-1983. Чуковский Корней. О Чехове.
Русский путь. 2007. Шубин Б.М. Доктор А.П. Чехов.
Москва: Знание, 1977. Odesskaya Margarita. «Let Them go
Crazy» Madness in the works of Chekhov. Angela Brintlinger and Ilya Vinitsky
(eds.). Madness and the Mad in Russian Culture. Toronto: University of Toronto
Press, 2007. 304 pp. |
|
|||
|