Ироническая онтология Николая Олейникова в наши дни*

1. Историко-филологическое введение

Я хорошо помню, что услышал забавные строчки "Жареная рыбка, дорогой карась…" где-то лет в 15-17 и воспринял их тогда как фольклор, примерно как "Цыпленок жареный", тем более что к жареному я был уже и в те годы неравнодушен. Теперь мне ясно, что это довольно знаменательный факт: Олейникова в те годы не печатали, и строчки пришли ко мне тем же образом, которым пришла, например, фраза "Раз пошли на дело, я и Рабинович" - посредством "социальных медиа", как это сейчас называется, или слухов, как это называлось тогда. Но такое возможно только если строчки очень хороши и легко запоминаются. Так оно и было.

В начале девяностых из огромной волны новых публикаций старого вынырнул сборник "Пучина страстей" - и тогда стало ясно, кто автор текста про страдальца-карася и про многое другое. Олейников поразил меня своей свежестью, непохожестью и "смехонасыщенностью" настолько, что я начал его разучивать со своей пятилетней дочкой. Мы выбрали самое, наверно, проникновенное посвящение “Генриху Левину по поводу его влюбления…” и взялись запоминать этот длинный учебник жизни. Ася легко согласилась, что "неприятно в океане почему-либо тонуть"; несколько запнулась на "жук-буржуй и жук-рабочий гибнут в классовой борьбе" (долго ей пришлось объяснять); без особого интереса пропустила "штучки насчет похоти и брака"; очень развеселилась, услышав, что "прославленный милашка - не котеночек, а хам" и чуть не заплакала, узнав что "под лозунгом "могила" догорает жизнь ее".

Текст она добросовестно выучила и нередко одаряла им изумленных гостей. Гости очень смеялись, но были, очевидно, растеряны: они не знали, куда отнести данные откровения - то ли к грандиозному бардаку начала девяностых, когда чего только не было вокруг, то ли к необыкновенному ребенку, которого сумасшедшие родители заставили выучить нечто несуразное. И только когда я объяснял, что это написано в 30-е годы и автор давно расстрелян, то есть все в порядке, - тогда умиротворение понимания сходило на них.

Об Олейникове с тех пор было сказано не то чтобы очень много, но и не мало (см. обзор в [3]). Наверно, наиболее точные суждения принадлежат Лидии Гинзбург, которая хорошо его знала с конца двадцатых, делала дневниковые записи в то же время и смогла через шестьдесят (!) лет опубликовать замечательное исследование о поэте [1]; дополнительные материалы есть в ее воспоминаниях [2]. Вот некоторые выдержки из ее текстов (с моей нумерацией и подчеркиванием).

1. Олейников - один из самых умных людей, каких мне случалось видеть. Точность вкуса, изощренное понимание всего, но при этом ум его и поведение как-то иначе устроены, чем у большинства из нас; нет у него староинтеллигентского наследия.

2. Олейников — человек трагического ощущения жизни, потом как бы подтвердившегося его трагической судьбой, — говорил когда-то:

— Надо быть женатым, то есть жить вместе. Иначе приходится каждый день начинать сначала. Начинать — стыдно. Но главное, надо быть женатым потому, что страшно просыпаться в комнате одному.

3. Олейников говорит:

— Не может быть, чтобы я был в самом деле поэтом. Я редко пишу. А все хорошие писатели графоманы. Вероятно, я - математик.

4. Ахматова говорит, что Олейников пишет, как капитан Лебядкин …. Вкус Анны Андреевны имеет пределом Мандельштама, Пастернака. Обэриуты уже за пределом. Она думает, что Олейников — шутка, что вообще так шутят.

5. Олейников, с его сильным и ясным умом, очень хорошо понимал, где кончается бытовой эпатаж обэриутов и начинается серьезное писательское дело. В 30-х годах он как-то сказал мне о Хармсе:

— Не расстраивайтесь, Хармс сейчас носит необыкновенный жилет (жилет был красный), потому что у него нет денег на покупку обыкновенного.

6. Вот, например, очень «олейниковские» строки из стихотворения сатириконца П. Потемкина «Влюбленный парикмахер» (1910):

Невтерпеж мне дух жасминный,

Хоть всегда я вижу в нем

Безусловную причину,

Что я в Катеньку влюблен...

...Жду, когда пройдешь ты мимо.

Слезы капают на ус...

Катя, непреодолимо

Я к тебе душой стремлюсь.

7. Олейников сформировался в 20-е годы, когда существовал (наряду с другими) тип застенчивого человека, боявшегося возвышенной фразеологии, и официальной, и пережиточно-интеллигентской. Олейников был выразителем этого сознания. Люди этого склада чувствовали неадекватность больших ценностей и больших слов.… На высокое, в его прямом, не контролируемом смехом выражение был наложен запрет.

8. Существует восприятие Олейникова как поэта только комического, пародийного, осмеивающего обывательскую эстетику с ее «красивостью» и лексическим сумбуром. Все это, несомненно, присутствует у Олейникова, но все включено в сложную систему смысловой двупланности, целомудренно маскирующей чувство.

9. Язык Олейникова поражает разные цели – от обывателя до символистов. … Но … как всякому настоящему поэту - (ему) нужны высокие слова, отражающие его томление по истинным ценностям. Как ему добыть новое высокое слово? …он берет вечные слова: поэт, смерть, тоска …- и впускает их в галантерейную словесную гущу. И там они означают то, чего никогда не означали.

10. Беззащитное существо, растоптанное жестокой силой, — это мотив у Олейникова повторяющийся. Герой стихотворения «Карась» построен по тому же принципу, что блоха мадам Петрова, — то же чередование животных и человеческих атрибутов. Вплоть до авторского обращения к карасю на «вы»:

Жареная рыбка,

— Дорогой карась, —

Где ваша улыбка,

Что была вчерась?

Tут много точных обобщений, но кое-что важное, кажется, пропущено - об этом пропущенном, собственно, и данный очерк. Не то чтобы я хотел обобщить уже ранее сказанное филологами, - я недостаточно владею материалом (далеко не полный набор некоторых ссылок можно найти в списке литературы). В первую очередь мне бы хотелось разобраться самому, почему именно он так высоко стоит в моем (и, кажется, не только в моем) "топ-листе" поэтов, почему он часто выглядит очень адекватным в моих жизненных ситуациях - настолько, что в той поэтрической игре, которую мы с друзьями ведем уже несколько лет [4], именно Олейников невольным образом оказывается наиболее близким по духу восприятия жизни (хотя мы, конечно, считаем себя в высшей степени оригинальными и без него, как иначе).

Я привожу в тексте примеры из публикаций авторов "поэтрики" [4], но не из желания сравнить качество стихов Н.О. с нашими, а только с целью продемонстрировать, что когда люди что-то пишут, их мотивация и внутреннее состояние (а, может быть, и результаты) могут быть подобны таковым у других пишущих. Поскольку мое собственное состояние я знаю все же лучше, чем чье-либо другое (а с С. Липовецким и Ю. Бобровым за годы переписки также возник известный резонанс), то подобное сопоставление выглядит весьма интересным и поучительным. Здесь не подходит слово "влияние" - на нас Олейников не влиял.

В статистике пытаются различить (далеко не всегда успешно) два типа причинности. Если две вещи выглядят похожими (коррелированными), то это может быть либо потому, что одно влияет на другое (как, скажем, снижение доходов вызывает снижение уровня потребления), либо потому, что у этих двух явлений есть какая-то общая (но, возможно, неизвестная) причина (например, природный низкий уровень интеллекта обусловливает и низкий уровень образования, и низкий доход; но когда интеллект высок, то нехватка образования сама по себе служит причиной низкого дохода - и две ситуации довольно трудно различить). Так вот, для меня интересно было именно посмотреть, что общего есть в чувствах и настроениях Н.О. с одной стороны и других людей (авторов [4]) - с другой. Такой взгляд мне как-то не попадался в литературоведении - обычно критики не привносят "личную струю" в свои исследования. Плюс - литературоведы, равно как и статистики, часто смешивают оба типа причинности, все на свете объявляя "влиянием" (один из примеров я рассмотрю в разделе 4). Эти соображения позволяют надеяться, что статья несет в себе также некое "методологическое” значение.

2. Чем Николай Олейников хорош

Самая наивная оценка хорошей поэзии, да и вообще искусства, такова: хорошо то, что мне нравится, то есть примат субъективного восприятия и отсутствия объективной истины, - либо в обывательском смысле “I just like it”, либо в духе изысканного постмодернизма, каковые в данном контексте удивительно сближаются. Самая ненаивная оценка - некая теория построения "агрегированного качества", которое базируется на определенных критериях. Наиболее серьезное исследование такого рода провел C. Murray [5]; оно основано на предположении о значимости данного автора как функции от объема написанного о нем специалистами, то есть непосредственно связано с популярностью автора в определенной среде (например, литературных критиков). В [6] я показал, что такие оценки в целом сильно коррелированны с количеством ссылок на автора в интернете, то есть популярность у экспертов весьма тесно связана с популярностью среди широкой публики. Сказать, что тут первично, а что вторично – трудно, и я не буду здесь отвечать на этот вопрос. Oдно ясно - этот ответ, каким бы сложным он ни был, говорит о внешнем признании поэта или конкретных стихов.

Применительно к поэзии вообще и Олейникова в частности, я, также достаточно наивно, попробую поставить вопрос о внутреннем качестве, то есть о тех свойствах поэзии, благодаря которым она воспринимается как хорошая или плохая. Совершенно понятно, что как только мы ступаем на эту зыбкую почву, выясняется, что там уже прохаживалось немыслимое количество людей - от высокопрофессиональных критиков и филологов до активных любителей поэзии - и что сам вопрос "почему какой-то стих (поэт) нравится или нет” сродни вопросу "а как зародилась жизнь на земле". Наиболее “научный” ответ на последний вопрос дал Н. Тимофеев-Ресовский: "Я был тогда маленьким, точно не помню. Спросите у академика Опарина". Человечество "не точно помнит", почему те или иные строки передаются из поколения в поколение, а другие, ничуть не менее замечательные, по мнению многих, подвержены забвению. И не у кого спросить, так сказать. Поэтому моя задача - не построить некую общую теорию качества поэзии, а на куда более скромном уровне просто дать примеры того, из чего это качество складывается. Позднейшие исследования, возможно, прояснят картину лучше, хотя, строго говоря, еще не вполне понятно, насколько и кому нужен универсальный ответ на подобный универсальный вопрос, да и есть ли он.

1.Н.О. абсолютно и безоговорочно искренен, а это большая редкость и ценится всегда. Писал он для собственного удовольствия и для удовольствия очень узкого круга друзей – печатать это явно не планировалось (всего 3 “взрослых” стиха были напечатаны при жизни и то немедленно получили очень жесткую критику за антисоциальность). Отсюда - огромное число персональных посвящений (почти все - женщинам), что добавляет интимности. Такое ощущение, что у него отсутствует самоцензура, любимое дитя советских писателей. Уже в 1931, после ареста и допроса Хармса и Введенского и явного сбора компромата на Маршака и самого Олейникова, раздался первый “звонок”, но характер его стихов не изменился. Скорее всего, он просто не знал об обличительных показаниях Введенского на него и С.Маршака: В этой своей политике, направленной к культивированию нашей антисоветской группы (ОБЭРИУ - И.М.) в детском отделе, Маршак встречал полную поддержку со стороны работающих в отделе на руководящих постах партийцев, … главным образом Олейникова. Олейников - редактор "Ежа", относился чрезвычайно положительно ко всему нашему творчеству в целом, в том числе и к прямо контрреволюционным заумным нашим произведениям для взрослых…Я слышал, что Олейников проявлял повышенный интерес к Троцкому…Из протокола допроса А. Введенского, 20 декабря 1931 г.

Как бы то ни было, перед нами редкий пример неподцензурного творчества в советское время. Поскольку всё (кроме детского) писалось "в стол" - не было (или почти не было) и шизофренического раздвоения личности. В такой ситуации только талант ставит границы качеству, а таланта было в избытке. Не надо, как, например, с Маяковским, разбираться, что он публиковал "для них", а что делал "для себя". Чистый случай.

2.Писал он мало, и это важно, так как позволяло поддерживать высокое качество написанного. “Мало” означает – ровно столько и тогда, когда хотелось, не всегда же хочется. Но процент удачных стихов (концентрация качества) Н.О., по моим прикидкам, чрезвычайно высок, выше, чем почти у всех, кого я знаю. Критерий простой: почти всё при желании можно захотеть перечитать и выучить, так как почти в каждом стихе есть нечто запоминающееся. Вот “доказательство”: просмотрел около ста стихов, чтобы подобрать что-то проходное и, кажется, нашел:

ИЗ ЖИЗНИ НАСЕКОМЫХ

В чертогах смородины красной

Живут сто семнадцать жуков,

Зеленый кузнечик прекрасный,

Четыре блохи и пятнадцать сверчков.

Каким они воздухом дышат!

Как сытно и чисто едят!

Как пышно над ними колышет

Смородина свой виноград!

1934

Перечитал – нет; последняя строчка слишком хороша, хотя вся тема, скажем так, развита не очень глубоко (простое перечисление некоторых событий). Попробуйте для эксперимента перечитать подряд стихи Хармса или Введенского, его ближайших друзей (да и вообще почти кого угодно) и поймете, что там пропорция совершенно другая – лишь считанные вещи привлекают внимание. Такая концентрация, в условиях непечатности, означает то, что у него очень развито чувство вкуса; Н.О. внутренне контролирует написанные тексты. В принципе, я не могу строго защитить этот тезис, так как плохо знаю историю его рукописей и публикаций (возможно, исходный объем написанного и был куда больше), но выглядит он все же правдоподобно. Для примера из собственного опыта: в процессе публикации книг [4] мы отбирали 7-8% написанного, да и то, перечитывая уже отобранное, видишь, что не все подряд так уж чудесно, как хотелось бы. Если считать, что Н. О. ничего не отбирал (куда?) - то качество того, что выплыло на свет через много лет после смерти автора, поразительно высокое.

3. Н.О. в целом жизнерадостен, весел и позитивен. Мне он не представляется трагической личностью, как многие его выставляют (см. 2. у Л. Гинзбург выше), в первую очередь подсознательно апеллируя к его трагической биографии и опираясь на полуфрейдистские трактовки неких тем. Он, скорее, напряженно размышляющая личность. Многочисленные “затравки”, поддевки и просто шутки говорят сами за себя. Я не вижу смысла искать в них двойное дно. Ну вот типичное (учитывая, что Шварц – муж Генриетты):

И вот с тобой мы, Генриетта, вновь.

Уж осень на дворе, и не цветет морковь.

Уже лежит в корзине Ромуальд,

И осыпается der Wald.

…

Я должен умереть, я - гений,

Но сдохнет также Шварц Евгений!

1929

Или такое, написанное раньше, насчет тех же, когда еще “была надежда на Генриетту”:

ГЕНРИЕТТЕ ДАВЫДОВНЕ

Я влюблен в Генриетту Давыдовну,

А она в меня, кажется, нет -

Ею Шварцу квитанция выдана,

Мне квитанции, кажется, нет.

Ненавижу я Шварца проклятого,

За которым страдает она!

За него, за умом небогатого,

Замуж хочет, как рыбка, она.

Дорогая, красивая Груня,

Разлюбите его, кабана!

Дело в том, что у Шварца в зобу не,

Не спирает дыхания, как у меня.

Он подлец, совратитель, мерзавец -

Ему только бы женщин любить...

А Олейников, скромный красавец,

Продолжает в немилости быть.

Я красив, я брезглив, я нахален,

Много есть во мне разных идей.

Не имею я в мыслях подпалин,

Как имеет их этот индей!

Полюбите меня, полюбите!

Разлюбите его, разлюбите!

1928

Здесь нет "галантерейности", здесь просто самозабвенное и самоподпитывающееся веселье, где эпитеты выбираются на грани или за гранью приличия - ведь Шварц и обидеться может (но, кажется, не обижался), а самовосхваление превращается в специальную отрасль знаний. Сравните с текстами, написанными в таком же настроении [4]:

С. Тебя бы Фрейду показать, уж он сумел бы распознать,

Кто ты - анальный ли эрот или моральный же урод.

Сидишь ты, скажем, на коне - случайно ль ты туда забрался?

Случайно ль сверзишься с него? Нет, не случайно ничего!

И. Здoрoвo, Стaн, мужлaн нaуки, ковбой пoлитики, герoй,

Бывaй рaзбoрчив с всякoй штукoй, в кудa суешься гoлoвoй.

Ю. Твoй стих вoлнaми прoникaет в пoдкoрку, кoрку и пиджaк,

Пoвсюду кoрни рaспускaет, кaк непрoпoлoтый сoрняк.

Подобные строчки пишутся исключительно в хорошем настроении, когда накопление претензий к адресату доставляет все возрастающее удовольствие. Так оно было, скорее всего, у Н.О.

4. Другим свидетельством непосредственности Н.О. и его концентрации на своем внутреннем циклотимическом (я думаю) мире является отсутствие некоторых тем в его творчестве. Поразительно мало "серьезных" стихов - я насчитал 3 из, примерно, ста (см. ниже). Но больше всего удивляет практически полное отсутствие "политических" или вообще социально-ориентированных вещей. Он пишет в этом ключе очень хорошо, но крайне мало:

Колхозное движение, как я тебя люблю!

Испытываю жжение, но все-таки терплю.

Или:

…

Но мух интересней,

Но рыбок прелестней

Прелестная Лиза моя -

Она хороша, как змея!

Возьми поскорей мою руку,

Склонись головою ко мне,

Доверься, змея, политруку -

Я твой изнутри и извне!

Но также может быть, что его многочисленные мелкие официальные деятели (Начальник отдела, Заведующий столом справок, Делегат и пр.), обращение к которым резко контрастирует с дальнейшим содержанием стихов (например, эротической тематикой - см. примеры ниже), и есть своеобразная форма политической оппозиции или, по крайней мере, иронии, направленной на новых "хозяев жизни" - номенклатуру (к которой сам Н.О. определенным образом принадлежал, будучи официальным сотрудником издательства). Или вот блестящий образец:

НЕБЛАГОДАРНЫЙ ПАЙЩИК

Когда ему выдали сахар и мыло,

Он стал домогаться селедок с крупой…

Типичная пошлость царила

В его голове небольшой.

1932

Тут двойное дно: "пошлость", с одной стороны, корреспондирует с официальным курсом на "борьбу с мещанством"(!) и "бичует" избыточное потребление(!), а с другой стороны, как подумаешь об этом бедном "пайщике", которому, гаду, мало сахара и мыла, - так понимаешь: и сам бы стал точно так же пошло домогаться селедки с крупой (да и домогался, собственно).

Как бы то ни было, "политика" - явно не его любимая тема, а ирония, обращенная к реальности тех дней, - не выглядит превышающей некий обычный уровень (все же нельзя забывать, "за что он кровь проливал", воюя на стороне Красной Армии - после Белой, правда...).

5. Похоже, Н.О. не шутил, когда говорил, что "он не поэт" (см. 3. у Л. Гинзбург). Возможно, он "искал себя", и ему было, в частности, не до политики. Вот свидетельство наблюдательного В. Каверина: "Один из умнейших людей, которых я встречал в своей жизни, он внутренне как бы уходил от собеседника – и делал это искусно, свободно. Он шутил без улыбки. В нем чувствовалось беспощадное знание жизни. Мне казалось, что между его деятельностью в литературе и какой-то другой, несовершившейся деятельностью, может быть, в философии, была пропасть”. Е. Шварц, его ближайший и неизменный друг: “Был он необыкновенно одарен. Гениален, если говорить смело” (обе цитаты взяты из [8]). То же о его уме говорила Л. Гинзбург (1.1). Человек такого типа не мог не чувствовать некую серьезную проблему: он не имел реально никакого образования. Возможно, это его подспудно угнетало. Л. Липавский передает такой диалог, 1933 или 34 года (Н.М. - Н. Олейников; Я.С. - Я. Друскин): “Н. М.: Я думаю, не поступить ли в университет на математическое отделение. Знаете, это хорошо, пройти математику досконально, без цели. Я.С.: В университет? Но ведь вам же придется пройти массу ненужного и неинтересного. Н.М.: Я прежде сам так думал. Но теперь мне кажется, что в математике нет неинтересного.” [9]. Его видели с математическими книгами в библиотеке, да еще и с иностранными [3].

6. Я очень далек от того, чтобы давать тут некий психологический портрет Олейникова, я просто слишком мало о нем знаю, да и не ставлю такую цель. Но из того, что знаю, вырисовывается образ со следующими чертами:

1. Очень умен. 2. Чрезвычайно, фантастически остроумен в общении (шутит всегда с серьезной миной); одно появление пары Шварц-Олейников вызывало у знающих их людей смех авансом. 3. Замкнут во всем, что касается его личной жизни. 4. Не щадит никого, включая ближайших друзей, если находит нечто, подлежащее осмеянию (в разные периоды издевательски и жестоко высмеивал практически всех, включая Хармса, Маршака, Введенского, за исключением, кажется, Шварца). 5. Несмотря на это, люди ищут общения с ним. 6. Сильная и мужественная личность (в частности, несмотря на абсолютно испорченные отношения с Маршаком к моменту своего ареста, не дал на него никаких показаний, хотя его постоянно подталкивали). 7. Прожил крайне рискованную молодость, чудом спасся от смерти, воевал, был однажды сильно выпорот (спина была покрыта грубыми шрамами). 8. Одиночка, не член "группы", иронически относится к любым коллективным усилиям и даже саботирует их. 9. "Свободный художник" по натуре, не любит перетруждаться и избегает тяжелого систематического труда.

Вот свидетельство Д. Хармса. Похоже, в глазах знакомых Н.О. выглядел куда мрачнее, чем представляется после чтения его стихов:

Н. М. ОЛЕЙНИКОВУ

Кондуктор чисел, дружбы злой насмешник,

О чем задумался? Иль вновь порочишь мир?

Гомер тебе пошляк, и Гёте — глупый грешник,

Тобой осмеян Дант, — лишь Бунин твой кумир.

Твой стих порой смешит, порой тревожит чувство,

Порой печалит слух иль вовсе не смешит,

Он даже злит порой, и мало в нем искусства,

И в бездну мелких дум он сверзиться спешит.

Постой! Вернись назад! Куда холодной думой

Летишь, забыв закон видений встречных толп?

Кого дорогой в грудь пронзил стрелой угрюмой?

Кто враг тебе? Кто друг? И где твой смертный столб?

23 января 1935

А вот что Хармс говорит о нем прозой, по записям Липавского [9]: В Н.М. необычная озлобленность. Среди нас, правда, нет хороших людей; но Н.М. обладает каким-то особым разрушительным талантом чувствовать безошибочно, где что непрочно и одним словом делать это всем ясным. Поэтому-то он так нравится всем, интересен, блестящ в обществе. В этом и его остроумие.

А это - Олейников о Хармсе: Он - соглашатель, это в нем основное. Если он говорит, что Бах плох, а Моцарт хорош, это значит всего-навсего, что кто-то так говорит или мог бы говорить и он с ним соглашается... Я же не соглашатель, а либерал. Что значит, у меня нет брезгливости к людям и их мнениям.

Либерал в начале тридцатых…

Все это, наряду с отсутствием драйва "опубликоваться любой ценой" (как раз для этого у Н.О. было больше возможностей, чем у бесхозных членов ОБЭРИУ), позволяет предположить, что поэзия, действительно, не является его "делом жизни" - вполне вероятно, лишь побочный продукт деятельности этой крайне одаренной и темпераментной натуры. А главный продукт не дали времени найти...

7. Личные обстоятельства, однако, все же вторичны, особенно в глазах далеких потомков. Они забываются, они могут быть вообще неизвестны читателю - остаются только сами по себе тексты. О чем тексты? Что было интересно самому автору, что читаем мы сейчас?

Я сделал небольшое исследование одного достаточно представительного сборника "Пучина страстей" следующим образом. Каждое из стихотворений (общим числом 98) описывалось наиболее значимыми атрибутами. Возьмем, например, одно из самых известных стихотворений "галантерейного" типа:

ПОСЛАНИЕ АРТИСТКЕ ОДНОГО ИЗ ТЕАТРОВ

Без одежды и в одежде

Я вчера Вас увидал,

Ощущая то, что прежде

Никогда не ощущал.

Над системой кровеносной,

Разветвленной, словно куст,

Воробьев молниеносней

Пронеслася стая чувств

Нет сомнения - не злоба,

Отравляющая кровь,

А несчастная, до гроба

Нерушимая любовь.

И еще другие чувства,

Этим чувствам имя - страсть!

 Лиза! Деятель искусства!

Разрешите к Вам припасть!

1932

Оно было описано следующими тематическими признаками: 1. Секс (Без одежды...); 2. Любовь (очевидно почему); 3. Птички (Воробьев молниеносней). В дальнейшем птички были объединены с рыбками. Очень автор любил и тех и других, но насекомых еще больше, поэтому они выделены отдельно. Иногда его пристрастия сливаются в экстазе (“О муха! О птичка моя!” - см. «Муха» ниже).

Все стихи сборника были, таким образом, помечены; затем те, в которых присутствовала какая-либо тема или их комбинация, группировались и в каждой группе определялось число стихотворений, число слов и число знаков (без пробелов). Если в данном стихотворении развита та или иная тема, то весь объем этого стиха относится к данной теме: в приведенном примере все 63 слова и 369 знаков были посчитаны трижды, по одному разу для каждой из трех категорий. Проще всего измерять объем стихотворений в словах (это сильно коррелирует с объемом в знаках). "Женщины" (как нечто отличное от Любви или Секса) может показаться странной категорией, но это довольно существенный момент творчества Н.О. Куда еще, например, поместить такую зарисовку:

ШУРОЧКЕ (НА ПРИОБРЕТЕНИЕ НОВЫХ ТУФЕЛЬ)

О ножки-птички, ножки-зяблики,

О туфельки, о драгоценные кораблики,

Спасибо вам за то, что с помощью высоких каблучков

Вы Шурочку уберегли от нежелательных толчков.

На любовь не тянет, до секса дела не дошло - как раз "женская тема". И она очень развита - в отличие, скажем, от "мужской", связанной с дружбой, – таковая лирика фактически не наблюдается.

Кроме основных категорий было также определено множество комбинаций, например: Секс И Любовь (то есть когда и то и то имеет место); Секс ИЛИ Любовь, ИЛИ Женщина (когда встречается либо то, либо другое, либо третье - Обобщенная Любовь); Обобщенная Любовь И Смерть и т.д. Все это представляет довольно сложный набор данных. Я попробовал изобразить основные найденные тенденции графиком. Смешение русского и английского текстов на нем отражает и характерное для Н.О. смешение стилей и языков. Теперь мы можем надежно проанализировать - что у поэта на самом деле в голове, так сказать.

3. Анализ ментального ландшафта Николая Олейникова.

A). Самое, наверно, сильное впечатление производит явное доминирование "любовной" темы - "Обобщенная Любовь" составляет 63% всего написанного! Как-то я не встречал в литературе о Н.О. ни подобного наблюдения, ни его осмысления. Если учесть, что во всем этом объеме совсем нет "настоящей" (не шутливой и не издевательской) лирики, но зато 45% имеет явный сексуальный характер (из них 10% - только секс, без всякой любви), то отсюда можно сделать простой вывод: любил Н.О. это дело, очень любил.

Да кто же не любит!? - воскликнет неискушенный читатель. И будет прав, конечно, но не до конца. Потому что тут ведь дело не в том, что любишь, а в том, как пишешь. И этим Н.О. просто уникален: его ”эротическая” лирика фактически крайне целомудренна; его "галантерейный", или нарочито манерный, язык никогда не сбивается на физиологию и не переступает известную грань. Мне отнюдь не кажется, что он высмеивал обывательский язык, как это делал Зощенко (и что является общим местом литературоведения об Олейникове); скорее, искажая и усиливая его комические аспекты, защищал сам себя, получая при этом огромное удовольствие от самой игры - и со словами, и с объектом обращения (т.е. c очередной Лидией, машинисткой, Генриеттой, и т.д.). Вот как пишет его друг-антагонист Д. Хармс, ничуть не меньший любитель женского общества:

ЖЕНЕ

…Я отпихивал бумагу

цаловал свою жену

предо мной сидящу нагу

соблюдая тишину.

цаловал жену я в бок

в шею в грудь и под живот

прямо чмокал между ног

где любовный сок течёт

  и т.д.

Это такое же неподцензурное стихотворение, т.е. и Н.О. мог бы такое писать, если бы хотел, но он не хотел. Здесь нет ни игры, ни юмора, ни языковых находок - прямая откровеннейшая эротика (может, и порнография, не берусь различать). Через 60 лет после подобных событий вторая жена Хармса, М. Малич, вспоминала, что у Дани были какие-то проблемы с сексом [7].) Ничего подобного нельзя найти у Н.О. Но зато можно найти такое:

Однажды красавица Вера,

Одежды откинувши прочь,

Вдвоем со своим кавалером

До слез хохотала всю ночь.

Действительно весело было!

Действительно было смешно!

А вьюга за форточкой выла,

И ветер стучался в окно.

Почему это здорово? Потому что, "одежды откинувши прочь" обычно не хохочут всю ночь; потому что такое занятие не бывает веселым; потому что ветер и вьюга как "противопоставление" тем, кто хохочет, выглядит неуместно и нелепо, но придает шарм всей картинке.

Или вот такое:

Половых излишеств бремя

Тяготеет надо мной.

Но теперь настало время

Для тематики иной.

Моя новая тематика -

Это Вы и математика.

Здесь масса смыслов. Но самое, наверно, тонкое - что "новая тематика" на самом деле не такая уж новая, поскольку "Вы" (то есть компонент "половых излишеств") включен в нее.

Или такой шедевр:

ЗАВЕДУЮЩЕЙ СТОЛОМ СПРАВОК

Я твой! Ласкай меня, тигрица!

Гори над нами страсти ореол!

Но почему, скажи, с тобою мы не птицы?

Тогда б у нас родился маленький орел.

Тут несколько слоев иронии, начиная с названия - контраст между прозаизмом должности и возвышенностью текста абсолютно смешон (см. 2.4 выше); затем - совершенно чудно выглядит двойное абсурдное усиление: уж если она тигрица (метафора некоторых крайних достоинств), то зачем ей еще быть и птицей? Это ничего к "тигровости" не добавит. Но ответ, видимо, в том, что птицы не простые, а орлы. Чем орел лучше тигра в смысле суперстрасти , уже выраженной в тигрице? Ничем. Но абсурд идет еще дальше - последняя строка предполагает, что в рождении "маленького орла” (почему не "орленка"!?) и заключается смысл всей процедуры ласкания - что, конечно, полностью противоречит всему исходному замыслу, который, на самом деле, страстный секс и ничего более.

Или вот еще:

НАЧАЛЬНИКУ ОТДЕЛА

Ты устал от любовных утех,

Надоели утехи тебе!

Вызывают они только смех

На твоей на холеной губе.

...

Ты как птица, вернее, как птичка

Должен пикать, вспорхнувши в ночи.

Это пиканье станет красивой привычкой...

Ты ж молчишь... Не молчи... Не молчи…

1926

Ну ладно, устать от любовных утех, допустим, можно (хотя и не ясно, как надолго). Но не могут же они вызывать смех! Опыт показывает, что вызывают они лишь гордость (или, в редчайших случаях, сожаление). Плюс, опять, контраст между темой и предметом посвящения (почему “Начальнику отдела”?). Должен заметить, что во время доклада в Миллбурнском литературном клубе один из его членов, John Narins, убеждал присутствующих, что Начальник - не кто иной, как все тот же Е. Шварц, но поди ж разбери!). Плюс грамматическая некорректность с губой. А какой смысл имеет неожиданный переход от "утех" к "птичке" и “пиканью”? То есть от серьезной любви к очень несерьезному уподоблению? Значит ли это, что и изначально все было несерьезно?

Такое впечатление, что вообще весь этот пласт своей поэзии автор использовал очень хитрым образом по своему прямому назначению: для разбивания женских сердец. А хитрость заключалась в том, что если охмуряемая женщина была достаточно интеллектуальна и образована, она немедленно понимала ироничность и пародийность стиля (и именно за это ценила автора), если же она принадлежала к тому самому обывательскому классу, который он якобы высмеивал (а таких было явно очень много в его окружении), она, принимая “красоты” поэта за чистую монету, вообще не могла устоять перед таким кавалером, особенно на фоне грубости нравов тех далеких лет.

Н.О. виртуозно владеет техникой поэтического соблазнения, прибегая к любым средствам, но все же не переставая быть галантным. Его стиль таков, что как бы далеко он ни зашел в своих предложениях (а чаще всего он именно предлагает себя), он всегда может в последнюю секунду сказать, что только "пошутил" (уже цитированная "Генриетта Давыдoвна").

То есть то, что сделал Олейников, - уникально с точки зрения своей утилитарности: он был в полном восторге от своих блестящих придумок, но одновременно каждая из них усиливала его победный арсенал в той борьбе, которая его на самом деле только и волновала. Так что он не столько поэт, сколько боец любовного фронта. Судя по всему, очень успешный, так как при всем своем обаянии был еще и "официально” красив (как известно, он в Донбассе перед отъездом в Ленинград получил справку о том, что он "действительно красив" (!), так как якобы без нее не брали в институт, куда он направлялся). Эта справка, которую он очень любил предъявлять в соответствующих ситуациях, была, видимо, прекрасным дополнением к его поэзии, работая в том же направлении. Это лишний раз подтверждает проверенный тезис о тесной связи искусства и жизни; у Н.О. сплетение того и другого достигла полного апофеоза, причем без всякого трагического подтекста (см. ниже о теме Смерти).

Я бы мог цитировать и цитировать (см. другие примеры по тексту), но и сказанного достаточно, чтобы обосновать тезис: Олейников является уникальным мастером совершенно своеобразной тонкой любовной и эротической лирики, которая резко выходит за рамки нарочитой "галантерейности" и представляет собой поэзию высокого класса, со многими смыслами, в отточенной иронической форме.

Что очень характерно, авторы [4], увы, вообще не разрабатывали любовную тему (поздно же они взялись за перья). Ну разве что ассоциации через отрицания:

И. Живу я, кaк нa скoвoрoдке живут oбычнo пескaри -

Без вдoхнoвения, без вoдки, без слез, без счaстья, без любви…

или печальная констатация:

Ю. Да, наша участь - тoлькo сэйлы, Laptop, Ipod и Internet,

Не oтвлекaет oт имейлов нaс дaже промискуитет.

Б). Второе направление - "животный мир"; 43% всех слов содержится в стихах, где он каким-то образом "эксплуатируется". Он делится на две несколько неравные части - насекомые (37%) и птички/рыбки (29%), причем больше половины стихотворений (19%) содержат и то и другое (что, кстати, подрывает неявный тезис многих об особой роли насекомых - другие мелкие создания представлены примерно в такой же пропорции). Олейников больше всего знаменит, наверно, именно из за своих странных пристрастий к этим существам, особенно к насекомым. Из этого делают далеко идущие выводы, типа того, что насекомые "представляют собой загробный мир" в его воображении [3] и т.д. Однако все может быть проще, что я попробую показать.

Как видно из схемы, "мир животных" тесно пересекается с "миром любви" (34% всех своих слов Н.О. потратил на стихи, в которых есть и то и другое, или, иными словами, в 53% любовных стихов используются образы такого типа). Животные воспринимаются Олейниковым в трех главных ипостасях.

Первая - как символ природы, свободы, непосредственности, по контрасту с человеческими заморочками:

ПОСЛАНИЕ, БИЧУЮЩЕЕ НОШЕНИЕ ОДЕЖДЫ

…Тому, кто живет как мудрец-наблюдатель,

Намеки природы понятны без слов:

Проходит в штанах обыватель,

Летит соловей - без штанов.

Хочу соловьем быть, хочу быть букашкой,

Хочу над тобою летать,

Отбросивши брюки, штаны и рубашку -

Все то, что мешает пылать.

Коровы костюмов не носят.

Верблюды без юбок живут.

Ужель мы глупее в любовном вопросе,

Чем тот же несчастный верблюд?...

1932

Такое восприятие очень естественно и часто возникает само собой не только у Н.О. Вот пара примеров [4]:

И. Птичкa прыгaет нa ветке, сoлoвей свистит в кусту -

Я ж сижу oдин кaк в клетке, людям истину несу.

C. Птичка пикает на ветке, баба ходит петь в овин -

Больше нужно нам салфеток, самоваров, пианин!

Во-вторых, они являются специфическим предметом изучения. Примерный ход мыслей Н.О. таков: рыбки и тем более насекомые намного проще по своему устройству, чем люди, а вот поди же, как они все-таки сложны! Так, может, хотя бы в них разобраться, прежде чем к более сложному переходить? Эта тема у него блестяще развита; иногда она смыкается с так называемой "наукой" в его понимании. Но наука - вещь серьезная, она и убить может, что убедительно показано в “Таракане”. Отсюда - тема насилия и унижения. Вообще, цепочка "невинное существо (например, насекомое, рыбка) - познание - разрушение и/или смерть, связанная с познанием”, - вопрос о том, а нужно ли такое "познание", кажется, очень волновала Н.О.; у меня здесь нет времени и места подробнее развить эту тему (см. мнение Л. Гинзбург в 1.10).

ПУЧИНА СТРАСТЕЙ

…Я стою в лесу, как в лавке,

Среди множества вещей.

Вижу смыслы в каждой травке,

В клюкве - скопище идей.

На кустах сидят сомненья

В виде черненьких жуков,

Раскрываются растенья

Наподобие подков….

"…сомненья в виде черненьких жуков…" - одна из блестящих "научных" метафор, сам испытывал сомнения именно в такой форме не раз.

ТАРАКАН

…Таракан сидит в стакане.

Ножку рыжую сосет.

Он попался. Он в капкане

И теперь он казни ждет.

Он печальными глазами

На диван бросает взгляд,

Где с ножами, с топорами

Вивисекторы сидят.

…Его косточки сухие

Будет дождик поливать,

Его глазки голубые

Будет курица клевать.

1934

СЛУЖЕНИЕ НАУКЕ

…Любовь пройдет, изменит страсть, но без обмана

Волшебная природа таракана.

Несчастный таракан породил множество ассоциаций, вплоть до сильно политизированных. Где-то читал, помню, такую трактовку последней строфы: поскольку голубой цвет глаз является типичным для русских, то своим образом Н.О. оплакивает главного исторического страдальца - русский народ. Циничный Л. Тишков, однако, иллюстрируя стихотворение, наделил четырех вивисекторов именами от Иванова до Логинова, а персонажа в стакане обозвал "Таракан Шапиро" [10, с. 27]. Что ж, наука еще не все сказала, даже национальность жертвы пока твердо не установлена, так что подождем дальнейших открытий.

Тема взаимосвязи животного и человеческого, а также сочувствия и к тем и к другим, конечно, не ускользнула от внимания авторов [4]:

С. Вылазит рыбка из икры, из головастика лягушка,

Вылазит мысль из головы, а пух и перья из подушки.

Уж так устроено в природе, что цепью следствий и причин

Соединен предмет один с другими в вечном хороводе.

И. Слежу я, птичек воспорханье, рыбок в oмуте кoпaнье,

Зайцев в oгoрoде скoк и свиней в зaгoне греб.

Кoгдa ж идей кaких случaйных вдруг пoсещaет грудь мoю,

Тoгдa в пoрядке чрезвычaйнoм их нa бумагу срoчнo лью.

Ю. Ктo в мыслях тaк дaлёкo видит, прoзренье - вoт судьбa егo,

Ему и мухи не oбидеть, когда без мухи есть кoгo.

-третьих, мелкие животные рассматриваются Олейниковым как равноправные партнеры и объекты бесед, рассуждений и чувств. Тут он наиболее оригинален; он резко отошел от назидательности и антропоморфизма "Стрекозы и муравья" и подобных традиционных текстов, то есть он вовсе не приписывает своим героям неких человекоподобных чувств с целью морализирования. Он неожиданным образом говорит, по сути: мы равны. Этот вид отношений наиболее загадочен. Вот, наверно, самое яркое (и знаменитое) свидетельство:

МУХА

Я муху безумно любил!

Давно это было, друзья,

Когда еще молод я был,

Когда еще молод был я.

Бывало, возьмешь микроскоп,

На муху направишь его -

На щечки, на глазки, на лоб,

Потом на себя самого.

И видишь, что я и она,

Что мы дополняем друг друга,

Что тоже в меня влюблена

Моя дорогая подруга.

Кружилась она надо мной,

Стучала и билась в стекло,

Я с ней целовался порой,

И время для нас незаметно текло.

Но годы прошли, и ко мне

Болезни сошлися толпой -

В коленках, ушах и спине

Стреляют одна за другой.

И я уже больше не тот.

И нет моей мухи давно.

Она не жужжит, не поет,

Она не стучится в окно.

Забытые чувства теснятся в груди,

И сердце мне гложет змея,

И нет ничего впереди...

О муха! О птичка моя!

1934

Довольно трудно однозначно интерпретировать такой текст. Я бы что-то подобное мог написать, только "поймав случайно образ" и потом развив его до логического (абсурдного) конца; что-то такое однажды и соскочило с языка:

И. Сидит птичкa у кaминa и в oгoнь глядит, скoтинa!

 Тут я тоже проявил слишком сильное личное отношение к птичке, чересчур экспрессивно ее обозвав. Помню, это было просто смешно и все. Возможно, и Н.О. это было просто смешно. Мы часто склонны усложнять очень простые вещи.

Но, возможно, тут есть что-то более глубокое: если рассматривать муху, с одной стороны, как символ высокой сложности явления природы, подобного человеку (как недавно стало известно, наборы генов у человека, насекомых и других существ очень схожи), с другой - как символ мимолетности, а с третьей - как символ ничтожности и ненужности, то все можно свести к такой схеме: я был влюблен в нечто, совершенно неважно во что (кого) - я постарел и расстроил здоровье, предмет любви умер - жизнь потеряла смысл, ибо чувства все еще "теснятся в груди", а любимого предмета нет. В этом случае предмет уходит, остается только отношение. Поскольку отношение очень сильное, то ничтожность предмета (мухи) только подчеркивает его значимость, и, возможно, тоску по реальному несбывшемуся отношению (любви) такой же степени страстности.

Тут важно посмотреть, что изменится, если муху заменить на что-то другое. Есть две крайности. С одной стороны, поставьте вместо "Муха" "Муся" (или "Маша") - и все будет хорошо (разве что микроскоп заменить на собственные глаза), это будет обычный и весьма тривиальный "любовный" стих. С другой стороны, можно сделать замену на нечто абстрактное и к делу не относящееся, типа "Бармаглота" Л. Кэрролла или "глокой куздры" П.Щербы. Тогда читатель поймет исключительно то, что описана "любовь" к абстрактному предмету (но именно любовь), наподобие действий в абстрактных анекдотах. И это будет (возможно!!!) весьма близко к замыслу автора. Но так как муха куда яснее “куздры”, то возникает дополнительный комический эффект по контрасту "высокой" любви и "низкого" предмета.

Ничтожные предметы и по сю пору вызывают высокие чувства [4]:

C. … Той расческой не раз гадов я удалял,

И в ночи волоса ею часто чесал.

Дорога она мне, точно жизни кусок,

Время стерло ее, прежде острый, зубок.

…А теперь сон я видел, что пришел уже срок

Подарить ее другу и волос на ней клок.

Пусть теперь он владеет этой редкой вещицей,

От нее пусть балдеет и чесаться ей тщится…

И. До слез достал меня ты, Станни, своей историей печальной,

В ней услыхал я отзвук дальний того, что сам ж переживал.

Я помню, в давние года любил я мыться иногда,

И вот в кусок однажды мыла я вдруг влюбился нaвсегдa.

Я мылся им десятки раз, им мыл и профиль, и анфас,

И лоб, и бровь, и глаз, и таз - и наслаждался всякий раз.

И вот недавно поутру его я, как всегда, беру,

И вдруг мой внутренний инстинкт мне что-то громко говорит.

“Отдай его - я слышу глас - ты Липовецкому как раз,

Виденье было мне, что он уж год как мыла был лишен…

С. Распознаванья показали и кластер тоже подтвердил,

Что никогда нигде ни разу свой организм ты не умыл.

Забудь пока что о расческе, ты не готов еще морально,

Расти астральную прическу и развивайся фигурально.

А мыло вышли на анализ - мы разберемся с ДНК

Кого отправил ты на мыло. Засим покедова, пока.

Но подобные теории - все же мои домыслы. Насекомоемкие тексты Олейникова наводили многих на мысли об их схожести с "Превращением" Ф.Кафки; мне это кажется поверхностным. Аналогично - можно рассмотреть все это в связи с “Жизнью насекомых” В. Пелевина (любят писатели этих существ, любят - вспомните еще В. Набокова) - но я не буду далее углубляться.

В). Наука, занимающая достойные 8% сознания Н. О., весьма своеобразна. В чем-то она полумистическая и полна жизненной силы, как у Н. Заболоцкого в “Столбцах” (я не знаю, каково точно их взаимное влияние: “Столбцы” вышли в 1929, а кое-какие стихи Олейникова были, кажется, раньше - наверно, литературоведы уже в этом разобрались). Но чаще она примерно такая:

НАУКА И ТЕХНИКА

Я ем сырые корешки,

Питаюсь черствою корою

И запиваю порошки

Водопроводною водою.

Нетрудно порошок принять,

Но надобно его понять.

Вот так и вас хочу понять я -

И вас, и наши обоюдные объятья.

 Знакомая конечная цель, так сказать, уже проходили выше. Или пара фрагментов из длинного “Служения науке”, 1932:

 Я описал кузнечика, я описал пчелу,

Я птиц изобразил в разрезах полагающихся,

Но где мне силу взять, чтоб описать смолу

Твоих волос, на голове располагающихся?

…Везде преследуют меня - и в учреждении и на бульваре -

Заветные мечты о скипидаре.

Мечты о спичках, мысли о клопах,

О разных маленьких предметах,

…О, тараканьи растопыренные ножки, которых шесть!

Они о чем-то говорят, они по воздуху каракулями пишут,

Их очертания полны значенья тайного... Да, в таракане что-то есть,

Когда он лапкой двигает и усиком колышет.

…А где же дамочки, вы спросите, где милые подружки,

Делившие со мною мой ночной досуг,

Телосложением напоминавшие графинчики, кадушки, -

Куда они девались вдруг?

Иных уж нет. А те далече.

Сгорели все они, как свечи.

А я горю иным огнем, другим желаньем -

Ударничеством и соревнованьем!

…Запутавшись в строении цветка,

Бежит по венчику ничтожная мурашка.

Бежит, бежит... Я вижу резвость эту, и меня берет тоска,

Мне тяжко!...

Такое вот служение... Ироническое - и одновременно пытливое - отношение Н.О. к науке, ее прямое сопряжение, так сказать, с Эросом и Танатосом как нельзя лучше соответствует нормальной ментальности ученого, хотя Н.О. таковым и не был. Он хочет "разгадать тайну объятий" - и не может. Н.О. тоскует, понимая безнадежность познания даже "ничтожной мурашки", но то же происходит в головах ученых. Познание манит и отталкивает, вдохновляет и вводит в отчаяние. В этом аспекте Олейников, возможно, оказался наиболее тонким из поэтов, которые вообще обычно не могли внятно сказать что-либо на "научные темы" - они либо "воспевали ее успехи" с нелепым энтузиазмом, либо наивно ужасались ее кошмарным результатам (в форме бомбы и пр.). Но никто не смеялся над ней и никто не очеловечивал так, как Н.О., не показывал ее внутреннюю сопряженность с базисными человеческими эмоциями. Его “псевдоученость”, его "надевание маски специалиста", как это обычно трактуется, не имеет сатирического оттенка, как и вообще его творчество, - он лишь интуитивно верно показывает настоящий способ мышления ученого, с его самообманом и его самоиронией (которая, по моим наблюдениям, растет пропорционально уровню исследователя).

Авторы [4], как большие ученые, натурально приходят к схожим выводам:

И. Прoблем oгрoмнoе кoличествo

Мне oтключилo электричествo,

Кaнaлизaцью, туaлет, компьютер, пейджер, пистолет -

Oстaлся я совсем oднем

Неразрешимых средь проблем.

Ю. A кaк у вaс мoгучие труды нa пoприще искусствa и нaуки:

Дoстaтoчнo ли в них вoды? Ведь без смoченья фрaзы сухи.

С. Вгрызаясь в базисы науки, плодов ее мы горьких поедаем,

И делая с ней кой-какие штуки, себя мы крепко уважаем -

Теперь мы выглядим почти как мудрые тетери

И кое-кто нам в этом подражать стремится.

Но видим также мы в миры иные двери,

Куда пора придет уж скоро удалиться.

Туда не заберешь с собою ни трухи,

Ни умственной нелепой шелухи,

Ни тела из молекул потрохи.

Так что ж останется -

Ужель одни стихи?

Ха-ха-ха-ха,

Хо-хо-хо,

Хи-хи,

Хи...

Х

Г). Тема смерти - 18% всех текстов, пересекается и с любовью, и с насекомыми, и с прочим.

СМЕРТЬ ГЕРОЯ

Шумит земляника над мертвым жуком,

В траве его лапки раскинуты.

Он думал о том, и он думал о сем, -

Теперь из него размышления вынуты.

И вот он коробкой пустою лежит,

Раздавлен копытом коня,

И хрящик сознания в нем не дрожит,

И нету в нем больше огня.

…

Здесь, так же, как и в "Мухе", все подано "серьезно", то есть, замени жука на человека - будет очередной стих на вечную тему "где стол был яств - там гроб стоит" (украшенный бесподобными выражениями типа "теперь из него размышления вынуты", подчеркивающими механистичность акта смерти). Но жук, как и ранее муха, апеллирует к множеству возможных интерпретаций, от рассмотренных ранее до таких: автор просто-напросто сочувствует погибшему, рассматривает его смерть так же, как и любую другую, вполне человеческую. В такого рода отношении к смерти нет, в общем, ничего уникального - как известно, некоторые секты в Индии носят защитные повязки именно чтобы случайно не проглотить (причинить смерть) мелкому насекомому. Подобный антропоморфизм неприложим к "Мухе" - "любовь" к ней (так как и "любовь" ее) - не более чем метафора. Здесь возникает важная грань: хотя любовь и смерть традиционно идут в искусстве все время рядом, смерть куда "универсальнее" - вот и тут, прямая интерпретация смерти насекомого (через сочувствие) возможна, a “любви” – нет.

Но чаще смерть вспоминается совсем в другом контексте:

ШУРЕ ЛЮБАРСКОЙ

Верный раб твоих велений,

Я влюблен в твои колени

И в другие части ног –

От бедра и до сапог.

…

Почему я плачу, Шура?

Очень просто: из-за Вас.

Ваша чуткая натура

Привела меня в экстаз.

…

Вижу смерти приближенье,

Вижу мрак со всех сторон

И предсмертное круженье

Насекомых и ворон.

Хлещет вверх моя глюкоза!

В час последний, роковой

В виде уха, в виде розы

Появись передо мной.

21 июня 1932

В принципе Н.О. и не пугает, и мне не страшно. Эта тема не доходит до истинного трагизма (как часто представляют), но, скорее, занимает нормальное место в его сознании. Она (тема) явно “сублимируется” темой любви, секса и пр. Доминирования не наблюдается. Николай Олейников морально здоров и позитивен. Он рифмует “кровь и любовь” с положенной по статусу издевкой:

Но это было

Уж не любовь!

Во мне бродила

Лишь просто кровь,

прикрывая свои совершенно здоровые чувства блестящей броней иронии.

Д). Большой раздел “Прочее”, естественно, трудно обобщить какой-то единой темой. Там много игривых посвящений или описаний (например, картинной галереи) и пр. Но одна из тем близко примыкает к “науке” и может быть названа как “повышенный интерес к обыденным предметам”. В чём-то это также сродни “животной теме” – в смысле что вот, мол, тысячи вещей (как и тысячи насекомых) вокруг нас – и пойди ж, пойми их всех... Вот типичные строки:

ОЗАРЕНИЕ

Все пуговки, все блохи, все предметы что-то значат.

И неспроста одни ползут, другие скачут.

Я различаю в очертаниях неслышный разговор:

О чем-то сообщает хвост, на что-то намекает бритвенный прибор.

Тебе селедку подали. Ты рад.

Но не спеши ее отправить в рот:

Гляди, гляди! Она тебе сигналы подает.

Подобная любознательность не пропадает; восемьдесят лет минуло, уж и Шварца нет (Розенблит за него), но чувствительные поэты по-прежнему пристально вглядываются в каждую мелочь [4]:

Ю. Меня пoутру рaнит суть вещей – рубaх, ушaнoк и вoобще,

Кoрoбит бездухoвный вид штaнoв, чтo нoсит Рoзенблит.

…

Н. Олейников создал жанр, которому почти невозможно подражать. Для подражания или развития надо иметь, как минимум, его бесподобный талант делать все эти чудные нелепо-неожиданные сопоставления. Даже если общее ироническое отношение к основам жизни и разделяется каким-то поэтом - этого совершенно недостаточно без такого недостижимого ингредиента. Н.О. дошел до самой черты допустимого в своих сравнениях - переступили ее "друзья по цеху", а не он. Его метафоры все еще внутри постижимого, при всей своей необычности они не переходят в зону скучного абсурда. Он достиг возможного края метафоричности, но не свалился за него. Он внутри того, что еще может считаться гармоничным.

В этом аспекте общая абсурдистская направленность ОБЭРИУ предоставляет куда больше возможностей, равно как черный квадрат Малевича открыл шлюз для потопа подобных фигур, дело-то не хитрое. И пусть абсурдизм обэриутов будет всегда котироваться литературоведами выше чем творчество их "коллаборациониста" (что в известной степени оправдано в силу их несомненного новаторства), поэзия Олейникова будет читаться с большей любовью. Абсурд приходит и уходит, поэзия остается.

4. Краткие итоги: и где же он находится?

Вот характеристика Н.О., данная Е. Евтушенко в "Строфах Века”: «Несмотря на причастность [Олейниковa] к литературной группе "Обэриуты", я его все-таки считаю поэтическим наследником Саши Черного. Особенным блеском отличаются его пародии на любовные признания, сделанные в полном соответствии с хорошо изученными им канонами мещанской галантности… Был предтечей Николая Глазкова». Здесь почти все выглядит весьма неубедительным, кроме одного: да, Н.О. близок к ОБЭРИУ весьма формально (в большей мере из-за относительной близости к поэзии раннего Н.Заболоцкого, чем к творчеству куда более "настоящих обэриутов" Д. Хармса и А. Введенского).

Любовные тексты Олейниковa не есть пародии - во всяком случае, мне неизвестны явные "оригиналы"; в них наблюдается совершенно карнавальное (и карнальное) смешение стилей, комическое противопоставление высокого и низкого, знакомого и незнакомого, "язык галантерейной лавки" (более типичный, кстати, для дореволюционных полуобразованцев из народа, частично типизированных в образе Смердякова, чем для куда более грубого быта 20-30х годов) - но это не пародия, которая предполагает высмеивание какого-то автора или направления. Олейников ничего не высмеивает, он просто смеется и наслаждается этим; в нем также практически нет элементов сатиры.

И здесь другая неточность Е. Евтушенко. Саша Черный - сатирического мрачного типа человек; в нем совершенно нет игривости и легкости Олейникова; его эпитеты сильны, но ожидаемы, в них нет переходов в другое пространство и т.д. Вот типичный (и знаменитый) текст Черного (фрагменты):

ЖЕЛТЫЙ ДОМ

Семья - ералаш, а знакомые - нытики,

Смешной карнавал мелюзги.

От службы, от дружбы, от прелой политики

Безмерно устали мозги.

Возьмешь ли книжку - муть и мразь:

Один кота хоронит,

Другой слюнит, разводит грязь

И сладострастно стонет.

…

Петр Великий, Петр Великий!

Ты один виновней всех:

Для чего на север дикий

Понесло тебя на грех?

Восемь месяцев зима, вместо фиников - морошка.

Холод, слизь, дожди и тьма - так и тянет из окошка

Брякнуть вниз о мостовую одичалой головой...

Негодую, негодую... Что же дальше, боже мой?!

…

Где наше - близкое, милое, кровное?

Где наше - свое, бесконечно любовное?

Гучковы, Дума, слякоть, тьма, морошка...

Мой близкий! Вас не тянет из окошка

Об мостовую брякнуть шалой головой?

Ведь тянет, правда?

1908

Совершенно нельзя себе представить ничего подобного у Олейникова - ни по общей мрачной направленности, ни по характеру поэтики и языка.

Ну, а предшественник ли он Николая Глазкова? И это очень сомнительно. Вот фрагменты из его, наверно, самого известного неподцензурного стихотворения (опубликованные при жизни вещи Глазкова вообще нельзя сопоставлять с текстами Н.О., ибо острота там либо отсутствовала, либо была слишком морализирующей):

…Знаю я, что ничего нет должного...

Что стихи? В стихах одни слова.

Мне бы кисть великого художника:

Карточки тогда бы рисовал.

Я на мир взираю из-под столика,

Век двадцатый - век необычайный.

Чем столетье интересней для историка,

Тем для современника печальней!

Последняя строфа, конечно, очень хороша - но это совершенно другого типа остроумие: оно нацелено на конкретную ситуацию, на неожиданное противопоставление двух разных вещей и на "мораль", в том смысле, который всегда присутствовал в хороших эпиграммах и в наше время активно развивается, например, И. Губерманом (которого можно как раз назвать в известной степени последователем Глазкова). В такого рода вещах вся сила заключается в некоей идее; юмор же Олейникова не идейный, он структурный. У него нет "соли" и афористичности, как у лучших образцов "эпиграммного юмора"; у него общее ощущение смешного - за счет постоянной игры смыслов и смещения норм языка в разных контекстах.

Глазков и немногие другие - поэты анекдотического жанра (очень трудного, вне всякого сомнения), Олейников пишет как поет, для него фактура стиха и есть то, что смешно, без всякого анекдотического конца, и это не менее трудно (но, кажется, менее востребовано, так как людям нравятся неожиданные и яркие концовки анекдотов). Если концовки у Н.О. и есть (см. примеры типа "О муха! О птичка моя!") – то они "лучшие среди равных", в них не "соль", а достойное завершение того, что уже было. Словом, Олейников и Глазков - люди разные; я бы никогда не поставил их в один ряд. А в какой ряд поставить Олейникова?

У меня нет ясного ответа на этот вопрос. В той мере, в которой я составил представление об общем духе поэтики Олейникова, неразрывно связанной с его полуязыческим отношением к жизни, и в той мере, в которой я знаю русскую поэзию (но знаю я, конечно, далеко-далеко не все), - я не могу вспомнить ни одного поэта, который был бы близок к Н.О. по своему мироощущению и по стилю.

Из предшественников, кажется, только Козьма Прутков издавал иногда нотки, развитые впоследствии Олейниковым в законченную музыку (видимо, не случайно обэриуты одно время проверяли потенциальных членов общества на их любовь к Пруткову). Вот пара примеров:

МОЕ ВДОХНОВЕНИЕ

…

Все дума за думой в главе неисходно,

Одна за другою докучной чредой,

И воле в противность и с сердцем несходно,

Теснятся, как мошки над теплой водой!

…

И, злобы исполнясь, как грозная туча,

Стихами я вдруг над толпою прольюсь:

И горе подпавшим под стих мой могучий!

Над воплем страданья я дико смеюсь.

В первой строфе - фривольное сравнение мыслей с мошками сродни приемам отождествления "высокого и низкого" у Н.О. (плюс - именно насекомые поминаются, так сказать); во второй - не столько стилистические приёмы Олейникова, сколько его "нейтральность к страданиям" и беспощадность к предметам осмеяния, отмечаемая Хaрмсом и другими (см. выше). Или вот еще:

В АЛЬБОМ N. N.

Желанья вашего всегда покорный раб,

Из книги дней моих я вырву полстраницы

И в ваш альбом вклею... Вы знаете, я слаб

Пред волей женщины, тем более девицы.

Вклею!.. Но вижу я, уж вас объемлет страх!

Змеей тоски моей пришлось мне поделиться;

Не целая змея теперь во мне, но - ах! -

Зато по ползмеи в обоих шевелится.

Такие же жутко преувеличенные страсти, ирония и самоирония - и даже змеи в груди, вполне олейниковский набор. Или, наконец, это:

НОВОГРЕЧЕСКАЯ ПЕСНЬ

Спит залив. Эллада дремлет.

Под портик уходит мать

Сок гранаты выжимать...

Зоя! нам никто не внемлет!

Зоя, дай себя обнять!

…

Пусть же вихрем сабля свищет!

Мне Костаки не судья!

Прав Костаки, прав и я!

…

В поле брани Разорваки

Пал за вольность, как герой.

Бог с ним! рок его такой.

Но зачем же жив Костаки,

Когда в поле Разорваки

Пал за вольность, как герой?!

…

Хороши стихи, ничего не скажешь, пронимают. Тут "…дай себя обнять" - там "…разрешите к вам припасть!". А еще было сказано, как верно Л. Гинзбург заметила насчет П. Потемкина, "...непреодолимо я к тебе душой стремлюсь".

Словом, что-то такое кое-где конечно было и раньше. Однако Олейников внес очень важный новый момент: его юмор и ирония практически полностью оторваны от старинной традиции политизирования, сатиры и морализирования в творчестве фактически всех предшественников - то что я старался показать в данном тексте. Он не вскрывает недостатки общества, он их использует как материал для построения собственной картины мира, которая оттеняется "глупостями" других. "Либерал Олейников" не чуждается ничьих мыслей - но встраивает их (часто в неузнаваемой форме) в свои тексты. Поет, однако, только свою свободную песню.

Ну а что было потом? Потом, как известно, свобода как концепция исчезла, как минимум, лет на тридцать, а скорее на пятьдесят. Уже поэтому искать кого-то похожего на Н.О. - довольно бессмысленное занятие. Самоцензура, понимаете ли. И пусть были блестящие строки "в стол", пусть были барды, диссиденты, самиздат - каких-то принципиальных ингредиентов всегда не хватало. Многочисленным примерам блестящего юмора всегда что-то "мешало", чтобы он воспринимался так же непосредственно и натурально, как юмор Н.О.: либо политическая ангажированность и сатиричность, либо отсутствие его бесконечной словесной игры; либо и то и другое плюс повышенная "эпиграмматичность" и нацеленность на один сильный эффект в конце. Мне в голову приходит только один поэт, в текстах которого в некой мере я чувствую дух Олейниковa - Дмитрий Пригов.

Мой брат таракан и сестра моя муха

Родные, что шепчете вы мне на ухо?

Ага, понимаю, что я, мол, подлец,

Что я вас давлю, а наш общий Отец

На небе бинокль к глазам свой подносит

И все замечает и в книгу заносит.

Так нет, не надейтесь, - когда б заносил

Что каждый его от рожденья просил,

То жизнь на земле уж давно б прогорела

Он в книгу заносит что нужно для дела.

Страшно далек Д.П. от Н.М., сорок лет разницы между ними не пролетели бесследно. Для Д.П. и имя давно придумано - концептуалист он, а Н.О. так и ходит "и примкнувший к ОБЭРИУ". Но все ингредиенты на месте: необычный взгляд на мир, талант, ирония и самоирония насчет всего самого главного. А уж заодно - и родные мухи с тараканами. Но, однако, Д.П. куда жестче. Больше о жизни - меньше о любви. Для соблазнений не требуется той цветистости, да и вообще лишних слов. Политику изъять не удается, хотя он ее и изгоняет с поверхности. Написал несравненно больше, но и жил куда дольше. Концентрация, стало быть, ниже. Но: нет морализаторства; очень смешно и грустно; очень талантливо. Вот еще:

Иному Бог не доверяет

Микроба малого - и тот

До адской старости живет

А к мне спокойно допускает

И тараканов, и мышей

И прочую скотину малую

Он знает - я их не избалую

Но и не выгоню взашей

Убью, разве что

То есть Д.П. тоже чувствует свою тесную связь со всем, так сказать, живым - но своеобразно, и убить может. Циничнее, значит. А вот еще, одно из самых тонких:

Как некий волк свирепый и худой

Бюрократизм который выгрызает

Гляжу на справочку, но Боже мой!

Вот из нее росточек выползает

Смеется, плачет, ручками плескает

И к солнцу тянется, и всякое такое

Ведь как убить живое!

Хоть и волк

Конечно

Здесь живое (и волк и росточек) так сплетено с неживым, цитата (из Маяковского) - с оригинальностью, политика - с лирикой, что по степени концентрированности стих не уступает лучшим вещам Н. О. и других.

Словом, Олейников кого-то уже питал и кого-то будет питать. Бог с ним, с его называнием и классификацией. Если попробовать предельно кратко сформулировать общее направление, которому следует творчество Олейникова, то, мне кажется, это будет примерно так: ирония относительно базисных принципов существования, своего рода ироническая онтология. Все наиболее важные для него темы - секс, любовь, еда (о которой я просто не успел сказать), познание мира, неотъемлемая встроенность человека в природу, вплоть до идентичности с ней и ее представителями (птичко-рыбко-мухами) - подлежат пристальному и непременно ироническому осмыслению. Множество других, не менее важных, казалось бы, вещей - дружба, политика, социальные отношения, искусство, культура - рассмотрению практически не подлежит. Он отдает приоритет более существенным категориям, "базису" а не "надстройке", так сказать. И тот факт, что Н.Олейников продемонстрировал, что именно базисные вещи могут быть предметом всесокрушающей поэтической иронии, имеет, на мой взгляд, огромное значение. Другой, не менее важный факт - он сделал это без цинизма. Он не мизантроп, но глубокий наблюдатель. Он тем самым создал - впервые - некий мир, в который может адекватно погрузиться любой человек, ощущающий всю грусть и абсурдность нашего существования, всю несбыточность идеалов и недостижимость гармонии, но при этом не потерявший чувства самоиронии - единственного спасения от разъедающего скепсиса, неизбежно возникающего при размышлении о многих вещах. Его мир не трагичен, даже если порой трагичность проступает через пленку слов - он снимает её иронией. Он дает тем самым облегчение - а может быть, и катарсис... В этом его историческая важность, и в этом же главная причина того, что он всегда будет оставаться поэтом для немногих - тех, кто испытывает подобные комплексы. А еще для детей, у них комплексов нет, а науку о бытии им надо учить с самого начала. И если осмысленная ирония будет сопровождать их в этом процессе - они постигнут ее адекватно…

Литература

1. Л. Гинзбург. Николай Олейников. Перечитывая заново: Литературно-критические статьи. Л.: Худож. лит-ра, 1989. С. 183—197

2. Л. Гинзбург. Записные книжки. Воспоминания. Эссе. Искусство-СПБ, 2002

3. Н. Лопарева. Новое зрение Н. Олейникова: Герой и пространство, автореферат диссертации на соискание ученой степени кандидата филологических наук, Тюмень, 2005, www.tmnlib.ru/DbFileHandler.axd?478

4. С. Липовецкий, И. Мандель. Блёстки редкого ума 1; Одесса, Optimum, 2006; И. Мандель, С. Липовецкий, Ю. Бобров. Блёстки редкого ума 2; Одесса, Optimum, 2009; Ю. Бобров, С. Липовецкий, И. Мандель, Поэтрика – из написанного...
 http://www.berkovich-zametki.com/2010/Zametki/Nomer9/Mandel1.php

5. C. Murray Human accomplishments. HarperCollins, 2003

6. И. Мандель Реквием по всему с последующим разоблачением. http://lebed.com/2010/art5677.htm

7. В. Глоцер. Мария Дурново. Мой муж Даниил Хармс, M., 2005

8. И. Риникер "И я был облит серной кислотой": к вопросу о творческом поведении Николая Олейникова. Гуманитарные науки, 1, 1999 (3), 73-80

9. Л. Липавский. Разговоры 1934 http://anthropology.rinet.ru/old/4/lipavski1.htm

10. Н. Олейников. Вулкан и Венера. Ретро, Санкт-Петербург, 2004