Нина Павловна Крылова
Два рассказа

В вагоне–ресторане

Он ни о чем не думал, ничего такого не ожидал. Всем был доволен. Вошел, сел. Она ― напротив. Никогда никаких претензий. Нормально все. А тут, и что это я все верчу головой? Туда пошел, сюда пошел, надел куртку, снял куртку. Сел, встал, опять сел. Потом в тамбур: вытащил сигарету, убрал сигарету, повертел портсигар, убрал его в карман, оглянулся, раздумал, вернулся, опять сел. И когда это она растолстела так? Давно?

            Она сидит напротив, смотрит, гладит его руку, наклоняет голову, ловит взгляд. Говорит что-то, говорит, смотрит на него. Вертит в руках карты, раскладывает, мешает, оставляет. Берет его руку около запястья, тянет к себе. Он высвобождает руку, смотрит мимо, вверх, потом в окно, потом в газету. Опять встает, идет к прилавку. Взял сок, смотрит перед собой, оставил сок на прилавке, отошел. Окликает бармен: «Вы сок забыли». Вернулся, взял сок. Сел, смотрит в газету. Та же страница второй час.

            Она ― все там же, смотрит на него. Когда, кто? Еще сегодня утром все было как всегда, он шутил, они оба были в хорошем настроении. В кой-то веки вырвались в отпуск без детей. Внутри все сжалось, резко затошнило. Она инстинктивно оглядывается, ища откуда идет опасность. Оба говорят, она ―  много, с просящим выражением лица, он ―  мало и раздраженно. Он не слушает, он только видит совсем близко перед собой ее расплывшееся лицо, тусклые, дурные волосы. Она грузно встает, поворачивается, идет по проходу. Он с отвращением смотрит ей вслед. Его передернуло.

Ему стыдно за свою рубашку, за бесцветные клеточки, за бесформенные бледные штаны и уродливые ботинки. Он обирается, трогает редеющие волосы. Встает, снова идет к прилавку, снова берет сок, снова долго, очень долго стоит в проходе, не в силах оторваться от прилавка и тем самым потратить эту самую последнюю возможность пройти еще раз мимо нее, мимо той, другой, чужой, красивой, что сидит там, у противоположного окна. Он стоит у прилавка и тянет время, перед тем как выйти в тамбур, в свой вагон, на свое место, в свою жизнь, ставшую вдруг невыносимой.

Пара сошла. Поезд тронулся. Женщина у окна рассеянно помешивала деревянной палочкой кофе.

Нина Павловна Крылова

- Да вы ешьте еще пироги, вот эти еще попробуйте, таких и не печет теперь никто. Да, так вот, я его сама обмыла, вы знаете. Не стала никому звонить из детей. Сама хотела. Им он папа, дед. Да я уже и сама привыкла, старость долгая, у нас уже правнуки большие, ну вы знаете сами. Вроде как мы с ним всегда баба с дедой были, как в сказке. А тут выдохнул он, вот тут на диване, вот где вы сидите, - да вы сидите, там удобно,- и знаете, как интересно, вроде снова стал Павлом. И с Павлом мне одной надо было попрощаться, пока никто не знал еще. Одной. Да нет, он в общем-то не болел особо. Он меня, душа моя, никогда не мучил. И тут тоже. На руках у меня скончался. Я не хотела, чтобы никто кроме меня к нему прикасался. Все сама сделала, и знаете, это так хорошо было, тихо, светло, так я довольна осталась. Для детей он хоть и родной, а все покойник. А мне он муж был, муж. Кому же еще его тело обмывать как не мне? Оно же мне родное. Я с любовью, и с какой нежностью, и так рада была, что успела. Вот вы удивитесь, а я рада была, истинно говорю. Обмыла, переодела его и села рядом посидеть. Больше 60 лет прожили, все суета была. А тут гляжу на него ― Паша-то мой умер. И знала его одна я. Любил он меня очень, счастливая я. А вы знаете, как мы встретились? А, и вы не знаете? На танцах, как положено. Мама ваша большая любительница была до танцев! И такая модница, вы все такие! Ну, и я туда же, на танцы хлебом не корми. А я хорошенькая была, и мама нас с Марусей, ну с бабушкой, то есть, твоей, обшивала так, чистый шик. Ну, ты-то помнишь, она тебя еще успела после войны пообшить маленькую. Да, еще маму твою моя мама, Юзя, обшивала. Давние это связи, дореволюционные. Да, так Паша сразу ко мне подошел и он отходил больше. Весь вечер мы протанцевали, ну и провожал. Все, как положено. Вот ведь судьба, муж с войны вернулся, редкое счастье, а сына мы с ним похоронили, Мишеньку. И ведь умница какой был! Ну да мама твоя помнит. Да ведь известно, без горя редко кто жизнь проживет, а вот без счастья, сколько хочешь. Саша-то добрый у меня, но без царя в голове. Ну, куда ему было в его возрасте, сам дед давно, на такой молоденькой жениться? Кончится это плохо. Она все ластится ко мне… Бог с ней. С годами-то, по правде, не больно-то умнеют. Мудрость приходит не на пустое место, а к тому, у кого ум уже был. Умный умнеет, а дурак дуреет.

Так я часа два тут с ним просидела, на диване. Потом уж позвонила Саше, он сразу прибежал, засуетился, забеспокоился, испугался за меня, мама, мама. Внукам и правнукам давай звонить. Хорошие у нас детки, это верно. А чего тут пугаться? Срок пришел Паше, я его проводила, простилась, ни в чем перед ним не грешна, а уж он передо мной и подавно. Что теперь? Мой срок не пришел еще, так я поживу, сколько Бог даст, с удовольствием поживу, врать не буду. Дети все дивились на меня, что я не плакала. А я уже выплакалась за те два часа, что одна с ним просидела. Слезы старческие тихие, друг мой. Силы уже не те чтобы громко-то плакать. Да и не осталось у меня слез, душа моя, после Мишенькиной молодой смерти. А как мучился ребенок… А тут к чему? Все, как положено.